Нармина, часы показывают полдень. Уже четыре часа как мне исполнилось сорок лет, а тебя всё ещё нет. Двенадцать лет тому назад ты пообещала отметить этот юбилей вместе со мной на камнях Бильгя. Помню твоё обещание дословно и все эти годы повторяю его вновь и вновь. Помню, потому что ты никогда не бросала слов на ветер, всегда выполняла обещанное. Но, кажется, сегодня ты впервые нарушишь его. Может я что-то упустил в твоих словах? Произношу про себя, и первое же слово указывает на мою ошибку. Это было не обещание, это была клятва!
…«Клянусь, где бы я ни была, что бы я не делала, будем мы вместе или нет (а мы никогда не расстанемся – я скорее убью тебя, чем кому-либо отдам) в твой сороковой день рождения, я непременно приду на эти же камни с тобой или без! (только попробуй быть «без»!..) в восемь утра».
Как видишь, я здесь, но без тебя. Ты меня никому не отдала – сама ушла, хоть я не отпускал. Интересно, где ты сейчас? Как далеко от меня засиживаешься над книгами Ибрагимбекова, Анара, Херисчи, читаешь детективы Чингиза Исмаилова? Где твои запахи? Кто их вдыхает полной грудью, когда ты смотришь «Тахмина и Заур»? Помнишь ли, как играли на берегу моря в волейбол? С кем вкушаешь плов с каштанами и курагой? Тогда я его не любил его, но сейчас готов есть всё, к чему ты прикасалась. Услышу ли я ответы на эти вопросы? Хотел похвастаться перед тобой, каким умелым рыбаком я стал. Знаешь, я теперь всегда отпускаю пойманную рыбу обратно в морскую синь – их ждут любимые. Ждут, как сейчас жду тебя я, стоя на набережных камнях Бильгя. Но у тебя, скорее всего другие планы в этот день. Сегодня я вновь не смогу поцеловать твои руки – мои берега. Не дождусь твоего голоса, дыхания, прощения. Если ты ушла от меня, значит, я в чём-то провинился. Сегодня мне так было нужно твоё прощение, но сегодня я вновь не смогу произнести слов любви. Слёзы больше не утоляют жажду в этих словах. Ты не смогла придти или не захотела? Я не поверю, что ты забыла о данном обещании. Ты меня любила так, что во сне до боли сжимала мою руку, будто боялась, что я покину, оставлю тебя в ночи. Ты не могла забыть. Ты не захотела вспомнить!
Я устал. Устал разочаровываться в каждом дне. Думал, что сегодняшний день будет отличаться от других, возлагал на него надежды. Но зря их потревожил. Всё было предвидено, но почему-то не ожидаемо. Надежды вновь избиты и проливают слёзы на кровоточащие вены, обжигая солёной горечью. Сегодня мне впервые надоело ждать. Срываю с себя одежду и ныряю в объятия седокудрого Каспия, в надежде смыть с себя воспоминания о Нармине. Её обещания с сегодняшнего дня не стоят и крохи чёрствого хлеба, брошенного чайкам, кричащим над берегом. Смять бы всю память о ней и бросить в праздничный костёр Новруза, где языки пламени будут вылизывать их до тех пор, пока год за годом воспоминания не почернеют и не рассыплются мелким пеплом, смешиваясь с золой костра, которую на утро сдует Хазри.
Ветер усиливается. Он, наверное, также разочаровался в своей любви к Нармине, чей аромат волос любил вдыхать. Нет ничего хуже настоящей любви! Жаль, что люди всего мира этого не понимают. «Нет ничего хуже настоящей любви!». Эту фразу надо написать на всех языках и страницах большим жирным шрифтом, мысленно перечитать, послать Всевышнему, чтобы услышать в ответ: «Ты был прочитан». Затем произнести эти слова вслух и запомнить навсегда – «Нет ничего хуже настоящей любви!».
Волны усилились. Взбешённый Хазри поднимает их могучими руками и швыряет о набережные камни Бильгя, сокрушая на миллионы горьких слёз. Меня закружило, завертело в водовороте солёной воды. Я обессилел и, скорее всего не смогу выбраться на берег. Пойду на дно, как когда-то утонул отец. Что ж, это будет красивый итог и никого он не расстроит. Для меня не будет разбита траурная палатка, как для отца, где с каждой минутой усиливался шум светских бесед. Казалось, что кроме меня и Нармины, плачущей в глубине одичавшего дома, никто и не заметил потери. Похороны, как и свадьбы, – повод собраться всем вместе и узнать, что нового произошло у родственников. Наладить связи, если кто-то стал «большим человеком», присмотреть будущую жену для сына, или же просто посплетничать. Об усопшем говорят мало, вернее, вообще не говорят, лишь бросят пару слов для соблюдения этических норм. Больше всего интересуются, при каких обстоятельствах умер ныне покойный, и сколько лет ему на тот момент было. Потом непременно качают головой и почти всегда произносят фразу, сколько бы лет усопшему не было, «молодой же ещё был». Похороны отца тоже ничем не отличались. Я всплакнул по нему лишь раз. Убрав весь мусор, оставленный после разбора палатки, я впервые заметил его отсутствие, и мои глаза наполнились горечью утраты. Я не хотел смотреть в сторону Нармины, чтобы не выдать своих слёз. Был благодарен сумеркам, скрывавшим их. Отойдя к подъезду, я закурил. Курил и пытался справиться с болью, а слёзы всё катились по щекам. Нармина незаметно подошла ко мне, обняла сзади и тихо заплакала. Я не сдержался, повернулся к ней, прижал и больше не скрывал свою скорбь…
…Хорошо, что у меня не будет такой палатки. Некому будет оплакивать. Разве что тёте, которая наверняка сейчас сидит у камина в домике на окраине Трабзона и не знает о моей поездке в Баку. Для неё я просто пропаду на улицах Стамбула. Вряд ли моё тело где-либо выбросит на берег. Надеюсь, Каспий меня никому не отдаст. Теперь же настаёт время прощаться с жизнью. Жизнь не всегда очаровательна, и поэтому я счастлив, что у неё есть конец.
