Шли долго. Около полудня угрюмые ели с черной чешуйчатой корой остались позади и начался обычный лес, со всеми его прелестями: густым подлеском, через который приходилось иной раз прорубаться, поваленными ветром деревьями, которых иногда было не видно из-за густой пожухлой, высокой и спутанной травы и, которые так и норовили попасть мне под ноги в самых неожиданных местах, и сероземом, перемешанным со снегом до состояния самой противной и липкой грязи. Джейн, мужественно сопя, старалась шагать наравне со мной, но очень скоро стала хватать воздух ртом и все больше и больше отставала. Я останавливался, ждал ее, и когда она, поравнявшись со мной, благодарила меня взглядом, мы шли дальше.
Мы шли на север. Насколько я помнил карту, севернее Чернолесья пролегал торговый тракт, ведущий из глубинных областей острова к Горну, небольшому портовому городишке. По карте от Чернолесья до тракта было всего ничего, но день уже клонился к вечеру, а вокруг нас был все тот же лес.
Мы оба устали. Холодало. Уши и щеки очень скоро онемели и перестали что-либо чувствовать. Отвар горицвета да постная травяная похлебка - плохая подмога изможденному организму. Я тоже выдохся и все чаще стал запинаться за невидимые в густой желтой, ломкой траве сучья и упавшие стволы. По спине тек холодный пот, ноги противно дрожали, от голода мутило, а пустой желудок, казалось, обернулся вокруг позвоночника.
Джейн шедшая позади меня, держась за мою руку (точнее, вися на ней) вдруг ойкнула и провалилась по пояс куда-то под снег. Я подхватил ее и выдернул. Отойдя в сторону, я смахнул с корявого пня редкий снежок и усадил на него девочку. Ее сапоги и штаны до колен были мокрыми. Я быстро сдернул с нее обутку, до красноты растер руками побелевшие ноги, а потом Нойором располосовал свою меховую куртку и соорудил нечто вроде онучей.
- Козырные у тебя портянки, - хохотнул я: - Меховые!
Джейн послушно улыбнулась. От ее улыбки, слабой и какой-то беззащитной, что ли, во мне снова проснулась злость на самого себя.
- Я не дам тебе пропасть - пообещал я, глядя в глаза девочке. Джейн кивнула.
- Пойдем, - я протянул ей руку, и мы побрели дальше. Только часа через два ладошка Джейн стала подозрительно горячей, а сама она все больше наваливалась на мою руку. Я остановился, прижал девочку к себе и потрогал лоб. У Джейн был сильный жар.
- Может, хватит, а?! - сквозь зубы процедил я, задрав голову и смотря на темнеющий небосвод. Небеса хранили молчание.
- Подожди, девочка.
Я одной рукой наломал веток, уложил их в корнях высокой сосны и усадил на них Джейн, оперев спиной о ствол дерева: - Подожди, я сейчас.
Но в лес полноправными хозяевами уже вступали сумерки и, я почти полчаса потратил на то, чтобы найти красавку. Джейн к этому времени, безвольно привалившись к сосне, уже начинала бредить. Я разжевал найденное растение и, пальцами разжав зубы девочки, силой вталкивал ей лекарство. Джейн морщилась, мотала головой и выталкивала зеленую кашицу языком.
- Глотай! - сквозь зубы рявкнул я. Джейн приоткрыла глаза и проглотила траву.
Я выдохнул. Потом, срезав с пояса кожаные шнурки, соорудил нечто вроде перевязи для меча. Закрепив Нойор на боку, взвалил себе на закукорки Джейн, похожую на тряпичную куклу, и пошагал в прежнем направлении.
Мир вокруг незаметно затянуло серой пеленой, которая клубилась и в моей голове и перед моими глазами. В голове не осталось никаких мыслей, кроме одной: «Шаг. Еще шаг.» Я ничего не видел, не понимал куда иду, зачем иду. Я слышал лишь шум крови в ушах, да собственное дыхание. Я помнил, что просто должен идти и шел, тяжело переставляя ноги.
Один раз я запнулся и со всего маху рухнул лицом в как будто специально насыпавшийся для этого снег. Уперся локтями, подобрал колени и сел, одной рукой придерживая сцепленные на моей груди ладошки Джейн. Дотянулся рукой до какой-то ветки и, вцепившись в нее, стал подниматься. Но в последний момент ветка, предательски хрустнув, сломалась и, я начал навзничь валиться на спину. Только в последний момент успел извернуться и упасть грудью. И замер, не чувствуя ни холодного снега, ни рук, ни ног, ни тяжести девочки на своей спине. Организм, выжатый до предела, требовал отдыха любой ценой: серая пелена усталости начала сменяться глухим безмолвием беспамятства.
Но где-то на грани слышимости я услышал как кто-то зовет меня:
- Фреки, Фреки.
Разлепив глаза и прислушался. Голос утих, но через секунду снова из-за моей спины послышалось:
- Фреки, Фреки.
Это была Джейн. Девочка бредила. Стиснув зубы, я поднялся, одной рукой удерживая девочку, другой, вцепившись в попавшееся под руку дерево.
- Вперед, двуногое! Шагай, тварь! - подстегивал я себя и шел. Тяжело дыша, едва переставляя тяжелые от усталости и налипшей на них грязи ноги, везде, где было можно, держась за деревья, но шел. Взгляд туманился, я все чаще переставал слышать даже свое дыхание, на ходу проваливаясь в беспамятство.
