Марьин цвет

Худ. Юрий ракша "Гармония".бум.пастэль

                Ирина Ракша

                Марьин цвет

                рассказ

«Сто пятнадцатый! Сто пятнадцатый! Выходите на главный путь!.. Сто пятнадцатый!» — громко, на всю станцию объявил голос диспетчера из репродуктора.
И ему тотчас где-то впереди откликнулся гудок электровоза. Потом один из составов, товарняк с лесом, дрогнул и, нехотя погромыхивая, стал лениво пробираться к восточной стрелке.
Когда хвостовой вагон миновал водокачку, какой-то сцепщик крикнул вслед:
— Эй, Нюська! Вчера на танцах себя-то кому оставила?
Хвостовая кондукторша, в робе, в брезентовых брюках, стояла на тамбурной площадке последнего, уходящего вагона. Держа в руке желтый залапанный флажок, прокричала:
— А твое-то какое собачье дело, ухажер хренов? — Однако добавила примирительно: — Я обратно в пятницу буду!.. Восемнадцатым!.. Жди!
Парень хохотнул:
— Не больно-то надо!..
Она хотела безразлично отвернуться, но не выдержала, показала кулак. «И почему это все ее Нюськой в поселке зовут?.. И мать ее с детства всегда так звала: не Анна, не Аня, не Анечка, а все только Нюська да Нюська. И в школе, и на работе, и кавалеры... Ах, как не нравилось ей ее имя!.. «Лучше бы звали Лиля или Лариса...» Так порой она думала с грустью, вовсе не зная, что на земле ее имя — самое благодатное и многочисленное. Да и значит оно — «благодать». И что именно Анна некогда родила Марию... Деву Марию...
У входа на основной путь светофор горел зеленой точкой. Нюська посмотрела вперед. Приближалась будка стрелочника, и сам он, с флажком в руке, стоял у оградки и смотрел в сторону. Нюська быстро спустилась на ступеньки. Держась одной рукой за поручень, лихо, картинно повисла на подножке. Вот будка все ближе, ближе, вот хвостовой вагон миновал ее.
— Эй, Федор! — заорала она. — Чего ушел-то вчера? Дождя испугался?
Но стрелочник отвернулся и, сунув флажки в сапог, пошел в будку.
«Подумаешь, смирный какой стал, — Нюська зло сощурилась, поднялась на площадку. — Куда только прыть девалась. А ведь и к матери приходил, в родню набивался...»
А будка удалялась, точно уплывала. Становилась все меньше и меньше. Уплывала и станция: депо, водокачка, вокзал, уплывал огромный элеватор, блестевший на солнце цинковой крышей. Уплывали голуби в небе. Который уж раз уплывало все это от Нюськи. Она спустила на глаза, пониже, чтоб брови не выгорали, пеструю косынку. Лениво откинула дощатую лавочку-сиденье, хотела сесть, и вдруг по площадке, прямо ей под ноги, загремел, покатился рюкзак. Нюська оглянулась. Рядом с вагоном что есть сил бежала девчонка. Старалась на ходу вскочить на подножку. Косынка упала на плечи, платье трепалось по ветру.
— Косынку-то... косынку держи! — крикнула Нюська.
Но девчонка, изловчившись, уже схватилась за поручни. Косынка взвилась в воздухе и понеслась под откос. Нюська ахнула. А девчонка, задыхаясь и еле переводя дух, по крутым ступеням поднялась на площадку.
— И не жалко? — спросила Нюська.
Девчонка молчала, растерянно глядя вдаль. Потом пригладила разлохмаченные, светлые волосы. Нюська посуровела:
— Ты откуда это взялась такая?
— Из Гуся-Хрустального, — простодушно ответила та.
Нюська рассмеялась:
— Откуда, откуда? Из какого такого гуся?
— Из Хрустального. Город такой есть, — пояснила та... — Недалеко от Москвы.
— Ого-о, значит, из самого центра? — с любопытством оглядела ее. Ничего особенного. Босоножки рублевые, ноги в пыли и платье — так себе, не модное. — А куда едешь?
— В Тайшет, — несмело улыбнулась «гостья».
