И снова, по каким-то неизвестным мне причинам, мать ищет работу. Возможно, она что-то и говорила, но эти слова не отложились в памяти. Зато, ясно помнится пасмурный день в Чиатуре, куда мы долго ехали на попутных машинах.
Город, как бы, в ущелье, между двумя горами. Над головами прохожих, поскрипывая, тянулись груженные углем вагонетки, разнося по воздуху мельчайшую угольную пыль, которая не замедлила залететь в мой глаз, превратив оставшийся день в сплошное мучение.
Мать не смогла увидеть эту пылинку в глазу, чтобы вытащить платком. Я не знал, как избавиться от режущей боли. Глаз всё время слезился, и было не до чего, хотя всегда с интересом рассматривал незнакомый прежде город.
Мать разыскала городскую школу, которая находилась на противоположном склоне горы, рядом с жилыми домами.
Разговор с директором оказался безрезультатным, чему я доволен. Не хотелось бы здесь жить. Грязный промышленный городишко, над которым устрашающе плывут черные, тяжелые вагонетки. Иногда они останавливались, дергались, раскачиваясь, и продолжали движение. А если сорвутся, и кому-то упадут на голову?
Не задерживаясь ни на минуту, мы сели в попутную машину и уехали. От Чиатуры осталось только воспоминание, которое возникало, когда видел его на экране телевизора, или фотографии подвесных вагонеток.
Вероятно, в те времена мы приехали в Тбилиси утром, ещё затемно, в тускло освещенном плацкартном вагоне. Остановились в Доме учителей, откуда пошли в Министерство Образования. Роскошное здание, просторные коридоры, людей почти не видно.
Мать зашла в кабинет, а я надолго остался у широкого окна с видом на внутренний дворик.
Потом пошли по оживленному городу. На большой, пыльной витрине аптеки, среди каких-то аптечных товаров, увидел защитные стеклянные очки, очень похожие на те, которыми пользуются мотоциклисты в кинофильмах, и, главное — цена копеечная. Я тут же попросил мать купить мне очки. Она отказала. И была права, мне они совершенно были не нужны, разве что, хвастаться перед сверстниками, у которых не было таких очков.
На фуникулере поднялись на гору Мтацминда, в маленьком вагончике с высокими небольшими окнами, в которых я видел только зелень близко растущих кустарников, деревьев.
Лет через двадцать местные кинодокументалисты снимут получасовой фильм, который смотрелся с напряжённым вниманием, и получит приз на фестивале документальных фильмов.
Сюжет незамысловатый: в вагончик фуникулёра садятся радостные люди, предвкушая отдых и развлечения на горе, и никто не подозревает, что трос начал рваться. И на протяжении всего фильма рвались проволочки троса. Вперебивку, драматическим моментам, показывали безмятежный Тбилиси, жители которого не подозревали о надвигающейся катастрофе. Разумеется, ситуация была вымышленной, но приковывал внимание всех зрителей, и заставлял напрягаться.
Наверху горы очень скучно, никаких аттракционов, лишь вид с высоты на город, который я не знал и был неинтересен. Люди неприкаянно ходят по ухоженным песчаным дорожкам среди клумб и цветущих кустарников. Красивый одноэтажный ресторан на краю горы. Кто-то вспомнил Берию. Видимо, любил там бывать. В Тбилиси мы не задержались, в этот же день выехали.
После обильных осенних дождей матери вздумалось по своим делам пойти в дальнее село Лахны, которое, как я узнал позже, славилось наездниками.
В Абхазии в сельской местности много буйволов, которых использовали как тягловую силу, запрягая в арбу. В свободное от работы время они паслись на лужайках, по сторонам дороги, флегматично лежали в лужах, пережёвывая траву. Никому из нас не могло бы прийти в голову, что они считаются самыми опасными животными, их боится даже лев.
В мае 2015 года СМИ напечатают фотографию такого льва, который в ужасе забрался на дерево, под которым расположилось стадо буйволов, решившись проучить зверя за намерение съесть буйволёнка. Лев недолго продержался на своих слабеющих когтях, рыкнул, спрыгнул на землю, и, с непередаваемым ужасом на морде, бросился бежать. Видимо, не скоро он осмелится испробовать молодой буйволятины.
