Хлавный чирут неолога
В одном городе проживали, снедаемые тоской от невозможности самореализации два неологизатора. Один был покрепче с развязанными ботиночными шнурками, другой – еще более покрепче с лицом простолюдина с картины Вана Остадэ, хватившего пару пинт довольно скверного эля. Они всегда собирались на лавочке под бугристокорым ясенем. Если лавочка была занята, то на полную мощность начинала включаться их коллективная иезуитская изобретательность. Самым простым способом согнать седаков была имитация окрашивания садово-паркового дивана. Для этого потребны были всего два малярных флейца и баночка нитры. Немного сложней в техническом смысле была иллюзия назойливых телевизионных съемок, поскольку были потребны видеокамеры. Правда, в последнее время обходились мобильными телефонами. Существовал дивный способ буквального выкуривания пассажиров. Для этого в урну незаметно выливался флакон костровой разжиги и бросалась спичка. Потом из кустов вываливались два тела в противогазах и вытряхивали содержимое урны перед скамейкой. Однажды даже было задействовано осиное гнездо. Певучим был способ поднятия лавочки вверх с помощью блоков и полиспастов, закрепленных на могучих ветвях ясеня. Были и примитивные способы, типа разбора тротуарных плиток двумя хмурыми субъектами в катафотных безрукавках, или вульгарной драки ради внимания обширной женской особи, покоящейся на скамейке.
Из густой древесной кроны на сидящих могла излиться гелеобразная паста, напоминающая птичьи испражнения, спланировать липкие сахаристые, якобы нектарные выделения, а то и черным снегом попадать огромная масса энцефалитных клещей. Как вы понимаете, это были домашние заготовки наших затейников. Правда, оказия с клещами потребовала распыления двухсот пятидесяти миллилитрового баллончика с сильным инсектицидом, после которого отравленные мозги полчаса не хотели продуктивно работать. Понятное дело, среди районных аборигенов злополучная скамейка небезосновательно приобрела статус проклятого места. Со случайными холителями филейных мест, как правило, проблем не возникало. Как только заветное место освобождалось, на него плюхались грузные тела. После рассыпания на первый взгляд незначительного словесного сора, следовала искрометная беседа, которая с большой долей вероятности не была бы понята средним обывателем. Они давно перещеголяли Льва Владимировича Щербу с его знаменитой «глокой куздрой, штеко будланувшей бокра». Самый невинный парафраз в их лексиконе звучал приблизительно так: «Пластрый встащ захартил клавную любастру, отшлачил привесок, загузил интру. Приклуды вазгили, но встащ гузил любастру до откляга».
Один из них имел самосочиненное имя Ригодон. Если Вы думаете, что оно обозначало название старинного французского танца с двухдольным размером, то явно ошибаетесь, поскольку, имя было синтетическое и расшифровывалось, как ригорист с Дона. Сразу представлялся поборник жестских нравственных принципов из Ростова на Дону. Но надо было еще принять во внимание, что Ригодон проповедывал принцип первичного отрицания, и слово «да» образовавалось, как «не das not». Получалась закамуфлированная «безнравственная особь, родом отовсюду, только не с Дона».
Второй имел звучное четырехбуквенное имя, Зван. Он уже устал объяснять досужим вопросителям о природе этого слова, не будем об этом говорить и мы.
- Слы, чё я тысканул из скулного старья! Называется ВОСР.
- Зашаталась людская тектоника. Говорильный бес вымывал пустоты в монолите. Верующие в неверие сбивались в бульонную пену, и, теснимые бурлежом выдавливались через ржавые фильеры. Пришел час, когда коррелятор в трояке, ромбической удавке и плаще в зеленую резню глаз, покинув сосняную Суомию, начал вытаптывать на мостовой стремительную шагистику сомнений. Загрохотала медь, обшивая мозг мириадами обертонов. Отворилась дверца золоченой клетки, завязанной на утлый шпагатик. Хлоп! Плевки лимфы, стенка втоптана напряженностью обстоятельств. Свершилось! Значковая глазурь с мраморных растяжек посыпалась пылью со смиренной монаршей проседью. Лежалые бороды сенатских умов занялись придушенным пламенем с убийственным дымом прелой органики. Односложье матерщины с кокаинным, трипперным вздошьем заметалось антр антики и классицизма. Через открытые форточки полезли во все стороны заразные миазмы анархии и вседозволенности. На волне свернувшегося белка по голышам глухости бродило заболотило окрестности. В недрах производительных топей стали вызревать новые питательные цепи. Варилась сталь и эмаль для оружия и для медалей.
