Оппозиционер

                «Спешу уведомить тебя, душа  моя Тряпичкин, какие со мной чудеса».
                Н.В.Гоголь, «Ревизор», действие V, явление VIII               
 



     – Та-ак! Всё. Пора!  Пять  минут на сборы – и выходим! Поднимайтесь! – кричал прямо с порога    Вован, при этом он несносно возился и громыхал  чем-то в прихожей у вешалки. Крепкий сон Макса был вероломно разрушен, но вставать не хотелось никак. Совершенно. После очередной бурной ночи, проведённой,  на сей раз,  в надолго затянувшемся рандеву  с  некоей Иришей, и её подругой  Натой, дамами  пенсионного возраста, когда,  раздев совсем,  его сначала попросили сесть на стол,  облили сладким йогуртом и липким мёдом, ибо он служил начинкой «выпекаемого» таким образом «торта», а затем, надев  ему ошейник, играли «в собачку»,  выгуливая  на четвереньках  по обширным интерьерам своей роскошной  фатеры, и он отправился домой лишь под утро,  – после всего этого  подниматься  с постели  не хотелось ни за что!
     – Вставайте, пацаны!  Хватит дохать! Третий час уже! – продолжал Вован, бесцеремонно  врываясь в спальню, - А где Шурик? Выручка есть?
Макс его ненавидел. Его самого,  толстую его  рожу и бритый череп, весь его дурацкий облик  отпетого щипача-комуфляжника, все его пропахшие  пивом и табаком  куртки, майки,  шарфы, штаны,  и в особенности носки, от которых  всегда воняло  за версту. 
Он швырнул в подельщика  подушкой и хриплым со сна голосом пробормотал:
– Заткнись! Ты бы хоть помылся, что ли!  Шурик, должно, тоже спит… там, в зале. Выручка есть…  встану, отдам…
Выручка шесть тысяч за вызов плюс три брикета по пятьсот  – всё, чем удалось поживиться у похотливых  пенсионерок.  В ящике с бельём (вот дуры, ничего  изобретательней не могли  придумать, где деньги хранить!) был ещё целый ворох   фиолетовых  брикетов, однако он  не поскаредничал,  не стал брать больше – авось даже не заметят. Похоже, у состоятельных  бабцов  с арифметикой совсем плохо: что миллион, что сто тысяч – всё равно!  Они заснули, прикрыв  телеса простынями, а он слинял.   Одной только  этой выручки вполне хватит, чтоб должок Вовану погасить,  и прожить вдвоём  целый  месяц.
    «Может, и Шурику что-нибудь удалось… вряд ли…»  – с этой мыслью Макс попытался прикорнуть вновь.  Но,  сон больше не приходил. Вместо него из глубины сознания поплыли обиды и огорчения недолгих лет его пока ещё неудавшейся жизни. Вдруг  вспомнилось, как в детстве, когда ему было лет пять или шесть, а Шурику и того меньше, их вместе с мамой взяли в заложники. На самом деле, не понарошку!  Прямо в сберкассе, рядом с домом, куда они обычно заходили оплачивать квартиру. Шурка тогда так испугался, что замолчал навсегда. То есть, он и так не очень-то  разговорчив был, типа  «па», «ма», «да»  – и всё, а с тех пор совсем онемел,  никакие врачи не помогли. Максу тоже было страшно, особенно когда его схватили за шиворот и приставили к голове пистолет. Однако для него последствия пережитого оказались  другими. По освобождении из плена, он решил, что страшнее уже не будет  никогда, и раз уж он, прославившись на весь город, выдержал  это,  то бояться нечего вообще.  Должно быть, побывав раз в заложниках, он и стал по жизни  «пофигистом», бесцеремонным,  амбициозным,  как, впрочем, и сам террор, которого он в раннем детстве отведал  – мало не показалось.
Братцу пришлось заканчивать спецшколу, в то время как  Макс  учился в обычной, общеобразовательной. Отец к тому времени ушёл к другой женщине, но будучи состоятельным бизнесменом, хорошо помогал, и в деньгах они особо не нуждались. Не в пример многим сверстникам, отпрыскам из неблагополучных семей, Макс успевал на «хорошо» и  «отлично», а в пятом классе не имел даже ни одной четвёрки. К единственному  круглому отличнику отношение  в школе было неоднозначное – учителя его хвалили и лелеяли, а ученики недолюбливали и издевались,  хороших друзей он не имел.  В четырнадцать лет  он влюбился, его избранницей была Катя, очень красивая и заносчивая   девочка из соседнего, 8-го «Б». Однако добиться от неё  взаимного  чувства  не удавалось. «Зачем ты мне нужен, урод паршивый! – отрезала она однажды в ответ на очередные приставания, - Отчипись от меня, заморыш!» Конечно, Макс оскорбился – любой бы оскорбился на его месте. Он  огрел   девчонку     по попе сумкой, но, взглянув в зеркало на свою тощую  фигуру, хлипкий торс и  ноги-ходули, всмотревшись в своё тонкое,  прыщавое лицо,  понял, что Катька  в чём-то  была права. С тех пор он  стал над собой работать, записался в гимнастическую секцию и школу восточных единоборств. Через год-полтора  упорных занятий его было не узнать: теперь не жалкий, неказистый мальчик, а  длинноногий, стройный красавец с мускулистым телом и обаятельной улыбкой  являлся ему в собственном отражении.
Кажется, с той поры он себя особенно полюбил. Это ради неё, ради Катьки, он записался ещё и в школьный артистический кружок! Макс  вкладывал весь свой природный артистизм, играя  замшелых Чацкого  и  Хлестакова, репетируя разные фокусы, упражняясь в жонглировании и многом другом, только ради того, чтоб доказать этой кукушке как он красив, обаятелен и талантлив.  И, он таки  добился от неё признания! Зачем она дала ему на выпускном вечере, в кустах? Зачем тащилась за ним, говорила, что будет верна всегда, и что, когда он придёт из армии, они поженятся? Чтобы похвастаться перед подругами, какого умницу  она закадрила? При этом она ведь  наверняка  им  врала, будто не очень-то и дорожит его вниманием, что  у неё  таких как он хахалей  хоть пруд пруди! Когда же он от «войны» освободился,  всё вышло  наоборот:  о любви и  верности к нему она, видно, забыла, а смоталась к какому-то спонсору за границу. Макс, конечно, горевал, ибо слишком задето было его самолюбие. Но, от незамысловатой, банальной простоты  этой любовной  истории он больше злился. Ему казалось, что он   исключительный, не такой как все, самый лучший и на многое способен, но вот победы своей, на главном, личном фронте добиться не смог,  потерпел поражение – надо же, как заурядный  лох! 
В армию Макс пошёл не то чтобы с охотой, а с надеждой покрасоваться и там. Все разговоры о процветавшей «дедовщине» и многочисленных издевательствах над новобранцами он счёл брехнёй, по крайней мере,  надеялся, что эта беда его не коснётся.  Его определили   в элитную воинскую часть под Москвой. Но, в первый же проведённый в казарме вечер под давлением «дедов», наряду с несколькими сопляками из новеньких, ему  пришлось-таки встать на карачки в противогазе, постоять «пингвином» и изобразить «мотогонки».  Дембелей Макс ненавидел, однако  на первых порах подчинялся, чтобы осмотреться и решить как вести себя дальше. Он терпел до той поры, пока у него на глазах чуть не замучили другого новобранца. Вот тогда за парня он вступился и применил все свои способности в восточных единоборствах. Такой прыти он даже от себя не ожидал. Двоим «дедам» он основательно  расквасил  рыла, а третьему вывихнул руку, к тому же  повреждёнными оказались несколько кроватей и входная дверь. Случайно он чуть  не угодил ногой по башке вошедшему в казарму дежурному офицеру, но промахнулся, нето последствия были  бы  гораздо серьёзней. Лейтенант прикольный оказался: он обещал    поддержку и покровительство  в обмен на… ласки, то есть позволить себя трогать, просто гладить голое  мускулистое тело Макса,  без секса. С тех пор они занимались этим практически всегда, когда имелась возможность и уединённое место.  Иногда к ним присоединялся ещё один старлей, и они дрочили вместе. Впоследствии Максу даже понравилось, так как помимо физического наслаждения, лелеявшего и его самолюбие тоже, он обладал эксклюзивной информацией, точно знал, кто из офицерского состава каких сексуальных пристрастий держится, и почему отдельные офицеры не общаются с девушками. Он чувствовал себя на высоте положения, так как при желании мог открыть командованию некоторые  интимные тайны офицерского состава, и, в случае чего,  путём шантажа обратить совершенно разные обстоятельства  себе на пользу.
