5 сентября 2012 года исполняется сто лет со дня рождения Анастасии Александровны Манштейн-Ширинской.
Мы предлагаем вашему вниманию третью главу из новой книги Н.Сологубовского «Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память». Москва, Издательский дом «Ключ-С», 2012 г.
Глава третья.
ОТЧАЯННЫЕ ВРЕМЕНА
– Моя жизнь делится на две части: до и после семнадцатого года, –продолжает рассказывать Анастасия Александровна. – Яркие впечатления остались от Петрограда. Мы всегда останавливались у бабушки, она жила по адресу: Большой проспект, дом 44, квартира 13. Я однажды пыталась достучаться… Впрочем, не сейчас… Хорошо помню именины бабушки 29 октября 1916 года. Это и мои именины, так что ошибиться я не могу. Помню, визитеров было очень много, и среди них верный поклонник бабушки, некто Родзянко, брат председателя Думы. Он в шутку спросил, что я предпочитаю, цветы или конфеты. Я очень любила шоколад, но почему-то ответила: «Цветы!»... В день Ангела я получила от него огромный букет роз, от Родзянко... Это был первый подаренный мне букет... такое не забывается…
Наступил 1917 год. Мой отец командовал посыльным судном «Невка».Матросы уважали его за смелость и справедливость. Но революционный комитет отстранил отца от командования кораблем. Ему пришлось сидеть дома, и тогда он и мама научились шить сапоги: надо было как-то зарабатывать тогда на хлеб. Даже теперь я вижу их склоненными над сапогами. Шить-то они научились, но не научились получать деньги. Не умея торговаться, папа иногда выходил из себя и сердито говорил покупателю: «Берите и уходите, я их вам дарю!» И покупатель, такой довольный, уходил с папиными сапогами…
И были ночи, когда приходили его матросы и предупреждали отца, чтобы он не ночевал дома. После февральской революции десятки морских офицеров приняли мученическую смерть в портах Балтики. Мой отец избежал этой участи...
В 1918 году закончилась бессмысленная кровавая Первая мировая война, которая погубила миллионы человеческих жизней, но ее жернова все еще продолжали крутиться, унося новые жертвы.
1919 год для России – третий год братоубийственной Гражданской войны, начавшейся после Февральской революции 1917 года и отречения от престола императора Николая II. Эта война разделила русских людей на Белых и Красных, на тех, кто в последующие годы создал и отстаивал Советский Союз, и русских эмигрантов, которые были вынуждены покинуть Родину и «рассеялись», разнося ее плодородные зерна, по всему миру.
На русской многострадальной земле продолжалась интервенция 14 стран, стремившихся разорвать на части великое государство, Российскую империю, погибшую из-за внутренней смуты.
Победа склонялась на сторону Красных, которые сражались и против Белых, и против иностранных интервентов.
В 1920 году последним оплотом Белой армии стал полуостров Крым. Ни жители Севастополя, ни моряки, пережившие три года лишений, не знали, что их ждут еще более тяжелые испытания…
Севастополь
Осенью 2008 года, после поездки в Севастополь я привез Анастасии Александровне фотографии города, и она все узнавала: и улицы, и дома…
– Летом 1919 года мы добрались до Севастополя. И нас поместили в один из этих флигелей, – показывает на одну из фотографий Анастасия Александровна. – Здесь началась наша «беженская» жизнь. Мы не были еще «чужими на земле», так как мы были еще на русской земле, но мы были уже не «у себя». Об этом я подробно написала в своей книге…
Приведу отрывок из ее книги.
«К счастью, мы встретили Раденов, которые, так же как мы, жили в одном из флигелей. Снова мы виделись со Славой каждый день, но наша детская компания увеличилась. В семье, занимавшей с нами квартиру, было шесть человек детей. Один из них – Павел, прозванный Пушкой, маленький толстячок с живыми глазами и богатым на выдумки умом, был заводилой в нашем детском кругу, где я, единственная девочка, занимала особое положение.
Слава был со всем согласен, при условии, что я не буду возражать. Недалеко от памятника Лазареву были сооружены «гигантские шаги», и мы бегали вокруг мачты, держась за колья и отрываясь от земли на натянутых веревках. Мне казалось, что я летаю выше мачты, выше домов, но я и виду не подавала, что боюсь.
