Остров Мория. Пацанская демократия. Ч. 1

Саша Кругосветов
          Рассказ о путешествии Капитана Александра на остров Мория, о необыкновенной жизни и подвигах Великого Федерального Канцлера этого острова, несгибаемого государственника, магистра юридических и богословских наук, профессора боевых искусств стиля Нельзя, простого парня с рабочих окраин, великого и ужасного Ганcа ГАНСа, о жизни его Братанов, четких пацанов кооператива «Лужа», о жизни пастуха бездны Симона Рыбака, чернеца Световида-воина, о жизни прекрасной Беллы Кулы, вновь явленной нам божественной Мории.

                В чести и силе та держава,
Где правит здравый ум и право,
А где дурак стоит у власти,
Там людям горе и несчастье.
Себастьян Брант

В этом рассказе мы познакомимся с путешествием капитана Александра на остров Мория, встретимся с Федеральным Канцлером этого острова, необыкновенным человеком, которому присуща цельность взгляда на мир и живое чувство взаимосвязи различных сторон жизненного процесса. Капитан Александр посетит также Академию ненужных наук и познакомится с её последними разработками. Необычный уклад жизни обитателей острова и стиль работы его научных учреждений, сложившиеся во второй половине XIX века, с трудом воспринимаются современным сознанием и вызовут неизбежный скепсис и критику. Тем не менее, присмотревшись, мы сможем без труда разглядеть в них те или иные черты современной жизни и современного общества.


Часть 1. История создания корабля Дураков и история государства Морийского.


Благость изгнания

                Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
А. Ахматова.

Создание и устройство корабля Мория относятся к концу XV – началу XVI века. Чтобы лучше понять, как появился этот корабль и другие подобные корабли, нам придется заглянуть в туман еще более древних веков. Увы, эта не грустная и даже, пожалуй, веселая история, как ни прискорбно, начинается с описания самых униженных и отверженных детей той далекой эпохи. Прости меня, мой друг, но так часто бывает. Прекрасный лотос, вечно купающийся в облаке тонкого аромата, вырастает из обычной грязи. «И создал Господь Бог человека из праха земного». Видимо, грязь содержит в себе нечто прекрасное. Не отвергай грязь. Она скрывает в себе семена прекрасных лотосов. Что лежат в глубине, ждут своего часа, чтобы прорасти и выйти на поверхность. Но вернемся к теме нашего рассказа.
В постоянном страхе жила Европа в период позднего Средневековья. Штормовыми шквалами накатывались на неё болезни, одна другой страшнее. Ужас чумы. Медики могут дать только один совет: cito, longe, tarde – беги скорее, беги дальше, возвращайся позже. Болезнь «изнурения» (туберкулез), малярия, оспа, коклюш, чесотка, венерические болезни и просто авитаминоз, который тогда не умели распознавать. На войне – дизентерия, тиф, холера. Страшным пугалом с XI по XIII век была проказа (лепра) . Больных редко лечили, а чаще изгоняли из общества. За пределами городских стен создавались специальные места, где больные могли быть изолированы от общества. Государство выделяло деньги для содержания больниц и лепрозориев. Количество только одних лепрозориев в Европе XIII века доходило до двадцати тысяч.
Обществу навязывалось особое отношение к изгнанникам. В пугающий образ изгоя включались процедуры отторжения, изгнания из общества, заключения в мистический круг. Фигура изгоя становилась знаковой. Тяжелая, неизлечимая болезнь рассматривалась как знак и гнева, и милости Божьей. Быть покаранным за зло, которое ты совершал в мире сём, – особая благодать. Эти люди не отлучены от милости Бога. Отмеченные священными болезнями, они обретают спасение, находясь в положении изгоев. Их спасет рука, к ним не протянутая. Грешник, не пустивший изгоя на порог своего дома, открывает ему путь в Царство небесное. Будьте терпеливы, назидательно говорят им, обретете спасение, подобно нищему в лохмотьях, что умер у ворот богача и вознесся прямехонько в рай. Изгой оставлен всеми и в этом его спасение. Изгнание – особая форма причастия.
В XIV веке уменьшается количество страшных эпидемий, исчезает лепра. Уходят и забываются страшные заболевания. Воспоминания о них изглаживаются из памяти людей. Но обычаи исключения из общества, до странности похожие, встречаются в Европе и через два – три столетия. Зачастую в тех же самых местах. Освобождаются земли, занятые больницами и лепрозориями. Вокруг городов образуются проплешины, бесплодные необитаемые пространства, находящиеся во власти нечеловеческого начала. Роль изгоев, изгнанников, прокаженных берут на себя бедняки, бродяги, уголовные преступники и «повредившиеся в уме». Их выгоняют на освободившиеся земли и в освободившиеся здания. К ним применяют веками  апробированные процедуры исключения из общества и изгнания, как высшей формы изоляции. Место заразных и прокаженных передается как эстафетная палочка новому феномену – безумию. Которое тогда еще не лечилось. Безумцы, буйно помешанные, лунатики, эпилептики, больные танцем святого Ги, паралитики, ненормальные, пляшущие на грани колдовства, фольклора и религиозных извращений. В число изгоев включают всех, кто, по мнению горожан, не укладывается в общепринятые нормы: калек, больных базедовой болезнью, уродов всех видов, горбунов, хромых, людей с бельмом на глазу.
Появились корабли, заполненные сумасшедшими и перевозившие необычный груз из города в город. Не корабль Арго и не доблестные Аргонавты. Города при первом удобном случае изгоняли безумцев за пределы своих стен. Те скитались по отдаленным деревням. Тогда их перепоручали купцам или паломникам. Иногда, – морякам, которые старались не увозить их далеко, а высадить раньше времени. В этом случае у изгоев появлялась возможность вернуться. У причалов европейских городов часто можно было встретить такие «корабли дураков». Особое распространение обычай этот получил в Германии.
Как «комплектовался» корабль «дураков» до конца неясно.
Возможно, власти выселяли всех занимающихся бродяжничеством. Бывало и так, что некоторых умалишенных помещали в больницы и лечили от безумия. Существовали особые места лишения свободы для безумных. В местах паломничества бывало много странников из некоренного населения страны. Не исключено, что корабли дураков, которые часто упоминались и которые часто описывались в средние века, были именно кораблями паломников.
Символический смысл приобретало плавание такого корабля: умалишенные отправлялись на поиски своего разума – кто спускался по рекам Рейнской области вниз, а кто, наоборот, поднимался по Рейну вверх. Средства на размещение и содержание безумных выделялись из городского бюджета. Безумных надо было излечить или изолировать. Но, как правило, их не лечили. А сажали в тюрьму. Или увозили как паломников и где-нибудь теряли. Сложный процесс. В тюрьме ли, в больнице ли, на корабле свершался ритуал исключения из человеческого сообщества. Происходило образование  анклава , в котором накапливались безумные. Земля обетованная, где человека ждет избавление от безумия.
Как правило, моряки увозили безумных очень далеко. При изгнании безумных решались не только вопросы пользы и безопасности «нормального» населения. Это был еще и ритуал, ритуал изгнания. Безумцам запрещали появляться в церкви, хотя по закону они могли исповедоваться и причащаться. Безумный священник изгонялся с особой торжественностью, как будто сам стал нечистым. Безумным давали подъемные, деньги из городского бюджета. А потом – публичная порка розгами, преследование понарошку, изгнание за ворота города. Корабль уносит безумных вдаль. В море. В европейской традиции вода устойчиво связана с безумием. Море – образ безумия, бессознательного, хаоса. С другой стороны, вода очищает. Во всяком случае, вода уносит безумца за пределы обитаемого пространства. Безумцы ушли в плавание, их отдали в руки переменчивой судьбы. У плавающих по воде собственная участь, каждое отплытие может стать последним.
Дурак на дурацком челноке имеет переходный статус. Это образ тюрьмы за воротами города. Для внешнего мира – он внутри (у порога города). Для внутреннего – снаружи (за порогом). Он заперт на борту. Побег невозможен.
Он во власти реки и ее тысячи рукавов. Власти переменчивой, никому неподвластной и неподотчетной.
Дурак на челноке уходит в мир иной. Когда он высаживается на берег по окончании плавания, когда ступает на этот берег, – он приходит из иного мира.
Тревога охватывает европейскую культуру накануне реформации . Корабль дураков имеет две стороны: угроза и насмешка, головокружительная бессмысленность мира и смехотворная ничтожность человека. О чем же тревожатся европейские умы? О пороках, которые европейское сознание клеймит по-прежнему, о гордыне, о недостатке милосердия, о забвении христианских ценностей? Или о великом мировом неразумии, в котором никто не повинен и которое тайно и неотвратимо вовлекает всех в свой круговорот?
Посмотрим картину И.Босха «Корабль дураков» . Как видит этот мир гениальный мастер средневековья? Рассмотрим различные предметы на корабле. Все они символы, понятные жителям средневековой Европы. Игра на лютне, блюдо с вишней, пустой горшок, надетый на конец копья, обозначают плотские утехи. Бутылка вина, подвешенная за бортом, стакан на столе, черпак на длинной ручке – пьянство. Окорок гуся, подвешенный на нити блин, который монах и монахиня пытаются поймать ртом, – обжорство. Двое, уже раздетых, упали за борт. Один – мужчина. Другой, другая, – не понять, мужчина или женщина. Им уже все равно. Корабль плывет по стране наслаждений, где все желаемое доступно. Это новый рай, где нет нужды и страданий. Но здесь не обрести ни невинности, ни благодати. Блаженства здесь мнимые, здесь торжество Антихриста.
Корабль дураков – предвестник конца света. Шабаш природы. Горы рушатся на равнины, земля извергает мертвецов, скелеты выходят из могил. Падают звезды, горит земля, всякая жизнь, иссохнув, устремляется к смерти. Это конец, который не ведет к вечной жизни. Это нашествие тьмы, поглощающей древний разум этого мира. Вокруг – стихия разбушевавшейся Ярости. Здесь победа не за Богом и не за Дьяволом. Победа за безумием.
Так воспринимали мир бедные, забитые, запуганные, невежественные люди в глухое, грозное средневековье. Потому они и отправляли в никуда корабли с человеческими существами, не похожими на других. Существами, которых называли безумными. А они были просто странными, неуступчивыми, бездомными, больными, слабыми, нищими, немощными, верующими или не верующими, мужчинами или женщинами, они были для всех остальных символом несчастья, символом непонятного, того, что нужно вывести за пределы своей жизни, строго очерченной стенами и воротами города.
Но оставим тему космического безумия.
Попробуем вместе найти переходы в этих душных коридорах средневековой истории, где уже чуть приоткрыты форточки, где повеяло свежим ветерком, где появились люди, предчувствующие приход Реформации. Люди, которые сделали первые шаги, чтобы хоть что-то изменить в этом закостеневшем догматическом мире.


