Жаркое, солнечное утро, распахнув свои объятия, окутала ими Лопухино, предвещая очередной душный летний день. Ватага деревенских детишек, неся в охапках покрывала и надувные матрасы, с весёлыми разговорами и задорным смехом направилась на реку, ну а взрослое население деревни, по обыкновению, занималось домашними делами.
Дед Семён, закрыв на проволочную петлю калитку своего подворья, деловито кашлянув и поправив свой старый, с засаленными карманами и краями рукавов, пиджачок, побрёл вдоль по пыльной улице. Это был один из самых уважаемых жителей деревни. В неполные восемнадцать ушёл он на фронт. Воевал в знаменитой150-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, той самой, водрузившей штурмовой флаг над Рейхстагом. О чем с нескрываемой гордостью и удовольствием рассказывал всем, кто когда-либо просил его поведать о своём героическом прошлом. Свой парадный костюм дедушка уже давно не одевал, даже в самые праздничные дни – слишком тяжелы были для старого человека колодки с наградами за все его военные подвиги. В свои восемьдесят восемь лет он не обращал внимания на старческие болячки и держался бодро, хотя передвигался, опираясь на палку, похожую на посох Деда Мороза, за что и получил соответствующее прозвище у местной молодёжи.
- Ну что ты привязался к этому кусту? – сложив руки на груди, с возмущением на лице, спрашивала Манька Митрича – он уже почти голый… это ж надо так обстричь!
- Слишком развесистый он стал – ходить мешает, всю тропинку перекрыл. – Не унимался хозяин, обрезая садовыми ножницами очередную ветку сирени, растущей возле забора. – Это он сейчас полысел, а потом гуще станет, но не такой раскидистый.
- Шёл бы лучше загон поросятам поправил – не унималась Манька.
- Так вчера же поправлял!
- Да куда там – значит, так поправил, что они его опять чуть ли не в огород вынесли.
- Ну, знаешь, Маня, это уже оскорбление! Я всегда на совесть делаю, а если что не так, то и не проси меня более, я по-другому не умею!
С самого утра в семействе Маньки и Митрича происходили какие-то разногласия. То супруг, случайно разлил кружку кваса в кухне и жена, наступив на липкую поверхность босой ногой, выразила своё недовольство не убранной лужей, то хозяин не смог найти положенную накануне вечером на крыльце коробочку с рыбацкими принадлежностями, бережно убранную за это время супругой в дальний угол шкафчика в прихожей. С каждым часом, из-за подобных мелочей, в семье росло взаимное недовольство. Дабы не довести отношения до «точки кипения», Митрич направился в сарайчик. Там, среди плотницкого инструмента, в кучке приятно пахнувшей древесной стружки, лежала почти готовая, вся в замысловатых узорах и всевозможных завитушках, новая спинка для лавки. Решив сегодня же её установить взамен старой, хозяин принялся за дело. Может тогда жена, вставшая, вероятно, не стой ноги, сменит гнев на милость в отношении мужчины, тем более, что войну претензий он явно проигрывал.
- Миртич, ты дома шоль? – окликнул хозяина дед Семён, подойдя к крыльцу.
- Ну, что шумишь-то? – вышла из дома Манька – вон, в сарай от меня сбежал, разговаривать не хочет, там его и ищи – махнула она в сторону постройки, из которой доносились лёгкие стуки деревянной киянки, и скрылась за шторкой.
Дед, не спеша, придерживая полу пиджака, опираясь на свой посох, проследовал в сарай.
- Бог в помощь. – Протянув руку Митричу, появился в дверном проёме старик.
- И тебе не хворать – отозвался тот. – Тебя каким ветром ко мне?
- Да вот, понимаешь, с просьбой я к тебе... – дед смущённо опустил глаза – а ты, я смотрю, дощечку какую-то расписываешь, куда такую красоту ладить собрался?
- Лавка будет. За калиткой, на улице поставлю, покрасивше, что б глаз радовала. Улица всё же. Так чем помочь-то?
- Ты это… Трава у меня под окном выросла, прям лес сплошной, может, ты дашь мне косу свою на время, моя-то уже старая совсем, севшая – неуверенно попросил дед Семён – а я глазами-то уже ослабел – наточить не смогу.
- От чего не дать-то? Бери, конечно. Могу совсем подарить - у меня их аж три. Да и свою приноси - я поточу.
- Ой, спасибо тебе, Митрич, не ошибся я, что к тебе пришёл – повеселел дед. – Ты не прочь, я присяду, передохну немного?
- Да сиди, сколько тебе вздумается – указал хозяин на табурет. – И мне веселее будет, за жисть поболтаем.