Долго шли по равнинной местности, пока путь не преградила глубокая канава шириной в метра три, доверху наполненная стремительно текущей водой, которая колыхала длинные стебли травы. Через канаву переброшены два молодых деревца, диаметром не более пятнадцати сантиметров, которые, стоило на них ступить, шатались и крутились. Впору быть эквилибристом.
Мать решила, что я должен перейти первым. Но я никак не мог пересилить страх, потому что не умел плавать, и живо представлял, как упаду с вертящихся стволов, и вода стремительно потащит вдаль. Мать долго уговаривала. Лишь когда она перешла, я понял, что деваться некуда, и ступил на жердочки, упираясь палкой в дно канавы, чтобы не потерять равновесие. В метре от берега, чуть было не упал, но мать подала руку.
Пришли в деревню, Во дворе крайнего дома, в большом чане, двое абхазов с закатанными штанинами, ногами давили виноград. Мы прошли дальше по улице.
Встретили нас хорошо. Накормили, угостили грушами и виноградом. Оставили ночевать.
Следующий день был воскресным. За околицей местная молодёжь устроила скачки и джигитовку. Наездники в атласных, разноцветных рубашках, чтобы издалека можно было различить, кто побеждает, а кто отстает. Я с ребятишками, с азартом впервые наблюдаю за скачками. Всё очень интересно. Ощущение праздника.
Обратный путь не запомнился. Вода сошла, и нового страха не довелось испытать. Второй раз в Лахны не пришлось попасть.
Новое местожительство почему-то не запомнилось своим названием: не было наслуху, никто не произносил. Где-то, недалеко от Пицунды, но вдали от моря.
Меня нисколько не удивило, что я снова пошел в первый класс. Может быть, потому что его вела моя мать и хотела, чтобы я был перед глазами? Все ученики знали, что я сын учительницы. И я чувствовал себя совершенно свободно, как дома, но, всё же, в рамках класса.
Сидел с мальчиком возле окна, на третьей или четвертой парте. А в среднем ряду, возле стола матери, царила красивая девочка, внимание которой очень хотелось привлечь. У матери забрал полную коробку новеньких, и поэтому красивых перьев, и стал по одному передавать девочке.
Мать это видела, и какое-то время молчала, но когда я передал все перья, не выдержала, высмеяла меня и заставила девочку вернуть все перья.
Я обиделся на мать, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть. Но с девочкой подружился. Точнее, при коротких случайных встречах в школе, мы чувствуем себя хорошо в обществе друг друга, обмениваемся фразами.
Конечно же, большую часть времени провожу со сверстниками, бегаем по поселку, как-то занимаем себя, играем в прятки. Однажды, после длительного похода к морю, уже вернувшись в поселок, зашли в большой деревянный сарай возле поселкового кинотеатра. Сарай наполовину освобожден от пыльного сена. Некоторое время играли, забирались на стропила, под крышу, и прыгали с высоты, наслаждаясь коротким полетом.
Но скоро устали и присели. Кто-то вспомнил пододеяльные игры взрослых, предложил и нам проделать подобное. И вот, уже все сняли штанишки. Одни сами стали на колени, другие тщетно пытались засунуть вялые письки им в попу. Всё произошло так быстро, что я не успел заметить, как они уже стояли попарно, а мой напарник, чуть ли не плача, всё канючил:
— Ну, давай, ты меня, или я тебя.
Я отрицательно качал головой, потому что знал, подобное проделывают с девочками, но никак не с мальчиками.
Удивленно смотрел, как мальчики в отдалении стараются чего-то добиться. Напарник тоже смотрел на них, и ему казалось, что он упускает нечто очень важное, которое больше никогда не повторится, и всё повторял:
— Ну, давай.
Ничего не добившись, мальчики, разочарованно, ушли по домам.
Позже, вспоминая этот эпизод, я был уверен, что всё произошло спонтанно, без какой-либо договоренности. К этому не было даже маломальских предпосылок. Вполне возможно, что они это проделывали не в первый раз, кто знает.
Никогда не слышал от своих друзей матерных слов, и даже ругательных, не рассказывали, не смаковали сексуальные фантазии, не трогали и не показывали свои писунчики. Мы были очень целомудренными, особенно, по сравнению с сегодняшними мальчиками.
Но, видимо, подсознательно в каждом жило воспоминание о виденном эпизоде с родителями. Зачастую многие из нас вынуждены жить в одной комнате, и часто, не желая того, становились свидетелями интимных сцен, которые казались непонятными.