По окончании воинской службы домой в Красноярск Макс решил не возвращаться. Родной город казался издалека большой неуютной деревней со скудными возможностями для развития его требующей безусловного признания,  очень одарённой, необыкновенно  талантливой натуры. Шурик потянулся за ним. От армии он был освобождён, и был также  свободен в выборе своего будущего. Вообще, он  всегда тащился  за Максом.  Хотя с детства  речь Шурки  была ограничена, это обстоятельство не особо повлияло на его интеллект, а уж на физические качества – и подавно. Два года они не виделись, но за это время он   смог сделать  из себя в спортивных качалках красавца-супермена, очень похожего  на  старшего брата!
На страховку к совершеннолетию, зарезервированную отцом каждому, они сняли в Москве на двоих  трехкомнатную квартиру в престижном месте, где в гостиной оборудовали  тренажёрный зал.  Пробовали поступить в цирковое   училище на барменов-эквилибристов, но неудачно. Приёмная  комиссия, несмотря на то, что они виртуозно  исполнили  очень эффектный и сложный акробатический номер с жонглированием, который  прежде никто никогда не делал, всё же, отдала предпочтение абитуриентам-кавказцам. Вновь несправедливость и обида явились Максу и его брату на пути осуществления  дерзновенных жизненных планов. Шурка считал, что надо было кого-то из членов приёмной комиссии  охмурить, или дать на лапу, но кому  конкретно они не знали. Поэтому решено было остаться на подготовительных курсах, чтоб всё как следует разведать, и во всеоружии  поступать  в цирковое уже  на следующий год.
Деньги от страховки, однако, вскоре закончились, надо было чем-то зарабатывать. В одном «нео-артистическом» заведении недалеко от дома они нашли кабачок со стриптизом, где вскоре устроились, чтоб вечерами не только зажигать публику, но и обзавестись  полезными связями. Менеджерша, Люба, маленькая, грудастая особа с кисточкой на голове, казалась Максу очередной жертвой фитнеса. Еженедельно она посещала гимнастический клуб,  ела только хлебцы, одевалась в «эмо»,  была фанаткой Мадонны и передвигалась на громадном «Паджеро».  Проживала  она где-то в роскошном «таунхаузе» с дочерью и свекровью,  и на даче в Успенском,  ибо муж, будучи шишкой в министерстве, был влиятелен и богат. Поначалу братья даже обрадовались, что им так повезло с начальством, Люба представлялась им  обаятельной, приветливой,  сексуальной, и обещала золотые горы.   Правда, она  была скупа от рождения,  считала в кассе  своего кабачка  копейки,   экономила на персонале и зарплате. Однако они  принимали это  качество её характера за хозяйскую жилку, честно сдавали в кассу две трети ежедневной выручки от своих  стриптиз-шоу.
Некоторое время Люба присматривалась к Максу  со скрытым вожделением, но как-то раз, пригласив его в кабинет, поинтересовалась,  любит ли он ататушки? – «Это что,  новое блюдо, прикольное  такое?» – лукаво спросил  он, с готовностью  представил себе голую патронессу непосредственно в рабочем помещении, и с надеждой на дальнейшее содействие намекнул: «Нам с Сашей надо бы поступить в цирковое училище на будущий год, и…»   Люба немедленно оживилась. – «Какие вопросы, Максим! Всё будет! Я познакомлю вас с очень, очень  влиятельными людьми. Вы обязательно  поступите.  Обещаю.  Сто процентов!» – страстно шепнула  она, благоухая дорогим парфюмом в непосредственной  близости от его  носа,   –  «Ну, малыш? Так я  покажу тебе, как  готовить  ататушки, а?.. Только  не здесь – у  тебя дома, ладно?…»
    Окрылённый посулами руководительницы, Макс согласился. Начали по субботам вдвоём, затем она затребовала и Шурика. Сперва   относительно безобидные порки хлыстом братья сносили, но без  особого удовольствия. Однако  вскоре   «ататушки»   перешли в  унижения, которые Макс терпеть  был не в состоянии. В обмен на настоящие побои,  ни Любины роскошные   формы, ни её многообещающая протекция  ему были  не нужны. Зачастую приходилось появляться  на подиуме  в синяках и ссадинах, коллеги косились, посмеивались и  отпускали вслед пошлые  шуточки. Поэтому они с Шуркой  стали под разными  удобными  предлогами Любе  отказывать. Впрочем, и она не задержала с ответом, организовав им неприятности. Вскоре  вдруг    исчезла   часть выручки, которую они  во время выступлений  прятали в реквизите. Они и заметили-то не сразу, а когда обнаружили, тут же подумали  на  начальницу. Случаи воровства повторялись регулярно.  Сама ли она занималась этим, или  подталкивала  кого-то из персонала, было неизвестно, однако треть, а то и половина обычной выручки с тех пор нередко  пропадала, в какое бы укромное место они деньги ни прятали. Между тем, бухгалтерия требовала  сдачи   наличных  в кассу строго по договору, от полной средней суммы за месяц.  Приходилось отдавать свои. Макс хотел заявить в полицию. Хорошо, что они этого сделать не успели! Как потом  случайно выяснилось, шеф местного ОВД  Любе свояком оказался, он мог бы повернуть инцидент  совсем в другую сторону, обвинить во всём братьев.
Короче, следовало взять расчёт и уматывать из  данного  «нео-артистического» кабачка, чтобы не обострять отношений. Макс был настроен решительно, он  даже подумывал сделать вид, будто  пошли на примирение, и организовать Любе такие «ататушки» на прощанье, что ей надолго бы запомнились, но  более осторожный  Шурик его отговорил.   Решили никуда больше не устраиваться, а начать индивидуальную практику, благо почти  за полгода работы в кабачке клиентуры  набралось хоть отбавляй – в основном состоятельные великовозрастные  тётки от богемы, просиживавшие на  стриптиз-шоу  ночи на пролёт. В большинстве своём  они относились к Максу и его брату чуть ли ни с материнской  нежностью, охотно платили за всё большие деньги, ещё и добавляли!  Кроме того, братья находили  клиентов и через интернет, на сайтах знакомств: «эскорт, интим услуги, любые по обоюдному согласию»  –  чтобы народ клюнул.
Макс не очень-то переживал по поводу моральной стороны дела. Он твёрдо видел себя в будущем известным артистом, режиссёром, постановщиком  смертельно опасных трюков – неважно кем, главное знаменитым. Ему представлялось, что для достижения этой цели все средства хороши. Часто, проходя мимо мемориальных досок, имевшихся во множестве на фасаде их дома в Москве, он вспоминал  услышанный где-то афоризм: «Все великие   люди  потому  и  были  великими , что  им  не доводилось  ходить   на   работу.  На   их   домах   так   и   написано : «В этом  доме  жил  и  работал...»  Он мечтал сколотить себе такое состояние, чтобы можно было не только  выкупить арендуемую удобную и просторную квартиру в престижном месте,  но и построить собственный дом, на котором в будущем потомки могли бы вывесить подобную   памятную доску «Здесь жил и работал…»  Макс понимал, что ни он сам, ни его брат в своих устремлениях не одиноки, что исключительные способности тысяч и тысяч  таких же талантливых, одарённых людей требуют всеобщего и безусловного  общественного признания.  Тем более, думалось ему, следовало не только  много зарабатывать, но и основательно  готовиться  к  серьёзной конкуренции, чтобы преодолеть вызовы времени,  стать лучшим из лучших!
Между тем, денег всё равно не хватало. Как назло  один московский  банк, в котором Макс и его брат хранили свои сбережения,  внезапно накрылся, а руководство этого  финансово-кредитного учреждения сбежало за границу. Пока  шли следственные действия, определялась временная администрация, они не могли  оплатить подготовительные курсы за семестр, и встал вопрос об их отчислении.  Пришлось влезать в долги.
