Семь Эфесских отроков

Григорий Спичак
422 год н.э.. Восточную Византию облетела весть о чуде. Даже среди множества чудес того времени, в том числе и шарлатанских, это чудо было слишком уж при громадном числе свидетелей. Удостовериться в произошедшем тогда потребовал даже сам Император Феодосий Младший.

Торетий ждал брата с водой и брынзой. Пора бы пообедать, а тот ушел в ряды торговцев шерстью и половиками и пропал на битых восемь теней. Над головой лавочки Торетия  и соседней, торгующей лавром и специями, стоят двенадцать шестов, которые бросают тени на карнизы рядов по восточному склону рынка. По теням этих шестов уже давно принято считать время. В редкие же дни дождей солнечный Эфес, как и все Восточное Средиземноморье зажигает масляные часы. Сейчас они не требуются. Солнце сушит лепешки Торетия Курпи, а до второй волны покупателей ещё целая линия тени. Где-то далеко-далеко, наверно, у пристани кричат рыбаки, но звук их голосов долетает сюда только бессвязными  «а-а-а» и напоминанием о соленых сетях и корзинах под вечерний вынос блестящей жирной рыбы.

Сосед Торетия, торгующий сладостями, дремлет в тени навеса.  Другой сосед - справа, взявший баранину с ледника, похоже , начинает нервничать — ему обещали большие закупки: у менялы их рынка вчера родился внук, он обещал угощенье не только родственникам... Но в целом торговля не идет. Все-таки много мужчин ушло на войну с персами. Армия Варахрана V всего в двух днях пути по Анатолийскому побережью.

В белом от выжженого песка проходе между лавками и арбами тишина и полный покой - спят куры в загороди, спят собаки в томном полудне. Только вон мальчишка какой-то появился. Идет, оглядывается, не местный что ли...
Мальчик, на вид ему было  лет двенадцать-тринадцать, подошел к лепешкам Торетия:
-Здравствуйте, уважаемый. Сколько стоит ваша лепешка?
-Диобол... Давай драхму и бери пять.

 Мальчик протянул монету, а Торетий, взяв её в руки, оглянулся и прислушался к дальним крикам рыбачьего причала. Мелькнула мысль — может кто-то с дальних морей причалил и он, Курпи, неправильно понял крики рыбаков. В руке его сверкала серебряная дидрахма с чеканеными Августом и Агриппой. Такие монеты могут завезти только из Мезии или из Фиваиды какие-нибудь полуразбойничьи баркасы. Такие монеты давно не в ходу. Ещё дед и прадед Торетия плавили серебро этих денег на украшения, отдавали их ювелирам на переработку, получая взамен пригоршни медных халков, на которые их император Феодосий Старший, позволял закупать мелкий скот, у гнавших его из Тавриды  ассирийцев и голанитян.

-Ты откуда? Давно прибыли? - осторожно и делано равнодушно спросил Торетий, складывая стопочку лепешек, - Тебе далеко идти? Не уронишь?
- Я местный... Иамвлихом меня зовут. Родители мои и дедушка в глиномесах, на сушильне …
- Каких глиномесах? Их у нас четыре...
- Уважаемый, вы меня простите... а это какой город? Я будто во сне...Это Эфес?
Торетий взял крепко мальчика за руку, благо с лепешками тот просто уже не смог бы бежать.
- Ты где клад нашел? Ты зачем врешь? Ты чей?

Разговор мальчика и торговца становился громче обычного. Сосед слева, торговец сладостями, встал со своего дивана, выглянул из-за груды сушеного перца торговец по ту сторону рядов напротив... Через несколько минут вокруг Торетия и Иамвлиха стояло несколько мужчин. Они по очереди вертели в руках монету, настойчиво требовали сказать, откуда он и чей . Иамвлих пытался пояснять, но его ответы раздражали торговцев, он будто дразнил их, он говорил о людях, которых нет. Он говорил о городе, которого торговцы не знали. И если бы Иамвлих в своих пояснениях не ссылался на храм Артемиды, как на место, на которое можно ориентироваться, то можно было бы подумать, что он говорит вообще о другом городе. А ещё один из торговцев заметил, как пристально смотрит мальчик на его крест на груди...
- Что так смотришь? Ты знаешь Христа? Ты -христианин?
Мальчишка словно приготовился к удару, было видно, что он напрягся и внутренне собрался, кажется, он даже что-то прошептал про себя. Может быть, это была молитва.
- Да, я — христианин, - и через паузу, нахмурив по-взрослому бровки, спросил, - И вы? Или это какое-то украшение?