Мы этого никогда не делали друг с другом. А что если попробовать? Может, откроется неведомое? Дети, по натуре, экспериментаторы, повторяют всё за взрослыми, которые очень быстро забыли, что и они тоже были детьми и обезьянничали с родителей. Напрасно считают, что дети ничего не понимают.
В выходные дни, едва начинались сумерки, прямо на улице показывали фильмы. Запомнились про летчиков. «Чкалов», «Жди меня», где играл обаятельный Лев Свердлин, немного жеманная Валентина Серова.
Что-то в ней не нравилось. Казалось немного странным, что все мужчины крутятся вокруг неё, словно в мире нет других женщин. Да и часто в главных героинях снимается заурядная, если не сказать, некрасивая женщина, явная протеже режиссера, но тогда я этого не понимал.
Кажется, до сих пор помню стандартную киноафишу с рукописным названием фильма «Паяцы», которое ничего мальчикам не говорило. Кто такие паяцы? Зачем они? Смотрели всё, что показывали на белом экране. Хороших фильмов мало, а детских – ещё меньше.
И этот фильм не для детей. Любовь среди артистов цирка шапито. Их измены, переживания. Как это далеко от наших интересов! Но, когда началась ария главного героя Канио, после того, как его оставила любимая, все притихли. Я тогда и не понял, что произошло?
Мы не понимали ни одного итальянского слова, но музыка врезалась в сознание, я запомнил её, эту невыразимо прекрасную арию: «Смейся паяц над разбитой судьбою, смейся и плачь…».
Позже еще несколько раз слышал эту арию, чаще в фильмах, кажется, пел Марио Ланца в роли Энрико Карузо, реже — по радио, еще позже приобрел пластинку. По силе воздействия на человека, таких мелодий можно перечислить по пальцам.
Ну и, конечно, всегда с удовольствием смотрели «Подвиг разведчика» с Павлом Кадочниковым в главной роли, пока ещё не зная, что сюжет списан с реального разведчика Николая Ивановича Кузнецова.
«Он, хладнокровно, одного за другим уничтожал в немецком тылу высших фашистских чинов: имперского советника Гелля и его секретаря Винтера, заместителя рейхскомиссара Украины Даргеля, президента верховного суда Функа, вице-губернатора Галиции Бауэра. Средь бела дня похитил из Ровно командующего карательными войсками генерала фон Ильгена и личного шофера гауляйтера Украины Коха».
Скоро, и месяца не прошло, как мы уехали из этого поселка, но уверен, что тот день, в амбаре с соломой, у всех этих мальчиков отложился в памяти, и не прошел бесследно. Может, кому-то и помог сменить ориентацию. Всё с чего-то начинается, ничто не возникает на пустом месте. Расстался с друзьями, с которыми уходил далеко на речку с камышовыми берегами, по вечерам смотрели на улице фильмы, долго играли. Но не мне решать, где жить?
Снова в кузове полуторки, теплый летний воздух овевает лицо. Я готов ехать часами, люблю наблюдать за изменяющимся пейзажем, который, впрочем, довольно однообразен, потому что едем по равнине, горы почти не видны.
В небольшом поселке колхоза имени Лаврентия Берии нас высадили на площади, красиво засыпанной мелкой галькой, отшлифованной морем. Виднелась аллея пышных лавровых деревьев. Всё подготовлено для будущих курортников, которые появятся, может быть, через год, но уже без меня. В центре площади цветущая круглая клумба, ограждённая побеленным кирпичом. Возле неё на корточках сидит симпатичный мальчик и внимательно смотрит на меня.
Позже, когда я подружился с одноклассниками, и мы втроем стали ходить повсюду, он – сын директора школы, ревнуя меня к третьему, доказывал, что первым увидел меня, когда я только что приехал. Тем самым подразумевалось, что имеет преимущество в нашей дружбе. Я старался помирить мальчиков, но со вторым дружил охотней, потому что он был проще, к нему можно прийти домой, когда возникало желание, а в доме директора, я так и не побывал, не приглашали.
На новом товарище лежало много обязанностей: рвал на огородах жирную траву-сорняк, я помогал собирать её в мешок, травой питались свиньи, стоящие в тесном загончике, ухаживал за ними, но не при мне.