Сколько времени я так брел: день или вечность - я не знал, но оперевшись об очередное дерево я понял, что если отпущу его, то рухну сам. Я прижался к шершавому стволу лбом.
- Господи, если есть ты на свете, не дай нам умереть! – скорее подумал, чем сказал я. Я без сил опустился на колени, снял со спины Джейн и, привалившись спиной к дереву и, прижав к себе девочку, сел. Красавка, похоже, немного сбила жар потому, что Джейн уже не бредила, а просто спала. Я перевел дух.
- Твою мать! - прошептал я: - Сбежать с плахи! Отбиться от Черной Охоты! И сдохнуть, просто замерзнув в лесу!? Хреновое у тебя чувство юмора, - сказал я, подняв глаза к небу. И в этот раз Господь Бог, по-видимому, решил доказать обратное. Мне сначала показалось, что я ослышался, но звук повторился снова. Я, не веря себе, повернул голову. Слух меня не подвел: метрах в пятистах раздалось лошадиное фырканье, и послышался человеческий голос:
- Но, родимая!
- Джейн! - я, обдирая о кору руки, встал, поднял на руки девочку. Посунулся, было, вперед, но сумел удержаться и побрел на звук. «Не успею!» - красным полыхнуло в мозгу и, уже не соображая, что делаю, я зашептал:
- Господь - пастырь мой!..
Два голоса. Один молодой, торопливый, другой хриплый и рассудительный.
- Давай пошманаем его...ай! Ты чего?!
- Ты, что - совсем тупой, да?
- А что такого-то?!
- Ты, что - не видишь, что он из Волчьих Голов?
- И чего?
- А ничего! Ты Гугу Хромого помнишь?
- Это, который повесился-то?
- «Повесился»! Повесили его.
- Кто?
- !
- ?
- !!
- Это он повесил Гугу!!??
- Уй, дурья башка! У них есть специальный отряд, который выискивает тех, кто что-нибудь сделает кому-нибудь из них. Гончие зовутся.
- Кто?
- Да отряд этот! Помнишь Гуга незадолго перед смертью говорил, что обул одного из наемников?
- Ну.
- Вот те и «ну»! Он его не обул, а убил!
- Да ну!
- Вот заладил, а! «Ну!» да «Да ну!» Мы с ним в тот вечер, когда его повесили, вино пили. Потом ушли в номер, да девок прихватили. Только разлеглись, как в комнату влетают двое. Один - ко мне. Молча приставил меч к горлу и стоит, смотрит. Я и рыпнуться не успел. Второй точно в той же позиции Гугой любуется. Девки, понятно, в крик. И тут входит еще один. Сразу видно - из офицерья. Цыкнул на девок и махнул им рукой, мол, проваливайте. Девки, в чем мать родила, из номера повыскакивали. А офицер подошел к Гуге и спрашивает: «Ты Гуга Хромой?» А Гуга со страху и говорить не может, только кивает. Офицер пододвинул стул, сел напротив Гуги и тихо так, спокойно, говорит: «Ты убил рядового такого-то?» Я имени-то уж и не помню. Гуга сначала в отказ пошел, головой мотает, мычит что-то супротивное. Офицер молча встал, ножнами от меча поворошил гугину одежду и подцепил медальончик. Маленький такой, невзрачный совсем. И показывает Гуге: «Эта вещь - семейная драгоценность убитого тобой». Ну, Гуга и сломался. Плакаться стал, умолять. Только офицер не стал его слушать, кивнул второму и подошел ко мне. «Как зовут?»- говорит. Я представился, честь по чести. «Как здесь очутился? Какие дела с приговоренным имел?»- спрашивает. Так и говорит «с приговоренным». А я гляжу: второй наемник ногой вырубил Гугу и к потолочной балке веревку прилаживает. Тут-то мне и поплохело. Чуть не обосрался я тогда. Все как на духу офицеру выложил. Он выслушал меня и кивнул тому, который меня держал. Я подумал: все, конец - они и меня с Гугой повесят. За компанию. Я уж и молитву начал читать, да не успел: наемник меня вырубил. Прихожу в себя. Голый, на полу. А в номере воняет хуже, чем в сортире. Гляжу, а Гуга-то на веревочке болтается. Язык вывалил, а под ним на полу лужа и куча дерьма. А на груди табличка. Крупно так написано, разборчиво: мол, Гуга по прозвищу Хромой осужден и казнен по приговору военного трибунала за убийство рядового такого-то такой-то роты второго батальона Волчьих Голов. Собрал я вещички и деру оттуда. Еле ноги унес.
- Ни хрена себе!
- Вот так-то. А ты: «пошманаем»! Мой тебе совет: хочешь прожить подольше - держись подальше от таких как он! Пошли. Слышишь? Карк зовет.
Запах душистого сена. Теплая рукоять Нойора под правой ладонью. Тихое поскрипывание тележного колеса. Мерное покачивание фургона едущего по лесной ухабистой дороге. Характерный запах конского пота. И полумрак ветхого полога, в дырки которого было видно небо. Рядом кто-то приглушенно ойкнул и зашипел. Я скосил глаза. Справа от меня, привалившись спиной к борту фургона, сидела завернутая в одеяло Джейн и пыталась штопать порванную где-то штанину. Я-то знал, делать это в то и дело подпрыгивающем на ухабах фургоне чревато исколотыми пальцами. А Джейн, по всей видимости, постигала эту истину только сейчас потому, что, смешно сморщившись, посасывала указательный палец. Она видимо почувствовала, что на нее кто-то смотрит, бросила на меня короткий взгляд, отвернулась. А потом глаза ее округлились, а на ее мордашке отразилась такая радость, что во тьме фургона даже стало светлее. Взвизгнув, она бросилась ко мне. Обняла, прижалась, и притихла на груди. Где-то над моей головой, впустив внутрь заклубившийся облачком морозный воздух, откинулся полог, и низкий, неожиданно сильный и красивый голос произнес:
- Очнулся? Ну, вот видишь! А ты ревела дуреха. Я ж тебе сразу сказал, что он крепкий.
