При словосочетании помазанник Божий возникают ассоциации с венценосцем, монархом…Помазали священным елеем-миром на царство, на тяжелейший крест мученический - власть. Причем, помазуют, хоть и высшие церковные иерархи, а всё же люди… Но от имени Бога. Поэтому и бывают «проколы» - Иван Грозный, Людовик ХУ1 французский, Карл 1 английский, наш несчастный Николай Александрович… Не отнимая у священства монополии на помазание верховных властителей, Господь иногда Сам решает мазнуть кого-нибудь от первого лица на какое-то дело (но обязательно богоугодное). И тогда случается Чудо. Футболист становится гениальным кардиохирургом. Потерявший голос тенор – великолепным колбасником. А моряк-судоводитель, художник-монументалист, светский живописец тончайшим и чувствительнейшим иконописцем. В северном городе Архангельске, мне думается, есть свой помазанник, - это богомаз Сергей Егоров.
Январь наполнен любимыми православными праздниками. Такими уютными, такими радостными, что в самых скруджеватых «человецех» поселяется «благоволение». Одни названия чего стоят – Рождество Христово…Это, когда Он ещё для современников не сын Божий, а младенец Иисус – розовощёкий малыш в тёплых яслях для корма домашних животных, ласкающий ладошками бархатные, влажные губы волов, «ослятей» и лошадей…А Крещение Господне? Морозное и горячее одновременно, как нутро человека, перекрестившись, нырнувшего в студёную прорубь-иордань, и пулей вылетевшего оттуда с полыхающим от приобщения к святости сердцем (сказать, или не сказать, что этот праздник мне дорог ещё и потому, что я в этот день родился? – промолчу, скромнее надо быть).
Мне боязно заходить в храмы в праздники. Там очень людно, а потому затруднительно сосредоточиться на вышнем и горнем. Расслышать за разносмысловым гомоном тихий Его вопрос. Рассмотреть за разноглазым мельканием всепрощающий взгляд Его. Я нерадивый и неправильный православный, поэтому захожу в церковь только, когда там никого, кроме сторожа, да старушки за «свещным» ящиком не остаётся. И, конечно, в Успенскую. Не потому, что она самая материально-красивая в городе. Храм Успения Богородицы наиболее, по моим ощущениям, намоленный, хоть и десяти лет нет ещё самому зданию. Наверное, не в кирпичах или железобетонных конструкциях дело. Перешла в нынешнюю Успенскую - благодать от Успенской разрушенной. А ещё там я всегда увижу Сергея Егорова с его учеником, напарником и соавтором Игорем Лапиным…Они расписывают стены, пишут иконы для иконостаса. У меня прошёл месяц суеты, обид, походов в супермаркет, бессмысленных разговоров по телефону, бессмысленного молчания с глазу на глаз – бессмысленный месяц. А они к тому неизъяснимому чуду, что уже было на стенах и досках, добавили за тот же месяц что-то ещё более оправдывающее моё малодушное существование в данной мне Им жизни.
И, когда я смотрю на своды Успенского храма, когда несдерживаемые рыдания очищают моё сердце у нового иконостаса, вместо уныния за впустую прожитый месяц я благодарю Его за то, что он дал мне великое счастье жизни, которой я иногда так безалаберно распоряжаюсь. Ведь это не фрески на глухих стенах. Это стены стали прозрачными для небес, тех небес, где парят Они. И я – верую!
***
ПРО МЕЧТУ, «ЖЕЛЕЗНУЮ БАНКУ» И ЖЕНУ НИНУ
В Архангельске я «взялся» из города Брянска в 1966 году. Всё достаточно просто – мальчик Сережа жил на берегу озера, которое маленьким детям казалось (да и сейчас, наверное, кажется) «цельным» морем, читал Новикова-Прибоя, а потом увидел своего родственника в парадной военно-морской форме с умопомпрачительным кортиком и…последняя льдинка пазла нашлась, - сложилось слово «море». Стало понятно, как жить дальше.
В пятом классе записался в морской клуб. Я вообще, «больной» мальчик был – ходил в школу в морской форме – тельняшка, клёши, «суконка»… Ну, «сумасшедший». После восьмого класса поехал поступать в Нахимовское училище. Но, по-моему, математику не сдал. А все мои кореша по брянскому клубу в Архангельск поехали в Воронинское. Я к ним успел из Питера. Так в 16 лет я оказался в Архангельске – сдал экзамены и поступил в мореходку на судоводительское отделение.