— Так что, для тебя пассажирского, что ли, нет? — голос у Нюськи стал строгий. — Не знаешь разве, посторонним тут ездить запрещается. Техника безопасности.
Девчонка отвернулась, сказала в сторону:
— Да у меня деньги кончились, а тут уж близко.
Нюська помолчала, смягчилась.
— Располагайся уж, — и, хлопнув лавкой, села. — Близко, да не очень. И через Тайшет мы проездом. Не остановимся. Чего я там с тобой делать буду?
— Да что вы! — обрадовалась девчонка. — Я на ходу. Я уже прыгала.
Нюська опять с любопытством взглянула. Ногой подвинула к стенке ее рюкзак:
— Это что тебя из центра в Сибирь-то тянет?
Та потупилась:
— Да я так… В гости.
— Хороша гостья, — с издевкой засмеялась Нюська. — На товарняке с лесом прикатит. — Помолчала: — Ты мне мозги не морочь. Небось, на стройку деньгу зашибать едешь?
— Ну что вы! Я, правда, в гости. — Она смущенно улыбнулась, села рядом, на край лавки. — А вообще-то не знаю. Может, и насовсем. — И ее глаза в белесых ресницах засияли: «Может и насовсем... Насовсем...»
Она смотрела вокруг, все ей казалось так солнечно, ярко. По одну сторону полотна взбирался на холм чистенький, березовый лес, белоствольный и кудрявый. «Точно декорация на сцене», — весело подумала она. По другую сторону под откосом, усыпанным цветами, тянулись поля зеленого хлеба. А еще дальше над зубчатым лесным горизонтом в тихом синем небе висели мягкие облака. И девчонка видела, как одно из них, насквозь золотое, поднялось далеко вверх и будто смотрело вслед идущему на восток составу.
— А я вот здешняя, тут родилась. Сибирячка, — вздохнула Нюська. Она достала из кармана сигареты и, глядя вдаль, закурила не торопясь, по-хозяйски. — Надоело все. — Мимо скучно тянулись, опаленные сажей, заросли полыни, однообразные косяки берез. — Уехать бы куда подальше. Да вроде незачем. Платят хорошо.
— А я бы задаром по красоте такой ездила, — восторженно смотрела вдаль девчонка и не могла наглядеться.
Нюська насупилась:
— А сейчас ты что, за деньги едешь? Или СВ оплатила?
Та притихла. Поняла: лучше «хозяйку» не раздражать.
— И вообще, повезло тебе, — тряхнула головой Нюська. — Все же я тут командую. Как-никак — старший кондуктор.
В ее ушах подрагивали нелепые, словно крошечные люстры, стеклянные сережки.
Девчонка с почтением покосилась:
— А младший кто?
— Нету младшего, — вздохнула Нюська с усмешкой. — Одна я... Совсем одна.
— А дом далеко? — осторожно спросила «гостья» из Гуся-Хрустального.
— Тут рядом, за Байкалом. А толку-то что, — она передернула плечами. — Неделями дома не бываю. Мать уж по мне извелась вся. Говорит: «Плюнь ты на эти деньги. При вокзале лучше устройся. Хоть дома будешь. Все на глазах. И с огородом поможешь».
— А на другую работу нельзя? — сочувствовала девчонка.
— А где столько срубишь, если не на дороге? А так — нам с матерью, слава Богу, хватает. Да и подкапливаю еще. Опереться-то не на кого.
Она оживилась, сняла с крюка полосатую «китайскую» сумку. Стала выкладывать на колени всяческие пакеты, свертки. Бутыль с минералкой. Наконец достала снизу черную обувную коробку:
— Вот. В Канске купила. Подарок к празднику, — и показала.
Девчонка открыла крышку и замерла. Тонкие светлые туфельки! С перепонками! И каблук — самый модный.
— Прелесть, — сказала она. — Это кому же такие?
— Кому-кому. Конечно, себе, — Нюська тряхнула сережками. —  Сама себе не подаришь — никто не подарит... Да эти еще что, — довольная, она стала укладывать все обратно. — А в прошлом месяце замшевые купила. Вот те уж точно — крутые. Настоящая «Саламандра».