- Ну, как? Узнаешь фурнитуру?
- Аск! Зюги этого коррелятора до сих пор таскают на руках и мажут на хлеб вместо икры и масла. В полбу сказано. Артманьячно.
- Ублажил олдяра! Спас ибо. А не хлобучит, что нет неологов?
- Ты ж тогда скулным проростком был, ел коктейли из кислорода и пил нефильтрованную воду.
- Да, сплошь компот с вазелином.
- Ну, и чё хочешь? Бороды писак с аттестатами от твоих логизмов должны редеть, как от карантинного прореживания, или стволовой нематоды.
- Зашкурить, не встать.
- Во, и я о том же.
Воцарилась пауза, с дерева упало два клеща.
- От, живучие, хитины пасквильные, лил на них фосгена, как в первую мировую, а им, как освежителем подмышками, валятся паршами, и смерша на них нет.
- Это их ессественное поведение, и ясень ничо не ответит.
- А ты знаешь, что младший брат клоп, клопиху фаршмачит своим геномом куда ни попадя. Любилка у него типа штыка. Самое важное, чтобы фрау была гемоотопедамши.
- Ладно, клопы были актуальны во времена Ильфа и Петрова, у нас же любители пожрать жиденького с энцефалитной контрабандой.
- Давай переставим скамейку и вся недолга. Надо было в прошлый раз из инсектицидной струи делать огнемет.
Но не в правилах неологизаторов пасовать перед химерой эпизоотии. Зван шарканул до гасиенды и прикнопил агрегат для окуривания тридцатигектарного виноградного поля с целью уничтожения филлоксеры, листовертки и зуденя. Работа закипела. Хорошо, что логи никогда не расставались с противогазами. Прилегающий микрорайон впал в липкий туман. Привыкшие ко всему люди стоически выдержали испытание, чего не скажешь о многочисленных паразитах. Все тротуары, дворы, подъезды были завалены вповалку лежащими тушками мышей, крыс, тараканов и прочей досаждающей нечисти. В газоне около бойлерной был замечен даже мертвый гигантский дождевой червь величиной с анаконду.
С ясеня попадало клещей количеством с население небольшой европейской страны. Они, обездвиженные, могли вместиться только в трехлитровую банку, в которую тут же был залит ацетон. Зван смог успокоиться только тогда, когда бросил в него горящую спичку.
- Вот, теперь кочур полный, а то без температурки был бы только приятный транквилизатный сон.
Между тем, туман настолько сгустился, что в него влипали даже звуковые волны. Единственно, что было хорошо слышно, так это глухие удары копровой бабы, забивающей свайные фундаменты и легкий сопровождающий матерок оператора и прораба. С неба стали кувыркаться мертвые вороны. В ветвях ясеня застрял стратосферный климатический зонд. Наконец взвесь коагулировалась и пролилась гризайлевым дождем цвета кожи василиска. Умбристые ручьи, растворяя бытовой мусор и мертвых паразитов, влились в ендовы ливневой канализации. Там, разъев напоследок прошлогоднюю листву, раствор потерял силу и смешался с легкими фракциями нечистот в основном коллекторе. Впоследствии районная администрация сей факт удостоила вниманием, поощрив недельным окладом жалованья штатного дератизатора и трех дворничих.
В природе воцарилось восторженная оторопь. Зван пронырно зашхерил агрегат и противогазы. Спекшаяся клещевая масса в закопченной банке давно покоилась на дне объемистого контейнера. Словом, были приняты все меры по сокрытию следов, но это оказалось излишним, ибо окружающий мир воспринял окуривание в качестве обновления. Еще минута и вдруг на выбеленной ткани появились первые звуковые стежки.