В 1970 училище я закончил, получил диплом и пошёл на комиссию получать визу заграницу. Но мне сказали: Егоров! Поведение у вас легкомысленное, поэтому «ходите» по родине! Я был такой человек… на язык несдержанный. Страшных поступков, конечно, не делал, но мог, например, заграницей уйти на целый день шляться по порту. Нравилось мне смотреть, как «у них» в порту интересно. А всё же фиксировалось. И всё «стучалось». Я думал – я романтик. Они думали – диссидент. Ну, а раз так, то и не открыли визу.
И отправили меня в каботаж. Я стал третьим помощником на шхуне «Запад». Это было такое удовольствие под парусами «побегать»! А в 1972 году меня на «железо» перевели. Представляешь, со шхуны уйти на железную коробку, которая по расписанию ходит туда-сюда?! И что-то мне скучно стало… Мне сказали: ну, чего ты здесь будешь болтаться? Ну, я и ушёл…
…А тут ещё, как раз с Ниной познакомился (Нина Сергеевна Киселёва – жена, мама серёжиного сына Романа, руководитель Архангельского областного радио, редкого терпения человек). Вообще-то мы были знакомы с Люськой Мухортовой (журналист Архангельского областного радио) – она как-то интервью со мной делала. По молодости, после интервью, я её в ресторан пригласил – думал, так положено, раз она мне микрофон под нос тычет. А она (на своё счастье) с Ниной пришла. И мы после ресторана сразу стали с ней жить, не опасаясь пагубных последствий, которые незамедлительно последовали в виде Ромки.
Я не забуду такой «прикол». После того ресторана прошло дня три. У нас на «Западе» последний рейс перед зимой. И попали в страшную ситуацию – шторм, чего-то сломалось… Приходим на Красную пристань, а мне говорят: там какая-то девица тебя спрашивает. Выглядываю…Вижу - какая-то девушка странная носится. Пальто «макси» пристань метёт, очки блестят…Я её всё опознать никак не мог. Потом сообразил: а! Это Нинка! Всё понятно. Всё в порядке!
«В гости к Богу не бывает опозданий…»
Рисовать-то я любил с детства. А Нина меня ещё с художниками познакомила. Книжки умные научила читать. Поработал я на разных работах. В том числе и в Комбинате торговой рекламы. Попал к Копылову в студию, потом зацепился за художественный Фонд, мастерскую мне дали…В 1991 году вступил в Союз художников…У меня и значок есть. И даже удостоверение. Всё серьёзно.
В 1979 году, в процессе моей бурной жизни, случился у меня тяжёлый приступ. То ли мы перепили, то ли ещё что-то такое было у нас… И пошёл я по больницам. 15 лет я оттуда не вылезал. Тут у меня начались всякие такие дела… Откровения, толчки в бок в направлении нужного пути. В 1986 году я познакомился с отцом Германом – это мой первый духовник. И я до сих пор считаю его своим отцом духовным. Он явно не от мира сего человек…совершенно. А потом о.Герман уехал на Соловки и я очень быстро попал в руки к отцу Трифону (в то время настоятель Свято-Троицкого Антониево-Сийского монастыря). О чём до сих пор не жалею. Ехал в 1993 году по Вологодской дороге мимо поворота к монастырю, да и свернул. Вот с тех пор и попал в Церковь. «Кзёндзы меня не охмуряли». Я сам себя охмурил.
СТРАННИКИ
Я не знаю в чём дело… Господь человека-то ведёт как-то. Мы только по фактам ощущаем какие-то толчки… Когда тебя пихают с края пропасти на дорогу, которой именно тебе нужно идти, чтобы ты не свалился. Ну, это, как слона в Индии ведут: сидит на слоне погоняльщик, слон прётся прямо – всё нормально. А шагнул в сторону, то погоняльщик ему - тык острой палкой – укольчик слегка болезненный. И мы снова на правильном пути.
Вот у меня так всё было. Только через болезнь всё случилось. Это длинная история, там было много всяческих событий. И мистических в том числе. У меня и тематика в живописи была в начале 1990=х годов, в основном мистическая. Ангелы…Странники…
И я как-то очень сильно стал задумываться об этих вещах. Ещё не о Боге, а…Видимо, через литературу я к этому делу пришёл. Я думаю, что Стругацкие больше всего меня задели – «Жук в муравейнике», «Улитка на склоне», «Волны гасят ветер»… Там рефреном шла тема Странников. Некая такая передвигающаяся в пространстве цивилизация, которая другие миры…пододвигает к разуму что ли.