Пушка держал нас в курсе самых потрясающих событий, которые мама часто старалась от меня скрыть. Так, однажды она ужаснулась, найдя всех моих кукол повешенными Пушкиными стараниями. Выяснилось, что он с братьями видел повешенных за разбой грабителей. Их водил отец «с поучительной целью» показать, «как кончают подлецы». И в то же время их отец, унтер-офицер флота, был очень порядочным и даже чувствительным человеком.
… Осень принесла плохие вести. Добровольческая армия после взятия Орла начала отступать. Чрезмерная растянутость фронта, гибель военачальников, существование банд, которые в зависимости от положения дел переходили из одного лагеря в другой, раздоры между донскими и кубанскими казаками и, наконец, разложение тыла, обессиленного пятью годами войны и беспорядков, - все это объясняет последующие потери.
В марте 1920 года был оставлен Кавказ. Крым, связанный с континентом узким перешейком, оставался последним оплотом Белой армии. Генерал Врангель заменил генерала Деникина во главе Вооруженных сил Юга России. Петр Николаевич Врангель, имя которого было уже известно в Великую войну, пользовался большим уважением в военных кругах. С присущей ему энергией, несмотря на, казалось бы, непреодолимые трудности, он укрепился в Крыму, поднял армию и бросил ее в бой весной 1920 года.
В Севастополе не думали о будущем. Жили настоящим, но угроза эвакуации чувствовалась. После эвакуации Одессы в январе и Новоросийска в марте встал вопрос о возможной сдаче Севастополя. Если Красная армия займет Перекоп, Крым сразу будет взят.
1920 год был особенно тяжелым для Севастополя. Госпитали переполнены ранеными и больными, и не хватало средств, чтобы бороться с эпидемиями: холера, сыпной и брюшной тиф... Морские флигели были на полпути между госпиталем и кладбищем, и похоронные процессии проходили перед нашими окнами.
Неразрешенным вопросом был наплыв беженцев. Где поселить столько людей? Мы уступили одну из комнат сестре моей крестной тети Анны. Я видела ее в первый раз: красивая особа, «цветущая», с белой кожей и жемчугом вокруг шеи. Ее звали Неонила. Ее муж - темный костюм, жилет, галстук и котелок - имел какое-то отношение к министерству юстиции и останется для меня навсегда связан с моим представлением о Керенском. Бездетная пара, казавшаяся вполне удовлетворенной друг другом...
Я бы не запомнила этих людей, если бы не удивившее всех нас их поведение в тяжелую для нас минуту. Папа, как и во время войны на Балтике, всегда был в море. Кинбурнский отряд, в состав которого входил «Жаркий», участвовал в боях с августа 1919 года. Как оказался он случайно дома, когда мама заболела?! Он никогда не интересовался медициной, не имел никакого опыта, и тем не менее именно он, как сказал доктор, не дал маме умереть.
Все свелось у него к одной мысли: как заставить сердце продолжать биться. Растирая маму жесткой щеткой, все время давая ей пить, он удержал уходившую жизнь до появления доктора. Я не могу утверждать, что это наилучший способ бороться с холерой, но он в те решающие минуты маму спас; она всегда будет в этом уверена.
Когда кризис прошел, она была так слаба, что казалось, у нее нет больше сил дышать. Днем и ночью папа и сиделка по очереди дежурили у ее кровати. Было очевидно, что переполненный госпиталь не мог ей предоставить такого внимательного ухода. Но мама, как только смогла говорить, попросила, чтобы ее перевезли в больницу: она боялась за детей, думала о многочисленной семье соседей.
Она хотела с нами попрощаться. Нам разрешили только подойти к открытой двери комнаты, где пол все время мыли карболкой. Не в силах поднять руки, мама пыталась нас благословить. Она прощалась навсегда. Первый раз в жизни я, с отчаянием, полностью осознала это безвозвратное «навсегда».
Единственный, кто торопил с отъездом, кто настаивал на опасности заразы, кто объяснял, что только госпиталь может спасти больную, - это был такой корректный, такой интеллигентный муж тети Неонилы. И тогда, в какую-то секунду, маленькая, скромная Ульяна Федоровна выросла у всех на глазах. Упершись ногами и руками в косяки дверей, заграждая всем своим телом выход из комнаты, она заявила с силой, которой никто от нее не ожидал, что не позволит увезти Зою Николаевну в госпиталь.