- Слушай, а что Манька то нынче грозная такая? Уж говорит, ты от неё сторонишься.
- Да я и сам не знаю – раздражённо смахнул пот со лба Митрич – всё равно, как с утра ей вожжа под хвост попала – вот и привязывается ко мне по любому поводу.
- Это плохо – констатировал старик. – Может ей чего надо от тебя?
-Ну не знаю, только запилила совсем – спасу нет. Давай-ка я косу поправлю, что б срезала лучше, а то тебе тяжело будет.
Митрич достал из стола заточной брусок и принялся аккуратно выводить лезвие косы.
- Может ей секса не хватает? – Не унимался старик.
- Да ты что, дед – ухмыльнулся Митрич – ну, ты даёшь!
- Да, бабы, они знаешь какие - только заведётся, так и беги пока не охладится, а то худо будет. Чёрт их разберёт, чего им нужно. С ними надо управляться уметь, но не каждому это под силу. – Дед Семён важно поднял указательный палец вверх. - Вот я тебе историю одну расскажу: было это когда? Аккурат Хрущёв к власти пришёл. Это ж, почитай пятьдесят третий год. Я тогда в Погореловке жил, так был у нас в деревне случай один - баба жила на окраине одинокая, и через это до мужиков жадная была, аж жуть. Все её за глаза Симофорихой звали. А звали потому, что она, ну чтоб мужики, когда к ней захаживали, друг с дружкой не встречались, знаки разные оставляла, прям как заправский шпиён. Ну, окно настежь откроет или калитку… симофорила значит. И вот сошлась она с трактористом местным, ничё мужик такой, крепкий статный. Но от гуляний своих не отказалась. В обед это было. Тракторист похарчевался у неё и на диванчик в комнате прилёг, да и задремал. А на улице лето, жара стоит как в Ташкенте – он-то окошко и распахнул. И надо так случиться – пастух с соседского села мимо шёл. Глядь, а окошко и открыто. А, ежели, «приглашение» имеется, то почему бы и не зайти? Зашёл, конечно. Симофориха за печкой возилась, одна задняя часть торчит. А часть, я тебе, скажу там что надо! Я бы руками обхватить не смог. Ну, тот не будь дураком, сразу сзади и подошёл. Баба, дура, от неожиданности как заверещит. Тракторист на шум из комнаты выскочил, а там… ах ты, батюшки! – пастух к Симофорихе пристраивается. Подлетел к ним, да и со всего маху кулаком пастуху в лоб, ка-ак даст! Тот тоже мужик не худенький - даже не качнулся, а у тракториста перелом всех пальцев на руке. Тракторист, значится, хватает рядом стоящий топор, а сам думает… в такой ситуации, сам знаешь, мысли как молнии в голове сверкают. Вот он и думает: «Ежели, остриём вдарю – убью человека, а ежели обухом, то для такого здорового в самый раз». А пастух-то как увидел, что топор на него подымается – схватил с печки чугунок, благо пустой, да и как шлем на голову одел. Аккурат по плечи получился, чугунок, видать, на ведро был, не меньше… в общем соседи подумали, что грешным делом, кто на колокольню пробрался, да в набат ударил. Вот тебе итог: у тракториста на пальцах переломы, а пастух после этого долго слышать не мог, видать контузило его крепко. К Семафорихе оба больше не появлялись. Только тосковала она не долго, какой-то заезжий к ней появляться стал, незнамо откуда взялся. Вот тебе и бабы, у мужиков через них одни травмы и душевные и физические, а с них всё как с гуся вода. Ну что ты хохочешь, аж прослезился уже. Давай по внимательней точи, а то тоже травму получишь – палец порежешь.
- Это ты к чему сейчас? – вытирая слёзы от смеха, выдавил из себя Митрич.
- Да всё к тому, что народ непонятный, эти бабы. В строгости держать их надо. Вот ещё тебе случай поведаю: когда ж это было, дай Бог памяти – вспоминая, закатил глаза дед. – Когда водка по три, шестьдесят две стала, не помнишь? Году, этак в семьдесят первом. Жил по соседству со мной, ну как по соседству, через два дома, паренёк Егорка. Хороший парень, добрый. Любил жену свою до беспамятства, всё ей прощал. Бывало, прикрикнет она на него, а он молчит, не отвечает, только делает, что она велит, как телок прям. Она уже его и поколачивать взялась, а он то и сдачи даже не даёт – терпит. Всё бережёт её, скатертью стелится. Вот раз полез он на яблоньку – ветки старые спилить. Жена евойная в очередной раз критиковать его стала, а он возьми, да и огрызнись. Отстань, мол, от меня, замучила совсем. Так баба наглости такой от него не ожидала - хватает полено, да как запустит в него.