Завыли троллейбусы, затренькали трамваи, содрогнулась земля от ожившего метрополитена. Даже показалось, как заработали мощные слябинги где-то в Зауралье и тюнинговые ателье в Баварии.
- О-от, хотели эукариотов мочкануть, а вытащили пробку из уха мироздания.
- Да-а, надо повторить английский.
- Зачем?
- Скоро расслышим, о чем трандулят юэсэевские генштабисты в своем Пентагоне, или байкер в Цинциннати, снимающий толерантную скво.
- А мне мил шорох сползающих ледников в Антарктиде.
- Да там не шорох, там визг и вой, как на живодерне, потом гиперзвук, когда стотонная глыба обрушивается в океан. А после пошли гулять по водам нерастаявшие убийцы Титаников.
- Мне одна ставрида толкнула, что в клубной ночи на Подъячах завтра проездом услонится ситарист – ученик Рави Шанкара с цветными друзьями для исполнения нарезки бесконцовой раги. Это сплошная нора в куличе, отсутствие храпящего соседа и то, что нужно почке.
- Скрозь тащусь от раги и рагу.
- Тады карты в рукав, компас в руку и кладем генеральный азимут.
- А чё с входным баблованом?
- На все, про все с обильной инфраструктурой твони таузен на два лица с лихвой.
- Густо!
- Ничё, я одному гороху изрядно расширил кругозор и обогатил его дисер по исследованию современного сленга отстойным и летучим матерьялом. Щас кодлина веселых гриньков в скоротечном анабиозе боится темноты в моем лопаре. Строчно?
- Аск! Да как-то не в месяц трясти твою вырезку.
- Сотри думу с мозгов. В следраз втюришь ученого жирафа Джорджу Майклу и повезешь меня в оффшорную зону обхаживать звезду бодибилдинга.
- Закопано под кустом бузины и полито пятновыводителем.
- Прием.
- Слушай, а какие куры на этих шульцев индусских ходят, небось, голимые суповые наборы?
- Я думаю, и кубики бульонные попадаются в субтильном станиоле в компании веселых поваров. Помню, когда опал тот клен, по гололеду меня внесло к тусерам на сборище жуиров и шаферов. По туловищу гуляла похма и гнусно скалилась изнутри. Там уже настал миг «Ч», когда народовались драги для другов и дрыги для драки. Я холоднокровным пакетботом пришурупил к стояку, сделал засмол похиты и спросил дайкира «Улыбка комода». В три пойловых глота сдул креману. Помягчело, взошла озимь. Произвел репит в стиле дабл. Жизнь вернулась и заблестела зубной эмалью. Комар носа не отдавит. Я хухолем шерстанул ландшафт. Голимые бройлера, или невротичные цесарки после сноса кальцитной яйцеклетки.
- И тут откровение Заратустры. Отслон бивней, откляз придатков, отрыг билирубина в желчных протоках от глаза чувы в полутоплессном прикиде. Чистая пелка с облатки. В смотрилах через имеджевый «Айс Берлин» ореховый кисель и плавленые цукаты. При ней два бокситных финика с теменной ботвой. Я ирбисом прирулил к их столешнице и заинтересовался занасчет совместной мазурки. Бокситы было встали, но я наступил им на баркасы и отдавил фаланговый полиартрит. Чува голоснула за полонез и двинула курсы на половецкий перепляс. Я в спецуре не драйвил, а знойно вел тело в темпе Lento. Была бровь в вопросе, волна в сопрано и холодец в силиконе. Я на словесной смазке хлавным чирутом и взятой просклязил в лизгун медоловки, убычился и начал раскраивать нутряную бумазью на галифейные шлёвки. Пелка поплыла, дернулись маслом смотрилы, отогнулись кармины губной мускулатуры. Тут ожили финики и бушменским дозором наскочили на мои молотки до вышиба коренных золотоносов. Их срочняком эвакнули, чтоб не мешали ногам. Я уже стал прикидывать, как отпущу родного брателлу на всю ночь в ближайшую булочную за творожными коржиками. После отгруза бокситов моя танцдама потеплела, как агент в системе отопления. Выяснилось, что она чадо газпромовского олигофрена, ждет место в Итоне на эксклюзивное образование по парапсихоботанике. Это типа слышать растения и уговаривать их улучшить урожайность, или залечь в спячку. В настоящий момент от скуки на время частично переменила пол. Гормоны, подкожный мармелад, коррекция лицухи, но бойская причина осталась с эрегами и эякулятом. Одним словом – голимый транс, или кроссдресер с возможностью вернуться на родину. И в паспорте пока вроде не надо менять Валеру на Валерию. В настоящий момент чует тащь от убойности бабцового мурного реквизита. Малым ресничным моргом можно хоть того отьетого опоссума взбодрить, скажем, на куплю предметов, как первой, так и десятой необходимости, заставить залезть на перкуссию голым бессеротонинным задом, или выпить собственной урины в пополаме с золотой текилой.