Ялта. «Дама с собачкой»
Из всех приморских городов Ялта оставила во мне самое солнечное, самое оживленное воспоминание, хотя первая встреча была совсем не веселая. Переход Севастополь – Ялта на небольшом пассажирском пароходе был неспокойный, мы не спали всю ночь, и, когда утром мама собирала вещи, Люша упрашивала ее позволить ей «еще поспать вот на этом кусочке бумажки». У меня очень сильно болела голова, а каково было маме, недавно перенесшей холеру, с тремя детьми, из которых младшей Шуре было 18 месяцев!
После пустых казенных квартир мы снова очутились в семейной обстановке: домик с садом на маленькой спокойной улице, заросшей зеленью.
Ялта еще не потеряла оживленной прелести чеховских времен. "Дама с собачкой» не удивила бы никого в этой, казалось, беззаботной толпе гуляющих вдоль берега или купающихся в море людей. Белый мрамор Ливадии, голубизна неба и моря остались во мне ярким и сказочным воспоминанием. Окрестности Ялты очень живописны. В горных татарских аулах можно услышать фантастические рассказы о богатой истории Крыма, который был покорен Екатериной II в 1783 году.
Крым – «Керим» – означает «щедрый», так называли его потомки великого Чингисхана. И история Крыма тоже вошла в историю семьи Анастасии Александровны, хотя тогда она еще не знала, что ее будущая фамилия будет Ширинская.
Ширинские… Князь Долгорукий, изучавший историю Крыма, а также барон Нольде в своем «Образовании Русской Империи» упоминают о роде Ширинских: Ширинский - «первая фамилия в Ханстве Крымском, имевшая исключительное право перед всеми крымскими фамилиями вступать брак с дочерьми ханов крымских». От них – князья Ширинские - Шихматовы, которые появились в Москве в конце XV века при Иване III (1462-1505). Эти фамилии – в старинных русских родах много татарской крови – тоже эмигрировали из Крыма в двадцатые годы.
Последние дни
– Вернувшись в Севастополь, мы сразу почувствовали близость фронта: много военных, еще больше стало беженцев, чем раньше, – вспоминает Анастасия Александровна. – Большинство учебных заведений было закрыто. Мы не ходили в школу, мы не умели ни читать, ни писать, и, признаться, мало об этом беспокоились.
Помню, папин брат Сережа Манштейн зашел попрощаться: молодой, озабоченный, он очень торопился. Его полк уходил к Перекопу. Лето кончалось неспокойно, в какой-то неуверенности…
17 октября 1919 года Севастопольский Морской корпус открыл свои двери. Вот как капитан II ранга Владимир Берг, который тоже окажется, как его питомцы и Анастасия Александровна, на африканском берегу, описывает этот день :
«Октябрьское солнце сквозь громадные окна заливало белый длинный зал, сто тридцать железных кроватей, стоявших двумя стройными рядами, разъединенными новенькими белыми табуретами и ночными шкафами, бледно-янтарным светом. Большое белое здание ждало в этот день своих новых квартирантов. С завтрашнего дня начнется новый учебный год!»
Но судьба распорядилась иначе. Этот учебный год так и не наступил!
«Завтра не будет!»
Севастопольцы не знали, что командованием Белой армии еще в апреле двадцатого года были приняты меры по подготовке отправки воинских частей за рубеж.
4 апреля , когда еще звучали реляции о победах Белой армии, ее командованием были определены крымские порты для эвакуации и численное распределение войск по портам.
12 октября для исполнения плана эвакуации командующим Черноморским флотом и начальником Морского управления был назначен контр-адмирал М.А.Кедров, а начальником штаба – контр-адмирал Н. Н. Машуков.
События разворачивались стремительно, и стоит о них рассказать подробнее.
27 октября были назначены в порты погрузки старшие морские начальники: в Евпаторию был назначен контр-адмирал Клыков, Ялту – контр-адмирал Левитский, в Феодосию – капитан I ранга Федяевский и в Керчь – контр-адмирал Беренс.
28 октября в 4 часа утра генерал Врангель, главнокомандующий Вооруженными силами Юга России, издал приказ об общей эвакуации:
«Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».
Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами спешил на помощь Белой Армии в Крыму. Он получил от Жоржа Лейга (Georges Leygues), председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, телеграмму:
«Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения...»