Девчонка взглянула на грубые Нюськины руки — заметила золотое колечко. Видимо, обручальное. С любопытством спросила:
— Что, у вас муж есть?
— Муж? У меня? — не поняла Нюська. Но догадалась: — А-а, кольцо... Нет, это я так. Нарочно. Чтоб мужики меньше липли, — она повертела колечко на пальце. — А вообще-то красиво, правда?.. Чисто золотое. — И горделиво: — Тоже сама купила. К дню рожденья.
Помолчали, слушая перестук колес. Где-то впереди загудел электровоз. И состав постепенно начал сбавлять ход.
Нюська поднялась, подошла к краю площадки. Далеко впереди у разъезда горел желтый сигнал.
— Теперь встречного ждать. Незнамо сколько, — она недовольно вздохнула.
А состав, погромыхивая, шел все медленней. И уже в сплошной, словно лента, полосе шиповника стали различимы отдельные кусты с цветами.

Девчонка прошла на другой край площадки. Глянула вниз, шпалы мелькали все реже и реже. И вот уже весь состав, лязгая сцепкой, замер.
Во внезапной тишине все как бы остановилось. И алые цветы шиповника, и серебристая полынь у самых шпал, и травы на откосе.
— Ух, черт, — буркнула Нюська, — из графика бы не выбиться.
— Послушайте! — вдруг сказала девчонка. Свой голос в этой тиши показался ей громким, даже чужим. — Слышите?.. Слышите?.. Жаворонок!.. — и закинула голову.
И правда — в жарком небе звенящей точкой висел жаворонок. Кругом неумолчно трещали сверчки, кузнечики, пахло сеном, цветами, от груженных лесом вагонов тянуло свежей смолой.
— Здорово как! — девчонка легко раскинула руки и вдруг спрыгнула вниз, на полотно. Под ногами зашуршал гравий.
Она шагнула к краю насыпи, огляделась. Светлая рощица подступала к насыпи, оставив широкую луговину со стогами сена. По краю леска мальчишка гнал телят. Они разбрелись по кустам. Их рыжие и белые бока весело мелькали среди зелени.
Девчонка спустилась вниз по откосу в высокую, нехоженую траву. Видно, недавно здесь прошел дождь, потому что трава и цветы были еще мокры. И колокольчики, и ромашки, и белые звездочки, и какие-то ярко-красные, большие цветы, пахшие необычайно и удивительно. Девчонка быстро сорвала один цветок, потом другой, третий...
— Ты, девушка, не очень-то там разгуливай, — строго предупредил сверху Нюськин голос.
А девчонка рвала еще и еще. И уже целый букет мокрых, свежих цветов благоухал у нее в руках сладко и пряно.
Среди травы она вдруг наткнулась на фарфоровую, с отбитым краем «чашку» электроизолятора, полную дождевой воды. Живо присела и напилась, как из пригоршни.
— Скорее давай! — крикнула сверху Нюська. — Встречный идет.
Вдали из-за поворота, цепочкой темных бус, выползал пассажирский.
С букетом девчонка быстро поднялась на полотно, ловко забралась к Нюське на площадку. Впереди опять загудел электровоз. И встречный поезд, словно приветствуя, тотчас отозвался. Состав с лесом лязгнул, дрогнул и тронулся. Сперва медленно, потом все быстрее, быстрей. И опять поплыли опоры. И опять придорожный шиповник слился в одну сплошную зеленую полосу.
Девчонка держала букет у груди.
— Не знаете, как эти вот называются? — и показала на красные цветы, похожие на махровые шары. — Может, это пионы? Только дикие? А?
— Сама ты «дикая», — вдруг раздраженно буркнула Нюська. — Откуда я знаю. Мне что? Делать нечего, что ли... — она опять закурила.— По мне все одно, есть они или нет. Я и матери сказала — не разводи, у меня от них голова болит, — и с сигаретой отошла на край площадки.
