Июль. Нерест красной рыбы

Пашнёв
                Из цикла "Все мое": Немного красной икры
                в банке из-под детского питания


                «Гонцы горбуши появились.
                Вчера по Дукам староверы выловили уже 300 штук…»
                Из разговоров обитателей Берёзовки.

                «Что рыба красная! - что она вся суть – стремление
                к   продолжению рода.И коль увидишь нерест ты,
                поймёшь немало из того, чему название – Жизнь».
                Из разговора с Рыбинспектором.

Было начало июля, когда к нам в редакцию по старой дружбе зашёл Рыбинспектор. Он только что упросил врачей отпустить его с поля боя с радикулитом,  чтобы помчаться на поле боя с браконьерами, которые, как всегда в это время, объявили войну – грязную, бесчестную – летнему ходу красной рыбы в Амгуни. Он сух и неловок, этот человек, начинавший дело рыбинспекторства  в здешних местах. Он много пережил – и клевету, и угрозы, и многие болезни, и хвалебные строки в свой адрес в местных газетах. И про него в редакционных папках «Известий» лежит где-то огромный очерк.

Уговор был короток: как-нибудь он позвонит к нам и позовёт с собой на один из рейдов, многие из которых превращаются для него в риск.

Имя его мне впервые назвал Саша Чумичёв, студент из группы, для которой я читал когда-то факультатив «С лейкой и блокнотом» на журфаке МГУ. Летнюю практику 1976 года он проходил в Благовещенске и «под завязку» съездил на Восточный БАМ. Здесь-то, в Берёзовке, он вышел на Рыбинспектора, который распахнул перед ним богатства тайги и показал её такой, какой видит и воспринимает сам.

Рассказы Саши, состоящие более из восклицательных знаков, мне почти не запомнились. В памяти осталось общее приподнятое и таинственное их содержание.
 
«В низовьях Амура есть рыбзавод, на котором разводят кету, горбушу.
Из нерестилища рыбку спускают по 15-метровому желобу в ручеек,
откуда она уходит с мальками в таежную речку и дальше, в моря.
Так вот, через 3-4 года кета возвращается именно в эту речку,
бьется по мелкому этому ручейку и, собрав свои силы, пытается взвиться
по наклонному желобу (45°) прямо туда, где она когда-то вылупилась из икринки. И падает, и снова ввинчивается по потоку воды толщиной в  4-5 сантиметров…»
                Из рассказов бывалых людей.

И день настал, и Рыбинспектор позвонил. Погода собиралась на дождь, и он действительно вскоре хлынул и полоскал запылённые берёзы Берёзовки вплоть до самого утра. Но уговор есть уговор!

Сборы были коротки: фотоаппарат с новой пленкой, в кармане - запасная, фляжка с водкой (для согрева в такую ненадёжную погоду, да и мало ли что могло случиться на вздувшейся от дождей речке).

И вот в кузовок маленькой машины заброшен мотор от лодки, спальный мешок Рыбинспектора и рюкзачок с куском хлеба, котелком, чаем и сахаром. Мы едем на лодочную станцию. Да, в кузове еще канистра с бензином.
 
 «Красная рыба проживает на своем веку три этапа.
Вылупляется она в пресной воде таежных рек. Мальки уходят в море,
где вырастают до своих размеров. Растет она для единственной своей свадьбы – набравшись сил, подняться на нерест в ту самую речку,
где из икринки стала мальком. Сколько бы дней она не шла, она ничего не ест. Поэтому в верховьях рек, куда идет б;льшая ее часть, она усталая, с избитыми плавниками, пораненной шкурой. Чешуя с нее сходит, пока она стремится на нерест».
                Из рассказов бывалых людей.

День начинался яркий, прозрачный. Тёплым его назвать было трудно: хорошо проливший дождь охладил землю, напоил множество ручейков и речек, а они вздыбили Амгунь. «Хорошая вода» – сказал Рыбинспектор.
 
Мы прилаживаем мотор, бросаем на дно лодки нехитрый скарб. Ревёт самолётным мотором на форсаже лодка, бросает нас вперёд, и под нашу «казанку» ложатся просторы Амгуни. Мы идём вниз по сильной воде, выгибающейся буграми, гудящей в завалах, расстилающейся маленьким морем на спокойных пространствах. Оглядываюсь на Рыбинспектора. Козырек его старомодной кепки  надвинут почти на глаза, но поза его у мотора лодки чем-то напоминает фотографии героев первых пятилеток в журналах тридцатых годов. Он широко улыбается и кивает, когда я показываю ему большой палец, указав на будоражащую воображение красоту раскрывающихся перед нами мест.