И рука в толстой кожаной перчатке погладила непослушные вихры девочки. Незаметно я снова уснул.
В третий раз меня уже разбудили. Причем очень настойчиво. Я попытался симулировать, но Джейн была неумолима:
- Фреки, хватить дрыхнуть! Тебе надо поесть.
С тяжелым вздохом я сел. Потер лицо руками.
- Вообще-то говорят, что лучшее лекарство это сон.
Джейн усмехнулась:
- У нас в приюте был отец Раок. Так вот он говорил, что любое лекарство сверх меры становится ядом.
- Не понял.
Джейн сунула мне в руки плошку с кашей, ложкой и ломтем хлеба:
- Ешь. Ты спишь уже четвертые сутки.
При виде плошки со съестным мой желудок заурчал, но когда я увидел, что наложено в тарелке, он мучительно сжался. Джейн, увидев кислое выражение на моем лице, всполошилась:
- Что-то не так?
Я молча показал ей тарелку.
Джейн, нахмурившись, кивнула:
- Ну. Каша.
Я простонал:
- Она перловая!
Девочка недоуменно посмотрела на меня:
- Я знаю. Карк говорит - сильная каша.
- Его б на месяцок в войска, на казарменный режим.
Джейн уперла руки в бока, недовольно сложила губы и тоном строгой матери сказала:
- Хватит капризничать! Ешь.
И, откинув полог, ушла. А я, буркнув:
- Вот и спасай всяких со смертной казни, - стал есть. А что мне оставалось?!
Но то ли я зверски проголодался, то ли повар здесь был самородком, но через минуту я уже куском хлеба собирал остатки каши с тарелки. Облизав потом тарелку и ложку, я аккуратно сложил их и, кряхтя, на нетвердых ногах вылез из фургона. По острой необходимости. Которую справил, забежав за фургон.
Был вечер. Солнце уже скрылось за краем леса, но еще продолжало золотить своим светом неторопливо плывущие по небу розовые облака и световыми столбами ложилось между деревьями. Было еще светло. Пока я валялся без памяти, в мире, не смотря на календарный ноябрь, наступила настоящая зима. Всюду: на проселке, на небольшой полянке, где в стороне от дороги среди пяти себе подобных стоял мой фургон, на развесистых лапах елей, на пологах фургонов - лежал снег. Воздух был по-зимнему чист, сух и свеж.
Размалеванные, а где-то просто и незатейливо сшитые из множества разноцветных лоскутов цирковые фургоны стояли кругом большого костра, бывшего центром этого маленького временного поселка. Я разглядел сидевшую в общем круге Джейн. Девочка улыбалась и, прихлопывая ладонями в такт, как могла подпевала незатейливой песенке, распеваемой циркачами. Я не стал подходить к сидящим у огня людям, а, подышав свежим воздухом, залез обратно в фургон и забрался под одеяло. Сон послушно смежил мои веки.
Мне снился мой дом, которого у меня никогда не было. Ни в прежнем мире, ни тем более - в этом. Низенькая бревенчатая изба, вся золотая в свете утреннего солнца. Пологая двускатная крыша, крытая дранкой и дерном, крыльцо в три ступеньки. И тропинка из золотистого, теплого даже на вид песка, ведущая к крыльцу. Я иду по ней и шевелю от удовольствия пальцами босых ног. Щебечут птицы, кружится в лучах солнца мелкая насекомая живность. Веет легкий теплый ветерок. Мне тепло, уютно и спокойно здесь.
Я услышал недовольное всхрапывание лошадей и проснулся. Выглянул из-под полога и увидел, что уже наступило утро, и циркачи сворачивают лагерь. От костра ко мне, в сопровождении невысокого, одетого в шутовской колпак человека, шла Джейн. Заметив, что я увидел ее, девочка улыбнулась и чуть приподняла широкое блюдо, которое, высунув от старательности язык, несла мне. На блюде исходил ароматным паром кусок мяса с подливкой.
- Как в лучший домах Лондона и Парижу! - недовольно буркнул я и спрыгнул на землю.
- Фреки, я тебе поесть принесла - просияла Джейн, поставив блюдо на облучок фургона, и увидев, что я рассматриваю ее спутника, представила его: - Это Карк.
Я кивнул. Лет двадцать назад на материке, по северным провинциям косой смерти прошлась эпидемия страшной неведомой болезни. Заболевший умирал в течение трех суток, на глазах скорбящих родственников превращаясь в иссохшую мумию. А тех, кто по какой-то прихоти природы выживал, болезнь калечила так, что некоторые бедолаги предпочитали покончить жизнь самоубийством, чем жить с таким уродством.
- Штеттин? - спросил я, глядя Карку в глаза.
Он отрицательно мотнул головой:
- Грюнвальде. Это севернее.