Ветер привычно хлестнул в лицо. Рванул концы косынки. В ушах задрожали стеклянные ее сережки. Нюська сощурилась, глядя вперед. Навстречу медленно шел пассажирский, скорый. Его электровоз, не переставая гудеть, приближался. И вот уже, стуча и громыхая, замелькали мимо купейные и плацкартные. Промелькнул вагон-ресторан с голубыми шторками. Пахнуло чем-то вкусным, съестным. «Чита–Адлер», «Чита–Адлер» — было написано на каждом вагоне.
Девчонка восторженно смотрела на Нюську, провожала глазами мелькающие вагоны. А та неторопливо, со знанием дела, достала из-за голенища желтый флажок и, держа его в вытянутой руке, рискованно встала на самом краю площадки. Ветер трепал по ногам ее нескладные брюки, пузырем надувал куртку.
Когда же простучал мимо последний синий вагон, в открытых дверях последнего тамбура они увидели силуэт солдатика. Он курил. А заметив девчонок, вдруг приветливо помахал им рукой. Нюська неожиданно встрепенулась и тоже махнула. Засмеялась:
— Ишь, валетик какой уплывает... А какой-то мочалке там в Адлере ведь и обломится...
А пассажирский все удалялся и удалялся к далекому, как мираж, синему морю.
Нюська села. Неожиданно с горьким ехидством произнесла:
— А все же кобели они все... Ух, ненавижу... К ним чуть передком повернись, а они уж и лезут, и лапаются... Так и норовят заволочь куда-нибудь, сволочи... — Достав сигареты, опять закурила, глубоко затянулась. — А мы, дуры, верим... думаем — «лю-ю-бит»... Нельзя верить!.. Верить нельзя никому, — и резко, по-мужски, выдохнула.
Дым табака тотчас ударил девчонке в лицо. Она невольно уткнулась в букет. Помолчала.
— А если правда любит? — и вопрошающе глянула на соседку.
Та с издевкой передразнила:
— Ну, как же, «лю-ю-бит», — и, пнув под сиденье свою набитую покупками сумку, далеко отщелкнула горящую сигарету. — Где ты видела ее, любовь-то? В кино, что ли?
— Ну, что вы, — девчонка недоверчиво улыбнулась и, встав, отошла к барьеру. — Как без любви-то жить? Тогда, наверно, и незачем.
— Чего-чего? — Нюська вызывающе хохотнула. — По-твоему, и мне, что ль, не жить? Или вон матери моей, одиночке? Отец бросил нас, когда ей двадцать лет было, а мне год от роду. Вот так и кукуем вдвоем всю жизнь. И вроде справляемся, не помираем. И таких дополна. — Вздохнула: — Зелень ты еще не полотая, вот кто. Жизни не нюхала.
Но та молчала. И в глазах ее, распахнутых, светлых глазах плыли холмистые дали, стайки веселых, кипучих берез, неведомые сосняки. И ясное, ясное небо. Все в солнце.
— А я к нему... в гости еду, — загадочно улыбнулась, окунув лицо в аромат цветов. — А может, и насовсем.
— К хахалю, что ли, едешь? — Нюська оторопела. — Сама?.. К мужику?..
— Ага... — тихо кивнула девчонка. — К парню. Отслужил уже. Ждет.
А состав между тем, громыхая подвижной лентой вагонов, вползал, втягивался на мост. Их затрясло на стыках.
Нюська вдруг схватила ее за плечо и крикнула, чтоб слышно было:
— Ты что? Сумасшедшая?!. Ехать к кому?.. Хрену какому-то... А вдруг обманет?..
По сторонам и над их головами с грохотом проносились чугунные балки, пролеты.
Под вагоном стучало. Подрагивали цветы в руках.
— Нет, — уверенно и спокойно ответила девчонка.
«Не-е-ет!!!» — повторил гул по мосту.
— И ты, дура, веришь? — пораженно, с сочувствием глядела Нюська. И та простодушно кивнула:
— Верю.
«Ве-е-ерю!!!» — эхом отозвалось в металлических ригелях. Голос полетел куда-то вниз, где поблескивала река.
И Нюська отступила в удивлении.

Шум оборвался как-то сразу. После грохота на мосту совсем глухим, неслышным показался теперь перестук колес.