«Французские морские офицеры! Выражение им симпатии и уважения тем более ценно, что в будущем унижения не будут редкостью, – пишет в своей книге Анастасия Александровна. – Некого будет даже за это винить; просто вы становитесь беженцами, и люди как-то незаметно для самих себя считают себя вправе говорить с вами по-другому».
Но если французские моряки делали все, что было в их силах, то у французских чиновников были совсем другие планы. Анастасия Александровна рассказывает:
– Что мог думать генерал Врангель, получив письмо представителя Франции де Мартеля, в котором он предлагал, как единственно возможное, для русских офицеров перейти на французскую службу, для чего придется принять французское подданство .
Проще говоря, русским офицерам, в том числе и морским, предлагалось искать выгодную замену!
Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота?
29 октября командующий Южным фронтом Красной Армии М.В. Фрунзе написал текст обращения к генералу Врангелю, которое было передано радиостанцией штаба фронта :
«Главнокомандующему Вооруженными силами Юга России генералу Врангелю.
Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками армии и флота, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом.
В случае принятия вами означенного предложения, Революционный военный совет армий Южного фронта на основании полномочий, представленных ему центральной Советской властью, гарантирует сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой. Всем нежелающим остаться и работать в социалистической России будет дана возможность беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти. Ответ ожидаю до 24 часов 11 ноября.
Моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения падает на вас.
Командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе».
Вечером этого же дня радиотелеграмма, принятая радиостанцией штаба Черноморского флота, была доложена генералу П.Н. Врангелю. Но никакого ответа на честное предложение Фрунзе послано не было ни в этот день, ни в последующие...
30 октября М.А.Кедров телеграфом оповестил командиров полков, что пароходы для войск поставлены по портам согласно директивам главкома. Эвакуация будет обеспечена, настаивал Кедров, если на Севастополь выступят Первый и Второй корпуса, на Ялту – конный корпус, на Феодосию – кубанцы и на Керчь – донцы .
В этот же день В.И. Ленин, ознакомившись с текстом обращения Фрунзе к Врангелю, прислал ему телеграмму: "Только что узнал о вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно".
Но у Фрунзе было другое мнение. Это был человек чести . И никто не осмелился обвинить его в предательстве своего честного предложения.
31 октября командующему Южным фронтом Красной Армии вместо генерала Врангеля – понять мне это не суждено – ответил французский адмирал Дюмениль:
«Приказом Врангеля все войска Русской армии на Юге России и гражданское население, желающее уехать вместе с ними из Крыма, могут уезжать. Только что опубликован приказ, запрещающий кому бы то ни было разрушать или повреждать любое общественное имущество государства. Это имущество принадлежит русскому народу.
Я дал указания всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда.
Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что, если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».
В тот же день генералом Врангелем, верховным комиссаром Мартелем и адмиралом Дюменилем была подписана конвенция, согласно которой главнокомандующий Русской армией «передает свою армию, флот и своих сторонников под покровительство Франции, предлагая ей в качестве платы доходы от продажи военного и гражданского флота».
Фрунзе не помешал эвакуации Белой армии, и тем более он не думал о «беспощадной расправе» с русскими людьми, которые сложили оружие.
И действительно, тысячи русских офицеров, солдат, казаков и моряков, ни чем не запятнавшие себя, решили прекратить сопротивление и остаться на русской земле, надеясь, что победители будут верны слову своего командующего. Но Фрунзе уедет, а к власти в Крыму придут совсем другие люди. Были изверги «белые» и были изверги «красные»…
Перекоп
– Несмотря на то, что возможность эвакуации обсуждалась, действительность поразила всех своей внезапностью. Когда вышел приказ по флоту об эвакуации, большинство людей не хотели этому верить, – свидетельствует Анастасия Александровна.
Для большинства моряков падение Перекопа было неожиданностью: фронт считался хорошо укрепленным. Но уже 13 июля 1920 года начальник Перекоп-Сивашского района генерал-лейтенант Макеев докладывал о недостатках обороны Перекопа. В своей книге Анастасия Александровна пишет:
«Как могли мы до такой степени не знать правды?» Вопрос, который так часто задают себе свидетели великих потрясений, когда все уже кончено!
К моменту катастрофы на Перекопе не было укреплений, способных противостоять огню неприятельских батарей: работы по постройке были постановлены за недостатком материалов...