Ясно. Карк был безобразен. Кожа на его лице почернела, вздулась, как апельсиновая корка и топорщилась редкими жесткими волосами. Верхняя губа отгнила, обнажив искривленные болезнью зубы в вечной уродливой усмешке. Обезображенный нос распух и удлинившись почти касался выдающегося вперед подбородка больше похожего на раздвоенное козлиное копыто. Его левый, голубой и пронзительно-чистый глаз почти скрывался под сильно разросшейся надбровной дугой, а правый был тускл и бесцветен. И тем сильнее поражал его голос: удивительно чистый, сильный и глубокий.
- Карк пригласил меня участвовать в представлении! - вклинилась в разговор Джейн решившая, что о ней все забыли.
- Если только твой брат позволит. - проговорил Карк, пристально глядя на меня и выделив слово «брат».
- Что за представление? - нахмурился я, прожигая Джейн взглядом. Интересно, что она еще наболтала про меня? Я ей в отцы годился, а эта блаженная меня братом назвала!
- Да будет тебе известно, - присев в низком поклоне воскликнул Карк: - уважаемый... - тут он замолк, глядя на меня больным глазом.
- Фреки, - буркнул я в ответ.
Карк кивнул:
- Да будет тебе известно, уважаемый Фреки, что ты стал попутчиком лучшей цирковой труппы во всем Старом Свете! Мы даем представление даже королям, но не брезгуем и простым людом. Услышав звон монет мы способны творить чудеса!
- Не вы одни, - отрезал я: - Чем она тебе будет помогать? В шутиху ее оденешь?
Карк выпрямился и меня поразил взгляд его здорового, голубого глаза. Казалось, что он видит меня насквозь.
- Нет, - отрицательно покачал головой шут: - Для клоуна она слишком юна. Я еще ножи метаю. Она встанет у щита.., - принялся вдруг объяснять он, хотя не мог не понимать, что это все мне прекрасно известно.
- Кто раньше тебе помогал? - прервал я его словоизлияние.
- Моя племянница, - ответил Карк.
- А с ней, что стало? - продолжал давить я.
- Умерла месяц назад, - ответил шут и тут же добавил: - От болезни.
- Мы уже три дня тренируемся! - просияла Джейн.
- Она удивительно бесстрашная, - поспешил вставить слово Карк, увидев нарисовавшееся на моем лице выражение.
- Хочешь, мы тебе покажем? - спросила девочка, и не дожидаясь моего согласия, умчалась куда-то.
- У нее доброе сердце и удивительно чистая душа, - тихо проговорил Карк, глядя вослед Джейн.
- А ты хочешь ее под ножи поставить! - нахмурился я, глядя туда же.
- А ты?
Крыть было нечем. Что я? Вся моя жизнь – на кончике стрелы замершей в натянутом луке или в лезвии ланцета, которым полковой коновал будет вырезать эту самую стрелу. На время контракта мой дом - казарма, потом - весь остальной мир. Ночевки под открытым небом. И странствия без начала и конца по дорогам и тропам этого мира. Да уж, без начала и конца. А главное - без цели. Ведь нельзя же назвать целью - дойти, например, до такого-то города или наняться в охрану, чтобы потом заработанные деньги пропить в ближайшем трактире. Это не цель, а лишь способ существования. Да твою мать! Ну почему всегда после «отката» мне в голову всякая дребедень лезет, а?! Нет бы, хоть одна путная мысль, как избавиться от этой клятой девчонки!
- Слушай, я правильно понял, что ты здесь за главного? Возьмешь ее себе? - спросил я Карка.
- Цирком, действительно, руковожу я, - согласился шут: - Но Джейн останется только, если она сама захочет остаться.
- Да ладно тебе! - поморщился я.
- Я сказал, ты слышал. - отрезал Карк.
- Фреки! Карк! - окликнула нас Джейн.
Что ж, Карк оказался прав: Джейн действительно оказалась на удивление бесстрашной. Она зажмурилась только в конце номера, когда нож, посланный шутом, вонзился в яблоко на ее макушке. Открыв глаза, девочка осторожно отошла от дубового щита, и я увидел ее силуэт очерченный двадцатью метательными ножами.
- Неплохо, - кивнул я на вопросительный взгляд шута. И протянул руку к последнему ножу, болтавшемуся на его поясе: - Ты позволишь?
Карк протянул мне нож, и попросив:
- Подожди, - потрусил к щиту.
А я, глядя в спину ковыляющему шуту, вдруг почувствовал, как поднимется в душе, застилая глаза черной пеленой, глухая, лютая злоба. На весь этот мир, на эту клятую девчонку, из-за которой заварилась вся эта каша, на уродца-шута, который, как в открытой книге, читал в моей душе. Стало тихо. Стих скрип снега под сапогами шагающего к щиту Карка, затерялось где-то в безмерной дали лошадиное фырканье, там же исчезли и все остальные звуки собирающегося в дорогу цирка.
Джейн с улыбкой наблюдавшая за шутом, мельком взглянула на меня. Не знаю, что она увидела, но краем глаза я заметил, что она побледнела и в немом крике раскрыв рот, прижала ладони к губам. Шут подошел к щиту и начал поворачиваться.
Сквозь накрывшее мир безмолвие прорвался голос Джейн:
- Фреки, не надо!
Но было поздно. От той силы, с которой я метнул нож, плечо взорвалось дикой болью. Смертоносный клинок свистнул в воздухе. Я развернулся и ушел к фургону. Оставив Карка созерцать нож, наполовину ушедший в дубовый щит прямо в кольце образованном его носом и подбородком. А я, пройдя мимо остолбеневших циркачей, сбежавшихся на крик Джейн, достал из фургона Нойор, плащ и пошел прочь с поляны, на которой заночевал бродячий цирк.