— Он письмо мне прислал, — наклонившись, девчонка живо порылась в своем рюкзаке и протянула конверт. — Вот. Тут и адрес его. Может, знаете?
Нюська молча взяла конверт, отрешенно опустилась на лавку:
— Знаю... Это за водокачкой, сразу найдешь. Там недалеко, — из конверта достала вчетверо сложенный исписанный лист. Разложив на коленях, стала читать.
Читала медленно, проникновенно, не отрывая глаз.
А состав с лесом спешил по залитой солнцем равнине. Мимо разъездов, речушек, мимо подстанций и косогоров. И девчонке виделось, как шпалы на насыпи, словно перекладины лестницы, вереницей все убегали назад.
Наконец Нюська аккуратно сложила письмо. И тихо попросила:
— Подари мне его.
— Зачем? — удивилась девчонка.
— А просто так, — и опустила глаза. — На память. Мне уж такого никто не пишет.
Девчонка молчала.
— Ну да ладно, — Нюська вернула письмо. — Такое и самой нужно. — Она взглянула на спутницу. На ее пыльные ноги, на смешной, облупленный нос, на лохматые пряди на лбу. И чего в ней особенного? Сунув руку в карман, достала пудреницу, погляделась в зеркальце. Была она загорелой без меры, и губы потрескались и обветрели. И какие-то дурацкие серьги в ушах!.. Где она только их раскопала?.. Выкинуть, что ли?.. Пару раз она провела по носу пудрой. Задумалась...

Когда товарняк с лесом подходил к Тайшету, уже вовсю полыхал закат, и небо на востоке темнело. Мимо поплыли окраинные деревянные домики, палисадники. То здесь, то там по улочкам замерцали в окнах огни.
Девчонка стала собираться. С помощью Нюськи натянула рюкзак на худые плечи, оправила платье, пригладила непослушные волосы. Нюська придирчиво оглядела ее — Господи, что за вид? Платье измято, на голове солома. И только цветы в руках — полевой роскошный букет — пахли нежно и сладко. Буквально благоухали. Возможно, к вечеру? Особенно эти, красные. Как они, бишь?.. Пионы, что ли?..
— Куда ж ты к нему такая припрешься? — сокрушенно сказала она. — Лохматая, и без денег, и платок потеряла. — И сняв с головы свой, пестрый, протянула девчонке.
— Да что вы! — смутилась та.
— Ладно-ладно, сочтемся, — махнула рукой Нюська. — Скорей повязывай. Некогда.
Ей так хотелось, чтоб при встрече девчонке обрадовались, чтоб в том доме все у них сладилось.
Девчонка послушно повязала косынку.
А состав, чуть сбавив ход, уже миновал станцию и спешил теперь мимо депо, мимо маневрового электровоза, к восточной стрелке.
— Ну, пора, — сказала Нюська. — Улица вон там за водокачкой, направо. Не заблудишься.
С букетом в руках девчонка спустилась вниз по ступенькам. Мелькающая земля была близко, совсем близко.
— Ну, прыгай!.. Вперед прыгай!.. По ходу!.. — скомандовала Нюська и вдруг спросила: — А звать-то тебя как?
— Маша!.. Маруся!.. — и ловко спрыгнула. Пробежала, чуть не упав. Остановилась. Глядя вслед, помахала рукой.
Донеслось:
— А тебя-я-я?!.
И Нюська, стараясь перекрыть стук колес, закричала:
— Анна я!.. Анна!.. Обратно в пятницу еду!.. Восемнадцатым!.. Слышишь?!.
Но та уже ничего не слышала. Пере-ступая рельсы, спешила, спешила за водокачку. И дальше — направо, по улице.
А товарняк уходил, все отдаляясь. И на его последней тормозной площадке уезжала кондукторша. Анна. Нюська. Простоволосая, без платка. Подняв оброненный красный цветок, она бережно коснулась помятых шелковых лепестков: «Вон ты какой... А ведь и правда — пион. Только дикий. Слыхала даже — врачующий... И зовут вроде «марьин цвет». — Улыбнулась задумчиво: — А и впрямь цвет Марьи получился... Марии… Их так много вокруг. А я и не видела...»