И вот я начал эту тему иллюстрировать. Попытался первую картину написать. И чего-то долго возюкался, возюкался…Это было в 1986 году. И вдруг я минут за 20 написал эту вещь. Как-то меня прорвало. Называется она «Вестник» - ломанный такой ангел на пепельном фоне (она сейчас висит в Архангельском музее Изобразительных искусств). Что-то там отразилось из меня… Все внутренние кошмары, которые во мне бродили…Всё в этого ангела воплотилось. А под ним, может быть по ассоциации с Минасом Аветисяном (художник такой был в Армении, к сожалению, погибший – гениальный живописец) я нарисовал старика и старуху армянского типа. Я их в правый угол разместил, а в левый какие-то руины. И над этим всем – Ангел.
А через два дня сообщили об ужасном землетрясении в армянском Спитаке, где погибло очень много людей. Ещё через некоторое время отцу поставили диагноз: лейкоз… Мне было так…непонятно жить. И Бог вывел меня к отцу Герману. Я стал в церковь ходить в этот год.
А, когда эта работа прозвучала так громко, весомо – на выставке я её представил, то я как-то зацепился за эту тему очень сильно. Стал много читать. Больше всего я читал латино-американскую поэзию. Особенно мексиканскую – для меня это всё родное было. Особенно Федерико Гарсия Лорка. Очень такой живописный поэт.
…Всё это у меня как-то перемешалось. Религиозное сознание стало просыпаться через болезнь. Вылилось это в цикл «Вестники» - «Чёрный ангел», «Атакующий ангел», «Ангел Белого моря»… И вот тут меня «потащило» к иконе.
ДВЕ БОЛЬШИЕ РАЗНИЦЫ
Я понятия не имел, что такое икона. Это было вне всякой логики. Вот просто изнутри человека тянет. В 1994 году нужно было ехать в Германию с выставкой вместе с художником Димой Трубиным. На всю зиму. И я тогда для себя решил, что это последнее моё движение в сторону светской живописи. Буду заниматься иконой!
Хотя никаких предпосылок не было, икон толком я никогда не видел и не общался со специалистами в этом деле.
Стал какие-то камушки собирать, наслышавшись о Ферапонтовских пигментах…Ну, в общем, всякой глупостью стал заниматься. По каким-то деревням ездил, по каким-то речкам, по каким-то мусорным кучам копался… А потом как-то всё срослось очень быстро – я ещё ни одной иконы не написал и понятия не имел, как это делать. Но пытался создать иконописную мастерскую в Антониево-Сийском монастыре с благословения о. Трифона. Ремонтом помещения занимался, сурово размышлял о том, как всё будет. Какое-то такое рублёвское настроение во мне тогда было.
И ничего не зарабатывал! Всю семью, все мои раздумия, дитёнка нравного тащила Нина!
Потом случилась конференция в Архангельском музее изобразительных искусств. Собрались реставраторы со всей России – по древнерусской живописи, по архитектуре… И им устроили экскурсию в Антониево-Сийский монастырь. Вот тут мне батюшка Трифон и говорит: пора учиться. Познакомил меня с заместителем директора реставрационного центра имени Грабаря…А тогда стажировка стоила дико дорого! А мне повезло – бесплатно. И я поехал в Москву. Попал я, слава Богу, в очень хорошие руки.
В общем, всё очень как-то промыслительно было расставлено на моём пути. Овчинников – он и реставратор, и историк, и собиратель иконографии, и фресок… Человек, который весь мир проехал от Греции до Италии. В Грузии был – копировал иконостасы, росписи. Уже те храмы давно взорваны давно, а у него всё есть.
Очень важно понять технологию изготовления иконы. Под мощнейшим микроскопом изучаются живописные слои, их состав, наполнение каждого состава, какие минералы использовались. Всё это Овчинников использовал и на основе этих знаний можно дальше работать.
Опыт отличный я получил у «Грабаря». Хотя стажировка заняла всего месяц. Я столько там всего услышал и увидел, что для меня это задел до сих пор. Задел интереса. То есть я научился залезать на дерево и видеть горизонт. До сих пор по этому дереву ползу и никак конца не увижу.
Я одно только понял, что икона, - это не церковная картинка. За ней стоит такая огромная культура! И не одного тысячелетия культура. А опыт мастеров?! Таких мастеров!