Мужчины почувствовали в словах мальчика какую-то надежду на вменяемый ответ их любопытству. «Крестоносец» истово перекрестился:
- Вот, истино говорю — христианин я. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу!
- И я христианин, да славятся дела апостола нашего Иоанна... - другой мужчина показал крупную татуировку креста на запястье руки. Это были два шрама, залитые, когда-то фисташковым экстратом и посиневшие со временем. Но крест на руке был явно резан специально и с попыткой «красивости» резьбы. Перекрестился и мальчик. Он был взволнован.
- Вы меня к священнику отведите тогда, - он сглотнул, похоже, давя в себе слезы, - я ему скажу...

Мальчика вели по белым улицам Эфеса, он оглядывался на кресты и миноры в окнах домов, в начертания на воротах святого распятия и рыб, в громадную стройку Базилики и Агоры. Иамвлих, кажется, поражался не стройкам, не новым величинам города, а именно открытым крестам. Жители Эфеса, всего двадцать лет назад окончательно разрушившие храм Артемиды, ещё не знали, что город ждет потрясение большее, чем пожар Герострата, учиненный семьсот лет назад.
Солнце ещё не потеряло дневного жара, ещё дремали в дневном отдыхе строители под лесами новых храмов и величественными колоннами Базилики, когда от дома священника Мелетия уже громадная толпа числом до ста человек спешила по улицам за город, вовлекая с собой новых любопытных и рождая слух за слухом. По городу разнеслась весть о чуде — о мальчике пришедшем с других времен...
… он говорит о казнях христиан при императоре Декии...
 ...он рассказывает о Трифоне усеченном при Аквилине …
...он говорит, что они христиане...
… что их семеро в пещерах...
… что они от казней спрятались... И что в городе при них людей было больше, но все боялись готов... Когда ж те готы были — при бабке дедки  моего дедки...
Господи! Да куда же вы все?!!

Торетий Курпи, свернул товар в полотно, оставил присматривать дочерей, а сам ушел с всполошенным рынком. Толпа спешила к пещерам. У склонов белой горы с зарослями чигоры и кипарисовика, по старым тропам, где сейчас только пастухи окрестных селений порою гоняли стада коз и овнов толпа остановилась. «Где? Где они — твои друзья?» - читалось в глазах мужчин и парней, двух девушек, пошедших со старшими братьями и диакониссы общины отца Мелетия. Где? Где они? Не там ли, где далеко-далеко за изгибами склонов, в половине дневного перехода от этих старых пещер, где крошат скалы каменотесы? Но их и не видно отсюда и не слышно.
Иамвлих пригляделся к зарослям вокруг и свистнул. Потом громко, ещё громче крикнул:
- Ексакусто!!!...Дионисий!!! Это я!! Со мной люди...Хорошие люди! Они христиане! Не бойтесь!

Толпа эфесиан  и сам Иамвлих напряженно вглядывались в тихие замершие склоны.
- Э-э-й!! - не в силах выдержать затянувшейся тишины ещё раз крикнул мальчик. Кусты на склоне дрогнули и над ними встали юноши — один, два, три,..  шестеро... И сам Иамвлих — всего семеро. « Семеро не смогут обмануть, запутаются»,  - успокоено, и не без ехидцы про себя, подумал иерей Мелетий, мужчина средних лет, чернобровый с высоким горбатым носом, унаследованным от бабки, привезенной когда-то из Колхиды лихим морским торговцем-дедом.

Мальчики, старшим из них было лет по шестнадцать ( младшим оказался как раз Иамвлих, назвавший свой возраст «через июлий будет тринадцать») были испуганы, объяснения младшего товарища, что в городе мало людей и что все пришедшие  пришли помочь, явно вызывали у них недоверие. Они стояли плечо к плечу, словно сторонясь от самого Иамвлиха и уж тем более от толпы и всего этого открытого пространства. Наконец  торговец Торетий Курпи, чувствуя, что здесь что-то неладно, пошел простым житейским  путем:
- Давайте-ка, отроки вы свои имена назовите. Все-таки перед вами люди постарше вашего...