- Постой! - окликнул меня голос Карка: - Да подожди же!
- Чего тебе? - я остановился и через плечо смотрел на ковыляющего ко мне шута.
- Ты страшный человек, латро! - шут поравнялся со мной и тяжело оперся о свои колени, отпышкиваясь.
- Страшнее, чем ты думаешь.
- А я вообще стараюсь не думать, - улыбнулся Карк: - Говорят - так дольше живут.
- Это все?
- Нет, - шут посерьезнел: - Я ведь сразу узнал вас. Наемник лет сорока, с проседью и с ним девочка лет пятнадцати.
Последние слова Карк произнес сдавленным голосом, высоко задрав голову, чтобы удержать ее подальше от Нойора, замершего у его горла. Оба его глаза: здоровый и мутный смотрели на меня.
- Если бы я хотел сдать вас, стал бы я это говорить? - спросил шут.
Я подумал и убрал меч. А Карк как ни в чем не бывало продолжил:
- Про тебя в Арканаре уже легенды ходят. Тебя так расписали, что если искать по слухам - вовек не сыщешь.
- Как же ты меня узнал?
- Мы в тот вечер в таверне «У Клотильды» отмечали удачное представление. А за соседним столиком один пристав из судебного цеха сидел. И целенаправленно напивался. Он мне все про тебя и Джейн рассказал. И долго плакал, что отправил вас на ужасную смерть. А я, когда ты из леса под копыта моим лошадям кинулся, сразу тебя узнал. Не бойся... - сказав это, шут кашлянул: - Хотя ты сам кого угодно испугаешь. Короче, вас не ищут. Все знают, что после Черной Охоты в Чернолесье не выживает никто. Кстати, как вы выжили?
- Каком! - отрезал я.
- Оригинальный способ, - хохотнул Карк, но тут же под моим взглядом стер улыбку с лица: - Вас не ищут. Но слухом земля полнится. Один увидит вас, скажет второму, второй - третьему, а третий окажется шпионом. И донесет о вас куда надо.
- А почему ты не донесешь? - прервал я его.
- А у меня с Семьями свои счеты, - зло бросил Карк. И замолчал, тяжело глядя на меня исподлобья. Гляделки он проиграл. Отведя глаза, опустил голову и тихо прошептал:
- Наш маг мог защитить город от заразы, но не захотел. Испугался, что сам заразится. Вся моя семья погибла. Мать, отец, жена с дочкой. Из всего города выжил я один. Короче, не с руки мне к Семье бежать. Как и вам одним шляться, кстати.
Я продолжал смотреть на шута. Карк покачал головой:
- Тяжелый же ты все-таки человек! В-общем, мы идем в Горн. Ты, как я понимаю, тоже. Но вас могут увидеть. А к циркачам ведь никто не присматривается: мало ли какой народ людей веселит, - шут посмотрел мне в глаза: - Идем с нами. Хоть есть будете нормально, да и спать не на земле.
- А с чего это ты такой добрый?
- Мой отец всегда говорил: делай добро и бросай его в море, - пожал плечами шут.
- В смысле: сделал дело и концы в воду? - подначил я.
- А это уж понимай, как хочешь, - оскалился Карк.
Мы с Карком сидели на облучке. Могучие невозмутимые тяжеловозы неторопливо влекли его фургон, шедший первым, по проселку, а шут рассказывал мне истории из своей бродячей жизни, щедро пересыпая их шутками и смехом. Я тоже рассказал парочку своих небылиц, но армейский юмор не прошел, и я предпочел молчать и слушать. Джейн после событий с ножом сторонилась меня. Когда цирк выезжал с ночевки, она забралась в фургон и всю дорогу не показывала носа. Карк один раз заглянул под полог, помрачнел, покачал головой, но ничего не сказал. Только под вечер, когда циркачи устраивались на ночлег, он подошел ко мне и протянув миску с едой, тихо проговорил:
- Ты ее очень напугал утром.
Я ничего не ответил, и шут, усевшись рядом, предпочел не поднимать эту тему снова. Когда пришло время спать, я вызвался подежурить ночь у костра. Не то, чтобы я очень рассчитывал на доброту Карка, но когда он с радостью согласился на мое предложение, я в полголоса обозвал себя идиотом. Циркачи быстро разбрелись по фургонам, а я уселся у огня, запахнувшись в заботливо (чтоб ему сегодня сладко спалось!) выделенное мне Карком одеяло. Было тихо. Фыркали, переговариваясь, распряженные, укрытые попонами и привязанные к временной привязи кони. Потрескивали в костре угольки. Ночь была ясной, и звезды, словно радуясь этому, высыпали на небосвод во всем своем великолепии.
Звезды. Только они остались неизменными. Большая медведица со своим медвежонком, Северная корона, Геракл, Ящерица, Волопас, Орфей, Лебедь и Кассиопея продолжали населять заоблачные выси и наблюдать оттуда за людскими глупостями.
За спиной послышались легкие шаги и к костру подсела Джейн. Она поплотнее запахнула одеяло и уставилась в огонь. Я молча смотрел на нее. Наконец она подняла взгляд и, глядя прямо мне в глаза, спросила:
- Если бы я не закричала, ты бы убил Карка?
