Воспевать моего возлюбленного я могла бы целую вечность, но мне дано лишь короткое время под названием жизнь...
Босыми ногами по битому стеклу не пробовали ходить? Испытайте, чтобы знать. Я всегда поступала именно так. Поэтому на моём теле не счесть шрамов, а в душе - кровоточащих ран. Но покуда я жива на этом свете, есть только один источник, способный залечить меня одним взглядом, - это моя любовь. Через него я научилась видеть мир, прощать себя и людей, и строить свои собственные мысли так, чтобы за них не было стыдно.
С детства я не любила своё тело. Никак не могла принять себя такой слабой и беспомощной, к тому же часто болела. Ну, а когда выздоравливала, бежала во двор, и там, с вечно разбитыми коленками, носилась наравне с мальчишками, постоянно перепачканная и в синяках. Домой возвращалась неохотно, зная, что снова получу нагоняй за очередное порванное платье и свой неопрятный вид.
Мама была строгая, но справедливая, это я хорошо помню. Иногда она садила меня на колени и мы смотрели с ней в окно на сияющие звёзды, дождь или снег, на вечно спешащие куда-то облака. Её мелодичный голос звучал как музыка, и неважно, о чём мы говорили, само её присутствие было для меня счастьем. Это я поняла потом, когда её не стало, и свет в моей жизни погас. Стало темно и страшно. Больше меня никто не любил.
Помню, как стояла на кладбище, под проливным дождём не видно слёз. Мне было около шести, но я хорошо помню тот день. Её холодные пожелтевшие руки, сложенные на груди, лицо, прикрытое вуалью, по которому стучали капли, словно по мраморной статуе. Звук забиваемых в гроб гвоздей, от которого содрогались все мои внутренности. Отчаяние, с которым я кричала, чтобы маму освободили... С этого момента что-то во мне изменилось. Наверное, горе пробило брешь в моём сознании, приоткрыв дверь в другое пространство, туда, где возможно всё и нет ничего невозможного. Но пробуждение этого дара было долгим и мучительным.
Отец, хоть и был где-то, но не удосужился позаботиться о собственном ребёнке, и я попала в тёткины "ежовые" рукавицы. Сводная по отцу сестра моей матери, забрала сироту к себе, вместе с квартирой в центре города. Я часто думаю о том, что лучше бы я росла в детском доме. Возможно, меня удочерили бы какие-нибудь добрые люди, и не пришлось терпеть бесконечные унижения, побои и ненависть, которыми наполнились все последующие годы моего взросления. Хотя, судьбу не исправишь. Видимо, нужно было мне пройти через всё это, чтобы стать собой. Описать моё воспитание можно просто, одной фразой, которую я слышала наиболее часто: "Неблагодарная дрянь, ты меня запомнишь надолго!"
За малейшую провинность она таскала меня за волосы, выкручивала уши, швыряла как куклу на пол, секла ремнём, могла в особой ярости приложиться и ногами. А уж стояние в кладовке, в полной темноте замкнутого квадрата, забитого старым хламом, пылью и пауками, точно не забыть никогда. Узкая щель света под дверью не спасала. Стены начинали съезжаться и давить, словно в камере пыток, воздуха переставало хватать и удушье подкатывало к горлу, начиналась паника. Она ждала, когда истерика закончится, и открывала замок лишь тогда, когда сознание покидало меня.
Вначале хотелось ей угождать, чтобы меня полюбили, но это раздражало её. Ни моя покорность, ни смирение, ни послушание не приносили своих плодов. Я стала "грушей для битья". У Матильды своих детей не было. Да и кто бы позарился на её "чистоту". Закомплексованная и ожесточившаяся на весь белый свет в ста килограммах жира, рыжая, покрытая веснушками, она вечно источала неприятный запах и зловонные слова. Мои волосы были ярче и темнее, кожа - белой, тело тоненьким, почти невесомым... Всё это безумно злило мою попечительницу. Только сейчас понимаю, сколько в ней помещалось ненависти, но отправить меня в детский дом, которым она вечно угрожала, не могла: иначе бы потеряла квартиру, по завещанию принадлежавшую мне. К тому же ежедневная возможность отыграться, потешить своё самолюбие, издеваясь и унижая моё человеческое достоинство, доставляли ей удовольствие.