Современные художники этого не понимают. Они считают, что вот чего-то своё внутреннее выразили…И, как петух прокукарекал. Закрыв глаза, на голос. Я чем больше занимаюсь иконой, фресками, тем больше поражаюсь. Только попытаешься что-то своё влепить, - и это настолько слабо, по сравнению с тем, что уже наработано. Прежние, якобы «темные, необразованные» мастера, которые Академии художеств не кончали, столько знали и понимали – античное искусство, средневековое искусство…Как пчёлы в улей они собирали веками великое знание пластики, цвета…И художники-то были – не нам чета! И понимаешь, что не переплюнуть этого, не превзойти. Даже пытаться нечего.
Канон или закон?
Почему для Евангелия канон важен? Казалось бы, ведь его тоже можно по-разному рассказать можно. А потому что ничего нового не добавишь. Ну, что можно нового в Евангелие добавить?! – только размышления о нём. Так и икона. Икона ведь это не только и не столько искусство, а факт. Или свидетельство об историческом факте. Вот икона Успения – сложилось, что её принято писать вот так, с небольшими вариациями…Если что-то добавишь – будет лишнее, а чего-то убавишь – будет не хватать. Тут нужно уметь наступить «на горло собственной песне».
Есть, конечно, гении – это однозначно. Вот Феофан Грек. Это человек…как бы его назвать-то?... Прогрессор, пассионарий по Гумилёву…Во-первых, он был блестящим философом богословом. Когда он писал иконы, то даже проповедовал, размышляя на эти темы. Феофана повторить невозможно, как невозможно повторить и Рублёва.
Это неверное понятие, что мы делаем копии. Копию вообще сделать невозможно. Можно точно срисовать – да? Если ты берёшься писать икону, то никуда не уйдёшь от авторской интонации. Ну, хоть что делай! Это только фотоаппарат может скопировать безупречно точно. Авторская интонация «вылезает» во всём и везде. Мы не делаем копию, мы делаем список, беря за основу композицию. А вот то, что в тебе сидит?..
Был я в Москве на симпозиуме иконописцев по поводу того, что такое канон в иконе. И однозначно все пришли к единому мнению – и иконописцы, и богословы, и искусствоведы, - что все понимают канон в иконе, как набор пазлов, которые должны быть собраны так, а не иначе. Но ведь канон, это не то – совершенно! Канон – это состояние души художника. Вот состояние души во время работы – это канон. Если у тебя душа находится в каноническом состоянии, духовном русле, то ты можешь изменять форму, или не изменять, менять композицию, или этого не делать, - но ты в каноне Церкви находишься, в пространстве духовном. И ты не выскочишь из этого. Не соврёшь!
А понимание канона в иконописи?… Что Богородица должна сидеть именно так, - то это не догма - это принятая традиционная форма. Вот ты положение руки немножко изменил, - то это не значит, что из канона выпал. В работе с фресками мы берём какие-то композиции, темы, положения фигур… А всё остальное меняется, где-то под пространство подгон проходит…
В чем разница живописи и иконы? Я, как художник что-то намазал, где-то чего-то догнал, даже сам не знаешь чего, - но что-то получилось. Вроде, как картину написал. И ты за это не несёшь никакой ответственности. Ну, хорошо, и хорошо. Зрителям нравится. И тебе нравится. А вот я иконой занимаюсь уже более 15 лет и творческое напряжение, которое ты испытываешь, вкладываешь в икону, - оно несравнимо больше, чем у художника. Даже простое усилие, оно неизмеримо больше, чем в картине. Там ты ничем не связан, кроме себя самого. А тут ты связан с такими образцами! У тебя есть потолок из таких мастеров, которые до тебя работали и до уровня которых тебе никогда не достичь. Мы это понимаем и видим. Ты пытаешься к этому хоть чуть-чуть приблизиться…У тебя есть пример, к которому можно идти, тянуться – в цвете, в пластике, в фактории живописи…Здесь ты уже не отсебятину гонишь, а пытаешься вползти в ряд к этим мастерам. Ну…просто были гении в этом искусстве.
Хороший художник – плохой иконолписец
Многие светские художники, например, Васнецов, Нестеров, Врубель занимались церковной живописью. Так вот Васнецов и Нестеров, попытавшись заняться иконой, оставили это дело. И сказали, что они глубоко ошибались в понимании, что такое икона. Это не для них. Это всё выше гораздо.