Я неопределенно пожал плечами, но Джейн не отводила взгляд. И как тогда, у выхода из подземного хода, я не выдержал ее взгляда:
- Наверное, нет.
- Понятно, - Джейн сгорбилась и опустила взгляд, снова уставившись в огонь. Не глядя на меня проговорила:
- Страшный ты человек. Для тебя ничего не стоит отнять чужую жизнь, даже если человек не сделал тебе ничего плохого. Ты как волк, озверевший от крови, который забравшись в хлев режет всю скотину, вместо того, чтобы убить овцу и уволочь с собой. А знаешь, что с такими волками делают? На них охотятся и убивают. Пока ты упиваешься своей силой, но рано или поздно чья-нибудь рука окажется тверже, а меч - острее. Пока ты - тот самый волк, но когда-нибудь и на тебя найдется охотник.
Она сидела неподвижно, словно окаменев. Взгляд ее стал пустым и безжизненным.
- Ты топишь себя в человеческой крови. Чем ты лучше любого из Семей?! Вся разница между вами в том, что Семьи убивают магией, а ты - собственными руками. А простые люди, что для них, что для тебя - тьфу, пустое место, плюнуть и растереть! А мы не пешки, не куски мяса! Мы тоже хотим жить!
- Все-все-все! - я поднял вверх руки: - Считай, что я посыпал голову пеплом и уже сбегал в ближайший монастырь замолить грехи.
- Дурак, - тоном усталой матери сказала Джейн и, поднявшись, ушла в фургон. Вот мелочь пузатая, а!
Где-то через час я поболтал в кружке бодрящий отвар и отставил в сторону - все равно до утра не усну. На мою ладонь упала маленькая снежинка и, подняв глаза, я увидел, что звезды скрылись за тучами, с которых вниз на землю сеялся мелкий легкий снежок. Накинув одеяло на голову, я подбросил валежника в костер и засмотрелся в огонь.
Ночь прошла спокойно.
Утром Гурт, силач и акробат, который должен был сменить меня после полуночи, подошел ко мне и вроде бы даже немного обиженно прогудел:
- Чего не разбудил-то?
- Зачем? - пожал я плечами: - Мне все равно не спалось.
- Все одно - нехорошо, - набычился Гурт.
- А мне по х...й! - бросил я через плечо и пошел помогать Карку запрягать лошадей.
Я едва успел пригнуться: оглобля свистнула в считанных миллиметрах над головой: аж ветерок по волосам прозябнул. Развернулся и прямым в челюсть отправил потерявшего равновесие Гурта в недолгий полет, закончившийся под повозкой.
Два брата Гутра, Сван и Свен, как один, посмотрели на своего бесчувственного родственника и, засучивая рукава и глядя на меня из под тяжелых надбровных дуг, неторопливо двинулись ко мне. Я оскалился. Но потешиться не дали: между мной и братами-акробатами возник шут.
- На место! - рявкнул он на силачей и, повернувшись ко мне, поцедил сквозь зубы: - В фургон, живо!
Я молча смотрел на него, но в этот раз Карк не отвел взгляда. Лишь попросил:
- Не заставляй меня жалеть о моей просьбе.
Я пожал плечами и ушел к фургону.
Карк молча запряг тяжеловозов, сел на облучок, дождался пока я усядусь рядом и понукнул лошадей. Когда фургон тяжко переваливаясь на колдобинах выбрался на тракт, шут, не глядя на меня, спросил:
- Латро, ну почему тебе не живется спокойно, а?!
Я не ответил. Шут тоже не пожелал продолжать разговор. Ехали молча. Когда солнце перевали за полдень Карк стал высматривать на обочине место для дневки: повыше и посуше. Но оно все не попадалось. Шут озирался, что-то шептал под нос и то и дело понукал, чуявших настроение хозяина и норовивших остановиться коней. Фургон вывернул из-за поворота и Карк с проклятьем натянул вожжи: поперек дороги со скучающим видом сидело пятеро пестро одетых молодцов очень разбойничьего вида.
- Разбойники! - выдохнул, вскакивая и оглядываясь, Карк. Сзади послышался характерный треск и тяжелый грохот поваленного дерева. Шут сгорбился:
- Попались.
Один из ухорезов не особенно-то и торопясь, поднялся, подошел к фургону и, с прищуром глядя на Карка, сказал:
- Эй, шут, ты заплатил дорожную пошлину?
- А кто ее ввел-то?! - огрызнулся уродец.
- Я, - посерьезнел разбойник и подошел ближе: - Или тебе что-то не нравиться?
- Мне не нравиться, что меня и моих людей грабят, - отозвался Карк.
- Почему сразу «грабят»! - дурачась, рассмеялся вожак: - Я торгую.
- Чем же?! - с издевкой поинтересовался шут.
- Вашими шкурами, - разбойник стер улыбку с лица: - По золотому за шкуру.
- Дороговато будет - пробурчал Карк.
Разбойник не глядя махнул рукой и в облучок, прилетев откуда-то из леса, воткнулась стрела.
- Следи за словами, шут, - недобро сощурился вожак.
Я медленно, стараясь не делать резких движений, встал и огляделся. Закрыл глаза и сосредоточился. Лучников было десять, по пять с каждой стороны дороги. Еще пятеро громил вышли из леса позади цепочки фургонов. Итого двадцать человек. Плюнуть и растереть, как сказала бы Джейн. Я мог бы положить их всех минуты за три. Вот только лучники прежде, чем я успею добраться до них, нашпигуют циркачей стрелами, так, что те станут похожими на ежей. А, что бы там ни говорили эти клятые уродец и девчонка, вот так вот просто разменивать чужие жизни я не умею.