Себастьян Брант и шуты
Признавший сам себя глупцом,
Считаться вправе мудрецом.
А кто твердит, что он мудрец,
Тот именно и есть глупец.
Себастьян Брант
Сердце мудрецов – в доме плача,
А сердце глупых – в доме веселья.
Притчи Соломоновы

  Настала пора уже рассказать об очень важном для нашего рассказа, замечательном человеке Себастьяне Бранте, жившем в конце XV – начале XVI века. Нам он известен как автор веселых, остроумных и очень добрых стихов о дураках . Однако, нам с тобой он будет интересен, в первую очередь, совсем не этими стихами. Ведь Себастьяну удалось сделать еще нечто из ряда вон выходящее, о чем долгое время мы даже не догадывались, по-настоящему интересное и значительное. Ничего подобного не удавалось сделать, наверное, никому в истории человечества. Такое, что повлияло на жизнь людей и позже, во времена капитана Александра, во второй половине XIX века, и сейчас, может быть, тоже влияет на нашу с тобой, современную жизнь.
            Себастьян Брант родился в городе Страсбурге Священной Римской империи в  зажиточной семье трактирщика. С детства знает и видит народную жизнь, как она есть. Едет учиться в Базель. Становится преподавателем и профессором права и классической литературы. Теперь он доктор обоих прав, гражданского имперского права и канонического церковного права. Молодой ученый занимается адвокатской практикой, публикует ряд теологических, юридических и литературных текстов.
На поэта и законоведа, умного, веселого, общительного и образованного, обращает внимание наследник императорского престола Максимилиан. Человек просвещенный и весьма разносторонний, Максимилиан свободно владеет латинским, немецким, итальянским, английским и чешским языками. В истории он известен как «последний рыцарь». Максимилиан покровительствует искусствам, в частности, много помогает знаменитому Дюреру  и ученым- гуманистам. Он собирает рукописи, хроники, собирает и сохраняет памятники Средневековой немецкой поэзии, покровительствует университетам. Содействует книгопечатанию, так как понимает, что именно книгопечатанию гуманизм обязан своим распространением. Отличается огромной терпимостью к иноверцам и инакомыслящим.
Когда Максимилиан взошел на императорский престол, Брант получил титул пфальцграфа и звание советника. Себастьян, верный слуга императора, неоднократно отмечал роль империи, как духовного лидера всех христианских наций, а роль церкви – как духовной власти всей Ойкумены. Германия же, по его глубокому убеждению, была ядром Священной Римской империи, во главе которой стояли императоры династии Габсбургов.
Тем временем, в стране ширится антиимперское движение. Базель объявляет о выходе из состава империи и становится членом Швейцарской конфедерации. Себастьян Брант, жесткий сторонник Максимилиана, вынужден вернуться в родной город Страсбург. Там он получает должность сначала синдика (прокурора), а потом – муниципального канцлера.
В этот период Себастьяну Бранту довелось лучше узнать жизнь родного города и обычных горожан. Веселый нрав и доброжелательность отличали канцлера в его взаимоотношениях, как со знатными людьми, так и с простолюдинами. Помимо всего прочего, Бранту на его должности пришлось заниматься организацией излечения и выдворением из города умалишенных, больных, всех, кого тогда обобщенно называли дураками.
Дураков боялись. При этом, однако, дураки были популярными фигурами в жизни знати и простого люда. Дураков, мнимых дураков, карликов, уродов, просто инородцев держали при дворе в качестве шутов и для показа гостям.
Где шуты – там смех, игры, шутки. Избрание короля по жребию. Застольные обряды. Здравицы. Питье вкруговую, пение с миртой , пляски, пантомимы.
Дураки участвуют во всех народных праздниках, карнавальных играх, масленичных гуляниях.
Среди дураков немало искренне верующих людей, паломников, есть и инакомыслящие. Много образованных людей. Много хороших простых натур, потерявших связь с родной почвой, опустившихся, потерявших надежду вернуться в круг нормальной жизни, в общество.
Себастьян руководил поисками дураков, комплектованием корабля для отправки их за пределы города. Хотя напрямую занимались этим его помощники, служащие муниципальной канцелярии, как-то так получилось, что Себастьян знал почти всех дураков. Служилый люд и обыватели боялись дураков. А Себастьян часто приходил к ним на корабль. Следил за тем, чтобы они были всем обеспечены. Беседовал с ними. Шутил, смеялся. Высмеивал дураков в стихах и им же читал эти стихи. Вместе хохотали до слез. Прощался с ними перед отходом корабля, как с близкими друзьями. Очень грустил, когда корабль с дураками уходил. Однажды, Себастьяну сообщили, что корабль дураков, отправленный три месяца назад, вернулся. Почти никто из дураков не нашел себе места в дальних краях. Себастьян встретился с дураками, как встречаются с родными после долгого расставания. Он действительно рад был вновь их встретить. Любил этих отверженных обществом людей. Опять они часто встречались. Долгими вечерами шутили, говорили о серьезном, вспоминали разные случаи из жизни.
          – Вам незачем грустить, что вы на корабле дураков, – часто говорил в беседах Брант. – Покровительница глупости – греческая богиня Мория. Она помогает не только дуракам, но и всему человечеству, не отличающемуся, увы, особой мудростью. Поэтому корабль ваш следует называть в её честь: корабль Мория.
Не должно нам стыдиться своей прекрасной покровительницы. Мория – веселая, озорная, пухленькая, смешная, вся в ямочках.
  Что означает Мория в переводе с греческого? Греческое слово одно, а для перевода потребуется много слов. Повышенное настроение в сочетании с двигательной активностью, беспечностью, дурашливостью, склонностью к шуткам, иногда грубым, каламбурам. Расторможенность влечений, эйфория, склонность к не слишком моральным поступкам, веселое возбуждение. Черты детского поведения, паясничанье, пониженный интеллектуальный фон. Да он и не нужен веселому человеку.
Зададим себе вопрос: «С какой женщиной хотят быть мужчины?» Высшее блаженство мужчины – в глупости женщины. Браком сочетаться надо с неумной женщиной, скотинкой непонятливой и глупой, но милой и забавной. Дабы бестолковостью своей она приправила и подсластила тоскливую важность мужского ума.
Посмотрите, каковы родители Мории. Плутос, греческий бог богатства, отец Глупости и всех людей. От его приговоров зависят: войны, мир, искусства, ученые труды. Не старым, не толстым и не обрюзгшим был Плутос, когда встретился с матерью Мории. А был он ловкий, бодрый, хмельной от юности. А кто она, эта будущая мать Мории? Неотета, юность, самая прелестная из всех нимф. Плутос и Неотета соединились не в узах брака, не по обязанности, а от вожделения свободной любви. Родилась Мория на счастливых островах, где нет ни труда, ни старости, ни болезней, где не сеют и не пашут, а в житницы собирают. Родилась среди лучших цветов и услад. Не с криком появилась. А вступила в жизнь, улыбаясь ласково нежной своей матери. Вскормлена мягкими сосками двух кормилиц: Метэ (опьянения), рожденной Вакхом, богом вина и плодородия, и Апедии (невоспитанности), дочери Пана, бога природы. Поверьте мне, друзья мои, творчество природы выше подделок искусства и науки.
Кто может быть лучше дурачков, любимых детей Мории?
Дурак, постоянно вращаясь в гуще жизни, приобретает истинную раскованность. Глупость гонит от себя и страх, и стыд, которые держат человека за руки и за ноги. Поэтому все реальное делается в нашем мире дураками.
В жизни всегда предпочтут последнего дурака из простонародья, который может повелевать глупцами и повиноваться им, который угоден себе подобным (а таких большинство), кто с женой ласков, с друзьями обходителен, в пиру весел, в сожительстве приятен, и которому ничто человеческое не чуждо.
У дурачка, что в сердце, то и на лбу написано, что на лбу написано, то и с языка срывается. Там, где мудрец головой заплатит, дурачок сорвет аплодисменты и вызовет бурю восторга. Женщины предпочитают благополучных дураков. Счастливее в жизни тот, кто всех безумнее.
Софокл  сказал: «Блаженна жизнь, пока живешь без дум». Что слаще и драгоценнее жизни? А кому мы обязаны жизнью? – Мории, только Мории, дающей людям сладострастное безумие. Так люди делают детей.
Какому из многих важнейших органов тела человек обязан появлением детей? Это не красивое лицо, не умелые руки, не ясная голова, не гладкий живот. Это самый глупейший из всех органов, одно лишь лицезрение которого вызывает всеобщий гомерический хохот.
За период плавания и возвращения корабля Мории, так будем теперь называть корабль дураков, в Страсбурге накопилось много новых кандидатов на выселение. Нашлись муниципальные деньги, и был приобретен новый корабль. Нашли моряков и отправили два корабля вместе. Второй корабль был назван Плутосом в честь отца Мории. Почему получилось так, что и в этот раз оба корабля вернулись полными? То ли дураки не хотели расставаться со Страсбургом, жители которого любили своих дураков, не хотели расставаться с обаятельным канцлером, то ли хитрый канцлер так подстраивал каждый раз, что дураки возвращались. Не один лишь Себастьян Брант радовался возвращению дураков. Проводы и встречи дураков превращались во всенародные праздники.
Среди дураков были не только образованные, но и очень талантливые люди. Паломник к могилам волхвов в Кёльне, грек Пигрет Галикарнасский, по крайней мере, так он сам себя называл, написал шуточную поэму Батрахомиомахия о войне за мировое господство лягушек и мышей, о том, как царь лягушек Вздулморда утопил мышонка Крохобора. Поэма по стилю напоминала Илиаду, и Пигрет пытался убедить слушателей, что эта поэма была написана Гомером. К вящему удовольствию слушателей, Пигрета, в конце концов, вывели на чистую воду и удостоили аплодисментами и дифирамбами. Не менее интересен был поэтический опыт его греческого друга, представлявшегося Синезием, возможно, его звали вовсе не Синезием, который написал, а может это и не он написал, шуточную поэму «Хвала плеши».
Был среди дураков шутник, написавший поэму «Комар» о благородном комаре, который, укусив пастуха, предупредил и спас последнего от подползающей ядовитой змеи. Герой поэмы убит был ненароком тем же пастухом. Душа комара, не похороненного должным образом, металась в темных коридорах Аида и не могла найти успокоения. Узнав об этом, раскаявшийся пастух похоронил комара, воздав ему почести, и воздвиг памятник своему спасителю.
– Это не я, это не я писал! – кричал шутник под дружный хохот собравшихся. – Это Вергилий! – но никто ему не поверил.
Среди дураков были прекрасные музыканты, певцы, акробаты, клоуны. И, конечно, было много мастеров различных ремесел.

Строительство корабля

          С каждым походом возрастало количество кораблей дураков. В состав флотилии кораблей вошли корабли с новыми названиями: Неотета, Метэ, Апедия – по имени матери и кормилиц Мории.
Флот рос. Появлялись корабли, названные именами подруг и друзей Мории. Кто эти подруги и друзья? Вот они собрались вокруг Мории: Филавтия (себялюбие) с гордо поднятыми бровями; Колакия (лесть), улыбающаяся одними глазами и плещущая ладонями; полусонная Лета (забвение); Мисопония (лень), сидящая, сложивши на коленях руки; Гедонэ (наслаждение), опрысканная благовониями, увитая розами; Анойя (безумие) с беспокойным взором; лоснящаяся, раскормленная Трифэ (чревоугодие). И двое друзей: Комос (разгул) и Негретос Гипнос (непробудный сон).
Так же назывались и корабли.
Отправлять в плавание такую армаду каждый раз было все сложнее и сложнее. Моряков не хватало. Дураки основательно обживались на своих кораблях. Обзаводились семьями, детьми. Осваивали различные профессии. Вели домашнее хозяйство. Многие научились морскому делу, искусству управления парусным кораблем, правильному использованию его оснастки. Для уменьшения тягот управления судами Себастьян предложил связывать их попарно, бортами. На таком сдвоенном корабле достаточно иметь одну команду моряков. Каждый раз, к главному кораблю Мория привязывали все больше и больше кораблей. Чтобы укрепить связь кораблей между собой, их стали обвязывать канатами и изгородями, сделанными из ивовых прутьев. Ивовые ветки в пресной воде прорастали и опутывали корпуса кораблей ветвями, стволами и корнями. Группа кораблей постепенно превращалась в огромную корзину. Стволы и ветки ив опутывали борта и днища, перекрывали плотной стенкой доски бортов, защищали их от протечки воды и гниения. Толщина древесного слоя увеличивалась, и корпус объединенного судна постепенно превращался в самовоспроизводящуюся систему, способную самостоятельно бороться с протечками и защищаться от наростов ракушек и гниения.
Выяснилась также необычайная быстроходность такого объединенного корабля. Если, например, объединить восемь кораблей, то парусность объединенного корабля увеличивается в восемь раз, а размеры и соответствующее сопротивление воды увеличиваются менее, чем в три раза.
Со всей Европы направлялись паломники, шуты, инородцы, слабоумные, юродивые, одни задумчивые, другие – пылкие и шумные, странные, бездомные, нестандартные, неприкаянные, забитые, не такие, как все, во владения веселого канцлера.
– Когда это все кончится? – спрашивали бургомистры Страсбурга и соседних городов, спрашивали францисканцы , спрашивали приближенные императора. – В Страсбурге всегда карнавал, всегда праздник. Мы закупаем все новые и новые корабли, нанимаем моряков. Никаких муниципальных денег на всех дураков не хватит.
Было ясно, что это несметное множество кораблей, которые постоянно объединяются в один корабль, не сможет разместиться ни на Рейне, ни на его притоках. Надо будет, куда ни кинь, отправить их, наконец, в дальнее плавание. Как горевал Себастьян. Ведь ему придется расстаться со своими веселыми друзьями. Безумцами, простаками, дураками. Которые справлялись с решением любых житейских вопросов получше самых умных. И лучше любых умников понимали толк в шутке, веселье, в любви, в умении жить счастливо. Тревожно и страшно было отправлять их в дальние моря. На волю стихий. Скорее всего – на погибель.
– Не бойся, Себастьян! Мы не пропадем. А если и пропадем – совсем не страшно. Мы так хорошо пожили в Страсбурге. Нам есть, что вспомнить перед смертью! Спасибо тебе Себастьян, Эстебан, Стефан, Степа! Мы тебя никогда не забудем.
Корабль был готов к отплытию. Но Брант медлил. Всему научились его дураки. И одежду шить, и обувь тачать, и корабль охранять, и такелаж ремонтировать, и кораблем управлять. А уж веселиться и танцевать они умели лучше всех на свете.
          Но хотелось Бранту, чтоб появился тот, кто может повести их. Кто наполнил бы их сердца Божьей верой. Кто умел бы предвидеть трудности. Кто мог бы принимать решения. Кто не надеялся бы на авось. Чтобы не погиб корабль в одночасье от наивной безответственности и от незначительного промаха.
Где найти такого человека? Человека, который согласился бы сесть на этот корабль вместе с дураками и отправиться в неведомые дали за пределы упорядоченного, оседлого существования. Который это неведомое предпочел бы уютной жизни в богатом культурном Страсбурге, обласканном Императорским и Папским престолами.
Брант медлил. Дураки были готовы. Горожане требовали решения вопроса. Но случай все-таки подвернулся. И не просто случай, а богом благословенный случай. Нашелся такой достойный человек, на которого можно положиться, и которому нельзя было оставаться ни в Священной Римской империи, ни в Швейцарии, ни в любой другой стране, осененной Папским престолом. Прежде чем познакомить тебя с этим человеком, следует рассказать немного о других предшествующих событиях, в которых участвовал Себастьян Брант. Ведь Себастьян не только в пирушках с дураками проводил время. Он занимался городскими проблемами, управлял канцелярией. Занимался правом, риторикой, классической литературой, преподавал в университетах.