На живых современников те люди, которых я пишу на фресках и иконах не похожи. Они просто не из моего окружения. Мы же привязываемся не к конкретным лицам, а к историческому факту. То есть, это современники Христа. И одежда, и типажи людские должны соответствовать тому времени. А за основу берём художников 13 века, которые были наиболее близки к этому.
По поводу Врубеля, который расписывал киевские храмы… Я его считаю гениальным художником. Не знаю, почему у него так всё тяжело сложилось, но и не знаю сильнее художника в плане мистическом. Он – уникальная личность, глубоко образованный, очень искренний человек…Он, конечно, религиозный художник был, потому что вещи писал – невидимые такие. Тайные. И даже в реальных вещах у него такая мистика стоит за этим… Космос такой! Вот смотришь в глаза «Царевне Лебедь» и – уносит! А что касается «Демона»…Его «поливают» за это. Он мог, конечно, писать падшего Демона, но ведь он не писал дьявола. Писал нечто другое – состояние одинокой души человека. Нельзя привязываться к формальному названию. Важен результат. Он деструктивный или положительный, созидательный? Что идёт внутрь от работы? Вот для меня Врубель – это художник от Бога, конечно.
Дорога, которая привела к храму
По-настоящему главный человек по росписи Успенского храма – Игорь Лапин. Он здесь всё отрисовывал… Он просто композитор, профессор, богослов и вообще потрясающий человек. Не знаю откуда у него это берётся – ни образования, ничего нет… Но он глубоко копает Писание, все богословские вещи он настолько подробно знает, замечает…
У нас есть разделение – я отвечаю за эмоциональный настрой, а именно наполняю храм цветом. Потому что первое впечатление от храма – цветовая аура, атмосфера… А Игорь, - он, как раз композитор.
Он рисовальщик блестящий. Кстати, Игорь говорит, что только нарисовал руку так, как ты себе это понимаешь, не глядя в образец, - и сразу это настолько хило, вяло… Сразу это «вылетает» из общей пластической динамики жизни в стене.
Вот всё , вроде, умеешь, всё можешь, а вот эта авторская интонация падшего современного человека, - она никуда не девается. Она всё портит, диссонирует с вечным. Получается кляксой, насмешкой, карикатурой…
Вот мир на нас действует через органы восприятия. Человек, он становится всё более другим, чем ранний человек. И не могу сказать, что он становится лучше. Даже в искусстве. Посмотришь современные росписи, иконы современные… И вот эта печать мира современного, - она сразу выползает и в глаза бросается. Если человек имеет хоть какой-то опыт в искусстве восприятия, то ему это чётко видно. Упрощаются линии, упрощается сама живопись, упрощается система письма. Всё переводится в плакатность, в знаковость, в живопись вообще ради живописи… В инструмент массовой пропаганды.
Что ты внутри себя чувствуешь, что в тебе заложено, - оно всё вылезает наружу в иконе. Вот сейчас масса художников потянулась в церковное искусство. Но они не везде адекватны бывают. Случаются такие иконы, так на них не то, что молиться…Это же ужасно!
Я знаю, что много чудотворных икон было, которые писали люди , не умевшие даже рисовать. Но ведь их писали святые люди! Вот я знаю несколько икон чудотворных – смотреть не на что! А икона чудотворная. И по молитве от неё благодать. И всякие чудеса от неё бывают. Но писал-то кто?! – подвижник, преподобный, святитель…Всё не просто так.
Природа и механизм иконы
В иконе есть что-то напоминающее сложный механизм., или средство связи, как хотите понимайте…Начиная от левкаса, от покрытия доски. Принцип такой, что ты, как бы, делаешь ковчег с мощами. Как саркофаг, в который кладёшь изображение. По составу это идёт с 5-6 веков, когда появилась желтковая темпера. И даже есть богословское обоснование всему - в желтке генетически заложена жизнь. Это живой орагнизм, зародыш жизни. Используется животный клей…
Сейчас , конечно, много химии идёт. Но…Вот покрываешь икону не чистой олифой, или ведёшь золочение другим способом, - - уже не то.