- Ух ты - латро! - послышался возглас, разглядевшего меня, вожака: - Шут, с каких это пор циркачей охраняют Волчьи Головы?!
Я открыл глаза. Твою мать! У меня, что на лбу написано, что я из Волчьих Голов?! Похоже, на этих клятых островах каждая собака с первого взгляда определит, что я наемник!
- Ни с каких, - отозвался Карк: - Он сам мне платит за то, что я его везу.
- А с каких это пор Головы платят кому-то?! - удивился вожак.
- А с тех самых, с которых разбойники пошлину дорожную взимают, - оскалился шут и тут же схватился за пробитую стрелой ладонь.
Ухорез подошел ближе:
- Я говорил тебе, шут - следи за своим языком!
- Слежу, - просипел Карк, прижимая руку к груди. Я взглянул на него и уродец незаметно отрицательно помотал головой, одними губами прошептав: «Не надо». Я медленно кивнул.
- Латро, - позвал меня вожак: - иди ко мне. Будешь сыт, обут, одет.
Вертелся у меня на языке подходящий ответ, но, заботясь о моральном облике этих сухопутных джентльменов удачи, я промолчал. Лишь отрицательно мотнул головой.
- Жаль, - искренне расстроился разбойник: - Тогда с тебя золотого будет мало. Мне нужен, - он подумал, с прищуром осматривая меня. Глаза скользнули по одежде, на миг задержались на поясе и метнулись к плечу: - твой меч.
- Фреки, пожалуйста, - еле слышно прошептал, разом постаревший лет на десять, шут.
Я медленно поднял руку и взялся за рукоять Нойора. Все замерли: вожак с приклеившейся к губам ухмылкой, шут с мольбой глядящий на меня, циркачи с замиранием сердца ждущие, что же произойдет. Даже ветер, доселе лениво шевеливший кроны елей, притих. Щелкнул замочек и Нойор с шелестом пошел вверх. Заскрипели натягиваемые до звона тетивы луков. Улыбка стала казаться неуместной на покрывшемся потом лице разбойника. Карк, молясь, закрыл глаза. Выйдя из ножен, Нойор замер перед моим лицом. Я полюбовался его прямым бритвенно острым клинком, до хруста сжал пальцы на теплой и надежной рукояти и, на секунду прижавшись к эфесу лбом, пообещал: «Я вернусь за тобой.» А потом перехватил за лезвие и протянул его рукоятью вперед к ухорезу:
- Если хочешь взять мой меч, подойди и возьми, - сказал я.
- Не дури! - от волнения голос разбойника дал «петуха»: - Бросай сюда.
Я продолжал стоять. Вожак, стоя в пяти шагах от фургона, прожигал меня взглядом. Я почти слышал как со свистом носятся в его голове лихорадочные мысли. Ухорез склонил голову и, исподлобья глядя на меня, огладил гладко выбритый подбородок, скрывая минуту растерянности и размышления. А потом еще раз тихо предупредив:
- Не дури, - осторожно подошел и дотянувшись до меча, не отрывая взгляда от моего кадыка, взял из моих ладоней Нойор. Быстро отступил на шаг и, замер восторженно любуясь клинком.
- Удачный сегодня день, - оскалился он, посмотрев на меня: - Отличное оружие, латро.
Я кивнул и тихо, чтобы меня мог услышать только вожак, сказал:
- Береги его. Я вернусь за ним.
Улыбка сползла с лица разбойника. Он бросил меч своему подельнику и зло зыркнул на Карка:
- Шут! Где золото?
- Здесь, - отозвался уродец и, неловко прижимая раненную руку к груди, полез куда-то за пазуху. Вытащив оттуда объемистый кожаный кошель, бросил его разбойнику.
Ухорез взвесил кошель в ладони и махнул своим:
- Уходим!
Не прошло и пятнадцати секунд, как разбойников и след простыл.
Шут сидел ни жив, ни мертв, боясь даже взглянуть в мою сторону. Кровь тонкой струйкой стекала по ладони ему на ноги и становилась невидимой на черных штанах. Остальные циркачи осознав, что опасность миновала, повыпрыгивали из своих фургонов и окружили нас с Карком. Кто-то разглядел кровь и, в толпе прошелестело: «Карк ранен!» Услышав это из фургона выскочила Джейн и с нескольким женщинами захлопотала вокруг шута.
- К лекарке его! - скомандовал кто-то и уродца, так и не изменившего позы, бережно словно больного ребенка сняли с облучка и унесли куда-то. Через примерно полчаса рядом со мной сел высокий, худой, похожий на длинную жердь фокусник и привычной рукой понукнул коней. Ему явно было неловко сидеть рядом со мной молча и, чтобы разрядить ситуацию, «жердь» сказал:
- Карк говорит - ты за нас своим мечом расплатился?
- Скажем так, - усмехнулся я, хотя у самого внутри все клокотало: - отдал во временное пользование. Давно разбойники здесь обосновались?
- Да еще полгода назад ни слуху ни духу не было - обрадовался фокусник возможности сменить тему разговора: - Этой весной еще, когда к Ранцунгу шли, все тихо было.
- Ясненько, - кивнул я и мы надолго замолчали.