Мог ли в сентябре 1920 года Врангель еще надеяться на помощь союзников? Уже не раз главное командование могло удостовериться, что при военных неудачах не следует рассчитывать на их помощь. Поэтому нельзя было допустить, чтобы они почувствовали слабость Белой армии. Вот почему союзникам были показаны хорошо укрепленные позиции у Таганаша, а не Перекопский перешеек, который стал ареной решающих боев.
Как объяснить иначе этот парад корниловцев на площади Колонии Кронсфельд 1 сентября? Люди, дравшиеся почти без передышки с 23 мая, вывезенные на тачанках специально для парада прямо из окопов и через полчаса отправленные в те же окопы!
А.А.Валентинов расскажет позднее об этом параде: «Без конца стройными рядами проходит пехота, проходят люди, идущие в атаку под бешеным пулеметным огнем; по традиции, с винтовкой на ремне, с папиросой в зубах мчится на рысях кавалерия, грохочут батареи в конской запряжке и на мулах...
Старые русские полки!.. Да, это старая русская гвардия, если бы... если бы не эта пестрота мундиров... Вот один прошел в розовой ситцевой рубахе с полотняными погонами, другой – в голубой, вот правофланговый без обмоток – серые английские чулки снаружи облегают концы брюк... На мгновение делается больно, обидно. Но стыда, о, стыда нет! Пусть! Пусть весь мир знает, в каких условиях дерется русский солдат. Пусть щелкают затворы камер! Пусть!»
Приведу еще один отрывок из книги Анастасии Александровны:
«Всему миру известны Ватерлоо и Бородино. Все читали Виктора Гюго, все пели стихи Лермонтова. Но кто помнит события на Перекопе в октябре 1920 года?
После заключения мира с Польшей Красная армия могла сосредоточить все свои силы на крымском перешейке. Пять армий, тяжелая артиллерия – 200 пушек на короткий фронт, интернациональные коммунистические бригады латышей, китайцев, венгров бросились на Перекоп. Отряды Махно присоединились к нападающим. Подавляющее численное превосходство, сильная артиллерия, неожиданно замерзшие воды Сиваша, что позволило красным частям перейти его вброд, – все это окончательно вывело из строя армию, которая, по словам самого Врангеля, «раздетая, обмороженная, полубольная, истекающая кровью отстаивала последнюю пядь родной земли».
Неравные бои начались ночью 27 октября и продолжались три дня. Отступая в направлении к Юшуню, корниловские и дроздовские дивизии, донские казаки шли в беспощадные контратаки.
Перекоп стал местом страшной трагедии. Русские убивали русских. И так убивали, что и многие годы спустя русская земля на Перекопе не могла прийти в себя…
«Большое поле, покрытое окровавленными трупами, походило на какое-то страшное, бежево-красное озеро. Со стороны добровольцев сами генералы вели свои полки в атаку. Некоторые были убиты, многие ранены. 29-го позиции пали в руки неприятеля, лучшие полки были истреблены», – напишет в своей книге «Нищие рыцари» Сергей Терещенко. И не просто неизвестный Терещенко, а член экипажа эскадренного миноносца «Жаркий». Да, да, того самого «Жаркого», о котором и пойдет теперь рассказ…
«Я не могу бросить свой корабль…»
В ноябре 1920 года «Жаркий», которым командовал Александр Сергеевич Манштейн, стал одним из кораблей Русской эскадры, которая ушла в Константинополь. Моряки думали, что они вернутся в Севастополь, как только перевезут беженцев…
– Помню сильный ветер в Севастополе, когда начался исход, – рассказывает Анастасия Александровна. – Я и сейчас вижу толпы людей, в руках узлы, чемоданы, баулы… И маму с корзинкой в руках… Но не помню ни паники, ни страха. Может быть, оттого, что мама умела в самые драматические минуты сохранять и передавать нам, детям, свое спокойствие. А скорее всего, она умела скрывать собственный страх. До последней минуты мы не знали, как уедем…
«Жаркий» стоял в доках с разобранными машинами, – пишет Анастасия Александровна в своей книге. – Папа получил приказ его покинуть и перевести экипаж на миноносец «Звонкий». Его возмущению не было конца: «И не говорите, что я потерял рассудок! Я моряк! Я не могу бросить свой корабль в городе, в который входит неприятель!»