Я уже готов был пойти на дно, как накатившая волна подтолкнула меня к берегу. Через мгновение я ощутил под ногами твёрдое дно. Ветер стал затихать так же быстро, как начался. Каспий успокоился, последней волной расплескав свою ярость. Я огляделся, чтобы сориентироваться, и понял, что меня выбросило к тому же камню, на котором увидел своё отражение. Оно отражалось в глазах Нармины, сидящей на камне всё в той же рубашке, расширяющейся от локтя рукавами, что и в праздничный вечер Новруза. Она прижимала мою рубашку к щеке, вдыхала её запах. Когда она пришла? Как долго уже тут? На берегу, возле камней лишь мои одинокие следы. В её глазах играет сумасшедшее веселье. Как будто и не было десяти лет разлуки. Надежды расширились, словно в кромешной темноте расширяются глаза. За их спинами раскрылись крылья, взметнулись к небесам. Я вновь обрёл силы, поднялся на камень и сел рядом с ней.
– Ты удивился?
– Нет. Я ждал тебя, – соврал я.
– Извини, что задержалась, – сказала она, разглядывая моё лицо и поглаживая чуть поседевшие волосы, – А ты постарел.
– Много пью, постоянно вспоминаю тебя, плохо сплю, – ответил я, любуясь любовью, – В отличие от меня ты ничуть не изменилась.
– Всё потому, что я реликт в твоих глазах.
– Спасибо, что пришла.
– Я давала клятву.
– Только из-за этого? Просто я думал, что после того, как ты меня…
– Молчи. Не произноси это слово, – перебила она меня, прижав пальцы к моим губам, – Я рядом, и это главное.
– Но…
– Не проси меня что-либо рассказать о себе. Не для того я здесь. Не рассказывай о себе и ты – я всё знаю. У меня вместо сердца твои глаза, Эльдар. Я помню то утро, когда ты впервые открыл глаза с ненавистью на жизнь, что мы не рядом. Я собрала каждую слезинку, что ты ронял без меня. Они теперь с Каспием. Таким же солёным. Я их смешала, чтобы наше море стало немного прозрачней. Помню каждое слово обиды на меня, когда ты жаловался не равнодушному к твоей боли Босфору. Я вместе с Каспием ревновала тебя к нему. Вы слишком сильно породнились. Помню, как ты стоял у края крыши, в попытке сорваться. Помню, как хотел затмить душевную боль физической. Спасибо, что не согрешил! В твоей душе до сих пор ютятся свинцовая боль и пасмурные дни. Ты болен сотрясением души. Крепись, тебе ещё жить с этим. Ты справишься. Твоя вера в моих руках, и я пришла вернуть её тебе.
Нармина не говорила, она напевала слова. Мой слух остро нуждался в её ласковом голосе после долгой и болезненной разлуки. Пусть говорит, я же буду молчать и слушать. Расчленяю каждую фразу на слова, слова делю по слогам, слога на буквы, лишь бы не упустить опьяняющий смысл. Продолжай говорить, не останавливайся, не отрезвляй меня! Закрываю глаза, Нармина прикасается к моему лицу. Только она может так прикасаться – воздушным порывом.
Через несколько минут она встала, протянула мне одежду.
– Одевайся и пойдём.
– Куда? Я продал наш дом и дачу. Но я обязательно…
– Дом там, где есть ты, – перебила она меня, – Но сейчас мы пойдём в гавань сожженных кораблей нашей памяти.
Пока я одевался, размышлял, откуда Нармине всё известно обо мне, нас ведь разделяли тысячи километров? Она сказала, что знает обо мне всё, я же не знаю даже самого главного.
– Почему ты ушла? – решился спросить я.
– На этот вопрос ты и сам знаешь ответ, просто отталкиваешь его от себя.
– Откуда мне знать, если ты ушла, ничего не сказав, а я узнаю об этом от посторонних людей?
Она печально улыбнулась. Было видно, что мои вопросы причиняют ей боль. Нармина будто пыталась стереть из воспоминаний тот проклятый день.
– Извини, что так получилось, – сказала она.
– Это ты меня прости. Не стоит ворошить прошлое. Самое главное, что мы опять вместе. Спасибо тебе, что пришла.
– Я не могла не придти - ты не отпускаешь меня.
http://www.proza.ru/2012/07/11/1213