Доминиканцы  и Францисканцы

Безумствует всякий человек в своем знании.
Да  не хвалится мудрый мудростью своей.
Иеремия
Где Разум, Правосудье где? – на небесах.
А вместо них, увы! царит разбой кровавый,
Насилье, ненависть, вражда и суд неправый.
Ронсар

Два нищенствующих ордена боролись друг с другом с XIII века.
– Кто более отвергает богатство и любовь к вещам?
– Кто более мил Господу нашему Иисусу Христу?
– Кто более боготворит Святую Деву Марию, олицетворение чистой материнской любви, страданий за сына, милосердия, желания спасти людей, за которых умер Иисус?
– Кто сможет разыскать большее количество еретиков, восставших против Догматов Святой Церкви, и уничтожить их правами инквизиции, данными обоим орденам Римским Папой?
          – Кто добьется большего благоволения от Папы Римского?
Францисканцы отказываются от собственности, от недвижимости и земель. Так же и Доминиканцы.
Доминиканцы отказываются от красивых одеяний. Носят только белую тунику, перепоясанную кожаным ремнем, с перелиной и капюшоном и черный плащ с черным капюшоном. Францисканцы носят только серую одежду, перепоясанную простой веревкой (кордельерой), и сандалии на босу ногу.
Доминиканцы называют себя псами господними. На их гербе – собака с горящим факелом в пасти.
Францисканцы открывают орден бедных Кларисс (женский орден, названый в честь святой Клары).
Оба ордена получают право быть инквизиторами.
Доминиканцы врастают в общество, наблюдают за всеми, слывут очень образованными. Их называют Христовыми ласточками.
Францисканцы открывают в университетах кафедры философии, точных и естественных наук.
8 декабря все католики отмечают день Святого зачатия Девы Марии. Ан вот Францисканцы додумались: «Не просто Святого зачатия, а непорочного зачатия!» И Папа их поддержал. И буллу  выпустил.
Что ж, мы, Доминиканцы, любим Святую Деву меньше? Праздник мы не отменяем. Но непорочного зачатия никак не может быть. Наш Фома Аквинский , причисленный к лику святых, уже доказал это в открытых диспутах.
Булла Папы Римского о непорочном зачатии принимается как догмат на Базельском соборе. Раскол. Что делать теперь Доминиканцам?
Нам, современным людям, живущим в России, трудно разобраться в разногласиях различных богословских группировок в католической церкви. Но и у нас, в православной церкви, тоже происходило нечто подобное при принятии никонианства .
Нет, Доминиканцы вовсе не собираются уступать.
И вот в Берне, в Доминиканском монастыре, вдруг начинают происходить чудеса с неофитом Иоанном Летсером, портным из Цюриха в недавнем прошлом. Во сне ангелы шепчут ему, что грешно считать непорочным зачатие Святой Девы Марии. Ночью является ему сама Святая Дева и в слезах говорит, что, если христиане не раскаются в своем заблуждении о непорочности её зачатия, то ждут их суровые испытания и падение папского престола. Что прав был Фома Аквинский, что суждения его истинны и внушены богом. Даёт монаху крест, окропленный кровью Её Сына, три слезинки, пролитые им в пустыне Иерусалимской, три пеленки, которые она использовала во время бегства в Египет, фиал (сосуд из стекла) с частью крови Иисуса. Дает Святая Дева монаху письмо Папе Юлию II: «изгнать Францисканцев и отказаться от веры в непорочное зачатие».
Потом случается так, что икона Святой Девы начинает источать слезы. На руках и ногах Летсера появляются стигматы – язвы, подобные ранам Господним. Бесчисленные толпы паломников стекаются в Берн, чтобы прикоснуться к чудесной иконе и чудесным стигматам.
И, о ужас, о позор! Летсер случайно обнаруживает лектора монастыря в женской одежде, в которой тот являлся ему по ночам. Летсер понимает, что обманут. Что стигматы нанесены ему во сне с использованием черной магии и колдовства, а точнее – обезболивающих средств. Летсер не хочет быть сообщником обмана. Его уговаривают никому ничего не сообщать. Он чувствует, что его жизни угрожает смертельная опасность. Летсер бежит из монастыря. И отдается светским властям Берна.
          Схвачены четыре Доминиканца. Вызвана Папская комиссия.
          Виновные подвергнуты пытке. Пытке подвергли и Летсера. Выясняется ужасный обман. Виновные Доминиканцы отлучены от церкви. И отданы светским властям для сожжения. Пепел их брошен в реку. Доминиканский же орден делает все возможное, чтобы провозгласить мучениками всех четырех лжецов. Суета сует! – сказал Екклезиаст. – Суета сует, – все суета.
          Но Доминиканцы не сдаются. Магистр Доминиканцев-обсерватинов  и профессор богословия Виганд Вирт, непричастный к ужасной и кровавой истории, предлагает Францисканцам в открытом диспуте выяснить справедливость догмата о непорочном зачатии Святой Девы. Францисканцы поручают провести диспут Себастьяну Бранту. Вирт возмущен. Как это светский человек будет обсуждать с ним, с магистром Доминиканского ордена, сокровенные вопросы веры? Вирт обвиняет Бранта в том, что тот «своим подлым плугом пашет чужое поле», но на диспут все-таки соглашается. Стороны встречаются в Гейдельберге в 1513 году. В присутствии известных богословов Себастьян одерживает блестящую победу. Виганд Вирт слагает оружие, признает поражение, сознается, что оскорбил богословское учение, честь, достоинство и доброе имя многих францисканцев и отрекается от своих заблуждений. Во власти Себастьяна объявить Вирта еретиком и передать инквизиции, но Себастьян протягивает ему руку дружбы.
Растроганный Вирт при личной встрече сообщает ему о страшной тайне: осужденный Летсер спасен и препровожден в тайное место. Вместо него сожжено было другое тело – неизвестного бродяги, усопшего ранее момента казни еретиков. Вирт объяснил, почему так произошло. Доминиканцы искренне восхищались открытым и смелым характером Летсера. Летсер умен, благороден, честен. Узнав об обмане, он не захотел в нем далее участвовать. Но, безвинный, готов был принять смерть вместе со своими братьями за грехи их. Приговоренным к смерти перед сожжением дали выпить чашу с ядом. Выпил яд и Летсер. Но остался жив. Доминиканцы были потрясены. «Он святой, святой» –  тихо шептали они, но не смели сказать это громко. Доминиканцы решили спасти Летсера. Но теперь ему нет пути ни к Доминиканцам, ни к Францисканцам. Летсера нет в живых. И никто не должен его теперь видеть.
Себастьян знакомится с Летсером и понимает, что это тот человек, который ему нужен. Открытый, верующий. Решительный. Волевой. Прямо говорящий о том, что думает. Не терпящий лжи. Мужественный. Умеющий держать оружие и умеющий за себя постоять. Любящий конкретность в делах. Умеющий брать на себя ответственность. «Боанергес» (сын грома) – назвал его Себастьян, видимо, за порывистый характер.
Иоанна Летсера тайно перевозят на корабль, где его никто не сможет найти. Ни власти города, ни простой люд не посещают корабль – все боятся дураков и стараются держаться подальше от них. Иоанн соглашается остаться на корабле дураков и взять на себя миссию управления плаванием в никуда.
Узнав поближе население корабля дураков, он восклицает в восхищении:
– Сладко мудрость забыть порой. Какое счастье не видеть больше мрачных догматиков с их упрямством, с их непрошеной и несвоевременной мудростью, с их сумасбродным благоразумием! Какое счастье уйти в море на этом корабле! Одни лишь дураки искренни и правдивы. Глядя на них, могу сказать: лучше безумным быть и болваном, чем умником кровавым и хмурым.

Отплытие корабля

Стоит среди бела дня посмотреть под ноги и по
сторонам, мы мним, что ничего проницательней
нашего взора нельзя помыслить. Поднимем глаза
к солнцу, сознаемся, что понимание значения
вещей – потеря времени и лишняя обуза, когда
настанет время устремиться к солнцу.
Мишель Фуко

Иоанн Летсер берет с собой икону Святой Божьей Матери.
– Нет, не случайно назван я Иоанном, – думает он. – Христос поручил апостолу Иоанну заботиться о Деве Марии. Я же должен заботиться об иконе этой. И Святая Дева Мария будет охранять корабль сей и оберегать его во время плавания нашего в никуда.
Он обращается за помощью к Святой Деве. Она и бог, и человек. Единственный посредник между человеком и Христом. К ней не страшно обратиться. Она полна любви и чистоты.
Иоанн освящает корабль и просит Божьего благословения начать это необычное плавание. Не думал, не гадал Иоанн, что кораблю этому уготована была долгая жизнь и плавание длиной в несколько столетий.
Со слезами провожает Брант свое детище и людей этого смешного корабля. Корабль уходит на верную гибель. Ритуальное возвращение корабля с безумцами к своим истокам, возвращение в море, олицетворяющее потерю ума. Вода вновь соединяется с безумием. Каждого пассажира и каждого члена экипажа этого корабля Брант вспоминает как близкого друга и каждому посвящает отдельное стихотворение, которое потом включает в поэму «Корабль дураков». Поэма эта сразу становится очень популярной и переводится на много языков. Известна она и до сих пор всему христианскому миру. Поэма Бранта заканчивается гибелью корабля. Но живое детище Бранта оказалось более крепким орешком и намного пережило своего создателя.
Корабль Дураков выходит в открытое море. Что будет дальше? Куда его вести? Как проложить курс по этой волнующейся равнине? Иоанн только сейчас начинает понимать, какой груз он взвалил на свои плечи.
Пьяный ветер, волны – быки,
В трюмах крысы и мрак,
Наш корабль ведут дураки
На фальшивый маяк.
Дураки! Дураки! Дураки!
Ярко светит красный фонарь,
В бухте у Сатаны,
Ждет давно безумный корабль
Зуб огромной скалы.
Дураки! Дураки! Дураки!
Скалы эй! Скалы эй! Скалы эй!
Берегись!
Дуракам на все наплевать,
Им неведом закон,
Брошен руль и мачты скрипят!
Под ударами волн.
Дураки! Дураки! Дураки!
(Песня. Стихи М. Пушкиной)
Куда ни кинь взгляд, везде неверная пашня моря, невидимые борозды кораблей. Кораблей, о которых помнят только вечные звезды. Наблюдая бескрайние волнующиеся долины, люди, зажатые в ограниченные внутренние пространства корабля, из уст в уста в страхе тихо поверяют друг другу свои секреты. Море лишает прочных связей с Родиной, лишает веры в Бога, вверяет слабые души дьяволу и безбрежному океану его происков.
Отчего так меланхоличен характер англичан, островного народа, живущего среди морских просторов, морских ветров и морского тумана? Вечные холода и сырость, неустойчивая погода постоянно держат в воздухе водяную взвесь, мелкие капли, проникающие в жилы и в кровь и вызывающие сомнения, неуверенность и безумие.
Море олицетворяет темное водяное начало, где всё зарождается и всё умирает. Это хаос, который противостоит зрелому, устойчивому, светозарному разуму. У мореплавателя нет иной правды, нет иной родины, кроме бесплодных просторов между двумя берегами, двумя чужбинам.
Тристан , прикинувшись безумцем, позволяет высадить себя на берегу Корнуэльса. Его не узнают. Он выходец из беспокойного, неугомонного моря, волшебной равнины, изнанки мира, чьи неведомые пути хранят столько удивительных тайн. Сын моря, вестник беды, брошенный здесь дерзкими матросами. «Лучше бы они выбросили его в море» – говорят жители Корнуэльса.
Мореплаватель – заключенный, узник посреди самой вольной, самой широкой из дорог, он прикован к перекрестку, открывающемуся во все концы света. Вечный пассажир. Неведомо куда причалит корабль. Никто не знает, откуда он прибыл, когда его нога вновь ступит на землю.
Не такова ли наша душа – челнок одинокий в безбрежном море желаний, в бесполезном поле забот и неведения, играющем бликами ложного знания, челнок, заброшенный в сердцевину неразумного мира? Душа окажется во власти великого моря безумия, если не найдет надежного якоря веры, если не сумеет поднять паруса для веянья Духа Божьего, который направит наш корабль в неизвестный до поры порт назначения.