Парни пожали плечами, переглянулись. О чем-то перешепнулись между собой.
- Я Максимилиан, сын Олриха-градоначальника, - выступил вперед русокудрый отрок с крупной родинкой на плече. Он смущенно поправил разодранную накидку и пояс,  явно пытался слегка отставить ногу с болтающимися ремнями  сандалей.
Толпа загудела, ибо не было у них градоначальника Олриха. Загудела, но в глубине толпы взметнулась рука старика: «Ала, ала! Олрих был! Он был так давно, что … Он жил во времена дедов моих дедов!». Но все уже слышали, все уже знали и хотели ещё больше знать, что видят чудо, настоящее  чудо. Иамвлих успел кое-что рассказать... Вечером неслись  всадники в Константинополь, а после вечерней службы собиралось архиерейское собрание, на которое приглашались и Торетий Курпи, и священник Мелетий, и самые старейшие уважаемые граждане Эфеса книжники-каллиграфы, одному из которых — Ниверу Гаю Туллу было под сто лет. « Господь воскрешает мертвых! Как к Каифе по воскрешении Господа нашего Иисуса Христа пришли, из ада восстав, братья Маккавеи с матерью их, так и к нам из небытия пришли казненные при императоре Декии!!! Они 172 года были мертвы, а теперь воскресли и пришли проповедовать нам бессмертие!» - у базилики Успения Богородицы чуть ли не трубили военные трубы. Во всяком случае почти весь оставшийся гарнизон Эфеса стоял в оцеплении, сдерживая двадцатитысячную толпу, ожидающую вестей с Собрания. Уже все знали подростков, вышедших из глубины веков по именам: Иамвлих, Максимиллиан, Дионисий, Иоанн, Антонин, Мартиниан и Ексакустодиан — семеро!

В толпе шушукались. Вдогонку невероятным слухам приходили новости, новые слухи и ещё новости. Вот облетела толпу молва, что в разобранной пещере, откуда отроки вышли, найдены две оловянные пластины с надписями. Их цитировали: «Здесь заживо погребены отроки Эфесские Максимиллиан, Иамвлих, Дионисий, Иоанн, Антонин, Мартиниан и Ексакустодиан приказом Императора Декия за дерзость и не исповедание Гения , но за хульные проповеди иудейской ереси о Человеке-Боге-Судие. 6 индикта, 5760». И даже подписи составителей тех табличек были известны теперь всему христианскому Эфесу - «Феодор» - была надпись на одной оловянной плашке, и «Руфин д», наверно дьяк, но может быть и воин - «декарх», что было во времена Декия чем-то вроде унтер-офицерского чина.

В перистиле дворца градоначальника Эфеса Софрония, с входом, украшенным двойной аркой и бронзовыми лошадьми, со стороны пристройки-опсидии на возвышении сидели четыре епископа, несколько священников, занятых явно документами и выполняющими одновременно роли курьеров, распорядителей, а заодно и службы справок и консультаций.

На самой открытой галерее рассаженные в два ряда вдоль стены и ряд у колон сидели торговцы с рынка, представители стражи, каменотесы, разбиравшие пещеру, почти половина из тех, кто присутствовал при первой встрече с мальчиками, а так же главы знатных семейств Эфеса — всего ж было присутствующих около двухсот. Сами отроки сначала стояли у ног епископов, потом им разрешили сесть, и они прилегли у ступеней к подиуму.

Заседание слушания свидетельств шло уже второй торм, деления на маслянных часах обнажились дважды.
- Так вы говорите, что отроки сии мясо есть отказались? - спросил один из епископов, глядя на свидетельствовавшего со стороны «первых встретивших», Торетия, - И что ж они ели? Только лепешки? Воду?
- Мед, ваше преосвященство... Мед, и один из них попросил рыбу... Печеную рыбу, она была на жаровнях при воротах у одного нашего благочестивого горожанина, когда мы в ходили в город от пещер...

Епископ кивнул каким-то мыслям в себе, повернулся к владыке ошуя себя и что-то шепнул ему. Но то, что шептали друг другу епископы, уже вовсю громко говорила толпа на улице: «Христос по воскресении тоже ел только мед и печеную рыбу...Христос по воскресении тоже просил не  трогать его, не приближаться слишком близко...». На руке Иамвлиха был синяк похожий на ожог — это то, место, за которое схватил его на рынке Торетий. Другим мальчикам повезло больше. Они были совсем невредимы, потому что Иамвлих своими болями в руке и наглядно показал, что трогать их не надо.

