* * *
Работница ОВИРа уставилась на меня как на дуру.
- Вы эстонка?
- Нет, я финка.
- Вы уверены?
- Вполне. Я собираюсь здесь жить.
- Тогда вы первая финка, которая просит у нас ПМЖ по семейным обстоятельствам.
- Кто-то должен быть первым.
Женщина глубоко вздохнула и посмотрела на Паули, который стоял рядом со мной. В глазах ее был вопрос: если эта баба не понимает что творит, как же ты, русский мужик в здравом уме, это допускаешь?
- Заполните эти анкеты, заплатите банковским переводом шестнадцать рублей и принесите мне бумаги и квитанцию. Заявление будет рассмотрено в течение месяца. Если вас нет в списке подозрительных лиц, вы получите разрешение на пребывание сроком на один год.
Я спустилась в вестибюль в легком шоке: только теперь я начала понимать, что же я творю. Через месяц у меня не будет права даже на финское пособие по безработице. Мы заполнили анкеты и отправились в банк.
После ОВИРа мы сидели в небольшом ресторанчике на улице Калинина. В «Капитане Флинте» царил морской дух, хотя он был далековато от берега. Мы сидели тихо в мерцании свечи, пили вино, держали друг друга за руку и смотрели друг другу в глаза. И я знала, что думаем об одном: о нашем завтра, в котором мы будем вместе. Но мы еще не умели выразить этого словами. По радио передавали старинный фокстрот. Паули тихо вторил мелодии, похоже, она была ему знакома.
- У нас дома была эта пластинка. Теперь больше не на чем ее крутить, - сказал он.
- Пластинка маминой молодости?
- Нет, Петерсона. Мама тогда еще не родилась.
- Какого Петерсона?
- Моего отца. Он в прошлом году умер.
- Сочувствую. Но ты же ничего не рассказывал. Я, думала, он уже давно умер. Он жил здесь?
- В Америке последние девять лет. Да я его и не знал толком. Даже не почувствовал ничего.
- Как это?
- Родители расстались, когда я был еще маленький. Петерсон к нам даже никогда не заходил. Потом он уехал в Америку, как только получил разрешение. Он ведь бывший гражданин США. Помнишь, я тебе как-то показывал дом, который построили американские финны? Петерсон жил в нем до ареста.
- Его арестовали? За что?
Это выскочило случайно. В следующий момент я смутилась и покраснела из-за собственной глупости.
- Тогда брали всех подряд. Такое было время.
- Значит, он уже тогда был взрослым?
- Да, он приехал из Америки в поисках работы в тридцатые годы, во времена Великой депрессии.
- А когда ты родился, он был уже пожилым человеком?
- Да. До этого некогда было заниматься деторождением. Почти двадцать лет лагерей. Петерсон вернулся в пятьдесят шестом и встретил мою мать. Сперва родилась моя сестра, а потом я.
- Ты называешь отца Петерсоном. Так они с твоей матерью не были женаты?
- Это сложная история. У матери была фамилия Лесонен, такая же, как у отца, по правде говоря. Они были родственники, может, троюродные, из одной деревни. Дед переехал в Америку и поменял фамилию, потому что в паспорте было написано Лесоев, а он не хотел быть русским. Кстати, отец не считал меня своим сыном.
- Это еще почему?
- Не знаю. Мать рассказывала, что у него пунктик такой был, будто бы я ублюдок. А мне все равно, для меня он уже тогда умер. Возможно, он впоследствии что-то почувствовал, стоя одной ногой в могиле, раз уж, по слухам, какое-то наследство оставил. Его обещали переслать в Финляндию.
Мои щеки вспыхнули, тело отреагировало быстрее, чем разум, на слова Паули. Ведь это могло решить все мои проблемы. Если бы устроились денежные дела, мы бы смогли переехать в Финляндию. И в тот же момент мне сделалось стыдно. Да как я посмела даже подумать о деньгах Паули? И все-таки я подумала, хоть и на несколько секунд. Я не решилась спросить о наследстве больше ничего, он бы еще неправильно понял, или как раз правильно.
Я подумала об отце Паули, интересный персонаж. Он родился где-то в Беломорской Карелии, ребенком переехал в Америку, потом, в молодости, в Советский союз, отсидел двадцать лет в лагерях, прожил замкнуто, подозревая всех вокруг, еще несколько десятков лет и перелетел помирать назад, за океан. Вряд ли он оставил детям какой-то капитал, но все же что-то да оставил.
Я собиралась поселиться в России насовсем. История Петерсона казалась мне предостережением.
На Масленицу мы наконец поехали на дачу. Автобус был маленький и наверняка еще старше нас. Машинка явно предназначалась в помощь африканским странам, однако про этот экземпляр просто забыли. Было очень легко представить мешки, прикрученные веревками к крыше, козлиные туши и прочий скарб. Автобус был под завязку набит рыбаками. Они сидели в проходе на собственных шарабанах, так что невозможно было протиснуться. Мы висели возле самых дверей.