Как раз в те дни, чтобы компенсировать выплату долга, и было решено сдать одну из трёх комнат в субаренду. Шурка выразил решимость уступить свою, перебравшись в гимнастический зал.  Тогда и появился в квартире этот шут гороховый – Вован,  оплативший  проживание за полгода вперёд. О происхождении его денег, братья впопыхах даже не подумали, лишь через некоторое время  они догадались, что состоятельный на вид  Вован попросту вор-карманник. Он часто приглашал к себе каких-то братанов, и они ботали  у себя  по фене  далеко за полночь, а то, наоборот, с самого утра, матерясь и громко рыгая от пива с креветками.  Постепенно комната и места общего пользования   превращались  в свинарник,  в мойке вырастали горы немытой посуды, в передней образовывались батареи пустых бутылок, а в вонючем  унитазе плавали окурки   и   рыбьи  потроха. 
Однажды Макс  выразил  постояльцу своё неудовольствие наличествующим в квартире бардаком. «Слышь, хозяин…. Я те бобы за полгода заслал? Заслал. Чё за кипишь? – набычился Вован,  – Ну, были  пацаны вчера, ну дерябнули  малость… не переживай, уберу».  Нет, он не задирался и не наглел. Чувствовалось, что он братьев побаивается, ибо не раз  имел возможность наблюдать их бойцовские  тренировки, устраиваемые иногда  в зале для повышения тонуса. Однако обещания своего прибраться  он не выполнил. Другой раз Макс случайно услыхал  за дверью как, провожая очередного гостя, Вован  бахвалился в полголоса: «А ху… ли… бля…  тут базарить. Слышь: лошары они везде лошары, основная масса населения. А в одиночку  лох – полнейшее сцыкло… Слышь: подойти к этому офелаку, технично так ляснуть ему по шарабану, и он бля… все кацабелы сразу обоссыт, и тебе и ловэ,  и трубочку – всё, что хошь…»
 Приняв данный пассаж  на свой счёт, Макс решил упредить возможные события, применить силу, и они с Шуриком в тот раз  так ласково отметелили бравого соседа, что к вечеру в квартире была восстановлена чистота и порядок. Но вскоре, вдруг, совершенно некстати у брата пропал бумажник с деньгами и документами. Шурка загоревал: «Эт… чё такое, а?... Кот-ор-ры раз… во-ору… суки…!»  –  причитал он, натурально размазывая слёзы по щекам.  Обиднее всего было не за денежную мелочь, а за паспорт, водительское удостоверение  и банковские карточки.  Восстановление  всего этого  требовало немыслимой  мороки с поездкой по месту прописки,  в Красноярск!  Тогда  Макс просто  решил проверить, а не причастен ли постоялец к данной пропаже?  К тому же, вскоре представился весьма удобный случай вспомнить школьную самодеятельность и показать парнише  нравоучительный фокус  – прямо на кухне.  Однажды он стал свидетелем, как, приготавливая себе поесть,  Вован неумело  сливает в раковину  кипяток  из кастрюли  с макаронами. При всём притом, из заднего кармана джинсов у него торчит краешек кожаного бумажника. «Что ты делаешь! – внезапно  накинулся на него Макс с экспрессией,  – Обваришься!   Дай покажу!  –  он встал за спиной Вована, потянулся к полке,  загромыхал  утварью в поисках  дуршлага, при этом изловчился,  и левой рукой осторожненько так  вытащил  бумажник, аккуратно переложил себе в брюки,  а дуршлаг со смехом  водрузил на лысую  голову постояльца,  – Вот чем надо пользоваться!    Учить да  учить тебя всему  надо!»  –   «А-а, бля!...  С-с-с…»,   – завопил постоялец,  едва удерживая двумя руками кастрюлю, но ничего  такого  не заподозрил. Спохватился он лишь на следующий день, позвонил Максу  на мобилу: «Ладно, братаны, хорош крысятничать...  короче, выходи в коридор  на стрелку».
И вот, с тех пор как в обмен на свой слюнявый лопатник Вован  вернул Шурику всё в целости и сохранности, жизнь  в арендуемой братьями престижной  квартире  пошла по-другому, в ней – по крайней мере, внешне – воцарилось спокойствие. Постоялец явно желал примирения и всячески искал  с ними контакта. Однажды, опять же на кухне,  выдался совместный ужин, и он  под банку-другую «Балтики»  трёшки, привычно чередуя  мат с интерактивной «феней», забалаболил  особенно откровенно.  –  «Вы вот оба, бля… как додики всё петушитесь, петушитесь, а полного расклада-то не знаете! На кой, бля… на клоунов тренироваться, чтоб потом, бля… всяких  шауликов и праздных чувих на бабло разводить – не понимаю! Они ваши способности  не поймут и не оценят, ибо понты каждый на себя наводит. Все лохи такие.  Их  надо строить и разводить, а не развлекать и ублажать – вот в чём расклад-то!  Слышь: взгляни на меня, ты видал когда-нибудь положенца авторитетней? Меня менты, если и знают, то за версту обходят, ибо я им статистику порчу, а замести  меня  у них  не получается никак,  бля… не за что!  Я чисто работаю. Для меня не проблема, где бабло достать, проблема –  в квалифицированных  кадрах… »
                Быть вором Максу не пристало, однако на спор попромышлять он, всё же, согласился. Шурка пошёл с ними в качестве наблюдателя и очень нервничал. Толкались в  самый  час «пик» в московском метро. Облив себя любимым абрикосовым  лавероном, в неимоверной духоте и невыносимой давке, расстегнув  рубаху до самой аж до пряжки, стягивавшей  внизу живота узкие левисы, Макс действовал  следующим образом: он неожиданно открыто  улыбался какой-нибудь понурой, но  упакованной тётке, невзначай прижимался к ней  голым торсом и тихо так, с усилием  произносил: «Извините, мадам!», или «Садитесь, мадам, позвольте вам помочь».  При этом  он осторожно  выуживал  из её сумочки нечто ценное  и немедленно  покидал вагон. В итоге  удалось обставить Вована на целых четыре  косаря  и две  дорогущих  мобилы. И, хотя он совсем  выдохся от нервного напряжения, выручки оказалось в три раза больше, чем, если бы всю ночь потешать состоятельных бабцов  на эскорте! Постоялец был впечатлён, несомненно,  Макс в его глазах значительно вырос, и на радостях он  согласился, что всё добытое братья оставят себе, за исключением мобильников, которые надо было сдавать где-то, барыге.
                Шурка сказал, что он больше на такое не пойдёт, из-за боязни. Макс не возражал, ему важнее было самоутвердиться, чем в людных местах  рыть  бабло для своего постояльца. Приблизительно за месяц до вступительных экзаменов в цирковое  училище они связались с каким-то пришлым  продюсером, наблюдавшим в подготовительном отделении за тренировками абитуриентов. Этот Пал Иваныч пришёл в неописуемый восторг от показанного братьями  и заявил, что готов не только ходатайствовать об их поступлении на один  только что открывшийся  цирковой  факультет, но и окажет содействие  в постановке этого номера на телевидении.  За содействие ему  надо было заплатить порядка пяти тысяч баксов. Чтобы не быть голословным, Пал Иваныч  затаскал их по различным просмотрам,  перформансам  и вечеринкам, где повсюду был тёплый приём и хорошие отзывы, и у Макса  с Шуркой  сложилось впечатление, что вот – наконец-то – по-настоящему повезло! Короче, было решено отдать половину запрашиваемой суммы  этому деятелю в качестве аванса. Когда же пришла пора экзаменов на обещанный факультет, Пал Иваныч  вместе с уплаченными  деньгами попросту исчез, на звонки не отвечал и все свои контакты заблокировал. Братья вновь оказались лохами. Подавать документы обратно, в цирковое,  было уже поздно. Похоже, они вновь зависли с поступлением на учёбу до следующего года...   


В самом деле, пора было просыпаться и действовать. Стараясь стряхнуть с себя тяжёлые мысли, Макс поднялся  с постели, натянул штанцы-адидас  и прошёл  в гимнастический зал. Шурик спал, укрывшись пледом, на диване.  Макс тронул его за плечо:
 –  Вставай, брателло! На митинг пора.
Шурка высунул сопливый нос из-под одеяла и прохрипел:
 – Ка-а…. ко  …ити? Опять?
 – Обыкновенный. Постоялец потолкаться приглашает. Тебе удалось что-нибудь  вчера?
 – Угу… т-ам...
 – Сколько? 
 – К-к…  с-с-ег-а…
 – Что как  всегда?