Преподобный Иоанн – капитан Мории

Совесть, Благородство и Достоинство –
Вот оно святое наше воинство.
Протяни ему свою ладонь,
                За него не страшно и в огонь.
                Лик его велик и удивителен,
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь, как человек.
Б.Окуджава.
Лишь легкомысленные дураки не унывали. Нашлись среди них те, кто умел проложить курс по звездам. Те, кто умел управлять кораблем. Управлять парусами при шторме и волнении. До нас не дошло, с какими проблемами столкнулись жители Мории в первые часы, в первые дни, в первые месяцы плавания. И пережить это могли только настоящие дураки, только те, кто не задумывался о будущих проблемах, не боялся препятствий, не хмурил брови от забот, кто с песней и шуткой встречал удары судьбы, не унывал, верил в лучшее, подставлял плечо соседу и побеждал, в конце концов.
Ведь с ними был их капитан Преподобный Иоанн Летсер. Единственный душевно здоровый среди отверженных, падших и больных. Много переживший. Никого не предавший. Не поступившийся, ни верой, ни принципами. Чудесным образом избежавший смерти и перенесший душевное потрясение. Обласканный Господом и Девой Святой. Пересмотревший многое из того, во что верил. Но сохранивший себя в чистоте, чтобы продолжить писать книгу жизни с чистого листа. Вырвавшийся из объятий костных норм и церковных догматов средневековья. Сделавший сам себя заново. Не потерявший искренней веры в Слово Божье и в любовь между его чадами.
Он стал другим человеком, перевернул внутри себя этот ортодоксальный мир, как прочитанную страницу, и пошел дальше.
Простодушный монах, умевший удивляться. И умевший удивлять. Открытый, душевный. В общении с ним чувствовалась особая доброта, свойственная очень сильным людям. «Железный портняжка» – так шутливо называли его морийцы. Иоанн не сменил свою скромную монашескую тунику, перевязанную простой веревкой, и открытые сандалии на одежду бравого капитана. Но в его капитанских качествах вряд ли можно было усомниться. Достаточно бегло взглянуть на толпу морийцев, собравшихся на верхней палубе, чтобы понять, кто из них капитан. Смелый, решительный взгляд, могучая стать приземистого монаха. Жесткие ладони, огрубевшие от морского труда. В самую плохую погоду, в минуты наибольшей опасности, он отодвигал штурмана и боцмана, брал штурвал огромного корабля в свои жилистые руки. Зорко вглядывался он в буруны моря сквозь ревущую мглу шторма, выискивая опасные мели и рифы. Если нужно, первый хватался широкими ладонями за канат, натягивающий парус или удерживающий шлюпку. Вычерпывал воду из трюма. Не задумываясь, брал в руки боевой топор при нападении пиратов. Вместе с морийцами плотничал, ковал железо, шил одежду. Вместе со штурманом наносил на карту маршрут движения корабля.
Первым был Иоанн и на веселых пирушках и гуляньях, на свадьбах, на праздниках рождения детей, масленицы, Рождества и Пасхи. Он и петь умел, и плясать, и слово доброе сказать. Говорят, что, по случаю, и выпить был не дурак. Видать, и женщины не обходили вниманием железного портняжку. Но об этом мало, что известно. Известно только, что семьей он не обзавелся. Потому что предан был беззаветно народу Мории, и всю свою жизнь без остатка отдавал на благо родного корабля. Потому и умел Иоанн найти для каждого человека единственно нужное ему в данный момент тихое слово. Советом поддерживал людей и делом помогал. Врачевал. Исцелял больных. Бесов изгонял. Язычников обращал в Божью веру. Такая ему была дана сила.
Шли годы. Морийцы жили, словно одна семья. Каждый готов был помочь соседу. Если случались ссоры, обиды, никто в суд не обращался. Собирались друзья, родственники и, беседуя по-дружески, находили компромисс, уговаривали примириться враждующих и непримиримых. Если и не участвовал Иоанн в таких беседах, все равно переговорщики чувствовали его незримое присутствие. Иоанн, как бы нашептывал присутствующим добрые слова, примиряющие спорщиков друг с другом.
Разные люди были среди морийцев. Умные и глупые. Талантливые и бездарные. Здоровые и больные. Иоанн всегда чувствовал себя в кругу единомышленников. Во время беседы ли, выполняя ли работы, сколько бы морийцев ни было – два, три, сто человек, всегда среди них были еще незримые три фигуры, участвующие во всех делах: Совесть, Благородство и Достоинство. То ли море излечило дураков от безумия, как предсказывали мудрые отцы города, снаряжавшие корабль дураков. То ли излечил их Преподобный отец Иоанн любовью своей и силой, данной ему Божьей милостью. Чудо ли совершил отец Иоанн Летсер проповедями своими? А может и не безумными вовсе дураки были, а оговоренными несправедливо и изгнанными незаслуженно из общества, как часто бывает между нами грешными?
Так или иначе, Иоанн обучал морийцев слову Божьему. Находил особо душевно одаренных. Многих направил на путь священства, следя за тем, чтобы не прерывалась сплошная цепочка рукоположения. Так создавалась Христова церковь Мории, осененная благословением Святой Девы Марии.
          Апостолом любви называли морийцы своего капитана.
           – Человек без любви не может приблизиться к Господу и угодить ему, – учил преподобный Иоанн. И сам был примером любви для окружающих.
           О дальнейшей судьбе этого необыкновенного человека я расскажу немного позже.

Остров Мория

Вовремя глупым умей
                Притвориться – всех будешь мудрее.               
                Эразм Роттердамский
                Из глубины веков угрюмо,
Плывет во тьме, со скарбом в трюмах,
С могучей бездной в битве споря,
Корабль – призрак, демон моря…
Но он летит, не зная страха,
С желаньем вырваться из мрака,
Пробиться к Свету – цель пути,
Чтобы покой души найти…
А. Галлицкий
До нас не дошли подробности жизни первых морийцев. Где они добывали пищу, как чинили корабль, что делали в свободное время. Но шли месяцы, а потом годы, в Европу приходили случайные вести от моряков и жителей дальних островов о том, что все на Мории хорошо. Живут жители Мории счастливо. Женятся. Детей рожают. Благодарят Пресвятую Деву Марию за дарованную им свободу. Святая Дева, считают они, слышит их молитвы. И передает Сыну Небесному.
Великий Эразм Ротердамский, остроумнейший из учёных и учёнейший из остроумных, вдохновился вестью о счастливой жизни на Мории и воспел Похвалу Глупости .
Корабль старался не появляться в больших портах. Морийцы отсылали шлюпки к богатым берегам, чтобы запастись дровами, водой, продуктами. Часто Мория стояла в больших пресноводных заливах, образующихся в устьях рек, таких, например, как Ла-Плата Южной Америки, где в те времена не было еще крупных поселений. За время стоянки в пресной воде ивы разрастались и укрепляли борта и днища Мории.
Кораблю Мории и его экипажу не раз приходилось встречаться с пиратами. Используя преимущество в скорости, кораблю обычно удавалось оторваться от них. Но однажды, потушив сигнальные огни и воспользовавшись тихой безлунной ночью, к Мории сумел подобраться пиратский корабль. Пиратов обнаружили поздно, они успели сблизиться, забросить абордажные крючья, подтянуться канатами к густым ивовым зарослям, расположенным по бортам Мории. С веселой яростью защищали морийцы свои счастье и свободу. Топорами и копьями отбивали они нападение лихих разбойников. Могучие женщины морийки помогали своим мужьям и братьям. В ход шли багры, колья, печные щипцы. Дети забирались на мачты и сыпали на головы нападавших горячие угли. Пиратам не удалось захватить богатую добычу. Все получилось наоборот. Морийцы захватили пиратский корабль. Сбросили нападавших в море. Часть пиратского экипажа перешла на сторону победителя. Захваченный корабль вошел в состав Мории и расширил палубное пространство. Закрома, дрова, продовольствие, небольшое стадо скота и домашние птицы достались Мории.
Чтобы избежать случайных встреч, морийцы придумали и соорудили наблюдательный шар, наполняемый горячим воздухом от горелки, работающей на животном жире. Шар, привязанный веревкой к кораблю, поднимал дежурного матроса наверх, чтобы расширить горизонт наблюдения и избежать сражений.
Но морские сражения все равно происходили. Слишком лакомым куском казался корабль Мория пиратам и военным кораблям разных держав, по существу – королевским пиратам. Много оружия, много продуктов, много женщин, а, может быть, и золота, – чем черт не шутит, не такие уж дураки эти морийцы, как представляются. Пираты и военные собирали эскадры для охоты за Морией. Но так уж получалось, что нападавшие либо не догоняли Морию, либо удалялись не солоно хлебавши, либо их корабли захватывались морийцами и присоединялись к Мории. У морийцев появились отряды военных, которые защищали свой корабль от нападения, и захватывали корабли побежденных. Чего греха таить, морийцы вошли во вкус. Они стали сами нападать на богатые суда, захватывали корабли, грузы, присоединяли их к Мории.
Мория расширялась. Морийцы осваивали все палубы кораблей от трюма до верхней палубы, квартердека. Жителей становилось больше. Становилось больше мастерских. В трюмах хранилось больше продовольствия. Для расширения жизненного пространства надстраивались новые палубы. Контуры прежних кораблей терялись. Пространство между ними зарастало густопереплетеными ивовыми стволами и ветвями. На палубы завозили землю. Сажали цветы, фруктовые деревья, разбивали огороды. Посредине верхней палубы от носа до кормы сделали дорогу, по которой можно было ехать верхом или возить грузы на телегах с помощью волов и лошадей. Корабль превращался в остров.
Это был остров. Это была страна. Как гордились морийцы своей страной. Ведь они сами ее создали. Да, был Брант. Был Вирт, который познакомил Бранта с Лестером. Были другие выдающиеся люди. С ними их капитан, Апостол любви, «железный портняжка», Его преподобие Иоанн Летсер. Но построили всё и отстояли свою страну они сами, своими руками. Слава Мории! О великолепная Мория! О Благословенная Мория!
Иоанн доволен всем, что теперь он видит на Мории, какой стала его страна. Сорок лет бессменно вел он корабль по волнам безверья и безумия. Не так ли и Моисей сорок лет водил евреев по пустыне? Сорок лет назад ушел в море корабль дураков. Люди изменились. Выросли два новых поколения. Морийцы стали жизнеспособным, отважным, веселым, работящим народом. Иоанн выполнил свой долг. Сам он уже немолод. Может со спокойной душой оставить Морию. И посвятить Богу остаток жизни. Как мечтал в молодые свои годы. Теперь на его место может встать другой, более молодой капитан. Живите, морийцы. Радуйтесь жизни. Растите детей. Молитесь Господу нашему небесному, сыну его Иисусу и Святой Деве Марии. Не забывайте и о матери вашей Мории, земной и божественной одновременно. Вернется она в трудную минуту к детям своим, найдет свое земное воплощение и поможет одолеть врагов, пришедших из сумеречных миров. Это я вам говорю, ваш капитан, Иоанн Летсер.
          Вместе с учеником Прохором на лодке покидает Летсер остров Морию, дело всей своей жизни. А Мория плывет дальше по волнам времени
          Высаживается Иоанн на Кикладах, малонаселенных греческих островах. Проповедью обращает жителей в христианство. Врачует, изгоняет бесов, помогает терпящим бедствие на водах. Находит пещеру на пустынной горе. После трехдневного поста начинает молитву. Стены пещеры приходят в движение. Слышны раскаты грома. Прохор в страхе падает на землю. Вставай, Прохор, пиши, что я слышу: «Аз есьм Альфа и Омега, начало и конец, – говорит Господь. – Который есть, и был, и грядет, Вседержитель». На горе этой строит небольшую часовню своей покровительницы, Святой Девы Марии. Сам с Прохором живет в пещере. Голову во сне кладет на камень. Слух о великом праведнике разносится далеко за пределами греческих островов. Многие приходят к нему за помощью и советом. Прожил Иоанн, капитан Мории, на земле более ста лет. Ушел из жизни Апостол любви скромно. Как один из многих. Не искал земной славы. А лишь путь к небесам. Многое сделал для нас, грешных. Могилу неизвестного монаха греки посещают до сих пор. Чтобы избавиться от болезней. Для поддержки в горе. Чтобы помощь получить и сомнения одолеть.