Пока все грузились, мы сидели дома, а папа упорно добивался в штабе, чтобы миноносец был взят на буксир. На все аргументы у него был ответ: «Я остаюсь без механиков, которые не хотят покинуть Севастополь? Я найду людей, и мы сами соберем машины в дороге. Я прошу только, чтобы меня взяли на буксир».
После разговора с Кедровым он добился своего. Вернувшись на «Жаркий», не теряя времени, он послал людей вернуть с заводов отдельные части разобранных машин. Это было самое спешное. Надо было также снабдить корабль самым необходимым: хлебом, консервами, нефтью....
30 октября мы узнали, что «Жаркий» будет взят на буксир «Кронштадтом», большим кораблем-мастерской.
31 октября к вечеру почти все корабли были на внешнем рейде, и мы увидели, что и «Кронштадт», грузно переваливаясь на волнах, тоже направляется к ним. Миноносцы, стоявшие у пристани около «Жаркого», в свою очередь двинулись в путь. Вскоре мы остались совершенно одни...
Прошло столько лет, но я ничего не забыла… Помню последние часы на Корабельной стороне. Багажа у нас почти не было. Все самое дорогое из знаменитой корзины не вынималось: иконы, фотографии и рукопись Манштейна. Мама бережно хранила в ней выкроенный, но так никогда и не сшитый корсаж из золотистого атласа, усеянный бархатистыми розами. Было что-то сказочное в этом куске материи, и годами, открывая корзину, вспоминала я принцессу, только ночью становившуюся ослепительно красивой в бальном наряде цвета солнца.
Ульяна Федоровна, ее муж, их шестеро детей остались в Севастополе... Что стало с ними после нашего отъезда? Позже мы узнали, что ни честная бедность, ни даже принадлежность к пролетариату не были достаточными основаниями, чтобы избежать расправы...
Последнее горестное воспоминание: молодой кавалерист успел нас известить, что он видел, как погиб на Перекопе папин брат Сергей Манштейн. Раненый, он упал с лошади и был сразу же зарублен. Ему не было еще и 25 лет.
Вечером 31 октября небо над городом озарилось красным заревом пожара – горели склады американского Красного Креста, большое здание около вокзала. Долго еще отблески пожара освещали небо, и траурный звон колоколов севастопольских соборов сопровождал отбывающих».
Анастасия Александровна рассказывает:
– Мы, на борту «Жаркого», в папиной каюте, были приговорены к полной неподвижности. Помню, на маленькой доске перед иллюминатором стояла фотография Государя Николая Александровича в белой морской форме; а над папиной койкой - большая икона Спасителя.
Эта икона была у папы с эвакуации Одессы. Он ее спас из тонувшей баржи. Если посмотреть, видны вокруг головы отверстия от гвоздей. Это был прибит, наверное, золотой венчик. Он сорван каким-то воинствующим безбожником! В Бизерте она висела в нашем доме всегда! Я даже под лампадкой иногда кончала свои уроки, потому что мама хотела, чтоб я ложилась спать. Я делал вид, что ложилась, а потом перед лампадкой что-то доучивала...
Потом, уже в войну, эта икона… Немцы и итальянцы были в Бизерте до мая сорок третьего года. И наша квартира была нараспашку, и выбиты стекла, и ставень не было, двери не закрывались. Но икону никто не тронул! Она так и осталась висеть! Многое пропало, но икону не тронули!
Анастасия Александровна долго смотрит на икону в углу комнаты.
– Было тогда такое ощущение, что время остановилось...
Ожидание неизвестности
Анастасия Александровна протягивает мне письмо, которая она получила от Олега Николаевича Шубакова, тоже пережившего те событий в Крыму. Ему было тогда, как и Насте, 8 лет:
«Помню причалы Керченского мола. Настал трагический момент расставания с Родиной. Я, конечно, не осознавал положения, мне еще не было и 9 лет. Была темная дождливая ноябрьская ночь. На мол стекались и грузились военные и гражданские. Допускались к посадке по пропускам. Подъехали и мы на подводе, помогал сторож редакции.
Нам назначили для погрузки старенький угольный транспорт «Самара». Поднимаясь в темноте по крутому скользкому трапу на высокую корму, папа поскользнулся и упал, к счастью, не мимо трапа. На судне разместились в угольном трюме. Меня поместили под лестницей на нашем плетеном сундуке (корзине). Мне было вероятно удобнее, чем тем, кто сидел на вещах в трюме, коленями вплотную друг к другу.