Вышли на перекрестке, оставалось пройти еще километра три. По дороге только что кто-то проехал, и по твердому снегу шагать было легко.
Избушка казалось поэтичной, как чеховские дачи: застекленная белая веранда, высокое крыльцо, большие фасадные окна, выходящие на озеро. До берега было метров двадцать. По глубокому снегу мы добрались до дверей, Паули долго возился со связкой ключей, прежде чем нашел нужный. Некоторые оконные стекла были разбиты, веранду перекосило. Веранда была завалена всяческим хламом, ее явно не использовали для чаепитий.
- Дача заброшена?
- В некотором смысле. У меня времени нет, Нина не справляется, вдобавок непонятно, в чьей она собственности. Мне не хочется заниматься ею, потому что я не знаю, кто здесь хозяин.
- Разве она не принадлежала родителям?
- В те времена не оформляли никаких бумаг. Потом она просто осталась в нашем распоряжении. В свое время мне в голову не пришло разбираться с этими делами, а теперь, наверное, поздно.
В доме пахло плесенью, хотя он был проморожен насквозь. Паули затопил плиту на кухне, показал мне, где лежат дрова и сам отправился к берегу делать прорубь.
Кухня быстро нагрелась, когда закрыли дверь. Настоящих блинов мне приготовить не удалось, потому что не было гречневой муки, и я принялась печь обычные оладьи. Под конец на кухне было как в сауне. Мы ели оладьи и пили чай, Паули научил меня заваривать его по науке.
К утру дом остыл, за ночь стены втянули в себя тепло. Я готовила завтрак и думала, что еды едва хватит на один день. Паули полез за лыжами на чердак и позвал меня посмотреть. По шаткой лестнице я забралась наверх. Труба раскололась надвое. Чудо, что мы не сожгли дачу, раскочегарив вчера вечером плиту на кухне. Три верхних ряда кирпичей поехали, раствор между ними осыпался. Труба держалась на крыше шатко, только за счет бетонного кольца. Паули попытался ее сковырнуть, но бетон выдержал. На чердаке нашлись листы офсетной жести и алюминиевая проволока. Паули укрепил трубу, примотав жесть проволокой поверх кирпичей.
Наконец после обеда мы пошли кататься на лыжах. Солнце выглянуло из-за туч, погода установилась по-настоящему весенняя. Мы катались по льду Укшозера, а потом немного потоптали снег в лесу на той стороне пролива. Паули указал мне на пристань, очертания которой проступали прямо напротив нас:
- Вон там мы тогда играли на пивных бутылках.
Мне было сложно сориентироваться тогда, темной ночью позднего лета, когда озеро казалось безбрежным. От дачи до пристани на другом берегу был едва ли километр. Я уже бывала здесь, но сама этого не знала, вот ведь как интересно. Все предстало теперь в новом свете.
После лыжной прогулке мы опять натопили дачу так, что никакой одежды не требовалось. Маленький рай, тайное укрытие.
- Ну что, сделаем фрау ребеночка? – спросила я в шутку, хотя и на самом деле этого хотела.
Паули ненадолго замолчал.
- Почему у тебя нет детей? Твоя жена не хотела? – спросила я.
- Я не хотел.
- А теперь?
- Киска, - он обнял меня, - нет.
Паули было явно так неловко, что мне не хотелось ему досаждать. Я подумала о судьбе Парамонова. Теперь прошлое Паули больше не казалось мне романтичным и привлекательным. Я хотела обычного мужчину, хотела, чтобы он стал отцом моего ребенка. Не беда, успокаивала я себя, ведь этот мужчина теперь мой, все образуется. Мне нужно только подождать, пока рассеются страхи.
Уставившись в потолок, Паули сказал, что люди стали относиться к нему иначе из-за меня. По мнению некоторых, он просто решил удрать на Запад. Ему казалось, что и мой отец так думал. Возможно, он был прав, но ведь это я хотела получить разрешение на ПМЖ.
Вечером мы услышала по радио, что на президентских выборах победил Владимир Путин. В этой стране так было заведено, что старый царь назначал преемника. Был ли в этих выборах какой-то смысл, кто-нибудь хотя бы считал голоса? Паули радовался, говорил, что Путин наведет порядок. Я тоже полагала, что давно пора, я же собиралась здесь жить, а уж чего не хватало в этой стране, так это именно порядка.
ПМЖ я получила в свой срок, но радость испортило выселение. Опять пришлось паковаться и переезжать. Я думала, что в России так не бывает, но это была уже иная страна, не СССР. Люди имели право покупать и продавать квартиры. Хозяин, этот чертов алкаш, пропил наши денежки и ночевал на вокзале. Теперь он хотел пачку долларов на лапу. Ему эти деньги только и нужны были, чтобы надраться до блевотины и продолжать обитание, ежели не откинет коньки, где-нибудь в подвале многоэтажки. Если б он разумно распоряжался доходами от своей квартиры, наверно б, подольше бы протянул. Будет ли у меня когда-нибудь собственная квартира, или мой дом только в объятиях Паули? Похоже, так жили все русские женщины – под крылом у мужчины. Как будто я вернулась в прошлое на пятьдесят лет назад.