Летучий Голландец

Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль летучего Голландца.
И если в час прозрачный, утренний,
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
Н. Гумилёв

          Если разглядывать Морию, когда она дрейфует со спущенными парусами, может показаться, что это обычный островок, низкий, без скал, с берегами, заросшими ивовыми деревьями и кустарником, полностью застроенный домами, выглядывающими из небольших кудрявых садиков.
Но вот, налетает ветер. Капитан принимает решение. Слышится команда. Свистать всех наверх. Поднять паруса. Полный вперед. Сотни моряков бегут вверх по веревочным лестницам. Разворачиваются и поднимаются паруса. Остров превращается в эскадру белокрылых кораблей. Как ветер набирает скорость и летит остров – корабль Мория. Испуганно смотрят моряки встречных кораблей на это чудо. Внимательно вглядываются, направляя подзорную трубу на капитанский мостик. Там на руле стоит лихой капитан. Высокий, могучий. Решительный. С безумными глазами. В лучах утреннего солнца на палубе можно разглядеть людей, облаченных в странные одежды. Но вот, солнце в зените, – видение исчезло. Будто и не было ни острова, ни кораблей. Что это было? Не мираж ли?
Все необычное кажется нам угрожающим и опасным. Мурашки бегут по спинам моряков, увидавших Морию на горизонте. Кровь стынет в жилах. Голландец! Летучий Голландец! Парусный корабль-призрак. Который налетает из ниоткуда. Заколдованный корабль. Несущий смерть.
Вспоминается легенда. О проклятом капитане, обреченном вечно скитаться по морской стихии, не приставая к берегу. Голландский капитан Ван дер Декен из города Дельфта. По другой версии – Ван Страатен. Страшный сквернослов и богохульник. В сильную бурю пытался он обогнуть на своем корабле мыс Доброй Надежды. Ветер раскачивает корабль, вода заливает палубу. Кажется, вот-вот корабль не выдержит ударов налетающих шквалов.
– Поверни назад, – говорит ему один из офицеров. – Иначе мы все погибнем.
Бранью и оскорблениями отвечает ему капитан. «Я дал клятву – обогнуть мыс Доброй Надежды, хотя бы для этого потребовалась вечность».
Офицер требует, матросы и пассажиры умоляют повернуть назад.
– Добавить паруса! – слышится в ответ.
Бешеные волны расшатывают борта, свирепый ветер гнет мачты и рвет паруса. Капитан бросает вызов Господу Богу. На корабле бунт. Капитан достает пистолет, убивает мятежного офицера и выбрасывает его тело за борт.
В тот момент, когда тело касается воды, ветер стихает, облака на небе расступаются. На капитанском мостике появляется призрачная фигура.
– Ты упрям. Ты хочешь пройти мыс Доброй Надежды. Я тебе помогу, я успокою ветер.
Отборной бранью отвечает ему капитан.
– Я не просил о погоде. Не просил о помощи. Убирайся, пока я не застрелил тебя!
Капитан стреляет в призрака. Оружие разрывается в его руке.
– Будь ты проклят, – говорит призрак. – Вечно бороздить тебе море без захода в порт. Вслед за кораблем твоим всегда будет идти буря. Желчь будет тебе вином, раскаленное до красна железо – мясом. На лбу твоем вырастут рога, лицо превратиться в морду тигра. Будешь просить о смерти, твой экипаж будет просить о смерти – смерть не придет к вам. Раз в семь лет тебе будет дано вернуться на землю. Заклятие снимет с тебя женщина, которая по своей воле согласится стать твоей женой!
– Пусть так, мне все равно! Убирайся! – в порыве безрассудства кричит капитан.
Много веков, говорит легенда, носится по водной стихии корабль-призрак. Паруса натянуты. Мачты скрипят от яростных порывов ветра. Команду корабля набирают из утопленников. Чем поганее и мерзостнее их деяния при жизни, тем лучше.
Встретить Летучего Голландца – дурной знак. Встреча с ним сулит путешественникам несчастье. Вслед за кораблем налетает буря, бросает проходящие суда на скалы и подводные рифы. Внезапно портится весь провиант. Экипаж заболевает неизвестными болезнями. Иногда с Летучего Голландца передают письма. Открывают такое письмо – и корабль идет на дно.
Моряки встречных судов видят на мостике капитана, вцепившегося в штурвал, раскаявшегося, умоляющего небо о прощении. Команда – улыбающиеся скелеты, поднимающие все новые и новые паруса.
Легенды это или оптический обман? Почему Морию часто принимают за странный призрачный корабль? Были ли для того какие-то основания?
Мория налетала внезапно на встречные корабли. Белокрылый парусный остров несся с такой скоростью, что, казалось, появлялся ниоткуда, летел, будто по воздуху.
Отважные вояки в лохмотьях, часто полуголые, с сумасшедшими яростными криками в считанные минуты овладевали захваченными врасплох судами. Те, кому удавалось спастись на лодках, что они могли рассказать по возвращении? «Корабль-призрак и заколдованные мертвецы-матросы, продавшие душу дьяволу!»
Если кто-то из друзей или родственников спасшихся моряков узнавал  по их рассказам корабль Морию… «Это все объясняет. Мория – корабль дураков, проклятый корабль, призрак прежней жизни. Мы изгнали дураков из нашего мира и прокляли. И проклятье наше победило их».
Очень боялись жители городов и деревень этих чудом спасшихся моряков, вернувшихся домой после встречи с Морией. Поверье говорит, что на тех, кто встречался с кораблем-призраком, может перейти проклятье Летучего Голландца. Они становятся нечувствительны ни к боли, ни к усталости, не различают ни тепла, ни холода. Так случилось с известным пиратом Кенару, который мучился этим, не мог уйти в море, бродил из города в город, просил встречных о помощи. Те, кто не пытался помочь ему, разделял проклятье Кенары.
Возможно, были и другие основания для пересудов о страшном корабле-призраке. Случалось так, что некоторым судам удавалось незамеченными приблизиться к необыкновенному городу-кораблю. Быть может, это происходило от природной невнимательности и пофигийства веселых морийцев, а может это происходило в то время, когда все морийцы отвлекались от обычных дел и собирались на центральной площади для решения каких-то важных вопросов. Так или иначе, за столетия плавания Мории отдельные случаи высадки нежданных гостей случались.
          Что они, эти гости, видели на борту Мории? Могли оказаться среди ухоженного жилья и опрятных цветников. А могли попасть и на пустующие окраины, заскочить в ветхие, почти не пригодные для жилья каюты, спуститься в давно заброшенные трюмы.   
Ни одного члена экипажа. Только канарейки в клетке. Раскиданные вещи. Разбитая посуда. Остатки теплой еще еды. Вахтенный журнал. Покрытый мохом и плесенью. Что это за корабль, покинутый моряками и гонимый ветром и волнами в никуда? Дрейфующий в двух стихиях – в море и в тайне. Слышатся заунывные звуки, будто из преисподней, похожие на жалобные стоны и плач. Громыхание, как поступь захмелевшего великана, – это стук незакрепленного руля, бьющегося о корму. Чуть слышное поскрипывание и стон деревянной обшивки во время качки. Странные звуки, тяжелое прерывистое дыхание из-под палубы – это вода, хлюпающая в полузатопленном трюме. Медленно крутится штурвал. Это говорит о том, что рядом нет рулевого с мертвой хваткой. Вдруг скрипнет дверь, будто кто-то незримый тронул ее в соседнем отсеке. Кошмарное зрелище. Воплощение извечного человеческого страха перед смертью. Не галлюцинации ли это? Испуганному гостю слышится лязг топоров, шум драки не на жизнь, а на смерть, всюду мерещится кровь. Любой моряк, попавший на корабль-призрак, невольно проникнется суеверным страхом. Ни шагу дальше. Бежать, скорее бежать с этого проклятого корабля.
Бешеным гоготом, криками и свистами провожают беглеца любящие проказы и жесткие розыгрыши морийцы. Они кричат, завывая:
– Не уходи-и-и, помоги-и-и нам, дай нам поесть, дай нам руку помощи!
Что сможет рассказать об этом случайный посетитель по возвращении?
Так многочисленные слухи и легенды о Летучем Голландце, корабле с мертвецами на борту, размахивающими топорами и дубинами, перемешивались с отрывочными сведениями о жизни Мории.
Как страшно вспоминать потом о встрече с проклятым кораблем. Как должно было поступить тогда, в тот момент? Подать руку отверженным и передать себя, по собственной воле, во власть безумцам? Или отказать им в помощи, бежать, куда глаза глядят, и принять на себя в наказание их проклятье? Так ведь и происходило: побывавшие на корабле Мория становились отверженными. Огородами обходили их дома соседи, держались подальше, чтобы не встретиться ненароком с побывавшими на проклятом корабле.
Сбылось чьё-то проклятье, неизвестно кому адресованное. То ли Ван дер Декену, то ли всем дуракам, вместе взятым. Моряки избегали Морию. Суда, издали завидев корабль Морию, обращались в бегство от одного факта его лицезрения. Морию не впускали в порты. Никому из Морийцев не разрешалось средь бела дня выходить на берег. Лишь тайно, лишь под прикрытием ночи высаживались они среди труднодоступных, опасных скал, чтобы пополнить запасы продовольствия и воды, проникнуть в город и продать на рынке приготовленную собственными руками одежду, обувку и домашнюю утварь.