- Чего, сшибла? – Заинтересовался рассказом Митрич.
- Да нет, не сшибла, но в голову попала точно, как снайпер, мать её так-то. Егорка прям на дереве и обмяк. Кое-как спустился и лег возле ствола, как котёнок, клубочком. Жена-то испугалась, рванула за ветеринаром.
- А чего ветеринар сделает? Тут врач нужен. – Озаботился проблемой хозяин.
- Ишь, чего удумал! Врач! Это сейчас мы жирно живём – вон медсестра, Людка, какую хочешь, тебе таблетку пропишет, а раньше вся медицина на ветеринарах держалась… ну, тот пришёл, диагноз поставил: черепно-мозговая травма - ушиб мозгов, и постельный режим выписал. Отлежался парень, всё вроде ничего, только проблема с глазами осталась: когда на тебя смотрит, ещё ничего, а как в стороны глянет, так один глаз сильно за спину косит.
- Так, что ж получается, бабу надо в кулаке держать?
- Надо- то оно надо, но и мера нужна – продолжал поучать Митрича дед Семён. – Вот тебе ещё наука: Марина жила у нас возле пасеки. Хорошая девушка, милая, хохотунья. Пришла пора ей женихаться, вот и выбрала она себе парня Андрея, из соседнего колхоза. Здоровый, работящий, только угрюмый был, да не разговорчивый. Свадьба у них была… погоди, ща вспомню… в каком году Фидель в власти-то пришёл не помнишь, переворот-то когда у них случился?
- Какой Фидель, где переворот, ты что, дед? – изумился Митрич.
- Где-где, в Кубе ихней. А, вот вспомнил – в тысяча девятьсот пятьдесят девятом от Рождества Христова. Надо же – обрадовался старик – не подводит-то память пока ещё. Так вот, свадебку сыграли, да и зажили они себе не спеша. Только Маринка все реже улыбаться стала, на улице почти не появлялась. Слух в деревне пошёл, что поколачивает её Андрей. Ревнивый оказался, вот и не пускал её ни на праздники, ни на гуляния какие. Дети народились у них. Совсем Маришку не видать стало, потом я уже сюда переехал, только слух дошёл, что как дети подросли, ушла она от него, не смогла больше терпеть побои и унижения. Так что в кулаке тоже особо бабу не удержишь, уважение надо иметь друг к другу – тогда и жисть сладкой будет, как у нас с моей Дунькой. Вот похоронил её, уже годов как пятнадцать, а всё душа болит, к ней просится. – Дед опустил голову вниз и дрожащей рукой смахнул слезу, выкатившуюся на исполосованную морщинами щеку из под уставшего века.
- Ну, дед, ну что ты – чувствуя себя неловко, легонько похлопал его по плечу Митрич – ну перестань. Начал за здравие, а кончил за упокой. Успеешь ещё, с нами побудь пока. Хочешь, я сейчас сам тебе всю траву скошу под окнами? Что б тебе обзор на улицу восстановить.
- Что ты, что ты – отмахнулся дед Степан – это я глазами слаб, а в руках силушки ещё осталось маленько, с косой совладаю. Засиделся я у тебя, поговорили хорошо, но пора и честь знать – спешно засобирался домой старик. – Пойду, дела-то не ждут. Спасибо тебе, Митрич, хороший ты мужик. А с женой помирись, слышишь? Обязательно помирись – назидательным тоном продолжил он. – Не гоже в одной хате жить, да друг на друга волками смотреть, понял?
- Понял я всё, спасибо тебе дед. – Провожая до калитки старика, уверил его хозяин. – Вот прямо сейчас и помирюсь. Ну, давай, потихоньку. – Пожал на прощание руку.
Побеседовав с дедом, Митрич направился в огород, где Манька, как и всегда в это время вела беспощадную войну с сорняками.
- Слушай, Мань, может, больше не будем ругаться, а? Не злись ты на меня, я же не со зла этот квас разлил утром, да и вообще…
- Я не на тебя, я на себя злюсь, ты уж не обижайся, Митрич, сегодня прям сама не своя, мож с погодой что не так – отозвалась жена, поднимаясь с грядки и разминая руками уставшую поясницу. – Может, пообедаем, а то голодный, небось, а я и не предлагаю – занялась с этим огородом…
- Что ж можно и пообедать, чай заслужили – улыбнулся Митрич, - вон, сколько дел с утра переделали.