 – Шес-сь.
 – Шесть косарей? На эскорте? Ну, и то хорошо. Я вчера больше нарыл. Живем, брат!
Шурка с тоской  вздохнул, захлюпал носом, достал под подушкой  платок и обильно высморкался.
 – Ты что, простужен? – участливо спросил Макс, – Может, дома останешься?
– Я-с-т-обо! – с  готовностью выдохнул Шурик, садясь на постели.
Иного ответа Макс от него не ждал. Где-где, а на  массовых тусовках  брат всегда опасался  расстаться с ним,  предпочитая быть поодаль, но рядом. Чудной брателло: можно подумать, что в случае неудачи он его спасёт от ареста!
 – Ладно. Тогда поднимайся, если со мной…
 – Ну,   чё, бразера, надели трузера!  – заорал вместо приветствия Вован, когда, собравшись, они почти одновременно появились на кухне. Он сидел за столом и жадно поедал свои любимые макароны с тушёнкой,  – Дава… обедать, и на выход. Сёдня большой круг на Пушкинской…
Макс сунул ему две пачки денег:
 – Держи должок.
 – А-а… найс. А я уж хотел счётчик включить… – удовлетворённо отметил  Вован,  – Так вот, как я и говорил, с пяти часов там  тусовка оппозиционная,  пошустрить нехило б. Слышь: тебе, как чародею, я ещё на месте покажу, кого лучше на фокусы развести. Сашка, как всегда, на общем стрёме…. Короче, у них там старшаков несколько, я уж присматривал… эти, в основном, чувихи,   хрустяк в пачках у себя в сумках держат, ибо, если под шубой, то холодно и долго расстегиваться. У них точно фарш канает – я знаю, как правило, косари –  пятисоток не держат. С одной я даже забился  напополам, по случаю… Она сама не отдаст, потрудиться надо, забрать бабло, пока она хруст раздавать не начала… Чтоб натурально всё вышло. Слышь:  она, как только заметит, сразу, бля…  кипиш  подымет, в натуре!  И  ментов позовёт обязательно! Я с ловэ исчезну, а ты шустри там по толпе, ещё-то… на связи будем…
Вован вынул свой мобильник и стал показывать фотки присмотренных «чувих». Макс внимательно  смотрел на фото  и думал: «врёт – не врёт постоялец? Вряд ли он с кем «забился напополам», у него прикид не тот, чтоб гражданкам  в доверье влезать. Хотя… нынче на что только не лоханёшься, кого только не кинешь!»
Одевшись, пешком двинулись на «круг», на этот раз оппозиционный. Каждый раз, собираясь «на дело», Макс старался разнообразить свой внешний вид, наряжаться  по-разному, или цеплять на себя разную символику, чтобы не примелькаться в толпе, и всегда сойти пусть даже за несколько экспрессивного, но за  своего.  У них с Шуриком накопилась целая куча таких реквизитов – от строгих красных повязок с серпом и молотом до легкомысленных  радужных ленточек. На сей раз отличительной чертой его одежды был  излюбленный оппозицией цвет белый  – песцовая шапка с развевающимися  на макушке пушистыми ушами, короткий светлый  пуховик на молнии, чтобы  легко было в нужный момент расстегнуть вкупе   со свитером и на удивление сограждан обнажиться малость  на морозе. А  джинсы Макс заправил в  бежевые «угги», доставшиеся   недавно по случаю  за скромные деньги, чем он  очень гордился. Такой прикид, по его мнению, не требовал ничего дополнительного вроде белых лент и бантов, раздававшихся митингующим чуть ли ни на каждом углу. За пазуху, на всякий случай,  он положил  несколько пачек «сувенирок» – бутафорских  денег, подлинность купюр в которых навскидку трудно определить в суматохе,  при  жёлтом уличном освещении, а в карман джинсов – цветные мелки для  рисования  на плакатах и шубах.
Троём они  рассосредоточились  как всегда заранее, но так, чтобы быть  в поле зрения друг друга. На бульваре оказалось не протолкнуться. Разношерстная толпа митингующих быстро  прибывала,  плотно втискиваясь в широкое   пространство между чугунными  оградами, и ближе к площади становилась всё  гуще. «Лошарики» густой толпой по морозцу  быстро «хиляли» в сторону площади, выставляя  напоказ наружное оформление в виде самодельных плакатов, разнообразных флагов  и растяжек.    При сильно искажавшем фигуры и лица  мерцающем  оранжевом  свете признать «старшаков»  в толпе  припорошенных снегом оппозиционеров было трудно, поэтому Макс полностью доверился наблюдательности Вована – коль скоро тот уж «забился» с кем-то  «напополам» –  и  внимательно следил за его действиями.
Подельщик принялся крутиться возле какой-то тётки в платке и стёганке до пят, с кожаной «сидорой» через плечо. В отличие от остальных, гражданка  никуда не спешила, а просто прохаживалась, стояла у деревца, топчась, на месте,  будто кого-то ждала. Время от времени к ней подходили, тогда она бралась за сумку, вынимала деньги, отсчитывала и  делала на бумажке пометки. Через минуту от Вована пришла эсэмэска: «она!», и Макс, сдвинув на глаза  свою ушанку, быстро подтянулся к месту «перформанса». Мгновение, и тётка очутилась на снегу, а раскрытая сумка слетела с её плеча прямо под ноги подоспевшему  Максу.
– Ой! Как же это?! Что же это? Грабят? Ой!! Полиция! Помогите, грабят!! – вскричала поверженная  гражданка, судорожно хватаясь за бок, где сию секунду ещё висела её сумка.
Макс кинулся выручать.
 – Успокойтесь, мадам, успокойтесь! Вы не ушиблись, нет?  – он  незаметно сунул  в «сидору»  две  пачки   «сувенирок»  –  одну вскрытую,  протянул пропажу тётке и учтиво помог ей подняться с земли, – Будьте осторожны, мадам, очень-очень  скользко! 
Оставив растерянную  тётку  раздавать демонстрантам «сувенирки»  вместо денег, Макс смешался с толпой и двинул дальше.  Он был воодушевлён первой удачей,  очень  возбуждён происходящим,  его одолевал эдакий спортивный азарт – быстро втюриться кому-то в доверие, и «обуть» при этом по полной!  Он знал о своих возможностях, чувствовал, что  озорной блеск  в его глазах под пушистой шапкой, его  густой и ласковый  баритон, неожиданно открытая улыбка на обросшем лёгкой щетиной лице, природное изящество, физическая сила и ловкость движений способны сбить с толку, привести в  замешательство  не только  подмороженных «чувих»,  а почти  всех, с кем бы ему ни приходилось накоротке  общаться.  Он хорошо это  понимал, и активно использовал своё дарование.
Шуровали кругами  по толпе.  Брателло  слал для сведения эсэмэски: «слева у памятника студенты», «впереди импорт в кепке», «правее тёлка на шпильках»... Макс примечал объект, оценивал ситуацию и иногда действовал по этим подсказкам: «Sorry, sir. Your mobile  phone,  please. Isn’t it? Please... be careful...*»; но чаще сам: «Девушка, простите, на  вашем плакате грамматическая ошибка.»  – «Правда? Ой, а я и не заметила… что же делать?»  – «У меня есть мелки, давайте исправим. Вас как зовут?..»; «Мадам, вы восхитительны! Но, у вас в чём-то пальто испачкано… вот здесь,  сбоку…»; «Слушай, парниш, не жёг бы ты свою цигарку, а? Дыма не выношу…».   
   
 И никому ничто в его действиях не показались странным, никто ничего не заподозрил, не настало лето среди зимы, не шелохнулись тени великих и выдающихся, некогда бродивших, страдавших и искавших истину на этих бульварах. Макс действовал безупречно, всё проходило без особых проблем. Добытое он кидал поглубже за ворот, чтобы не обронить ненароком.

     Ближе к площади толпа  становилась более ангажированной, внимая ораторам,  они все как приникли к митинговой трибуне и оставляли  свои пожитки почти без присмотра. «Позор! Позор! Позор!» – скандировали в экстазе собравшиеся. «В отставку! В отставку! В отставку!» - кричал Макс вместе со всеми. «Вот дебилы! – думалось ему  тем временем –  Так увлечься   речами своих кумиров, что даже о кошельках позабыть!»  За пазухой уже не оставалось свободного  места, он осознавал, что надо  линять с митинга,  пока ещё чувство меры ему совсем не изменило.