«Я – пензенский. Вырос в тамошних местах, с молоком матери впитал
природу тех лесов и спокойных речек, а вот попал на Дальний Восток –
мне теперь пензенская природа пресновата. Уйду на пенсию –
домой, наверное, не поеду. По мне лучше этих краев ничего нет».
                Из рассказов Рыбинспектора.

«Казанка» то мчит посредине реки, то прижимается к заломам, то после виража едва не врезается в подмываемый крутой берег. Под глиной видна скала. Вот, оказывается, почему не боятся жить на этом крутом подмываемом берегу староверы. Дома стоят гордо и, кажется, вечно. Староверское поселение Амгунь. Уже видны пролеты железнодорожного моста.

«Закинули мы как-то сетку у корейской косы (так называют выступ, выходящий в Амгунь), штук 70 взяли. Закинули еще раз – еще 50. Потом – пусто. Еще раз – пусто. Спустились на лодке до моста – от рыбы вода аж темная. Стоит плавник к плавнику прямо перед тенью моста, четко упавшей на чистую воду. Наверное, рыба посчитала, что это сеть, что ли. Один раз был этот случай. Но был, потому что сам видел стоящую рыбу, боящуюся вплыть в тень моста..».
                Из рассказов бывалых людей.

Дальше я не выдержал и достал из кофра фотоаппарат. Хоть волосики на голове рви – так было жаль, что заряжен он был не цветной плёнкой. Но все равно то и дело я ловил в кадр очередную пейзажную картинку, которую выставляла напоказ Амгунь.

Километра на три мы поднялись вверх по речке Д;ки, впадавшую в Амгунь справа. Едва не загубили винт на одном из перекатов, но легко отделались – лопасти чуть погнуло, но шпонка выдержала. Где-то там, на Д;ках, и увидел я впервые, как «рыба играет» – резвящаяся кета и горбуша выпрыгивала из воды почти дельфином – конечно, не так высоко. Потом в прозрачной воде я видел темные тени, мчащиеся против течения. «Смотри, идёт», – сказал Рыбинспектор чисто и радостно.

 «Меры для восстановления подорванных запасов кеты установили также: прекратили отлов ее в морях. Ну не ловили некоторое время. И правда, поприбавилось её. Да только это же не те кардинальные меры, которые необходимо предпринимать. Заботиться о хорошем будущем ребёнка надо начинать с колыбели. А колыбель у красной рыбы - вот она: таежные речки и на них – нерестилища».
                Из рассказов Рыбинспектора.
 
Лодка сделала плавный крюк к началу очередной косы. Мотор выключился опасно близко перед берегом. Мне показалось, что носом мы выскочили на гальку, но «казанка» почти мгновенно сбросила скорость, и мы едва коснулись берега. «Кошкина коса», сказал Рыбинспектор. «Сюда Кошкин со своей компанией ездит ловить рыбу». Кошкин – это начальник Рыбинспектора, «нечистый», как мне говорили, человек. И Дуки – епархия Кошкина.

Мы походили по гальке, всюду находя недавнее и давнее присутствие людей – кольца от сети, консервные банки, бутылки из-под спиртного, какие-то тряпки, уголья от костров, остатки внутренностей рыбы после потрошения.

«Вот на этих нерестилищах и происходит первая ошибка природы. Подходит сюда косяк рыбы. Самки носом роют канавку в галечнике  и сбрасывают туда икру. Следом идет самец и покрывает икринки молоками. А края канавки обваливаются, пряча икру. Отметала рыба и ушла умирать. Подходит другой косяк, и на этом же месте начинается все сначала. Самки роют ямки, разгребают запрятанную икру, сбрасывают свою. Хариус, ленок – те тут как тут – икру пожирают. Потом третий косяк – и снова все повторяется…»
                Из рассказов Рыбинспектора.

Мы отплыли от берега, но Рыбинспектор мотор включать не торопился. Снова я увидел спины рыб, идущих против течения. Идущих неумолимо, словно по властному приказу, название которому – жажда продолжения жизни.
 