На утро вышли в море. Судно было без балласта, поэтому на палубу выпускали по очереди, человек по двадцать. Дежурный по палубе не позволял переходить одновременно на один борт, т.к. судно кренилось. Воды не было. Выходившие на палубу брали с собой кружки, в которые собирали стекающую дождевую воду. Военные бросали винтовки за борт.
Один из друзей папы по редакции не устоял и возвратился на берег. Он был расстрелян сразу же по приходу красных 16 ноября.Вероятно, та же участь ожидала бы и моего отца».
Продолжу рассказ Анастасии Александровны…
– Я рассказываю об этих далеких временах в спокойной семейной обстановке, прошлое в моей памяти тесно сплетается с настоящим, а годы, прожитые на чужой земле, смягчили мою боль.
Прошло время, когда после острого горя потери близких, с которым так трудно смириться, снова оживают их лица в «тихом пристанище духовного спокойствия».
Кто знает? Может, когда-нибудь перед Образом Спасителя при тихом свете лампады кто-нибудь подумает обо мне? Может быть, он даже полюбит дорогие мне слова Жуковского?
Сколько раз Анастасия Александровна повторила эти слова поэта во время записей ее разговоров. Повторю и я:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской - их нет.
Но с благодарностию - были.
Эти слова великий поэт написал 16 февраля 1821 года. И вот судьба! Сто лет спустя эти слова так часто вспоминали русские люди, оказавшиеся далеко от Родины, на африканском берегу. И мы, современники, вспоминая эти искренние поэтические строчки, думаем об ушедших от нас родителях, близких и родных, друзей и подруг, о всех тех, кто «своим сопутствием» наш свет «животворили»…
Думаем с благодарностью…
Прощай, Севастополь!
– Я помню это остановившееся время, – тихо говорит Анастасия Александровна. – И особенно последний день. В 17 часов все колокола церквей Севастополя начали погребальный звон…
Пришлось ли вам читать стихи Николая Туроверова? Это был молодой казачий офицер. И он пишет:
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.
И в этот день в Чуфут-кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год - прощай, Россия!
Эвакуировалось около 150 тысяч людей... Были переполнены корабли. Стояли плечом к плечу... Иногда невозможно было сесть... И тот же Николай Туроверов пишет:
Помню горечь соленого ветра,
Перегруженный крен корабля;
Полосою синего фетра
Уходила в тумане земля;
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,
Ни протянутых к берегу рук, -
Тишина переполненных палуб
Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась
Тетива наших душ навсегда.
Черной пропастью мне показалась
За бортом голубая вода.
И действительно: ни стонов, ни жалоб не было...
Капитан 2-го ранга, командир подводной лодки «Утка» Нестор Монастырев в своей книге воспоминаний «Записки морского офицера» оставил пронзительные слова:
«Такого еще не было: флот покинул Севастополь! Душа оставила тело… Да, Севастополь остался однажды без кораблей. Но тогда – в первую Крымскую оборону – корабли ушли на дно родной бухты, а не в чужие порты… В смутном 18-м году Черноморский флот впервые, как и всю страну, разделили на красных и белых. Красная частица самозатопилась в Цемесской бухте, а белая – покинула через два года воды Черного моря, ушла в Константинополь, а затем в Бизерту…
Я получил приказ следовать в Босфор и при входе в пролив поднять французский флаг. Мне объяснили, что Франция берет остатки нашего флота под свою защиту.
Утром опустился густой туман, который держался до 9 часов утра. Затем солнце рассеяло туман и осветило Севастополь… Корабли и пароходы выходили в море, начав долгий путь трагической русской эмиграции. Даже море присмирело, как бы желая дать нам последнее утешение на нашем крестном пути. Малым ходом «Утка» стала выходить из гавани. Все, кто мог, вышли на верхнюю палубу. Последний раз сверкали для нас золоченые купола и кресты русских церквей…
Прощай, Родина, прощай, моя Отчизна!
Прощай, Севастополь, колыбель славного Черноморского флота!»
Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем, Врангель лично удостоверится, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии прошла благополучно. Только тогда отдаст он приказ № 4771, в котором говорится:
«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке... Сохранена грозная русская военная сила».