 – Кто там, в Кремле?? – разнеслось громовое с трибуны, – Жулики! – На Лубянке кто?  – Воры!!  Жулики в воры, пять минут на сборы!!
«Ого! Не слишком загнули-то?» – подумал Макс, поспешая к подземному переходу.
 – Жулики и воры! Пять минут на сборы! – скандировали митингующие.
 – Жулики и воры! Пять минут на сборы!  –  Пять минут на сборы!  –  Пять минут на сборы!! – во весь голос вторил им  Макс, понемногу  продираясь  сквозь толпу  в сторону метро.
   Вход в подземку преграждала чёрная шеренга бойцов ОМОНа, экипированных пластиковыми шлемами и щитами, с увесистыми  резиновыми  дубинками в руках.
  – Мне надо к метро. Можно?  – обратился  он к одному из «космонавтов».
            –  С той стороны бульвара вход в метро, – бесстрастно ответил омоновец, вознеся «демократизатор» над головами собравшихся у ограждения.
– Жулики и воры! Пять минут на сборы! Пять минут на сборы! Пять минут на сборы! – вновь  оглушительно понеслось с трибуны  в народ.   
          Макс повернулся  в сторону площади, чтобы оценить, стоит ли ему «прочесать» толпу ещё раз, пробираясь к противоположному выходу, или же
рискнуть,  перемахнуть заграждение здесь и быстро скрыться в подземке. Рисковать, видимо, не стоило, однако и в давке было уже непротиснуться, поэтому он в нерешительности застыл на месте.   
– Жулики и воры! Пять минут на сборы!! Пять минут на сборы!!!
Толпа стала напирать. Кто-то крикнул:
–  Ребята! Давай на Тверскую, к Кремлю!
–  На Лубянку! Впер-р-рёд!!
И тут его шибанули с тыла по ногам, рванули  за плечо, вырвали из толпы и потащили  под руки  по асфальту в сторону припаркованных  неподалёку автобусов «ПАЗ». 
«Сгруппироваться? Отшвырнуть их?..  Нет, нет, не стоит.  Не надо сопротивляться, ни в коем случае не сопротивляться! – лихорадочно соображал про себя Макс, мечтая в те секунды  только лишь, чтоб в результате действий полиции в этом  «кипише»  ничего  из сегодняшнего большого «улова» не обронить, –  Иначе доказать, что данное добро –  моя  собственность, будет проблематично. Наверняка, если кто-нибудь заявит о пропаже, я первый попаду  под подозрение…  короче, если хоть что-то  выпадет, придётся тут же, прямо сейчас,  освободиться от всего, что спрятано  под свитером…»
На счастье из-под одежды ничего не выпало. Только шапка слетела  перед самым «автозаком», обыкновенным служебным автобусом со шторками на окнах.   
–  Э-эй! Моя шапка! Это  песец, натуральный!  Отдайте шапку-то!  – заорал Макс, когда его уже впихнули в салон.
Один из омоновцев поддел шапку  «демократизатором»  и швырнул ему в дверь:
–  Держи свой  песец. 
«Пазик» быстро наполнился такими же, как Макс, попавшими под горячую полицейскую руку «офелаками», и,  натужно ревя  мотором, тронулся в путь  сквозь  оранжевую московскую  метель. Трясясь на казённых сиденьях, публика  всю дорогу молчала, видимо, наорались вдоволь. С дороги он послал Шурику, чтобы не паниковал, эсэмску «всё нормально буду завтра» и отключил свой мобильник.  Он надеялся, что обойдётся, не станут же, в самом деле,  оппозиционеров  раздевать и обыскивать!  «В крайнем случае, – думалось ему, –  можно будет попроситься в туалет, и там  весь «улов» скинуть, кроме денег, конечно…»
Привезли, казалось, в какую-то  тмутаракань. Водитель, а также двое ментов из охраны без объяснений скрылись за дверью полицейского отделения, оставив народ прохлаждаться в «автозаке». Прошло часа два. Следом  на площадке перед ОВД появились ещё два «пазика» с нарушителями порядка.  Становилось холодно. Всем,  несомненно,  хотелось пить, есть,  и справлять нужду, однако до поры молчали. В конце концов, терпение лопнуло.
 – Эй! Кто там впереди? Посигнальте же, сколько можно нас тут морить?! – раздался  возмущённый  женский  голос.
Скучавший  на переднем сиденье Макс сунулся за перегородку к «шефу» и несколько раз продолжительно посигналил.  Должно быть, все прибывшие  «пазики» последовали этому примеру, через некоторое время полицейский двор заполнили  приглушённые сугробами, многократные  протяжные  гудки. Вроде бы, подействовало, появился, наконец,  водитель и подогнал продрогший автобус прямо к крыльцу  ОВД.
 – Выходить по одному!  – крикнул сотрудник в форме в открывшуюся дверь,  –  При попытке к бегству сядете на пятнадцать суток, обещаю!
Задержанных разместили в красно-суконном  зале для заседаний  на рядах складных кресел. Набралось человек сто. Обстановка напомнила Максу школьные  вечера художественной самодеятельности, также воняло паркетной ваксой, только на сцене здесь не было декораций и реквизита, а стоял покрытый бордовой скатертью массивный стол и возвышалась украшенная российским гербом трибуна. Из простенков  между окон, задёрнутых красными  шторами, за происходящим в помещении  традиционно  наблюдали бесстрастные портреты великих и выдающихся.  Казалось, вот-вот  перед публикой  предстанет какой-нибудь «пиджачок» - функционер,  и начнёт читать унылую нотацию о вреде оппозиции. Но, никто из начальства объяснять народу происходящее не спешил. В туалет выводили лишь под присмотром  полицейских. В тесном сортире  Макс нащупал под свитером штук семь кошельков и пару плоских «мобил», однако, боясь попасть под подозрение, из-за нехватки времени так и не решился ни взглянуть, ни освободиться от своего «улова». 
 Наконец, в зале  появился сухощавый  капитан полиции, неся на руках пачку бланков и пластиковый стакан с авторучками. Он положил свою ношу на край подиума, представился присутствующим,  помахал перед ними своим служебным удостоверением и сказал:
 – Граждане  оппозиционеры! Будем  оформляться.  Сейчас я вам раздам протоколы о задержании, а также протоколы об административном правонарушении,  вы их заполните. Затем, после того как мы всё оформим,  в этом зале состоится выездное заседание мирового суда, который вынесет  своё решение, тогда  мы вас отпустим, надеюсь.
 – А адвокат?!  – истерично  возопил  из зала мужчина в стёганой серой куртке, с «бобриком» на голове,  – У  меня  есть ордер на адвоката! Я требую адвоката!
 – У кого ещё есть ордер адвоката? Поднимите руки! – объявил   капитан.
Никого больше не нашлось.
 – В суде есть дежурный адвокат, можете прибегнуть к его услугам. Но, предупреждаю: те, кто подпишет протокол и признает свою вину, освободятся намного быстрее.  Что касается вас, уважаемый, – обратился  капитан к возмущенному «офелаку» с причёской «бобриком»,  – то ваше дело будем  разбирать отдельно, с вашим адвокатом, если хотите.
 –  Ничего себе! Что мы тут должны заполнять?  – вскричала с последнего ряда запальчивая   шатенка  в красном свитере с белым шарфом,  –  Я лично ни в чём не виновата. Меня удерживают незаконно! Я просто шла по улице, меня подхватили и без всяких оснований затащили в автобус! И я ещё должна чего-то заполнять!? Это произвол! Отпустите, я опаздываю на работу!
 – Образцы  для заполнения я вам также раздам,  – сдержанно  сказал капитан после недолгой паузы,  –  Если ничего объяснять не хотите, так и пишите на бланках, что отказываетесь, и почему отказываетесь. Что  касается законности – суд разберётся. Вас всех задержали за попытку прорвать оцепление на митинге, место и время которого строго согласовано организаторами с мэрией, соответственно вы все несёте ответственность согласно закону  о митингах и демонстрациях.
Не вдаваясь в дальнейшие споры, полицейский начальник удалился.