Провинции Мории и атаман Гермек

Шли годы. Остров вырос. Он уже совсем мало похож на корабль. На верхней палубе – улицы, переулки, подъемы, спуски и провалы. Поднялись деревья и сады. Вниз на десятки метров уходили этажами жилища, мастерские, кладовые. Находясь на острове, можно увидеть лишь одно отличие его от обычных городских построек. Но сколь велико было это отличие. Прямо из строений сплошным частоколом поднимался в небо лес мачт с перекрестьями рей, с лебедиными крыльями парусов и романтической паутиной такелажа. Остров-корабль. Плавающий остров Мория.
На острове образовались разные районы. Большая часть Мории, та часть, которая была сформирована в Страсбурге, называлась Великоморией. Жителей этой части острова называли Великоморами. В дальнейшем к Мории  были последовательно присоединены Беломория, Маломория, Среднемория, Дальняя Примория. Долгие бои Мория вела с воинственными эскадрами Гордых, или, как их называли, Горских пиратов. Мория то побеждала и присоединяла их корабли к себе. Потом те восставали, с боем уходили из Мории, а во время их очередных набегов Мория снова их завоевывала. Эту часть называли Какбымория, Квазимория, Кавзимория. Последнее название так и осталось. Была небольшая прибившаяся Мория, Прибамория. Жили там особые дураки. Такие дураки, что не нашим дуракам чета. Курвами называли их Великоморы, а район этот в определенные исторические моменты называли Курляндиморией.
            Следует рассказать еще об одной части Мории и еще об одном человеке, которые, и эта часть Мории, и этот человек, как мы увидим в дальнейшем, сыграли ключевую роль в новейшей жизни Мории в те времена, когда ее посетил капитан Александр.
Человек этот, знаменитый атаман, прибыл в Морию по своей инициативе еще во времена капитана Иоанна Летсера. Прибыл на речных судах, стругах , со своими товарищами –  атаманами Кольцом, Михом, Паном, Мещеряком, Черкасом, Брязгом, и многочисленными отрядами и дружинами. Рискнул. Тогда, когда Мория была недалеко от берега. Искал свободы. Мечтал стать морийцем. Иоанн принял его милостиво, дал приют, определил на службу. Окрестил его в веру Христову. Предложил дать имя христианское Петрос (Камень). Атаман просил Иоанна:
– Согласен имя свое прежнее позабыть. Пусть имя мое будет теперь Камень, как ты сказал, но пусть Гермек («камень» на языке племени моего, живущего на дальней реке Чусовой).
Согласно летописи, оставленной Ремизом Ульяном, отец которого лично знал участников Гермековских дружин, знаменитый атаман этот был «вельми мужественен, и человечен, и зрачен, и всякой мудрости доволен, плосколицен, черн брадою, возрастом (ростом) середней, и плоск, и плечист».
Иоанн подарил Гермеку панцирь с мишенями (бляшками). На бляшках герб Мори изображен: два кита, на спинах которых стоит корабль дураков в виде испанской каравеллы, у которой не отличишь нос от кормы. На корабле, с левой стороны – скипетр, символ земной власти, с правой – зерцало, прозрачная сфера архангела Михаила, символ предначертания и предвидения, атрибут власти Священной Римской империи, символ небесной власти, дарованной Богом.
Во времена Иоанна по берегам Мории слободами жили воины, охранявшие Морию от морских нападений. Если Морию повернуть носом на Север, то правый борт будет смотреть на восток, левый – на запад. Так и называли окраины Мории – Северной, Восточной, Южной и Западной. Гермеку с дружинами его Иоанн поручил восточную сторону. Атаман моревал (нес морскую службу) на восточной стороне. Как завидят наблюдатели с востока неприятельский корабль или эскадру, не медля, вторжения противников не ожидая, садятся воины Гермека в свои струги и первыми нападают на врага. Плененные корабли с моряками, женщинами, скотиной и всяким прочим запасом швартуют к Мории. Так создавалась новая провинция.
С Востока, Запада и Севера на зажиточную Морию устремлялись завистливые взгляды жадных пиратов Посполитов с Литами и всякой «воровской самояди» (селькунов) : неистового Кучума из рода Шейбанидов и хитрого Сипыра, вождя древнего народа Сипыр. «Сипыр» стали называть новую провинцию, создаваемую вольными ратниками, мастерами рубки, абордажа и морского боя отрядов Гермека. Другие называли эту провинцию Сэбэр (мети, подметай) или Сибирмак (очищать) всвязи с обычаем очищать с великим тщанием и освящать по христианскому обычаю все суда, присоединяемые к восточной провинции Мории. Возможно, это было самоназвание бойцов и воевод создаваемой восточной окраины: Сыбыр, называли они себя, что означало «местные, рассеянные (живущие тут) люди». Так или иначе, но провинция, созданная Гермеком с благословения преподобного Иоанна, получила в дальнейшем, по прошествии двухсот лет, название Сибмории. Надо заметить, однако, что понятие Сибмории относилось не только и не столько к восточной провинции Мории. Обычно, мориец, говоря о Сибмории, имел в виду нечто большее.
Бывает так – море бушует, а часть моря – ровная площадь. На ней бесшумно колышутся гладкие низкие волны. Вокруг ревут и грохочут неистовые морские валы. А эту площадь они обходят стороной. Порывы ветра проскальзывают по этой площади, будто не дотрагиваясь до воды. Шибиром называют морийцы такое место на море. Найдешь это место – бурю переждешь в безопасности. Шибир дает надежду. Шибир дает спасение. Шибир – неожиданный подарок небес моряку. Может название восточной окраины Сибирмория, Сибмория произошло от слова Шибир? Сибмория – подарок небес Мории? Только надо иметь в виду не только восточную окраину Мории, но и Шибир. Но где этот Шибир? И как он связан с Морией?
Моряки заметили. Если идет большое стадо китов. Сто голов. А то и двести голов. Вокруг них буря как-бы утихает. Шибир? Шибир возникает там, где много китов. Или киты умеют найти Шибир? Какая разница.
Сколько раз Гермек выходил на ратный труд в море на своих неприспособленных для этого речных судах. Часто встречал мирно пасущиеся отдельные семьи и стада морских гигантов. Чесали бритые затылки товарищи атамана. В глухих лесах своей далекой забытой родины самая большая рыба – лосось, а самый большой зверь – медведь. Приглядливый атаман заметил веселый и дружелюбный нрав китов, этих несравненных гигантов моря, их любопытство и понятливость. Многие бойцы Гермека вышли  из лесов, покрывающих древние мудрые горы. Где горы, реки, деревья, растения, животные, люди живут одной семьей. И еще не разучились понимать друг друга. Там, на Чусовой реке, умел Гермек найти общий язык с любым деревом, цветком, с зверем любым. И с пушистой белкой, и с зайцем-русаком. И с лисицей. И с Топтыгиным, хозяином тайги. Как же давно это было. И как сильно с тех пор изменилась его жизнь. Возвращаясь на закате после удачного боя, Гермек останавливал струги невдалеке от мирно пасущихся китов. Наблюдал их игры. Слушал скрежет, щелчки, пение и гулкие призывные крики хозяев морей. Иногда он опускал голову к воде и, приложив руку ко рту, испускал непонятные звуки. Киты приходили в движение. Они, казалось, отвечали атаману. И когда, однажды, атаман увидел жестокое нападение китобоев на своих новых друзей… Зрелище беспощадной охоты… Все перевернулось в душе атамана. Гермек стал грозой морских охотников.
Со временем Гермек сблизился с китами, особенно с кашалотами. Кашалотов он почему-то ласково называл вогулами, или выгулами. А остальных – остистыми или остяками. Если киты чувствовали в море какую-то опасность, приближение китобоев, например, если кто-то из китов не мог выбраться из полосы прибоя, киты трубили особенную мелодию. И атаман с товарищами приходил на помощь.
Дружины Гермека сетями отлавливали каракатиц, кальмаров, осьминогов, пищу кашалотов, чтобы побаловать ими своих любимцев.
Обитатели Сибмории и кашалоты так привязались друг к другу, что казались членами одной большой семьи. Стада кашалотов держались всегда недалеко от Мории. Кашалоты тоже старались помочь морийцам. Они сообщали о приближении опасных мелей, штормов и кораблей неприятеля. Когда мориец говорил о Сибмории, он имел в виду восточную окраину и всегда неподалеку расположенный Шибир, морское пастбище, на котором паслись и резвились морские друзья морийцев.
Прошло время, Гермек ушел в мир иной. Вся жизнь его была ратным подвигом и погиб он как воин, во время морского боя. Его струг был разбит и пошел ко дну. Сам он ранен был в шею копьем богатыря Кутугая. Гермек обременен был панцирем с «мишенями» (бляшками), подаренным самим капитаном Иоанном, доспехом, с которым он никогда не расставался. Тяжелый панцирь тянул вниз и раненый атаман не доплыл, не дотянул до стругов товарищей. Но дружба китов Шибира с вольными бойцами восточной Мории осталась. И, как мы увидим в дальнейшем, это существенно повлияло на судьбу этой страны. Которая стала со временем для всего мира основным источником жидкого прозрачного золота и серого золотого порошка.
Для охраны китов – вогулов, выгула кашалотов, сибморийцы отряжали струги или морские шлюпки, вельботы и ялы со сторожевыми людьми. Которые возвращались в Морию только в случае особо сильных штормов. А потом –  снова в Шибир, чтобы осмотреть стадо, собрать сбившихся с пути, покормить, вылечить раненых и больных. Пастухи кашалотов. Пастухи морской бездны. Зачем вы занимаетесь этим? Что толку от этих ливиафанов? Ничего не отвечали Сибморцы. Да они и не знали, что на это ответить. Что двигало ими? Память о светлом облике атамана? Привычка? Любовь и сострадание к огромным «братьям нашим меньшим»? Ну, полные дураки. Не на таких ли дураках, готовых брать на себя ответственность за тех, кого приручили, и держится наш грешный мир?
Итак, мы остановились на том, что помимо других провинций в Мории была и очень необычная провинция Сибмория.

Прошло двести лет
            
             Прошло двести лет. Разные народы жили в Мории, и разные религии они исповедовали. Великоморы, хоть и гордились тем, что они коренной народ страны, но относились с равным уважением к другим народам Мории, их обычаям и вере.
  Трудно определить, как на острове появлялись и сменялись капитаны. Бывали в Мории и смутные времена, когда все воевали со всеми. Но, в конце концов, появлялись лидеры, которые умели успокоить и объединить вокруг себя морийцев. Лидеры эти становились капитанами Мории и постепенно сосредотачивали управление страной в своих руках. Со временем такого руководителя стали называть Государем. Обращались к нему: Ваше Мориево величество. И Государи, и большинство морийцев были, конечно, христианами. Священники, последовавшие за Летсером, постепенно отходили от управления страной, занимались только духовной жизнью морийцев и укреплением церкви. Морийцы считали центром мира Священную Римскую империю Габсбургов, из которой они вышли, хотя империя эта уже перестала существовать к тому времени. И почитали Господа нашего Иисуса Христа и матерь Божью Святую Деву Марию. Но не мешало это легкомысленным морийцам почитать также и языческих богов, которых они считали покровителями Мории. Это и прародительница Мория, и отец ее Плутос, и родители кормилиц Мории, Бахус и Пан, и Нептун, бог моря. На Мории часто проводили Бахусиады, в которых пили вино, танцевали, устраивали карнавалы, фейерверки, запускали фонтаны. Одевались в пастушек, пастушков, нимф, фавнов.
            С представлениями о христианских святых в головах у морийцев была, конечно, порядочная каша. Они почитали и первого своего наставника и капитана, преподобного Иоанна Летсера, хотя через двести лет после создания Мории никто уже толком ничего не знал о его жизни. Одни считали Летсера Апостолом Павлом, так как именно он создал христианскую церковь Мории. Какой Павел? Ведь его звали Иоанном. Морию благославлял и направлял в первые годы плавания Иоанн Богослов, любимый ученик Христа. Да нет же, это был наш «железный портняжка», просто капитан  Иоанн, пусть земля ему будет пухом.
Вспоминали Виганда Вирта, который в памяти лихих морийцев перепутался с образом Апостола Петра. Виганда Вирта, который спас и сохранил для Мории Иоанна Летсера. Не надо говорить, чего не знаешь! Виганд Вирт – первое имя Фомы неверующего. Ведь Виганд постоянно оспаривал все, чего лично не видел и не потрогал, и поэтому нередко участвовал в диспутах. Помнили они, конечно, и Себастьяна Бранта, хотя уже совсем смутно. Почему-то у них сложилось представление, что после отплытия их корабля Брант пострадал за Морию. Что он отказался отречься от Мории, подвергся гонениям и был пронзен тысячью стрел. Так в представлениях благодарных морийцев Себастьян Брант превратился в Святого Себастьяна. Не будем осуждать простодушных морийцев. Ведь они были оторваны от жизни всего мира. Главное, что они любили и не забывали тех людей, которые дали путевку в жизнь их плавучей родине.
С датами и календарями у морийцев тоже было далеко не все благополучно. Когда они отплывали, в Европе еще не было Грегорианского календаря. Морийцы продолжали использовать Юлианский календарь, который в XVIII веке расходился уже с принятым в Европе на одиннадцать суток. А нумерацию лет морийцы вели по Византийскому варианту летоисчисления с 5508 года до нашей эры. Дата начала года различалась в разных областях Мории. Прибамория и Беломория отмечали Новый год 1 сентября, а Великоморы считали, что Новый год начинается 1 марта, в день рождения весны.
Об этих особенностях календаря морийцев мы узнаем из сохранившихся писем своей семье, написанных известным английским путешественником Лемюэлем Гулливером, посетившим в те годы Морию. Ему разрешили подняться на наблюдательном воздушном шаре, а также посетить ученых Мории. Полет на воздушном шаре он описал в своем «Путешествии в Лапуту», а встречу с учеными Мории, о которых Гулливер со свойственным англичанам снобизмом высказался довольно нелестно, он описал в «Путешествие в Бальнибарби». Чуть позже я обязательно расскажу, как развивались науки Мории, которым Государи Всея Мории придавали очень большое значение. Тогда мы и коснемся тех впечатлений, которые Гулливер вынес из посещения Мории.
Значительную роль в организации сильного Морийского государства сыграл Господин Всея Мории, прославленный реформатор Кифа Первый.