Настоящая икона, она по составу вся из земли идёт. И цвет берётся земной – охры, гладкониты зелёные, минералы – лазуриты, азуриты, киновари… Вот они, как раз жизнь и задают иконе. Если смотреть в микроскоп на срез иконы, то мы увидим, как эти минералы словно кирпичики прилегают друг к другу. Они срабатывают. Они в этом слое желтковом засыхают и получается эффект оптического преломления лучей – луч проходит и от микрокристалика всё отражается. И вот это наполнение иконы минералом, это, как кровь у человека. Вот человек спит, - как определить, мёртвый он, или нет? Ощущение живой, тёплой крови есть под кожей, - значит, живой. Здесь тоже самое.
Икона несёт теплоту некую, которая изнутри, в красках. Через них – жизнь иконы. Потому что в глубоком вечернем свете, смотришь на икону, - и ощущение жизни от ней какое-то идёт, - живое, тёплое ощущение от поверхности живописи.
Эта икона может быть совершенно сдержанной по цвету, но вот это наполнение её, культурный слой из драгоценных вещей, которые туда заложены, - вот они и дают ощущение жизни. Не просто картинки, а жизни!
В храме
Вот мы уже больше пяти лет расписываем Успенский храм и кроме притока сил я ничего не ощущаю. Конечно, здесь физическая нагрузка огромная. Это сейчас мы спустились на пол, а до этого – 7 этажей, да это по «лесам» туда-сюда, в пыли, в грязи, да в холоде. Здесь же два года и отопления не было. Внизу только тепловая пушка работала. И ещё в темноте.
Усталость испытываешь тогда, когда чего-то не получается. А когда, мир в душе, то никакой усталости. Господь подаёт. И здоровье, слава Богу!
Когда мы начинали эту роспись, когда здесь ещё мыслилось подворье Антониево-Сийского монастыря и даже сваи ещё не забивали, - то с нами шёл разговор только об иконостасе. В храм, который ещё не построен.
Я помню: мы собрались у меня в мастерской – Иванов пришёл, Киткин, Ляшенко – автор проекта, Настоятель Антониево-Сийского монастыря о. Трифон… Поскольку опыт какой-то был с иконостасами, то мы решили: ладно, иконостас-то мы напишем сюда. Вдруг возникла идея, что иконостас может быть каменный – из мрамора. И Александр Петрович Иванов (наш серый кардинал от православия), говорит, что надо бы эскиз иконостаса делать. И вот тут-то я стал всеми силами переводить стрелки на Москву…куда угодно. Потому что это невероятная работа.
Потом возник вопрос о росписях. Я говорю: вы чё?! Мы в жизни этим не занимались (правда, Игорь мечтал об этом). Ну, поговорили и разошлись.
А потом вдруг у нас нарисовалась идея этого иконостаса. В карандаше возникла. Нет ни проекта храма, ни интерьера. Но привезли камень, станок из Италии. И мудрый Иванов сказал: я давно во власти, знаю, как это всё делается, - делайте по кускам и всё будет хорошо. Так и получилось.
Иконостас получился довольно оригинальный. Такой русско-греческий. Компиляция – таких не бывает стилистически. Чтобы трёхъярусный иконостас в камне.
А потом зашёл разговор о росписях. Как мы не отбрыкивались, нас никто не слушал. Сказали: если вы не сделаете – никто не сделает. Особенно о.Трифон коротко сказал: Меня это не касается! Сделайте.
Я думаю, что только благодаря Игорю эта роспись состоялась, потому что я бы никогда не взялся за неё сам. Я не умею. И он тоже не умел! Но он молодой – ему интересно «ишшо». Решили – может, и не получится, но надо хотя бы попробовать.
А у нас ни красок, белорусы уже вовсю штукатурят, технологии специальной учиться надо, которой мы даже не видели. Полезли в интернет, позвонили знакомым иконописцам…В общем, нашли кизилитовые немецкие краски….фасадные.
В июле мы вылезли на колокольню и в одном из ярусов помазали стену. Вроде, краска хорошая. И чем она ещё хороша? - она по своему составу, по ощущениям, очень близка к натуральным пигментам, к «земляным» краскам.
С чего начинать? То ли сначала орнаменты делать, то ли под Феофана Грека писать? Но поскольку наибольшее количество материала и опыта оказалось именно по Востоку – то есть Греция, Сербия, Византия, Хорватия, то за основу взяли Сербию 13 века, Византию 14 века и чуть-чуть Афона…
Поскольку никаких эскизов, храма не видно, всё в «лесах» сплошных, то мы полезли в купол – 4 метра в диаметре…Мы туда вылезли в первый раз, - как в колпаке стоишь. Нашли мы образ с Афона – Христос Пантократор. Представляете, если одно его Евангелие мне по грудь, то поясная фигура Христа, это какой размер?