Публика оживилась, разобрав оставленные на краешке сцены шариковые авторучки  и  двух видов бланки,  все принялась их  заполнять. Макс тоже решил письменно  покаяться в незаконной попытке прорвать оцепление митинга. Он уже отработал почти все  требуемые  пункты,  задумавшись лишь над одним: как лучше написать, что он студент подготовительного отделения, или учащийся подготовительного отделения? Всё-таки, он больше  склонялся  к слову  «студент», так понятнее… 
Как раз в этот момент к нему вдруг обратился доселе ничем себя не обнаруживавший  сосед по креслу:
 – Простите,  молодой человек, когда закончите, можно мне  будет воспользоваться вашей авторучкой, моя уже вся исписалась, а?
Это был  средних лет щуплый  мужичок с сединой на висках  в толстых-претолстых очках. На нём висело наполовину расстёгнутое старомодное  драповое пальто неопределённого цвета, из-под которого отовсюду  выбивался большой  красный шарф. В спокойном хрипловатом голосе его звучали интонации сказочника, внушающие   непонятное  доверие.  Он  сидел, закинув ногу на ногу,  и  без конца встряхивал свою шариковую  авторучку. 
 – Да, да,  конечно,  – охотно  ответил Макс,  – Я уже  заканчиваю. Сейчас… вот.  Держите мою.
Через час пришёл всё тот же капитан и собрал у всех заполненные листки. Снова потянулись минуты,  часы ожидания. Теперь, напротив, задержанные стали страдать от духоты, и всё время приходилось приоткрывать фрамуги закованных в решётки окон. Не имея ни малейшего  желания хоть чем-то  извне обнаружить под свитером свой «улов», Макс ещё подумал, что одетым в помещении  он не выглядит совсем уж  нелепо, так как  постоянно сидит  на сквозняке, к тому же и сосед пальто не снимает.
Некто из публики расчехлил  гитару, и от первых её  аккордов  народу в зале  стало немного  уютнее, теплее вместе.


Этот город погряз во вранье, как "Челюскин" во льдах
Погрузившийся в ад, и частично восставший  из ада.
Наше общее детство прошло на одних букварях,
Оттого никому ничего объяснять и не надо
……………………………………..

Публика задушевно тянула припев:

Место, где свет, было так близко,
что можно коснуться рукой.
Но кто я такой,
Чтоб оборвать хрустальную нить?
Не сохранить...
Прошло столько лет,
И нас больше нет, в месте, где свет.*

А одна парочка на этот мотив даже вальсировала в проходе между кресел.
 – Да-а! Вишь как получается: Вот Бог – вот порог…  – обречённо   произнёс сосед по креслу своим умиротворяющим  голосом  с явным желанием с Максом пообщаться,  –  Кто ж  мог бы подумать, что порог этот вдруг обнаружится тут вот, возле  КПЗ, что для  безвинного человека   было бы весьма и весьма нелепо?
 – Как это? Выходит, по-вашему, все кругом виноваты?  – спросил Макс. 
 – Выходит…
 – А раньше  вы  думали  по-другому?
 – Думал по-другому, а теперь вот не знаю,  что и думать… но, то, что это реальность, а не сон – ведь факт, никуда не денешься.  Иначе, арестовать человека только за то, что он случайно оказался снесён толпой, движимой какими-то провокаторами, было никак невозможно. Боже мой, зачем, зачем я там оказался?! – Да так, дурак был, повёлся на собственное любопытство, вот и получил по заслугам…
Макс вдруг проинтуичил, что в данном случае мужичок, может быть,  и  не врёт, от этого его интерес к чудаковатому «офелаку» немного повысился.
 – Что ж вы  теперь? Сами себя казнить будете?
 – Найдутся те, кто будет меня казнить, видимо… На себя, впрочем, и не взглянув даже… – грустно усмехнулся  сосед,  – Я правду написал в объяснении, пусть судят.  Только они присудят неправильно, ибо нет в суде вообще никакой справедливости.
 – И часто вас  посещают такие крамольные мысли?  – хмыкнул  в ответ Макс.
Сосед повернулся к нему лицом и стал внимательно разглядывать сквозь толстые стёкла очков.
 – Тебя как зовут?
 – Максим.
Он протянул Максу  мягкую ладонь:
–  Будем знакомы. Я Николай Алексеевич.  Так вот, Максим,  с некоторых пор. С некоторых пор меня посещают, как ты изволил заметить,  такие «крамольные» мысли. А именно, с тех пор как батюшка наш меня уволил, и я потерял работу.
 – Вы священник?
 – Нет, но к церкви был весьма близок. Я программист по профессии, до недавнего времени  руководил группой в компьютерном центре нашего доблестного  патриархата. Собственно, громко сказано – группа, всего два человека, я и одна девочка-прихожанка, которую мы взяли по окончании института, и то говорят по большой протекции. 
 – А за что же вас уволили?
 – За однократное грубое нарушение трудовой дисциплины. Только это очередная ложь, как и всё, впрочем… У меня в тот день жена заболела, и я, пока ждал дома «скорую», попросил Дашу подежурить. Когда я появился на рабочем месте, был уже вечер. Даша мне сообщила, что,  в общем, всё нормально, без  особых  проблем, и что она уже выполнила поручение батюшки. Оказалось, кто-то из блоггеров заметил на патриаршей  руке дорогие часы, и батюшка попросил Дашу удалить эту нескромную деталь с выложенного на сайте фото, что она незамедлительно и сделала. Даша девушка ответственная, и я доверился, не стал проверять. Результат содеянного  я увидел только когда уже  дома ночью, как обычно,  открыл наш сайт. В сети поднялся невероятный бум, оказалось, что часы-то Даша с картинки  удалила, а их отображение на полированном столе – забыла. Каких только издевательских комментариев на этот счёт я ни начитался! Но, главное ведь  не в этом…  – сосед  призадумался, будто прикидывая, продолжать дальше, или не стоит.
 – А в чём?  – спросил  Макс из любопытства.
Мужичок показал ему свои часы на левой руке, сталь с золотом, на браслете. Навскидку – супер ценная вещица, любой «щипач» мимо таких «котлов» точно не прошёл бы. 
 – Вот. Видишь: Ролекс, мне покойный отец подарил на успешное  окончание института в семьдесят пятом году – им сносу нет, до сих пор ходят, и я ими очень дорожу. Я вообще дорожу подарками, независимо от цены, о каждом очень многое помню. А патриарх наш, видно, думает по-другому. Когда скандал по поводу фото в прессе  поднялся, он – вместо того, чтобы назвать имя, или хотя бы звание дарителя – стал публично объяснять, мол, у него не счесть  подарков в чулане, и он их  не разбирал, а нацепил, что под руку  попало. Тем самым он, как бы походя, невзначай  выразил явное пренебрежение всем своим дарителям, да и ко всем людям, видимо, тоже… Человек, видно, такой – по жизни.
– Какое ж это имеет отношение к вашему увольнению? – спросил   Макс, не понимая, к чему клонит сосед.
– Через несколько дней после скандала с часами стали искать виноватых, как у нас водится.  Я вступился за Дашу, взял всю вину на себя.  Батюшка наш меня и уволил за то, что в ответственный момент  я   отсутствовал на рабочем месте, не отпросился.  Теперь вот безработный пока, надо трудоустраиваться…
 – В вашем возрасте  трудоустроиться, наверно, сложно, – посочувствовал  Макс. Он  вдруг испытал отдалённую симпатию к этому  Николаю Алексеевичу, так как впервые в жизни,  кажется,  повстречал нормального чувака,  добропорядочного, всё ещё способного на благородные поступки.
Мужичёк покопался  у  себя  в полиэтиленовом  пакете  и достал оттуда термос.
 – Хочешь  кофе? Мне тут жена перекусить принесла…
 – Спасибо.
 – Попробую попроситься на прежнее место, обратно в банк… а нет, так на биржу труда придётся,  – вздохнул  Николай Алексеевич,  – Ещё год до пенсии, надо социальный статус как-то поддержать. Так ведь?
 – Наверно.
 – Тебе  сколько лет?
           – Двадцать  два, а что?
 – Ничего. Просто… Я просто более чем в два раза тебя старше, однако странно, что мне совсем не тяжело было поменять свой взгляд на мир. Видишь ли, я нашему патриарху на самом деле премного благодарен. Своим поступком он заставил меня посмотреть на веру, и вообще на нашу действительность  совсем по-другому. Я неожиданно понял, что среди тех смертных грехов, которые изо дня в день  проповедует наша православная, да и католическая  церковь, нет самых страшных. А именно, грехов  лжи, воровства, насилия и убийства. Их нет в проповедях христианских священников, а если  они  там  упоминаются, то недостаточно.