- У меня от глажки и чеса вмерзли коронки в десна. Для надега я пальпанул промежность, и на тебе косуха соленый помидор. На месте штуцер, мало того, он еще и взволнован. Валерия с саней попадала, зовет отдаться, только не знаю кому, или ей мне, или мне ей. Одним словом, гроссбух главбуха. А тут еще ожили бокситы, к трубам коммунукационным тянутся, подмоги просят. Жалко мне стало брателлу единочресельного, заворот кишок он получит от коржиков творожных. Напоследок тиснул Валеркин верхний первичный признак, отпросился в фаянсовый домик и через гардеропное окошко выбыл в разреженную жизнь, свободную от радикалов.
- От твоих каламбурических жанров наступит струнный стриптиз у строптивых стрептококков и повысятся надои у кизиловой тли. Однем словом, гипермах свободного от кредитов разума. Вместо биса, я встану, сделаю равнение на кильватер, на баке в полуюте найду остриженную стеньгу и повешу тебе в качестве орденка.
- Стилетоактуально! Правда, этот второй отросток мачты превосходит мой рост в несколько раз и не похож на серьгу.
- Но я же говорю об остриженном фрагменте.
- Тода да.
- А я семнадцатого дня на чаде у вузной чумы лохматил ее сколопендру. Для жуиру лизнули тандемом тропную марку. И пошла гулять форелью радужная охмурь. Для пролога зарулили на бан. Спиданули до зашкала. Глядь, а мы уже в аорте вместе с эриками на сердечном крисе подымаемся вверх мыть серое вещество оксигенными примочками. Кругом искрит от мыслей и бравура. Играют марши со странным размером в пять седьмых. Видно, чей-то мозг нестерпимо тащится от чего-то. С остатками окислителя проваливаемся вниз. Труд, скажу я вам изнурительный, как на конвейере Форда, а тут еще полипы из уставшего избыточного холестерина. Упал с дрезины и тебя заплющат суматошные сотоварищи. Где один, там пара с тройкой. У меня скребок, просяной веник и аминокислотные директивы, у гёлы – фонарь, ледоруб и мандат на розовой бумаге. Удар, соскоб, подмёт. Полраза, и инструментарий уже в других руках. Мы проваливаемся дальше. Тяжко с грузом метаболиков, а тут легочное устье с ледоходом вмиг поотрывало навешанные грузила. Теперь свободные и красивые в наглаженных скафандрах скользим в теплом, скользком потоке. Стало томно и волнительно. Нас ритмично бросает, то вперед, то назад. Это заводит. Кипит костюмная резина, шлемофоны плавятся, запотел изнутри смотровой поликарбонат. Мы орем в эксте.
- Оп-па, да это я и гёла фрикционируют, доя порный пот в предкушении взрывных выделений. Теперь я веду сорокамиллионную армию на захват фортсооружения. Повезет одному, если только на его пути не встанут ухищрительные препоны, измышленные охочими до беспоследственных удовольствий умами. И слово-то придумали: не залететь. Мы в коллективных галиках одно и то же кино смотрим в разных черепках. Вот чё лизер вытворяет!
- Ну, ты занавстрюхачил голь перидольную. Литой качетранг крыловой шизы.
- А чо, токо качетранг?
- Первые три администратня, четвертый ответный за креатив и флайр.
- Стремняк.