3 (16) ноября 1920 года французский адмирал Дюмениль по радио обратился к генералу Врангелю со следующим обращением:
«Генералу Врангелю:
Офицеры и солдаты Армии Юга в продолжение 7-ми месяцев под вашим командованием подали великолепный пример храбрости, сражаясь с противником в 10 раз сильнейшим, дабы освободить Россию от постигшей тирании. Но борьба эта была чересчур неравная, и вам пришлось покинуть вашу Родину. По крайней мере, вы имеете удовлетворение в сознании великолепно проведенной эвакуации, которую французский флот, подавший вам помощь, счастлив видеть хорошо законченной.
Ваше дело не будет бесполезным, население Юга быстро сумеет сравнить вашу власть, справедливую и благожелательную, с мерзким режимом Советов, и вы тем самым окажете помощь возвращению разума и возрождению вашей страны, что желаю, чтобы произошло в скором времени.
Адмирал, офицеры и матросы французского флота низко кланяются перед генералом Врангелем, дабы почтить его храбрость».
Командующий Черноморским флотом адмирал Кедров 4 (17) ноября, находясь в море, отдал приказ № 5:
«Флагманы, командиры, офицеры и матросы Черноморского Флота.
В неравной борьбе нашей с неисчислимыми превосходными силами противника Русской Армии, истекающей кровью, пришлось оставить Крым. На доблестный Черноморский флот выпала исключительная по трудности задача: почти без иностранной помощи своими средствами и силами в весьма кратчайший срок, в осеннее время нужно было подготовить и эвакуировать из Крыма армию и часть населения, общей численностью около 150 000 человек. Черноморский Флот, сильный своим духом, блестяще справился с этой задачей. Из всех портов Крыма, в 3-дневный срок, почти одновременно, по составленному заранее плану, транспорты, перегруженные до крайности, под прикрытием военных судов вышли в Константинополь. Одновременно были выведены на буксирах все находившиеся в ремонте большие суда и плавучие средства, имеющие какое-нибудь боевое значение. Противнику оставлены только старые коробки со взорванными еще в прошлом году иностранцами механизмами.
Наш Главнокомандующий, желая отличить такую исключительную работу флота, произвел меня, вашего Командующего Флотом в вице-адмиралы. Низко кланяюсь и благодарю вас за эту честь. Не ко мне, а к вам относится эта награда. Не могу не отметить исключительной работы моего Начальника Штаба контр-адмирала Машукова. Не буду говорить об этой работе его – вы ее все видели, оценили и откликнулись, следствием чего явилась ваша доблестная и исключительная по достигнутым результатам работа».
«Господа офицеры!»
С отчаянием слушал капитан II ранга Владимир Берг распоряжения директора Морского корпуса: «Прикажите кадетам укладываться срочно, спешно, без минуты промедления! Сейчас придет баржа. Всю ночь будем грузиться. А рано утром уйдем на линейном корабле «Генерал Алексеев». Объявлена эвакуация!»
Весь вечер и всю ночь грузили Морской корпус в железное чрево громадной портовой баржи: учебники, книги для чтения, учебные приборы, посуду, тюки с обмундированием, клетки с курами, петухами и утками, коробки с консервами, разные сундуки и корзины...
Бессонная ночь для матросов и офицеров!
Утром Владимир Берг привел своих маленьких воспитанников в военном порядке, под звуки горнов:
«К ноге! На плечо! Направо! Правое плечо вперед! Шагом марш! Смирно! Равнение направо, господа офицеры!»
«Господа офицеры!»
В первый раз в жизни юные кадеты услышали это обращение к ним!
Покидая родину, но не зная еще, что покидают навсегда, они стали офицерами! Некоторые из них этого никогда не забудут, и никогда не почувствуют они себя апатридами.
Баржа, на буксире у портового катера, с трудом оторвалась от пристани. Все невольно повернулись к корпусу. Высокий белый дворец, широко развернув свои крылья по серой горе холодным белым золотом, бесстрастно смотрел с высоты и все уменьшался в размерах.
На пристани горько плакала одинокая старушка, бабушка кадета. Это плакала Старая Русь.
Глава из книги Н.Сологубовского «Анастасия Александровна Ширинская. Судьба и память». Москва, Издательский дом «Ключ-С», 2012 г.
.