- Общество готово свидетельствовать появление сих отроков от первого мгновения до встречи с Собранием? - задал вопрос епископ, обращаясь к галерее, при этом опять, будто вспомнил что-то, шепотом обратился к соседу: « Послушайте, Святейший, а их естественные надобности кто-нибудь проверит? Пусть уж проверка будет совсем от альфа до омега...». «До абсурда уж не доводите, уважаемый... Вы ещё их экскременты в ковчежки поместите. С вас станется, Intelligenti pauca (Для понимающего достаточно и немногого - лат.)» -ехидно отбрил второй епископ.
Собрание свидетельствовало о чуде единогласно и громогласно. Мальчишки сидели притихшие, но не испуганные, а улыбающиеся чему-то только им понятному. Они иногда перебрасывались фразами, на вопросы людей, почтеннейшего собрания и самих епископов отвечали кротко и только по существу:
-Вы считаете, что вы спали одну ночь?
-Да.
-Вы боялись казни?
-Да. Но были уже готовы умереть за имя Христово.
-Много было христиан в Эфесе времен Декия?
-Не знаем. Я помню три общины — одну армейскую тайную, две у глиномесов и у рыбаков, - отвечал Максимилиан, - Но, наверное, были ещё...
-Кто был ваш священник?
-Настоятель Петр, потом его убили, был ещё некоторое время мой тезка Максимилиан...
-Кто убил Петра и за что?
-Он был готт. Готты и убили, донесли им, что он христианин.
-Как готты могли убить, если они Эфес разрушили уже тогда, когда вы спали?
-Так в армии же полно готтов наемников. У нас целые экскубиторы были у ламитатов из одних готтов.

Даже епископы не знали и знать не могли названия подразделений и народные наименования войск союзников... Впрочем, по разговору потом выяснится, что «ламитаты — это ламитаты, а союзники — это ещё отдельное понятие определенных войск». Допрос продолжался. Уже было понятно и епископам, и чиновничей части Собрания, что вельможи Императора Феодосия-Каллиграфа не обвинят их в «пустом шуме с подлогами ересей», каких случалось только за последние несколько лет раз двадцать со скандалами и казнями магов и фокусников. Тут были отроки со знаниями и свидетельствами, каких не знали и старейшины, да и таблицы оловянные — тоже ведь свидетельствуют, и продолжающиеся все новые и новые детали жизни Эфеса почти двухсотлетней давности все продолжают рассказывать эти отроки...

-Почему ты отказался поклониться Гению? Ведь это же не языческий бог, а только статус Императора...- с хитрецой спрашивал епископ  Илоим, пощипывая виноград с подноса . Он, уличенный в герметических ересях когда-то двадцать лет назад, все ещё исподволь доказывал своим братьям и сестрам по вере, что то была не вера его в учение Гермеса Трисмегиста, а  любознательность и стремление к знаниям. Ко всему прочему надо было ему и потщеславиться верностью Риму через почитание традиций и знание  истории.
-Это был статус в Духе противном Христу, - скромно отвечал Максимиллиан, - Ибо императоры умирали, а Гении их оставались для поклонения, как бесы...

Собрание закивало головами. С несколько притворным  уважением к ответу, нахмурив густые лохматые брови,  поспешил кивнуть и епископ Илоим.

 … На следующий день отроков повезли в Константинополь. Предание сохранило для нас, что  сам Император беседовал с ними тихой беседою, дивясь чуду. И что ещё в 12 веке русский паломник Антоний, побывавший на Святом Афоне, заезжал в том числе и в Эфес, где поклонился мощам отроков, упокоенным в той же пещере , откуда они и вышли...

После того, как отроки Эфесские засвидетельствовали себя в многолюдном Собрании Эфеса, после того, как с ними беседовал Император (Феодосий Младший прослыл, кстати, в истории как «книжник», сделавший много для переписывания книг, что сохранило для истории много культурных памятников); после всего этого — три или четыре дня спустя -  Иамвлих, Максимиллиан, Дионисий, Иоанн, Антонин, Мартиниан и Ексакустодиан  легли, как и положено после вечерней молитвы, спать. Но уже навсегда... Теперь они словно догнали за одну ночь свои сто семьдесят два года.
А восемь лет спустя, в 430 году на открывшемся Втором Вселенском Соборе случай с отроками обсуждался отдельным собранием. И епископам нетрудно было догадаться в своих боговдохновенных беседах, что Господь явил чудо потому, что в уставшем от отчаяния потерь и войн народе, пропала вера в бессмертие, в жизнь вечную. Ещё бы — каждое поколение хоронило молодых и сильных, детей и стариков в бесконечных войнах, набегах варваров и сасанидов. И не было смертям конца, и слабела вера — для чего же это все, Господи?!

А у Бога смерти нет. И время у Него течет совсем не так, как в наших календарях и часах принято. И сто семьдесят два года могут быть сном одной ночи, и одна ночь может быть адовой пыткой на тысячу лет.
-------------------

Рассказ был опубликован в журнале "Юность"... кажется, 2017 год...