В день цвайн, ввечеру, компаны в пасховом прикидоне прижелезили к клубняку. Так и есть, бумага с шульцем индусским висит. Сам чистая корица. Фиксы белей ксероксной бумаги. В глазах рояльные крышки, залитые горьким шоколадом. На входе слуп в половину чейндженули за талоны на сидючие пятна. Остальное оставили на обнуление за кир и периферию. Взяли джазового разнолива с оптовым крепежом в тридцать девять по шкале Зюзьмана, чипов из батата, молчаливых анчоусов и зеленого оливья с костью. Все сидят, как легаты в баптистерии, ждут понтифика. На сценке с тазик коровятся разные бамбасы, чистые бочата, тыквы с плюснутыми черенками и дух витает санскритский от щепы с сухой аджикой.
Тут одна чума вырулила с загадочными ногами. Пальчик отклячила, бюст разровняла и начала чес клофелинный до одури про трактат «Натья Шастра» и джугалбанди – инструментальную рагу, введенную в обиход Рави Шанкаром и Али Акбаром Кханом. Когда она разбила традиционную октаву на двадцать два микрохроматических интервала, а минимальную длительность сравнила со временем, потребным для прокалывания иглой сорока семи листов лотоса у люда засвербело в висках. Один, было, предложил, гнать тотку синим платком, но большая часть культурников обозвала его говнителем нового, на что тот парировал, что «Натья Шастра» была написана еще в третьем-четвертом веке. Ригодон с его внушительной комплекцией положил конец научному спору, обозвав всех облоганами. Воцарилась тишина. Подкисленная чума, творя заклинания и мелко кланяясь, со словами – всем хочется раги – покинула тазик и, буквально, через время, потребное для прокалывания триста семьдесят восемь листов лотоса вывела на сцену совершенно счастливого чела с брауншуговским лицом и ледниковым зубным комплектом в кипятковой улыбке. Все, как попки залыбились в ответняк. Один набор для гуляша, вообще пустил слезу. В общем «хиппи комон». С главным шульцем повылазило еще несско йогов. Все сели, поджав калачи. Народ балдует, будто каждому положили на аккредитив по десятке тыщ рупий.
Йоги начали издалека. Сначала они щупали друг друга, приноравливались. Тренькали гаммы и наигрыши, пробуя пальцы. Потом осмелели. Вдруг у Ригодона как-то посветлело лицо, будто глубоко в горло ему ввинтили шестидесятиваттную лампочку. Из глаз его полились слезы. Он все не мог что-то проглотить. Наконец кадык его, подобно лифту, сделал прощальный подъем вверх и остановился на своем привычном месте.
- Приехали – просто сказал он. Затем, практически без остановки последовал странный наговор.
- Щас отзвучал алап с аккомпом танпуры, началась джала, потом будет джор, гат, и снова алап. В джоре гульнем под ритмовый таал.
- Ты чо, братия, греванулся лампой Минина?
- Не, в натюре штиль состриг, а там, будто век бил в таблу.
- Так ты вспомнил себя тогдашнего?
- Офкос! Я знаю, они играют дипак с комалем, са и тиврой. Я тебе гаже чумы разнесу мозг сурами и шрути. Чуешь, как он выводит вади вверх в арохе.
- У меня от твоих заворотов гипоталамус срастется с вилочковой железой.
- А ты слушай. Скоро наступит раса.
- Это какая, цвета кофе?
- Нет, это духовное единение музонов и слухачей.
Зван понял последнюю фразу Рига только тогда, когда в его грудную клетку заплыла большая рыбина. Она была скользкая и прохладная. Она своими костяными губами перецеловала все его внутренности, высосав зарождающиеся болячки. Зван видел аккуратные засосы на почках, склонных образовывать песочек и на ливере, перетруженном дрянным биром. Потом кессон опустел и в него влился бриз, дующий из Бенгальского залива. Он также видел, как открывались животы у зрилов. Из них выливались коричневые воды с серными ошметками и тянучий деготь. Рты с подвывихом и зевотой беззвучно выкашливали разноцветные дымки и сгустки ржавого тумана с плавающими ватными растрепышами. Наконец в блаженной пустоте потянулись блескучие стеклянистые нити. Они, поплутав в одной плоскости, взлетели вверх, образовав мерцающий шатер. Это и была раса.