Кифа, Государь Всея Мории
Известно есть, что зело храбрый принц придет в Морию после посещения заморских стран в 1700 году и по воле Божьей глубоким умом своим расширит Великую Морию и напоследок наречется Императором Всея Мории.
                И. Латоциний

          Почти за восемьдесят лет до рождения Кифы, славный мориец Иоанн Латоциний, бившийся над проблемами механики и математики, видение пророческое имел. Вот, что он писал: «Известно есть, что зело храбрый принц придет в Морию после посещения заморских стран в 1700 году и по воле Божьей глубоким умом своим расширит Великую Морию и напоследок наречется Императором Всея Мории».
Если верить легендам, то пророчество славного Иоанна Латоциния оказалось исключительно верным. Именно в 1700 году «храбрый принц глубоким умом своим» взнуздал Морию, поднял на дыбы перед прыжком в неизвестное новое, и Мория замерла от ужаса перед будущим выбором, продиктованным потрясающей энергией, необоримой силой и несокрушимой волей всего лишь одного человека. Нарекли ли его званием Императора,  или Царя, или еще каким-либо дополнительным званием, помимо Государя, мы не знаем.
Другое пророчество исходило от Морийского монаха, первого профессионального поэта Мории, Симеона Полоцкого, который заметил, что недалеко от Марса появилась необыкновенно яркая звезда, и предсказал дату рождения Великого Государя, имя его (Кифа) и сравнительно короткую, всего пятьдесят лет, продолжительность жизни. Пророчество это, счастливое для Мории и трагическое для Кифы, также полностью сбылось.
Государь Всея Мории Кифа I (кифа – камень, арам.), Государь-батюшка, помазанник Божий. Был личностью, выдающейся во всех отношениях. Морийцем до мозга костей. Могучий, двухметрового роста, безбашеный, яростный, неуемный и беспощадный. Казалось, он унаследовал всю мощь предков Мории и впитал с молоком кормилиц Мории бешеную силу их отцов – языческих богов. В нем бурлила ярость Пана, вызывающая панический ужас всех его подданных, раскованность и неудержимость Бахуса, расчетливая сила всемогущего Плутоса, сметающая все на своем пути.
Как и первый капитан, «железный портняжка» Иоанн, Кифа беззаветно любил Морию, и так же, как Иоанн, вникал во все дела. Он был и плотником, и кузнецом, и солдатом, и моряком, и хирургом, если требовалось. Не щадил ни себя, ни других. Понимал, как далеко вперед ушла Европа в сравнении с Морией. И по устройству общества. И по строительству кораблей. Кифа высаживается в Европе. В Голландии. Инкогнито. Работает плотником на верфи. Учится строить корабли. Вернувшись в Морию, организует постройку самых современных парусных кораблей. Расширяет с их помощью Морию. Дает новому району имя своего покровителя Святого Петра – Петромория и размещает там свою резиденцию. Посередине Петромории пробивает прямую, как стрела, перспективу и называет её Рейнский проспект.
Что представляла собой Мория, когда Кифа возвращается из Европы?
Не было современных мастерских для производства оружия, тканей, садово-огороднического инвентаря. Армия и флот были непрофессиональными, устаревшими. Морийцы неохотно шли в армию. Выучка плохая. Непрерывная внутренняя борьба влиятельных семей острова. Восстания. Многие иностранные военные эскадры, с одобрения своих правительств, направляли на Морию жадные взоры и не прочь были захватить и подчинить её.
Нужен был умный и талантливый руководитель, незаурядный человек. Именно таким человеком был энергичный, деятельный Кифа, хотя он и выглядел чужаком в своей родной стране.
Природная смекалка, терпение, умение придать делу государственный размах, присущие коренным морийцам, а также упорство одержимого, характерная черта характера Кифы, позволяли ему властно и успешно вторгаться во все сферы жизни. Кифа реорганизует армию, создает флот, строит новые производства, организует литейные, суконные и ткацкие фабрики.
Созданное Кифой пережило поколения. Одни называли его реформатором, другие – революционером. Биограф пишет: «Отче наш, Кифа великий! Ты нас от небытия в небытие произвел». «На что в Мории ни взгляни, всё его началом имеет».
          Кифа хочет централизации и европеизации страны. Он переустраивает государственную машину Мории. Вернее, создает её заново. Учреждает Сенат, как высшую форму государственной и законодательной власти. Сенат Мории не имеет ни малейшего сходства с аналогичными учреждениями того же имени, например, в Швеции и Польше, но отвечает своеобразным условиям жизни Мории того времени. «Мы определили управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен, как нам самому, под жестоким наказанием, или и смертью, смотря по вине». Сенат – первый коллегиальный орган в Мории, решения которого становятся действительны, если они подписаны всеми членами Сената. Сенат решает все вопросы управления государством, опираясь на исполнительный (административный) аппарат двенадцати коллегий: чужестранных дел, военной коллегии, адмиралтейства, вотчиной (поместной), камер-коллегии (сбор доходов государства), штатс-контор коллегии (расходы государства), ревизион-коллегии (контроль сбора и расходования казенных средств), коммерц-коллегии (судоходство, сбор таможенных пошлин, внешняя торговля), Берг-коллегии (выплавка и ковка металла, чеканка монет), мануфактур-коллегии (легкая промышленность), юст-коллегии (судопроизводство гражданских дел), духовной коллегии (церковные дела), превратившейся в дальнейшем в Святейший Правительственный Синод. Кроме того, создается Тайный приказ, который занимается политическим сыском. Коллегии подчиняются Сенату, а им подчиняются губернаторы и провинциальная администрация. Верховным судом является Сенат и юст-коллегия. Ниже их находятся хофгерихты (надворные аппеляционные суды) и провинциальные коллегиальные нижние суды.
Кифа отличался большой веротерпимостью. Он прекратил действия положения, согласно которому отказавшегося отречься от ереси сжигали на костре. Раскольникам разрешалось исповедовать свою веру при условии признания государственного порядка и обложения налогами в двойном размере. Декларировалась свобода вероисповедания иностранцев и иноверцев, разрешалось межконфессиональные браки.
«Народ мой находится в состоянии печальном крайне: он болен, разорен, апатичен. Он не может считаться умалишенным, однако ни к чему не стремится и равнодушен к своей действительной пользе и действительному вреду, потому что необразован и одержим ложными идеями: мания величия и мания вражды к нему всех и каждого. Он воображает несуществующие опасности и основывает на них самые нелепые предположения. Народу Мории кажется, что соседи недостаточно преклоняются перед его величием и строят против него всяческие козни. Только просвещение даст ему свободу».
Кифа мечтает поднять уровень образования безграмотного дремучего народа Мории. «Детей всякого чина учить грамоте, цифири и геометрии». Создаются гимназии, инженерная школа, морская академия, артиллерийская инженерная и медицинская школы. Несколько тысяч детей отправляют учиться в Европу. Создаются Университет и Академия наук.
Кифа заставляет морийцев и мориек, одетых, как капуста, в десять одежек, сарафанов, телогреек и кафтанов, вылезти из своих балахонов, обвешанных бубенчиками, ленточками, вышитых бисером, обшитых мехом, снять тяжелые металлические и меховые шапки, колпаки, накидки и кокошники. Своим указом определяет одеваться в европейские костюмы, юбки и платья по иноземной моде. Обязывает своих подданных бриться или платить дополнительный налог. Ношение бороды разрешается только духовенству. Лично обрезает бороды своим вельможам и генералам. Знатным сановникам, шишкам, было особенно обидно, когда бороды им обрезались прилюдно государевыми шутами, под смех государевых приближенных.
Морийцы жили замкнуто. Кифа ввел балы и собрания («ассамблеи») которые надо было по очереди проводить в различных домах. С обязательным участием женщин. Бал продолжался пять часов. Во время бала разрешалось заниматься курением и игрой в шахматы. Кто носил Морийские «балахоны», бывал обложен штрафом. Многие недовольны были. Но ослушаться не могли – в гневе Кифа был страшен.
Мория двигалась вперед. Авторитет Государя был непререкаем. Все бы хорошо. Но Кифа не был бы настоящим морийцем, если б жил только по правилам, если б не давал выход накопившейся энергии своей дикой натуры, скрытой под маской энергичного, умного, образованного Государя европейского типа.
Нетрудно понять натуру Кифы. По заключению историка, он был «одной из тех исключительно счастливо сложенных фигур, которые по неизведанным причинам от времени до времени появляются в человечестве». Отличаясь «недостатком суждений и нравственной неустойчивостью», «не охотник до досужих размышлений, во всяком деле он лучше соображал средства и цели, чем следствия».
В природе Кифы, натуры разносторонней, увлекающейся и неуемной, с детства развилась доля жестокости и беспричинной злобы. Вот в чем причина, что Кифа скор был на слово и на расправу.
Он страшно вспыхивал, иногда от пустяков, давал волю гневу, подчас бывал чрезмерно жесток. Многих приближенных пугал одним своим видом, огнем пылающих глаз. В нем причудливо совмещались веселый нрав и мрачные гневливость и мстительность. После гнева, придя в себя, Кифа горестно раскаивался в случившемся: «Я могу управлять другими, но не могу управлять собой». Кифа был для управляемого и преобразуемого своего народа образцом безмерного, неутомимого трудолюбия, но никак не образцом нравственных качеств своего характера.

Безумства Кифы-антихриста и его кощунства
Пьянство Бахусово да будет с тобою,      затемневающее, и дражащее, и валяющее, и
безумствующее тя во вся дни жизни твоея!
                Да будет кружиться ум твой.
                Да будут дражати руце твои во вся дни жизни твоея!
                «Благословение» дьякона Всешутейского Собора
         