Некоторые кусты картофеля сплошь увиты жёлтой повиликой, паразитирующая на растениях, корней нет, и, вроде бы, легко уничтожать, но достаточно оставить кусок повилики, как она скоро заполнит весь огород. Кстати, о том, как она называется, я узнал много лет спустя. Может быть, при мне её и называли, но я не придал значения, не запомнил.
Потом шли на великолепный песчаный пляж, который девственно чист и ровен, разглаженный штормовыми волнами. На гладком песке приятно оставлять следы.
Вокруг лежали отшлифованные камни разных размеров. Выбирали подходящий и, представляя его автомобилем, бороздили красивые, извилистые дороги, строили песчаные замки, стараясь не повредить гладкие путепроводы, но это почти не удавалось, всё очень скоро затаптывалось. Потом голыши превращались в танки, помельче – в снаряды, которыми бомбили недавно возведенное.
Девственно чистый пляж превращали в изрытое, перепаханное поле войны. Купались и ныряли до посинения. Далеко не заплывали, может быть, и потому, что были на самом окончании мыса, с трёх сторон виднелось лазурное море под ярко-синим небом, и лишь сзади нас обзор подпирал сосновый бор.
Выходили на берег и прижимались всем телом к горячему песку. Червячок в паху мешал, его прижимало песком, и я, по примеру сверстников, делал под ним ямку, краем сознания представляя её щелью девочки. Теперь уже не было дискомфорта, наоборот, возникало неведомое приятное томление, отчего немного стыдно, но никто из нас этими мыслями не делится.
На пляже безлюдно. Взрослые работают, а курортники появятся очень скоро. Может быть, через год, два. Домой возвращаемся через живописный сосновый бор. Позже, в географии шестого класса узнаю, что на Пицунде растут реликтовые сосны, то есть доледникового периода, и они почему-то не размножаются. Почему? Странно. Пытался вспомнить молодую сосенку, и не смог. Может быть, потому что сознание не фиксировалось на них, поэтому и не остались в памяти.
Ютимся в маленькой комнатушке двухэтажного дома. Под потолком слабосильная лампочка, едва освещающая вечером убогое жилище, читать невозможно. Да и нечего. Книг нет. Уроки делаем днём. Почти весь день на улице.
Вдоль стены помещаются только две односпальные кровати, между ними столик у окна, у двери на стене вешают одежду. Классическая компоновка жилища тех лет многих неустроенных, как мы с матерью.
С нами живет молодая еврейка с ярко выраженными семитскими чертами лица, чернявая. Скоро она уехала, подарив моей матери маленькое фото, которое долго хранилось.
Через несколько лет, когда увидел снимок, я понял, что она не была красивой, но и не уродливой. Худенькая девушка, у которой что-то не сложилось, была вынуждена скитаться среди чужих, вдали от родных. Несчастная любовь? Поматросил и бросил?
Комнатушка на втором этаже, наше единственное окно выходит на небольшую площадь, на которую нас и высадили с грузовой машины. Слева, на столбе с лампочкой, висит серебряный репродуктор, горланящий с утра до вечера. К нему так привыкли, что не обращают внимания, лишь изредка прислушиваются, когда передают сигналы точного времени – мало у кого есть часы.
По улицам бегают собаки, свиньи. Всё это паруется. Собаки склещиваются. Мальчики с криками, палками гоняются за ними. Собаки испуганно убегают. Свиньи с визгом лезут друг на друга. Я, с изумлением, вижу длинный розовый штопор, который вращается и дрожит, ввинчиваясь в свинью. Это жизнь. Всё на наших глазах. Мы многое знаем из жизни взрослых, и многое не понимаем. Никто нам ничего не объясняет, даже родители. Сами по себе.
Здесь же, возле двухэтажных деревянных зданий, свежуют свиную тушу, на костре осмаливают шкуру. Мы, ребятня, бегаем рядом, поглядывая за продвигающейся работой. Потом на костер ставится большая сковорода со свежей кровью. Я сразу вспоминаю: мать не раз говорила, что мой отец любил пить свежую кровь, что, по её мнению, – страшная гадость.
Я согласен, подобное никогда не сделаю. Но от жареной свежей крови не смогу отказаться, аромат стоит на всю лужайку, если предложат – мы весь день на улице, никто из нас не заглядывал в дом, где шаром покати, бесполезно что-либо искать. Здесь же набивают свежее мясо в кишки, жарят на костре и дают нам по-маленькому кусочку. Необычайной вкуснотищи! Память на всю жизнь.