Так год за годом, день за днём, во мне вырабатывалась ответная злость. Уже в четырнадцать лет я округлилась там, где это было нужно и начала притягивать мужские взгляды. Теперь она ненавидела меня ещё сильнее прежнего.
Я часто убегала из дома, прогуливала школу и начала путаться с парнями. Вначале пыталась получить хоть какое-то подобие внимания и ласки, особенно от зрелых мужчин. Но, что может чувствовать подросток от секса в четырнадцать лет? Ничего, кроме разочарования и очередной порции унижений. Неокрепшая, изломанная психика и организм, из которого взрослые дяди выжимали всё, что только могли для собственного удовольствия. Страшная правда жизни. Ведь нормальный, духовно-развитый человек и не подумал бы о подобном, поэтому на моём пути встречались мужчины особого типа... Их жажда обладания мной увеличивалась и достигала порой агрессивных форм. Убегая от одного любовника к другому, я научилась воровать, а чуть позже использовать их так же, как они меня, давить на слабые места, безжалостно шантажировать и добивать. Чем старше и опытнее я становилась, тем больше ощущала своё могущество над самцами. Могла завести кого угодно с полуоборота, довести до исступления, удовлетворить так, что они валялись потом у меня в ногах, выпрашивая ещё хоть каплю нежности...
Мой дар стремительно развивался вместе со мной. В шестнадцать я уже выглядела, как совершеннолетняя, мало кто из моих знакомых мог подумать, что спутался с малолеткой. В школе меня терпели и кое-как "тянули за уши" учителя, кто-то жалел, что сирота, но были и те, кто намекал на постель. Только вот я уже была умная, и прогибала ситуацию в нужном мне направлении.
Время от времени, мне всё же приходилось возвращаться к тётке. С тех пор, как я открыла в себе способности, это становилось даже забавно. Как-то раз пришла под утро, встреченная шквалом брани, легла на кровать и попыталась заснуть, но зараза была особенно красноречива. Меня подташнивало и хотелось тишины. Бурное расставание с очередным "мачо", лишило последних сил. А старая гадина всё не унимались. Я не выдержала: вскочила, подошла к ней и, глядя в её не умолкающий рот, представила, что она не может произвести больше ни звука. Как это действует, я ещё не знала тогда, но уже понемногу практиковала на ней. В тот раз она сильно вывела меня из себя, и эффект получился сногсшибательный, в прямом смысле этого слова. Матильда рухнула на пол, её частично парализовало. Пришлось вызвать скорую, не так из жалости к ней, а чтобы избавиться от присутствия этой твари.
Три дня и три ночи тишины и покоя я провела в одиночестве, даже не выходила из дома. Холодильник был полон, грымза любила пожрать. Блаженствуя в постели, я делала всё, что хотела, впервые оставшись полноправной хозяйкой своей квартиры. Кто же знал, что это в последний раз... Когда тётка вернулась из больницы, придя в себя, первое, что она сделала, - выкинула мои манатки за дверь и поменяла замки. Можно было, конечно, что-нибудь с нею сделать, но у меня пропало желание, началась апатия, всё опротивело до рвоты.
Через пару дней я поняла, что это токсикоз. Кто отец ребёнка, не знала, их было несколько за последнее время, и никто из этих "кобелей" не подходил на роль будущего мужа. Противна была даже сама мысль об этом. Так в восемнадцать лет я оказалась на мосту. Устав вконец физически и морально, я не хотела думать больше ни о чём. Смотря в ледяную, ещё покрытую местами льдом и снегом реку, поняла: смысла дальше жить нет. Нужно покончить со всем и сразу. Это так легко сделать шаг на встречу безмолвию, уйти в никуда из ниоткуда. Пробив тонкий лёд, ушла под воду, холод пронзил тело тысячами игл одновременно, одежда стала тяжёлой и тянула ко дну, перебарывая в себе инстинкт самосохранения, я захлёбывалась, и дёргаясь в судорогах, мучительно ждала, что сейчас скоро всё закончится, но каждое мгновение стало подобно вечности. И вдруг чьи-то сильные крепкие руки схватили меня и потянули за собой, уже не осталось сил сопротивляться, я верила, что умираю, и все его усилия напрасны. Как же я ошибалась, Боже мой! Как же я ошибалась!..
Продолжение истории в романе "Исповедь".