На вечерней стоянке ко мне подошел Карк. Сел рядом и, мы долго молча смотрели на то, как солнце садится за край леса. Шут опустил взгляд и глядя себе под ноги спросил:
- Фреки, ты ведь мог убить всех этих разбойников и сохранить свой меч?
- Мог, - согласился я.
- Но не стал, - тихо проговорил уродец: - Почему?
Я улыбнулся:
- А тебе не все равно? Твои люди живы, сам ты легко отделался, поверь.
- Да знаю, что легко! - отмахнулся Карк: - Просто я... ты удивил меня.
- Я мог бы перерезать глотки этим ухорезам, - я пожал плечами: - но пока я делал бы это, в вас столько бы дырок наделали, что мама не горюй. А мне сейчас это невыгодно. Вы - мое прикрытие. Будь расклад другим, я бы и думать не стал.
- Н-да! - только и протянул Карк, покачав головой: - Подежуришь сегодня?
Я кивнул:
- Эгм. Только ножичек какой-нибудь дай. Чтоб не страшно одному было.
Карк, хохотнул и, кивнув ушел куда-то к дальнему фургону. Вернулся он, неся в руке слегка заржавевший чекан:
- Сойдет?
- Потянет, - согласился я.
Через полчаса стемнело. Я сидел, привалившись к борту фургона, а циркачи собрались вокруг костра на ужин. Толстуха Жанна, кстати - жена Гурта, большим половником накладывала всем из походного казана ароматную кашу. Карк протянул ей две тарелки и, толстуха, покосившись на меня и, решив, что я не вижу, со злостью плюхнула порцию в одну из них. Шут что-то коротко бросил ей и, взяв полкаравая хлеба, подошел ко мне и сел рядом. Протянул мне тарелку. Свою тарелку. Я молча взял из его рук другую, ту к которой Жанна отнеслась столь неуважительно, и, отломив кусок хлеба, принялся есть.
- Нет, я тебя наверное никогда не пойму, - проговорил шут, мотая головой.
- А оно тебе надо?- поинтересовался я.
- Просто, обычно, я как-то сразу вижу людей насквозь, - пожал плечами шут: - Могу сказать: этот - пройдоха, а этот - хороший человек. А с тобой ничего не понятно. Ты, то готов убить из-за пустяка, то отдаешь самое ценное за жизни незнакомых тебе людей. Кто ты?
- Наемник, - мотнул я головой: - Рядовой второго отдельного разведывательного батальона.
- Это-то я и сам вижу, - поморщился Карк: - А вот что ты за человек такой непонятный?!
- Я - русский, - неожиданно для самого себя признался я.
Уродец посмотрел на меня, как на душевнобольного и спросил:
- Тебя сумасшедшим часто называют?
Я кивнул.
- Не зря, - только и сказал шут.
Я вздохнул. Русских боялись еще с тех пор, когда они жили на одной шестой части суши. А после того, как в начале Конфликта именно с российских баз стартовали первые в той войне ракеты с ядерными боеголовками, признаться в том, что ты русский - означало подписать себе смертный приговор. Ненависть к нам была так сильна, что стала чем-то естественным и неотъемлемым, как например то, что вода - мокрая, лед - холодный, а огонь - обжигает. После Вьюги тому, что осталось от России пришлось отгородиться от остального мира непробиваемой стеной, опоясывающей эти остатки по всему периметру.
По началу некоторые горячие головы пытались пробиться сквозь эту стену, но после ста (с хвостиком) лет войны сделали правильный вывод: плюнули, махнули рукой и разошлись по домам. Но навсегда запомнили и потомкам завещали лютую ненависть. Такую, что я даже не знаю с чем ее сравнить.
- Клянусь святой Бригтой, ведь ты серьезно, - озаренный страшной догадкой, прошептал шут, отставляя тарелку и глядя на меня так, как в эпоху Среденевековья необразованный крестьянин мог бы глядеть на человека признавшегося в том, что он - демон.
- Я думал - ты умнее, Карк, - покачал я головой.
- А Джейн?.. - шут быстро оглянулся на костер.
Я отрицательно мотнул головой:
- Нет. Она - местная. Карк, - я посмотрел шуту в глаза: - не делай глупостей. Ты сам позвал меня с собой. Мы дойдем до Горна и там разбежимся. Мир - велик: мы не встречались с тобой до этого, не встретимся и после. Не стоит из-за одной случайной встречи лишаться жизни. Мы друг друга поняли?
Шут медленно кивнул.
- Вот и ладушки, - подытожил я и принялся доедать кашу пока не остыла.
К обеду следующего дня цирк «весело» докатился до Горна. У городских ворот я спрыгнул с облучка и заглянул под полог фургона.
- Ты со мной или нет? - спросил я, глядевшую на меня глазами испуганного зверька, Джейн.
Взгляд ее метнулся к Карку, потом ко мне и... (я про себя выругался самыми черными подсердечными ругательствами), быстро собрав в котомку свой нехитрый скарб, Джейн спрыгнула с фургона и осторожно взяла меня за руку. Карк нахмурившись молча смотрел на нее, не спеша понукать коней.
- Пропадешь со мной, - тихо сказал я.
- Ты спас мне жизнь, - так же тихо ответила Джейн.
Я посмотрел на шута:
- Помни, что я тебе сказал.
Он, не ответив, отвернулся и тронул вожжи. Тяжеловозы навалились, скрипнуло плохо смазанное колесо и, цирковые фургоны один за одним проехали мимо нас в широко открытые ворота Горна.