Помнили рассказы взрослых, что крупные свиньи могут напасть на человека, укусить. Приводили в пример семью офицера, у которого была пятилетняя дочка. Вот её и съела свинья, когда во дворе не было взрослых, отлучились по своим делам. Офицер, когда узнал о случившемся, застрелил эту свинью.
Я отчётливо представлял огромный двор перед одноэтажным домом, бегающую свинью с окровавленной пастью, и офицера, достающего пистолет из кобуры.
Эта история мне вспомнилась в феврале 2014 года, когда много писали о копенгагенском зоопарке, где гвоздепистолетом убили жирафа Мариуса только потому, что он был рождён от близкородственной связи и представлял угрозу для всех жирафов этого зоопарка, мол, начнут появляться такие же неполноценные особи. Убили на виду двух десятков детей, которые с интересом на это смотрели. Какой ужас. Из них вырастут вторые Брэйвики, убийцы.
Это называется — перегибать палку. Убийцами становятся не по этой причине, а совсем иным.
Ещё один случай из 2019 года: в Удмуртии хозяйка пошла в хлев кормить свиней, и у неё произошёл приступ эпилепсии. Она упала, потеряв сознание. Голодные хрюшки набросились на неё, объев лицо, уши и плечи. Супруг, лежавший дома из-за болезни, в это время спал.
Занятия в школе не обременительны. Перекусив хлебом и чаем, иного нет, мчимся на пляж. Долго купаемся, играем, загораем.
Однажды возвращались более длинным, непривычным для нас путем, и увидели оживленную группу людей, которые посматривали на высокое дерево, куда зачем-то залез мужчина и не хотел слезать, несмотря на уговоры. Протягивали ему еду в узелке. Кто-то полез на дерево, но мужчина поднялся еще выше.
Приехала пожарная машина, и пожарники начали поливать его сильной струей воды, но худой мужчина держался крепко. Лица не видно из-за веток и суеты.
Впечатление для нас гнетущее. Мы подавлены увиденным, и, молча, расходимся по домам. Как это можно, сойти с ума и вытворять подобное?! А вдруг и с нами когда-нибудь случится такое?
После скудного ужина снова выходим на улицу, потому что дома, при тусклом свете лампочки, которая едва светилась от пониженного напряжения, делать нечего.
Часто играем в прятки возле убогого домика моего друга, где полно кустов, ямок, прячемся в зеленой кроне кипарисов. Здесь удобно кидать друг в друга маленькие, зеленые шишечки кипариса. В кроне сидим, как в домике, всё вокруг видно, а нас – нет. Когда запас шишек иссякает, перебираемся на новое дерево.
К празднику клеим флажки из разукрашенной акварелью бумаги, делаем длинные гирлянды из колец. Мы усердно работаем. Для меня это всё внове, интересно, хотя быстро приедается. Но нас никто не заставляет. Сами всё делаем, а потом развешиваем в единственной комнате дома, из угла в угол. Красиво!
Приближался летний отпуск, и мать кто-то надоумил, как оправдать стоимость железнодорожного билета: надо вывести в Россию лавровый лист, которого в магазине не купишь, и поэтому дорого стоит.
Мать ни рискнула рвать лавр с деревьев, которые нас повсюду окружали, подговорила меня, мол, если кто и заметит, то всегда можно отговориться на глупость, проказу мальчишки. И я, как бы играя, набирал листвой кузов игрушечного самосвала и вез домой, и так несколько раз.
Проще было — нарвать листья за пазуху, всё равно до меня никому не было дела, некому следить и останавливать. Но у меня ума не хватало сообразить такую малость. Знал, что совершаю противоправное действо и старался не попадаться кому-нибудь на глаза.
Лист кое-как просушили и положили на дно чемодана, он занял мало места, не больше 500 граммов. Мать всё боялась, что в вагоне кто-то учует лавровый запах и обвинит в спекуляции.
Я тоже принюхивался, и мне казалось, что запах лавра ощущается очень отчётливо. Частным лицам не разрешалось вывозить за пределы республики лавровый лист и цитрусовые.
В России мы пошли на базар, где мать договорилась с перекупщицей и отдала весь лист, радуясь, что обошлось без последствий и, действительно, оправдали дорогу в один конец. Себе ничего не оставили. Да и зачем он нужен? Мы почти не готовили. Питались всухомятку.