          Шутка – любимая забава Мории.
Начиналось все как шутка.
Кифа, вместе с вельможами из высших слоев общества и несколькими священниками, с которыми был дружен, учредил и лично вдохновил «Всешутейский собор». «Сумасброднейший, всешутейский и всепьянейший собор», как глумливую пародию на христианскую церковь. Никто из церковной братии, даже старый учитель Кифы, не смел ему перечить. Не было на них Иоанна! Собор кощунственно копировал церковную иерархию. В соборе были диаконы, архидиаконы, попы, различные архиереи, митрополиты и «всешутейские» барышни: диаконисы, архи-игуменьи и князь-игуменьи. Все облачались в особые одеяния, пародирующие одежду христианских священнослужителей. Вместо архиепископской панагии  – фляга с вином. На митре  изображен Бахус. Состав постоянных участников «собора» безудержного разгула, «неусыпной обители» шутов и дураков, – от восьмидесяти до двухсот человек. «Соборы» проводили в резиденции Прессбурге, «Потешной фортеции», земляном укреплении, возведенном Кифой в детстве для воинских игр. Во главе «Собора» был «князь-папа», «князь-кесарь». Кесаря назначал лично Кифа. К Всешутейскому государю-антихристу обращались «Пресветлое государево величество». Кифа в соборе был просто «протодьяконом Кифой Мориевым», холопом и последним рабом «князя-кесаря». В «сумасбродных» церемониях целовал ему руку.
«Собор» выплескивался на улицу. Ошеломлял скромных и богобоязненных жителей Мории. Дебош, пьянство, разгул. Невозможно описать.
В «Собор» входили пьянчуги и безобразники, выходцы из лучших семей. Попойка зарвавшихся высокородных негодяев. Но не только это. Все процедуры «Собора» были строго регламентированы. «Собор» – основоположник новой «святости» на антихристианский манер.
Службу вели «суфраны» с кадилами в виде рукомойника или туалетного горшка, наполненными не ладаном, а серой, запах которой, по преданию, идет вслед за появлением дьявола. Производились табачные воскурения – бесовский «фимиам» сатане. Их сопровождала процессия из профессиональных клоунов и глумливцев: «грозные заики» – двенадцать человек, «пажные» поддьяки –  двенадцать человек, весны, подражающие голосам птиц, – двадцать четыре человека. Привлекали певчих, музыкантов, играющих на бубнах и других скоморошьих инструментах. Пародия церковной службы.
Патриарха избирали всем собором. Существовал строгий порядок избрания – «чин в князь-папы постановления и в епископы». Процессия несла образ или скульптуру Бахуса. Плешивые несли огромный ковш. Князь-кесарь речь произносил. Над ним фляга с хмельным питьем. Начиналась попойка. Запирали двери. «Быть пьяным во все дни и не ложиться трезвым спать никогда». Тебе это ничего не напоминает в современной жизни?
«Князь-кесарь» повелел принести «муда для выбирания» – «баллы» (от слова ball – шар), сделанные из мошонок самцов крупных животных. Баллы были двух видов: черные (обшитые черной тканью) и «натуральные белые». Кандидаты садились, сняв штаны, на стул с отверстием, где члены собора опознавали их на предмет мужского пола «крепким осязанием». Члены собора целовали князь-игуменью в «перси» (обнаженную грудь) и получали два «балла» (черный и белый) на каждого кандидата. Опечатывали сундук. Первая помощница князь-игуменьи, совершенно обнаженная, объявив имя кандидата, проходила по рядам с сундуком. Голосующие накрывались платком, чтобы не видно было, кто как голосует. Побеждал тот, кто собирал больше белых шаров. После выборов пели приветствие «князю-кесарю», а новоизбранному – «многие лета». Целовали правую руку «князю-кесарю» и пили вино из «орла» (огромного ковша с изображением орла) – на верность «папе» и Бахусу. Целовали прежнюю и новую князь-игуменью, обе обнаженные. Приносили угощение – баллы и их гнезда. Князь-папу несли в дом для купания в гигантском чане пива и вина, сделанном в виде ковша. Остальные обнажались и пили из этого чана с пением непристойных песен на церковные мотивы.
Потом начиналось нечто невообразимое. Пропускали «гостей» через стулья так, что полные оставляли одежду, а иногда и часть шкуры. Голым гузном князя разбивали яйца в лохани. Кому-то забивали свечу в задний проход с пением ирмосов и непристойных песен на церковные мотивы. Иногда кто-то от таких «игр» отдавал богу душу.
Во время причастия вместо хлеба и вина давали уксус и горчицу.
На свадьбах помещали молодоженов в освещенную изнутри пирамиду с отверстиями, чтобы все могли видеть.
Так начинались «славные дела» и появилась новая просвещенная Мория. Это была не просто свальная оргия. Это был ритуал. «Собор» имел свои «молитвы».
Дьякон спрашивает «прихожан»:
– Что убо, братие, принял еси и чесого от нашея намеренности просиши?
– Еже быти крайним жрецом и первым сыном отца нашего Бахуса, – отвечают.
– Пьянство Бахусово да будет с тобою, затемневающее, и дражащее, и валяющее, и безумствующее тя во вся дни жизни твоея!
Да будет кружиться ум твой.
Да будут дражати руце твои во вся дни жизни твоея!
«Всешутейшество» выезжал со сподручниками в вывернутых шубах на ослах, волах и в санях или телегах, запряженных свиньями, козлами, медведями.
Кифа любил всякие виды уродств. Когда умер его карлик «Нарочитая Монстра», за гробом шли самые ужасающие уроды, каких только можно было собрать. Огромных гренадеров в детских распашонках вели на помочах два карлика. Шесть ручных медведей везли в тележке крошечного карлика, спеленатого как младенца. В конце процессии шел протодьякон Кифа Мориев и бил в барабан. Подобные процессии с шутами, карликами и уродами были в обычаях Византии, многих стран Европы, России.
Внутренняя жизнь «Собора» тщательно скрывалась от посторонних глаз. Молитвы, песнопения, личная переписка и личные бумаги участников безобразного и ужасного действа представляли собой глумление над Христианской жизнью и Христианскими представлениями. «Прихожане» и «чины» «Собора» имели прозвища, «кликухи», которые нельзя помещать в печати. По делам «Собора» общение происходило на особых сакральных языках, противопоставляемых священным христианским языкам богообщения. Таких языков было два.
Один из них происходил из «офенского» жаргона. Офеня (афеня) – странствующий, бродячий мелочный торгаш вразноску или вразвозку. Торговал серьгами, колечками, галантерейным и мануфактурным товаром, книгами, иконами, бумагой, лубочными картинками, сыром, колбасой. Ходил или ездил с коробками, почему и назывался иногда коробейник.
Офени были в Европе еще до появления Мории. Народная молва говорит, что поначалу это были греки, выходцы из Афин. И назывались афинами, офениями, офенями. Другие говорят, что офени продолжают традиции скоморохов. Тогда по стране скиталось много разного бродячего народа, вся жизнь которого была сопряжена с постоянными путешествиями и опасностями. Это были музыканты, ремесленники, скоморохи, мелкие торговцы, старцы-паломники. На дорогах и в корчмах постоянно формировался тайный язык купцов и путешественников, позволяющий скрыть от чужих ушей разговор, предназначенный только для своих: об ориентирах на дорогах, о ценах на товар, о приемах ремесла торговцев. Появился особый условный язык профессиональных торговцев, «феня» или «музыка». Офеней часто называли «мазыками» видимо потому, что многие из них были музыкантами. Постепенно феня переходила к разбойникам и ворам и получила название «блатная музыка». Слово «блатные» также восходит к фене и имеет талмудический корень, «б’лахам» – в тиши, втихомолку.
Хочу заметить, что «крест» и «креститься» по фене назывались как «офест» и «офисаться», «икона» - «ахвес», «охвес», «офес». Не исключено, что «офеня» означало просто «христианин», а также, возможно, молодец, находчивый, правильный.
Мир офеней пришел из ниоткуда. Офени были грамотны, имели хорошую речь. Могли рассказать содержание книги, умели помочь в составлении документов. Бытует мнение, что они жили своей кастовой жизнью. Владели тайными искусствами единоборств и занимались мистическими практиками. Искусство любви также считалось у них мистической практикой. Но насколько это достоверно? Во всяком случае, это не имеет прямого отношения к теме нашего рассказа.
Офеней часто ловили вместе с дураками. Они были не такими, как все, – вот и попали на корабль Морию. Этот-то язык офеней использовали члены Всешутейского собора. Вместо слова пьянство они говорили «Ивашка Хмельницкий», разврат – «Еремка», болтать – «ботать», спать – «кимарить», обедать – «травить», голенище для мелких подарков – «халява», удачно – «клево», неповоротливая глупая рыба – «лох». Не правда ли, значения этих слов сейчас не являются для нас тайной? Но в те времена феня не внедрилась еще в народную речь и в широкое общественное сознание.
Во всех странах были распространены тайные языки вытесненных из общества групп людей. Знаменитый поэт XV века Франсуа Вийон, босяк, гуляка, романтик, писал многие стихи на «цветном» воровском жаргоне, арго , – языке французских уголовников – кокийяров.
Другим тайным языком Всешутейского Собора был сакральный религиозный язык среднеевропейских язычников, восходящий к бытовым представлениям о дуальности бытия. В этих представлениях «небо», мужское начало, инициирующее и олицетворяющее вечное рождение, оплодотворяет «землю». Мать – сыра земля (женское начало) порождает и уничтожает все вещи. Словарное и символическое представление атрибутов этой религии включает описание и изображения мужского и женских половых органов, а также всех процессов, связанных с оплодотворением и плодородием. Подобные языческие верования носили название «материщина» от слова «мать», порождающее начало, а язык, ассоциируемый с языческими верованиями, назывался «матерщиной, матом». Мат запрещался христианской церковью и считался «поганским» языком, пережитком древнего язычества, языком антихриста. Но для Собора этот язык был не просто грубой руганью, это был язык широкого общения, переписки, официальный язык Соборных заседаний, ритуалов, решений и верительных грамот.
Мория, жизнь которой сопровождалась непрерывными пьяными оргиями и кощунствами величайшего Государя – антихриста Всея Мории, на глазах вновь превращалась в корабль дураков. Все возвращалось на круги своя. Яростные нападки на церковь, глумление над её обрядами, открытое кощунство Кифа сохранил почти до самой смерти и никогда о содеянном не жалел. Это была эпоха антихриста.
«Се-бог твой, о Мория!» К сожалению, этот «бог» витал над Морией и в более поздние времена.
Как получилось, что обуянный безумством Государь не вверг Морию в пучину гибели, что все его начинания по государственному строительству были всегда успешны, и Мория под его руководством сделала удивительный прыжок к благоденствию и просвещению?
Видно, черные корни Князя Тьмы, которые проросли в полном противоречий сердце Кифы, не могли окончательно погубить могучую натуру Кифы, настоящего коренного морийца, беззаветно любящего свою страну и готового на любые жертвы ради её блага.
         Трудно проникнуть в помыслы великого человека, контуры которого размыты сумерками «старины глубокой». Некоторые из его современников свидетельствуют, что Всешутейский Собор был просто забавой Государя, что оставался Кифа искренне верующим человеком, ходил в церковь на службу, исповедовался, причащался, пел в хоре. Что не искал он ниспровержения христианства, а наполнить веру хотел новым содержанием. Церковь высмеивал с помощью Всешутейских Соборов затем только, чтобы люди Морийские не религии отдавали чувства и силы своих чистых душ, а любимому его детищу, государству, созданному им механизму управления страной.
          – Перед государством все равны, словно перед отцом небесным каждый человек перед лицом государства моего. Живите, други мои, в материальном мире, здесь и сейчас, – словно говорил он, – а потусторонний мир – по ту сторону.
Мы знаем о двух легендах, повествующих о том, как ушел из жизни Кифа Первый. Эти легенды родились в народе Мории и характеризуют противоречивое отношение простых людей к этому необыкновенному человеку, в меру грешному и в меру святому.
Одна легенда говорит о том, что Кифа погиб во время страшного шторма, накрывшего волной Петроморию и затопившего её. Что бог прислал эти страшные волны, чтобы забрать окаянную душу антихриста.
Другая легенда, героико-романтическая, повествует, что он ушел из жизни в результате того, что спасал во время бури моряков тонущего корабля. Он долго находился в холодной воде и боролся за жизнь каждого матроса, пока не потерял сознание. В результате – сильно простыл и через некоторое время покинул Морию в ужасных муках.
С уходом Кифы Всешутейский Собор прекратил свое тридцатилетнее существование сам собой.
Как это получилось? В работу Собора было вовлечено множество людей. Казалось, этому не будет конца. Но после ухода Кифы все сразу забыли о Соборе, будто его и не существовало. Какие силы остановили запущенную Кифой сатанинскую машину? На вопросы такого типа мы, как правило, не умеем отвечать. Никто не боролся с Собором. Никто не делал усилий закрыть его. Видно, всевидящее око проследило за рождением, жизнью и уходом Всешутейского собора. Видно, бывает так, что сами собой прекращают жизнь на нашей планете плоды деятельности могучего Князя Тьмы, который неизвестно почему подбирает свои проросшие побеги и корневища и скрывается с ними в благословенной для него Темноте. Промысел Божий не оставляет своим вниманием человека. И лишь его вмешательством можно объяснить последующие века благоденствия благословенной Мории. Мории, страны реализованных утопий.
Но ушел Князь Тьмы из Мории не бесследно. Выращенные им черные кусты, хоть и погибли, но успели бросить свои семена в Землю Мории. Они взойдут. Многие изменения в жизни позднейшей Мории вышли из Всешутейского Собора. Его ростки мы увидим в будущей деятельности Морийской церкви. Эти ростки мы увидим и в «аскетичной» мистике этой церкви, и в бездумном преклонении перед любой негодяйской властью, в духе безудержной наживы и в оправдании ею многих и многих лукавых дел.
Ростки эти, и даже цветущие роскошные деревья родом из Тьмы кромешной, увидим мы, рассмотрев особенности общественной организации жизни позднейшей «демократической» Мории, которую мы с тобой посетим, последовав за неизменным героем наших рассказов, капитаном Александром. Кто же бросит вызов наследникам князя Тьмы? Кто посмеет и кто сможет? Найдет ли в себе силы народ Морийский, племя смешной и смешливой богини Мории? Не потребуется ли ей самой снова сойти с Олимпа, чтобы дать новые силы своему любимому народу?