Мы вырвались на простор Амгуни и помчали дальше. Притормозили только у метеостанции. На берегу, между цепями лодок, лежала полуметровая щука. Ее давным-давно забыли, и кожа с чешуёй у неё высохла и покоробилась. С мотором одной из лодок возился сын метеоролога – парень за двадцать, его брат из посёлка Солнечный и его сын – четырехлетний Андрей. Потом из кустов выбежал еще один мальчишка, и вдвоём они начали изучать мой фотоаппарат и тихо переговаривались. Потом им это наскучило, и они ушли в кусты к небольшому ручейку и, поглядывая в него, о чем-то говорили. Сели под куст и, ковыряя в траве палками, снова обсуждали важные мальчишеские дела.

Вились над ручейком мошки и комары. Было совсем тихо – Рыбинспектор ушел к хозяину метеостанции выпить бражки. Лопот Амгуни едва доносился в эту тихую заводь, и только поплескивала вода  в алюминиевые днища оцепеневших лодок.

«Если по-хозяйски подходить, то можно сделать какие-нибудь охраняемые нерестилища, что ли. Отметал икру один косяк рыбы – второй можно остановить. Пусть в другое место идет. Или отлавливать – рыбы-то идет много, что и говорить. На продажу вполне бы хватило – в этих поселках и продавать. Оно, конечно, нерестилища рыбе нужны те, где она появилась на свет, и только те.  В них обязательно должны быть родники – только в свежей холодной воде икринки сохраняются и развиваются…»
                Из рассказов Рыбинспектора.

Мы подъезжали к косе, на которой трое ловили рыбу. Рыбинспектор знал их. «Сколько метров сетка?» – «Да метров двенадцать» – «Ловится?» – «Да почти ничего нет. Не успеваем завести, а она уходит от сетки».

Я посмотрел, как это делается. На нос «казанки» набрасывается брезент. По одну сторону носа складывается – кольцо на кольцо – нижняя часть сети. Металлические кольца диаметром 10-15 сантиметров хорошо выполняют эту роль грузил. По другую сторону от носа – край сетки с поплавками. Сеть заканчивается с двух сторон нетолстой веревкой метров 15-20. Один стоит на берегу и держит за конец веревки. Двое в лодке. Один следит за тем, чтобы сеть уходила в воду равномерно, пока лодка на малых оборотах плывёт от берега кормой вперёд. Лодку начинает сносить течением,  и человек на берегу медленно идёт по течению, держа конец веревки. Когда сеть ушла в воду вся, лодку поворачивают носом к берегу и заводят мотор. Тот, который следил за сетью, держит за второй конец веревки. У берега он соскакивает и начинает выбирать конец, а потом и сеть. Идущий по берегу не доходит до второго метров десять, и они вдвоём начинают выбирать сетку. Ещё лучше, если вчетвером – двое выбирают нижнюю часть и укладывают её на берег, двое – верхнюю.
 
Метров за пять от берега где-то за дугой, образованной поплавками, вода вскипает. Сначала редкими всплесками, а потом, в зависимости от пойманного количества рыбин – всё сильнее и сильнее. И вот уже позванивают грузила сети. Её вытаскивают на берег. В ней отчаянно бьются несколько рыбин. Часть из них застревает в ячеях по верхний плавник, и следы впившихся веревочек от сети остаются на шкуре рыбы. Она барахтается, всё сильнее запутываясь. Надо иметь известную ловкость, чтобы вызволить рыбин величиной с полено и отбросить метров на пять от кромки воды. Почти все рыбины от ударов о гальку окрашиваются алой кровью. Наверное, из жабер. И долго еще колотятся об камни, оставляя на своих скользких телах пятнышки от камешков. Но эти камешки никак не могут соперничать с розоватыми разводами на боках рыбин. «Свадебный наряд», – объяснил мне Рыбинспектор.

«Красная рыба, когда идет на нерест из моря, за всю дорогу ничего не ест.
Почему – никто не знает. Даже наука. Все необходимые жизненные силы
она накапливает в море, и можно проследить, как она собирает их.
В низовьях рек, где рыба ещё сильная,  у нее есть и подкожный слой жира.
Мясо ее красное – воистину красная рыба. Сюда она доходит наполовину усталая, но идёт в любую погоду, в любой воде, идёт даже ночью. Вот у Баджала,где ее последние нерестилища, она совсем избитая об камни,
с порванными плавниками, мясо становится совсем белесым.
Там, в верховьях ручьёв, отметавшая икру рыба почти сразу же умирает,
 своим телом давая пищу созревающим икринкам, а потом и малькам».
                Из рассказов бывалых людей.