Снова путь в Баланду в довоенных вагонах. У них свой, ностальгически узнаваемый, рисунок. Позже я пригляделся, что такими вагоны были и в царскую эпоху. От вокзала мимо огромного элеватора в село Петро-Завадовку.
Уже на следующий день из Екатериновки — это за десять километров от нашего села, прибегает кузен Костя. Он ростом намного ниже меня, но старше на три дня. В коротких штанишках с плечевыми лямками на голом теле. Широкоскулое лицо. Как он узнавал, что мы приехали? Телефон только в конторе председателя колхоза.
Мать дает и ему подарки. Мы еще не дружим, не умеем. Он спешит домой похвастаться подарками.
Дни отпуска не остаются в памяти, потому что однообразны и скучны. Запомнился лишь день отъезда, который начинается ранним утром. Но на этот раз в телегу запрягают лошадей. Никто не понукает — бежать, весь путь до Баланды проделывают шагом, где их привязывают к забору привокзального скверика, и дают сено.
По возвращении мы получаем более просторную комнату в здании школы, и я вновь расстаюсь с прежними друзьями.
Вдруг в памяти всплывает осенний день. Мы идем на окраине поселка. На пустыре мальчики запускают воздушного змея, который нырял в небе, а мальчик держал за нитку. Подобное вижу впервые, и мне тоже очень хочется заиметь змея, но не знаю, как его сделать? Мы идем по делам матери к кому-то из её знакомых, которые не запомнились, в отличие от змея в небе.
И снова учебный год. Оживление перед первым уроком. Нравится начинать новую тетрадь и писать на гладком, почти атласном белом листе. Свежие, фиолетовые чернила красиво блестят, пока не высохнут. Девственно чиста промокашка, приятно положить под кисть руки,чтобы не запачкать лист бумаги. В некоторых тетрадях по две красивых розовых промокашки — это укладчица лишку положила.
Второй урок – арифметика. Учительница пишет примеры на доске, мы переписываем в тетрадь, и производим вычисления с двузначными цифрами. Но почему я ничего не понимаю?! Меня никто этому не учил! Все эти года я просто присутствовал в классе, и никому не пришло в голову объяснить мне простейшие арифметические действия. Как же — мать учительница! Но мать не сочла нужным отвлекаться на сына, что-либо рассказывать.
Подглядываю за соседом по парте, который уверенно пишет результат. Он замечает, что я у него списываю, и хитро пишет результат, сильно отступив от знака равенства. После того, как я переписываю его результат, он рядом дописывает верное число, а неправильный – зачеркивает. Такое коварство меня ошеломляет.
Вечером рассказываю матери о моем конфузе. Она не стала объяснять, как надо производить вычисления, решила, что мне еще рано учиться во втором классе, и снова определила в первый класс. Довольно странно. Уже третий год иду в первый класс!
Возможно, у неё были какие-то свои соображения, о которых я так никогда и не узнал. Я ничего не понимал, мне было всё равно, в каком классе сидеть. Видимо, мать посчитала, что мне лучше учиться с ровесниками, а не быть самым младшим в классе, как было до этого.
Недалеко от школы растет огромное пышное дерево грецкого ореха. Голодные мальчишки почти на каждой перемене бегают к нему — сбивать орехи палками, железными прутьями, потом пальцами разрывают ещё зеленую кожуру, камнем разбивают скорлупу, отчего у всех пальцы коричневые от едкого сока. Сердцевина ореха ещё мягкая, без жира, который образовывается в вызревших плодах, чуть горьковатая, но очень вкусная.
Я тоже бегаю под деревом, но не кидаю, мне не достается палки, смотрю, как другие сбивают, они делятся со мной. Чья-то железная палка ошеломляюще падает мне на голову, течет кровь. Немного испуган, цел ли череп? Возвращаемся на урок. Никто даже не предложил медицинскую помощь — учительница занята своими делами. Почему-то в детстве все удары приходились на мою голову.
С получки мать купила пол-литровую банку варенья из зеленых грецких орехов. То ли я, по обыкновению, голоден, но варенье показалось необычайно вкусным. И когда, лет через 30, снова купил это варенье, то вкус был далек от первого впечатления. То ли изменилась рецептура приготовления, то ли в детстве всё было вкуснее.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/23/991