 – Как же? Ведь где-то сказано «не убивай»,,,  – возразил  Макс, вспомнив что-то из истории религий.
– Это  сказано в Ветхом завете, христианство же проповедует Новый, где единственным, так сказать, всеобъемлющим грехом названо неверие в Духа святого… В Ветхом завете, сказано также о недопустимости воровства и лжи, и о том, чтобы никто не сотворял себе кумира, не поддавался  нравственному насилию. Меж тем, о насилии физическом я вообще мало где встречал, разве что само по себе распятие, да легенда о грешнице, когда никого не нашлось без греха, чтобы бросить на неё камень, и Христос её отпустил. Все мы во грехе, безусловно, только всем нам не о тех грехах толкуют.
Макс заскучал. Суждения о вере  с детства представлялись ему  архаичными и неинтересными, несмотря на наставления мамы. Он  захотел  размяться, сделать пару-тройку  пируэтов в пространстве между рядами  и подиумом, но для этого надо было снять хотя бы пуховик  и остаться в свитере.  Спрятанный  в нём «улов» из кошельков с мобильниками  ощутимо мешал ему развернуться, тянул к низу. Поэтому он  просто встал с кресла, сделал  несколько приседаний в качестве разминки,  прошёлся до окошка и приоткрыл форточку.
 – А вы всегда в церкви работали, при храмах?
 – Не-ет, нет,  конечно. Я  математик по образованию, работал  научным сотрудником в одном НИИ,  и у  меня есть ряд публикаций по теории чисел. Но потом, с окончанием власти советов, этот НИИ тихо почил, я  устроился в банк, потом и банк развалился, потом развалился дочерний банк, так вот я и оказался в церковных структурах, – пояснил  Николай Алексеевич.
Макс подумал, как же биография соседа  во многом схожа с его собственной  в части смены видов деятельности, мест работы!  Оба они пострадали  от банков, от работодателей, жизненных неурядиц и объективных обстоятельств. Оба не стали ни знаменитыми, ни выдающимися. Оба, в сущности, такие же «офелаки», как и большинство вокруг, с той лишь разницей, что Макс испытал  все эти прелести в течение последних  двух-трех лет такой маеты, а Николай Алексеевич – двух-трёх последних десятилетий. Выходит, вал неудач нарастает невиданными темпами не только для Макса и его брата, а вообще  для многих, для большинства? Что же будет в дальнейшем? Ему вдруг впервые в жизни  стало не по себе от осознания своей  никчёмности  и  отсутствия перспектив.
Сосед тем временем шутил:
 – Ну, я-то ладно, сам виноват, по глупости попался, хорошо пока не по слабоумию старческому,  а  тебя-то что привело на митинг? Что? Желание потусоваться? Посмотреть в рот своим кумирам? Выявить среди них лучшего, так сказать наиболее надёжного, который меньше других лжёт?  Надежда на то, что кто-то из них непременно выведет всех бюрократов, взяточников и воров на «чистую воду»? Или убеждение, что демократия есть высшее воплощение  честности и порядочности? Что?
 – Какие там кумиры… так, ради спортивного интереса,  – возразил Макс, вздохнув.  В самом деле, не рассказывать же было первому встречному об истинных  целях своего пребывания на митинге, не хвалиться же добытым  «уловом», не каяться же здесь в своих поступках – так и под арест угодить можно…
 – А! Ясно.  На других посмотреть, себя показать? Заодно проявить, с позволения сказать, гражданскую активность?  – незло  усмехнулся  Николай Алексеевич,  – Ну, ну… Не в этом она состоит, гражданская активность-то.
 – А в чём?
 – Максим, воровать  не надо.
Сосед высказал это спокойно, но с таким напором, такой убеждённостью, что Макс призадумался: уж не знает ли он чего? Простачком прикидывается, а сам уже застукал его  где-нибудь на «перфомансе», вот-вот  полиции пойдёт  «закладывать»!  Может, уже заложил?
 – Врать не надо, –  продолжал между тем  Николай Алексеевич,  –  Насильничать, навязывать свою волю, морочить друг другу голову не надо. Убивать не надо,  ибо только Бог может отнять жизнь, коль  уж тебе её доверил. Тогда и никакой суд не понадобится, ни гражданский, ни военный, ни Божий. Всё остальное, о чём долбят нам проповедники – достойно прощения.  Чревоугодие там, блуд, уныние. Ещё что? Печаль – даже печаль ко грехам причисляют! Сребролюбие и тщеславие, – всё это с точки зрения  людской  морали, на мой взгляд,  понятно и прощаемо. Вот скажи мне, кто хоть раз не своровал, или не солгал? Каждый, каждый это делал. Каждый хоть кубик в детском саду, хоть  ластик у одноклассницы  да своровал! Причём, зная, что это нехорошо и неудобно. Ради  интереса: а что будет? Дальше – больше. Списываем диктанты,  контрольные, курсовые и дипломные, кандидатские и докторские. Примазываемся к чужим проектам, от рационализаторских предложений до гениальных изобретений. Подставляем товарищей по бригаде, коллег по работе, сокурсников  и сотрудников. Наконец, подвинув кого-то, объявляем себя любимого гением! Не так? 
– Бывает такое… – неуверенно согласился Макс, вспомнив свои злоключения.
– В государстве, где воровал  хотя бы каждый десятый, всем остальным не делать этого практически невозможно. Прошлый, позапрошлый века прошли в систематическом воровстве и чудовищной лжи. От французов, порабощавших монархическую Европу под лозунгами республики и свободы, до русских, покорявших весь мир под знаменами коммунизма и народовластия. Это своего рода такой многократный фокус, спектакль, исторический сериал, если угодно. Девятнадцатая и двадцатая серия. Теперь вот новый «сезон» начался… Сюжеты, как водится, очень схожи. Во все времена используется один и тот же метод: политики, финансисты заимствуют, попросту  выкрадывают у мыслителей и учёных социальные  идеи, а затем с помощью вранья,  угроз, запретов, несправедливостей, шантажа приспосабливают их к миропониманию своих,  преимущественно узколобых,  сограждан. В итоге наблюдаем, как насилие над людьми, вначале моральное, потом оборачивается, как правило,  насилием физическим, когда  в ходе войн и репрессий убийство становится нормой не только для узколобых,  но и вообще для  всех сограждан, даже самых гениальных. Что дальше? Могу предположить, если эта вселенская ложь не прекратится, наша цивилизация  сгинет  в грядущий  ледниковый период, истратившись окончательно в борьбе  с  глобальным  потеплением. Не так? 
   Макса подавила  железная логика бывшего математика, он не нашёл, что возразить.
 – Ты любишь театр, Максим?.. А  теперь вот смотри – здесь. Что мы видим здесь, на митинге? Что движет митингующими?  Как ты думаешь?
 – Я думаю, наверно народ вышел, чтобы выразить своё возмущение итогами прошедших выборов.
– А мне кажется, что они пришли сюда искать правды, которую хотят услышать от тех, кто на трибуне. Это странно… ведь, по большому счёту,  с  митинговых  трибун народ никогда правды прежде не слышал, ни в революцию семнадцатого года, ни от большевиков, ни от меньшевиков, ни от кадетов,  ни все семьдесят четыре года советской власти, ни после неё. И не только с трибун. Ни из газет,  одна из которых, кстати, у нас лживо именовалась «Правда», ни из радиорепродукторов, ни с экранов телевизоров, – ниоткуда люди полной правды никогда не слышали. И не только у нас в стране – вообще  нигде и никогда. Это сейчас можно по крупинкам выудить правду, не вылезая из интернета, обладая при этом собственной головой, интеллектом,  в конце концов,  храня  правду внутри себя….