Даже халдеи и барный человек мумиозно простояли два часа. У Рига чакральные воронки крутились наподобие лопастей турбовинтолета. Голова, как рвущийся в небо аэростат превратила шею в тонкий канат.
- У меня тащ от незаметного перехода на мегх. Эта полная сампурна с замысловатым пакадом. Снова слышим са, за ней ре, ма, па, дха. Это шиздец грамотности и эбеновой традиции. Когда чел узнал всю премудрость? Точно! Он притащил ее из прошлой карнации!
Между тем, темп все убыстрялся, и рага поднималась кверху. Наконец, продрав паутину шатра, она устремилась в ориентальный космос. Рассосались последние мелодические леденцы, и все души восторженно вздохнули.
Ситарист, храня блаженную приклеившуюся улыбку, поднялся на ноги. Только теперь все увидели, что подушечки его пальцев превратились в кусочки мясных отбивных. Риг широким шагом переместился к нему и, осклабившись, начал тулить желтый пек на его родном языке. Сначала кофейный чел стал цвета погребального пепла, потом пошел пурпурными кругами, а по концовичу сиял гонгом в хоромах раджи. Затем он дрогнувшей рукой вздарил Ригу таблу, по которой тот вскользь стуканул ослабленной распальцовкой. Сладкий взвихрь одежд танцующего Вишну пронесся по залу. Все благовейно пучнули глазом. Зван отвалил жвалы и вывесил на просушку слюнявый язык.
Когда они выходили из клубня, ситарщик остался за спинами в виноватом поклоне.
- Чё он раскаивается, как милитарист, развязавший мировую войну?
- Я ему корнул о том, что он сегодня сыграл утреннюю рагу на вечернем выступлении. Для спеца его класса это щелчок по кончику носа.
- Во как!
На следующий день Ригодон не пришел на скамеечную сессию. Не пришел он еще через день и через неделю. Однажды к Звану, ковыряющему на подъясеневой лавочке зубное дупло подпылил отроковец в штанах с низкой промежностью. Лицо его казалось смутно знакомым, как с картин средневековых фламандских мастеров.
- Тут Риг просил передать – и он сунул в руку Звана полупрозрачный файлик. В нем содержалась записка и две тканевых ленточки.
«От неудобья перед тобой за молчанку чуть не поимел пупочную грыжу. Во мне точняком бурлит цыганская лимфа, и я стукач-таблоид. Ты еще не забыл, что тот барабанчик называют таблой? Пока брательяр набредет на тебя, я уже буду далеко раскрашивать доминирующий колор раги. Не пускай беспонтовых рыб к себе под ребра, знай, что плохой конец может быть хорошим началом. Душевный привет тебе от двух бумазейных галифейных шлёвок».
Для Звана время, благодаря слову «хроники» ассоциировалось с бредущими слонами, хронически болеющими жизнью. В пику даливским слонам на паучьих ногах, его животные брели по брюхо в земле, раздвигая плугами податливые черноземы. При этом неолог с тоской думал, что скоро хорошая почва сменится каменистым суглинком. Вся эта картина была зримой иллюстрацией его мироощущения, в то время, когда он работал на асфальтоукладчике.
Таким образом, прошло два года. Говорили, что Ригодона видели, то в Копенгагене, то в Вадуце, то в какой-то тирольской деревушке в компании ситарных шульцев. Они почему-то никак не хотели возвращаться на свою историческую родину, по-видимому, опасаясь своего легкого дилетантизма, связанного с косвенным отходом от вековых традиций. Это как экспортная «калинка» и «казачок», далекие от коренных прототипов.
Зван так и не нашел подходящую компанию. Сначала он ударился в литературный арт-хаус, совмещая это с работой истопника в ведомственной котельной, потом вдруг написал два тетачьих детектива, но замес, экшн и лексика сразу выдали мужской интеллект с эквилибристическим пофиганством и осколками неологизмов, которые невозможно было спрятать под шелковыми пеньюарами.
В настоящее время он снискал славу признанного мастера искрометных междометий и короткого словесного шума, типа: Не пойму! Выйди вон! Идиот! Бах! Трах! И забытого Тпр-р-ру!