И все же удача сопутствовала нам. Нина дала нам ключи от своей квартиры. Она нашла хорошую работу в Питере и отправилась туда переводчиком. Надолго ли, она сама не знала. Опять временное решение.
Заклеивая коробки скотчем, я принялась расспрашивать Паули, на какие средства мы, собственно, существуем. Слегка повиляв, он все же признался, что незадолго до свадьбы продал свой BMW. При скромных расходах денег хватило бы еще на полгода. А я-то думала, что таких мужчин, как Паули, машина – что-то вроде священной коровы, а он возьми да продай ради меня BMW! Я обняла его, всхлипывая. Он понял это по-своему: ”Ничего, мы еще купим хорошую машину”.
К вечеру все наши скудные пожитки были упакованы. Паули выскочил на улицу и поймал микроавтобус, который заехал прямо во двор. Пока мы относили вещи в машину, ехали и поднимали коробки на лифте на пятый этаж, прошло два часа и десять минут, но и попотеть пришлось. Паули лихорадочно перекладывал вещи с места на место, но просторней не становилось. Меня теснота не беспокоила, я согласилась бы на любой угол, лишь бы было тепло.
За утренним чаем Паули сказал, что теперь-то мы наконец городские жители. Наверное, так оно и было, если смотреть на жизнь из окошка пятого этажа. Шум на главной улице не утихал даже ночью. Но внизу было совсем другое. Теплый влажный ветер и плюсовая температура убеждали нас в том, что весна вот-вот нахлынет. Однако с утра валили огромные хлопья снега, потом они снова таяли. Городская жизнь оказалась тем же ползанием в слякоти.
Перво-наперво мы отнесли в консульство заявление на визу для Паули. Паули попросил, чтобы я поехала вместе с ним, смутно подозревая, что что-то не так. Возможно, Паули боялся отнюдь не напрасно: мне пришлось составить для него своеобразное приглашение, в соответствии с которым я, Катри Лесоев, приглашаю своего мужа Паули Лесоева к себе в Финляндию в удобное для него время и несу все расходы по проезду, пребыванию и т.д. Хорошо еще, что разрешили написать это прямо в консульстве, не пришлось ехать в Финляндию, чтобы отправить его оттуда.
Я пошла в лабораторию проявлять фотографии. Вообще-то у меня не было никакого желания заниматься работой, просто хотелось побыть в одиночестве. Я думала о том эпизоде в ресторане. Паули сказал Царю, что не собирается переезжать в Финляндию, так я по крайней мере поняла. Почему нужно думать о людях плохо? Я ошибалась, сомневалась понапрасну. Он женился на мне потому, что любит меня.
В кабинете было холодно, но снег уже подтаял под самой стеной, и из-под пола слышалось шебуршанье. Крысы забегали и заскреблись по углам. Наверно, весна подтопила и их зимние квартиры.
В моих снимках уже не было туристического удивления, но углубилась ли я хоть на метр от поверхности? На них преобладала грусть. Было ли это мое собственное настроение или состояние этого города, общая черта этой страны? Разруха, серость, потертые поверхности, редкие блеклые цветовые пятна. В этом была своя особая красота, однако красота не жизни, а смерти. Как если бы я постоянно снимала кладбища, похороны. Я не понимала, где спряталась та человеческая Россия, все те гостеприимные люди, доброжелательные выражения, товарищеский дух, радость жизни. У меня не получалось поймать их в объектив, хотя я чувствовали их тепло каждый день.
Я много снимала по устоенным Игорем заказам. Собрания, события, директоров, уличные пейзажи, новые здания. Люди казались каким-то закрытыми, на лицах не было ощущения свободы, только усталость и официальная напыщенность. Возможно, оттого, что они знали, что их снимают, или это выражение прилипло к их лицам еще в советские времена. Молодежь была другой, но про нее мало писали в газетах. Рассматривая газетные фото, я понимала, что ни одна из них не подойдет для моей выставки. Нужно сделать другие снимки, поймать целостное впечатление.
Игорь стряхивал у порога мокрый снег, налипший на сапоги. Я почти обрадовалась ему, оторвалась наконец от своих фотографий. Я не знала, как по-русски крыса, и пыталась втолковать ему, что здесь пробегала точно такая же, как у Тани, только длиннее и не белая. На удивление, он сразу понял.
- У меня много домашних животных, ничего страшного, - улыбнулся он.
Не сильно же мне полегчало. Была ли я готова в дальнейшем делить свое жилище с тараканами и рабочее место с крысами?
Перевод с финского Яны Жемойтелите