Дело было, повторяю, в июле, и вместе с кетой в сетях была и горбуша. Она идёт только летом, с летней кетой, которая бывает и осенней. В нашу сеть попадались только самцы горбуши – самки мельче, и они удачно проскакивали наши ячейки. Из кеты попадались и самцы, и самки. Больше почему-то самцы. Может, собой жертвовали ради самок с икрой. Отличить их нетрудно. У самца самый кончик рта хищно загнут вверх и в пасти видны небольшие, но острые зубы. У самок пасть ровная. Вот они лежат на гальке, таращат на тебя одуревший глаз, раздувают жабры. Но это для них – конец, хотя время от времени последними усилиями подскакивают, изгибаясь дугой, все сильнее окровавливают галечник и себя.

«На нерестилище приходят рыбачить и медведи. Там им это делать нетрудно: лапой с когтями бьют по рыбине на мелководье и отбрасывают на берег. Был случай, когда рыбаки, наловившие по мешку рыбы и спрятавшие ее в кустах, через некоторое время не нашли этих мешков, и только по следу волочения и отпечаткам лап поняли,что медведь утащил их в лес».
                Из рассказов бывалых людей.

Один из рыбаков показал, как разделывают рыбу для соления. Есть два основных способа – разделка со спины и с брюха. Со спины разделывать лучше самок – не повреждаются мешочки с икрой. В этом деле нужна сноровка – рыба склизкая – и острый нож. И, конечно, нужны умелые руки. Даже насмотревшись на его приёмы работы, я не смог так легко справляться с рыбой – надо держать за задний плавник, надрезать спину поперечным разрезом, потом продольным – рядом с верхним плавником до брюшины. Там вдруг откроется мешочек с икрой. Даже два – по правому и левому боку рыбы. Один из рыбаков, чрезвычайно шустро работая пальцами, освободил икринки – одна за другой – от материнской плевы. Попробовал и я. Мои движения были слишком грубы и несовершенны.

«В кете или иной красной рыбе бывает до 4000 икринок. Это самые икряные самки. А обычно – 1500-2000 икринок. А у калуги – из осетровых, представляешь! -  до 6-8 миллионов икринок. Вот как рыба подстраховывает себя,чтобы продолжить свой род».
                Из рассказов бывалых людей.

Тем не менее, в походном котелке вскоре от двух рыб было граммов 700 икры – красной, ядреной. Нет, не красной – немного алой, даже оранжевой в белых лучах вечернего солнца. В свободной посуде рыбак сделал тузлук на скорую руку и по своему вкусу – под рукой не было картофелины, чтобы заметить нормальную соленость тузлука, когда картофелина всплывает. Он насыпал в холодную воду много соли (крупной, не йодированной), взболтал все это, попробовал на язык, а потом залил ею очищенную икру. Началось священнодействие получения красной икры, в магазинах продаваемой за 40-45 рублей – в зависимости от сорта красной рыбы.

«Тузлук для засола икры должен быть из теплой вскипяченной воды. В холодной воде икру промывать нельзя – она возьмется жесткой пленкой, и икра будет кататься на зубах как высохший горох – не укусишь ее. А на скорую руку, под водочку, лучшего приготовления не придумаешь».
                Из рассказов бывалых людей.

Мы вскипятили на костре амгуньской воды, заварили цивильный напиток – кофе – крепкий, как я хотел, расположились вокруг плащ-палатки, на которой было некоторое содержимое рюкзаков. «По булькам» наливалась в эмалированные кружки водка – скорее, для восстановления сил, чем для пьянства. В посуде со свежей икрой торчали суповые ложки, предназначавшиеся для ухи. Только русскому, наверное, ведома эта закуска, когда водку заедают ложкой красной свежей икры (солилась она 20 минут, после чего тузлук был сцежен через банку с дырочками в дне).

Остатки икры я переложил в баночку из-под детского питания с завинчивающейся крышечкой. Вот она, эта икра цвета сибирских жарков, стоит на моём столе, даже в спокойном состоянии играя своим волнующим цветом.

Что это за чудо – созерцание свежей икры красной рыбы. Как созерцание оранжевых алмазов, сваленных в беспорядке в бестолковую посуду, не соответствующую их сути. Всего-то:  немного красной икры в баночке из-под детского питания…

                Хабаровский край. 1978 г.