Мудрили-мудрили – по точкам, по отвесам вывели изображение на потолок, сделали сетку радиальную…Ну, и перевели. Вслепую практически. Представляете, что это такое?! – самая ответственная часть храма –купол, а мы с него начали.
Роспись пошла очень легко. Мы даже ни разу не напрягались. Вот, что ни сделаешь, а понимаешь, что так и нужно было делать. Мы поняли, что пугаться бессмысленно. Что будет, то и будет. Я, когда подсчитал площадь росписей, получилось больше квадратного километра! Ну, вот с барабана и начали. Ну, не получится, - бросим, закрасим это дело, и пусть белый храм будет.
Приходилось заниматься и прорабской работой. Когда начинали шпаклевать храм, я бегал – как прораб работал – гонял всех. И до сих пор я нахожусь в прорабском процессе. Какие-то детали, доски, «леса»…Вот я себя ощущаю таким ремесленником тупым. Никак не художником. Просто пытаюсь профессионально сделать свою работу.
Единомышленник
Игорь…Вот буквально ниоткуда человек появился. 10 классов образования, армия…Был келейником у о. Иосафа. Когда батюшка уезжал на Украину, он привёл Игоря за ручку на подворье Антониево-Сийского монастыря. И сказал: «Вот вам Игорррр. Он будет иконописцем!» Все посмеялись….
Был такой скромный мальчик, двух слов неговорящий из принципа. Потом я смотрю, в этом «скромном мальчике» стали проявляться такие таланты…Я, поскольку был уже испорчен искусством, то не мог элементарно рисовать иконный рисунок.. Для этого нужен человек с «чистого листа». Вот Игорь это всё освоил. В себя впитал просто с кровью. И вот у нас получился такой синтез – шерочка с машерочкой – один красит, другой рисует. Я уже давно ни от кого не скрываю, что у Игоря всему учусь. Только номинально командую процессом – кулаком стучу.
В Игоре столько знаний, что у меня иногда даже мозгов не хватает для восхищения!
Начало
Инициатива возрождения Успенской церкви именно на этом месте принадлежит Александру Петровичу Иванову. А материально её воплотил в жизнь Сергей Васильевич Киткин. Он как-то возник у Иванова и сказал: «Я тоже хочу! Почему вы мне не даёте?!
А, когда затеялись со всем этим делом , то вышли на Настоятеля Антониево-Сийского имонастры о. Трифона. Батюшка здесь каждый день бывал, ежесуточно выездил… Из монастыря едет – обязательно мимо храма. Для него он был, как дитё родное. Всё он прошёл. Утверждал проекты, консультировал… Но, так получилось, что храм из подворья монастырского стал епархиальным. Но храм – он храм и есть… Какая разница…Эта дорога ведёт к храму!
***
P.S. Я стал часто задумываться крестился бы я в православную веру, если бы не встретился мне в одной из командировок приходской священник из села Вилегодское Ильинско-Подомского района Архангельской области – батюшка отец Николай? Двухметрового роста, мастер спорта по какой-то борьбе, чемпион России по гонкам на мотоциклах с коляской, отец троих дочерей неземной красоты, но вполне земного кокетства, муж матушки, умевшей и пошутить, и утешить, и угостить…Один раз приезжаю к ним в гости, в коридоре дыра, прикрытая фанеркой. «Что это?» - спрашиваю у матушки, - «А это батюшка лампочку в коридоре вкручивал, с табуреточки спрыгнул, да вот в подполе и приземлился».
Стал бы я исповедоваться и причащаться, облегчив навсегда свою душу от самого страшного греха, если бы судьба не одарила меня счастьем познакомиться с настоятелем Свято-Троицкого Антониево-Сийского монастыря архимандритом о.Трифоном – человеком громадного масштаба действий и силы? И при этом - великолепным, ироничным рассказчиком, душевным помощником, тем, кто примирил меня с собственным отцом, пропев над его гробом: «И простятся ему все грехи вольные и невольные…»
Верил бы я в себя и свои силы так, как верю сейчас, если бы не ликующая радость видеть то, как Сергей Егоров даёт возможность и душе, и глазам зреть Силы небесные, которые меня не оставят. Никогда!
Не случайны были все эти три встречи. Если Он послал мне этих трёх людей, значит, Он меня любит.