 – Взглянем теперь на тех, кто на трибуне,  – увлекаясь,  продолжал Николай Алексеевич, словно бы он делал какой-то доклад,  – Что  хотят они? Безусловно, они хотят найти у сограждан  поддержку. Однако, они, как мне представляется, лишь отчасти говорят правду, а точнее только ту, что отвечает только их интересам, или интересам руководимых ими групп. Во всём остальном они просто врут, опять же с корыстью. Главное, чтобы толпа была подогрета.  Я не сторонник такой митинговщины, с советских времён не люблю демонстраций. Мне кажется, на подобных мероприятиях люди дуреют и крадут у себя личное время, которое они могли бы потратить гораздо лучше, сделать что-то полезное, поработать, в частности, над собой  и уровнем своих знаний. А многие ведь не утруждают себя в этом. Найти себе ориентир, авторитет,  выбрать себе кумира – вот их задача. Если не выберешь сам – тебе настоятельно порекомендуют! А то и  совсем просто – отыскать  виновника, объявить врагом и отыграться на нём,  громить и крушить,  что под руку попало! Это опасно. Ведь с митинговой трибуны национал-социалистам Германии понадобилось всего десять лет, чтобы таким образом  убедить сначала  бушующую толпу, а потом и всех  немцев в исключительности арийской нации, её, с позволения  сказать, особой роли в развитии человечества. К чему это привело, ты, видимо, из истории знаешь. Так?
Макса забавляли близкие  ему  по духу суждения  собеседника –  с подобным взглядом на жизнь  он прежде никогда  не встречался. Одновременно он подумал, что не будь теперь «митинговщины», устрани сейчас общество и эту «малину»,  он бы точно потерял в доходах, а также   часть аудитории для своих «перформансов».
 – Но ведь Христос, помнится, тоже проповедовал толпе… – возразил он Николаю Алексеевичу.
 – Толпе, которая сперва провозглашала его мессией, а затем рвала на части…  – произнёс  сосед задумчиво, и с грустью пошутил: – Хорошо, что он не проповедовал обратное, иначе не сдобровать было иудейскому царю и римскому наместнику.  Христос видел в людях свет, проповедовал им вселенскую  любовь и духовную свободу. Но, люди, к сожалению, бывают слишком подвержены мракобесию, очень падки на ненависть и нравственную кабалу. Что осталось от учения Христа и его Нагорной  проповеди?  Ничего. Единства нет, заветы нарушены, христианство раскололось, а воссоединиться церковные иерархи не могут. Не хватает им политической воли. Я полагаю, по прошествии  веков  этому уже существенно  мешают не столько властные амбиции, сколько вековые   традиции, догмы…


Ближе к полуночи народ в зале немного приутих, смолкли песнопения и разговоры, многие укладывались спать, кто на полу, подстелив себе верхнюю одежду, кто,  расположившись удобнее в  кресле. Макс тоже решил чуть покемарить, не сходя со своего места в первом ряду, благо можно было комфортно вытянуть  ноги. 
Он легко заснул и легко проснулся  среди ночи от тихих щелчков и систематического мигания люминесцентной  лампы над сценой.  Из полумрака казённого помещения доносился сап и похрапывание. Сосед спал  рядом, через кресло,  запрокинув голову, положив ладони на подлокотники. Без очков в профиль со своим длинным носом он  смахивал на сказочника Андерсена, портрет которого помнился Максу ещё с детства, на крутом лбу и впалых щеках его  скользили мягкие тени, тонкие веки плотно прикрывали глазные  орбиты,  рот был  сжат в слабой улыбке.  На запястье левой руки Николая Алексеевича  по-прежнему  покоился золотой «Ролекс», показывая пять утра. Макс подумал, что в этой ситуации рисковать с часиками не стоило, да он и не стал бы,  ни на спор, ни по необходимости…
Долгожданное: «Встать, суд идёт!», сказанное для громкости в полицейский мегафон,   разнеслось  в зале  лишь ближе к полудню. Облегчённо вздохнув, публика разом зашуршала пожитками, заскрипела креслами  и охотно  повиновалась. На подиум поднялись три тётки строгого вида, сопровождаемые  прокурором в униформе и целой  группой «пиджачков» обоего пола. Два «мента»  встали у дверей,  на стрёме. Одна «чувичка», девушка-секретарь, заняла место за столиком возле  трибуны, прямо под окном.  Макс  поднялся со своего места и заботливо прикрыл  форточку.
Всем раздали копии вымученных вечером протоколов. Прокурор выступил с обвинением. Адвокат, молодой парень, похожий на  студента-практиканта, толкнул витиеватую речь в защиту всех «офелаков».  Свидетели, кажется, из полицейского окружения, рассказали, что видели.  После того, как всех попросили подняться и хором покаяться в содеянном,  суд удалился в коридор на трёхминутное совещание. Появившись вновь, они стали зачитывать приговор: «Именем Российской Федерации…»
Макс не вслушивался, глядел на девочку-секретаря и думал о том, как бы она со своими надутыми губками и постным лицом смотрелась  на подиуме в качестве фотомодели. В лучшем случае – никак, ибо была неказиста, худосочна и, видимо,  равнодушна ко всему на свете, зато хорошо и быстро умела писать закорючками; каждому своё… Он  немного заволновался только,  когда зачитывали длинный список осуждённых  –  вдруг его фамилии там не окажется, начнётся  какая-нибудь  морока, и его станут обыскивать?  К счастью этого не случилось. Всем оппозиционерам,  ему в том числе, присудили штраф: одну тысячу  рублей.
На крыльце сосед  протянул Максу  руку:
– Отмучился? Ну, бывай!  – сказал Николай Алексеевич, прощаясь,  – Мне только не хотелось, чтобы ты думал, будто  я плохого мнения о людях.  Это далеко не так. Просто, я придерживаюсь такого мнения, которое они фактически заслуживают, в общей массе так сказать. Каждый должен, прежде всего,  над собой работать, себя совершенствовать, знать прежде свои собственные  недостатки,  и  не оглядываться на неудачный опыт предков. Ведь новый «сезон» уже начался. Запомни: враньё, воровство, насилие и убийство –  главные враги человека, они же и основные грехи.  Согласен?
– Согласен! – улыбнулся  Максим, радуясь зимнему солнцу.  – Всего вам  хорошего!
Он вышел из метро в центре города, решив пройтись  до дома  по бульварам. От давешних волнений не осталось и следа. Выпавший ночью снег накрыл эту задумчивую московскую обитель, осел  на ветвях старинных клёнов, превратил колючие кустарники  в  искрящиеся на солнце  сугробы, а памятники – в причудливые персонажи, носители огромных белоснежных охапок.  Всюду с лопатами  сновали гастробайтеры  в жёлтых куртках и сгребали снег. Посреди бульвара Максу пришлось посторониться, чтобы пропустить работавший трактор.  Он прислонился к вековому дубу, мимо  которого некогда прохаживался Пушкин и проезжал на двуколке Чайковский, включил свой мобильник и набрал  Шурику  «скоро буду». Адресат  немедленно отозвался: «Дава…»
Придя домой, он, наконец, освободился от мешавшего нормально двигаться, опостылевшего «улова». Оказалось нехило: семь кошельков и  четыре «трубочки». Правда, денег не так  много – всего двадцать две тысячи, из них семь – в «лопатничке»  иностранца.
 – Этот, наверно, надо к посольству подбросить, а остальные, особенно  с документами, раскидаем где-нибудь в метро,  – сказал он  вошедшему в комнату Шурке.
 – В-в…. бю… нах-хо…
           – И не вздумай! Понял?  Никаких бюро находок! Не то опять не повезёт, нарвёмся на неприятности.
Шурик присел  рядышком на кровать.
 – Прих-х…ил  … з-зя… и…
 – Хозяин? Сергей Петрович? И что?
 – А-а… это… Дог… овор не  ..о-о..ч-ч… продлять н-на… нов… год.
«Вот ещё, незадача! – подумал Макс, – Однако нет худа без добра – будет повод избавиться от Вована».
 – Ничего, брателло, не переживай. Найдём другую квартиру, подешевле. И Вована к себе не пустим…. Пойдём лучше разомнёмся, а?
Вопреки обыкновению, отзанимавшись на тренажёре, Макс не ответил никому из потенциальных клиентов на сайте знакомств и на эскорт не поехал.  Он  не стал даже смотреть телевизор, а лёг пораньше спать. Под утро ему  явился странный сон, будто плавает он,  как дельфин  под водой, исключительно чистой и прозрачной, и  наряду с другими, подобными ему существами, рыбами, прочей морской живностью  любуется  неповторимыми красотами  подводного мира. Однако, беда в том, что делать это совершенно  запрещено, незаконно и строго карается, ибо утверждают, будто вода повсюду отравлена, причём, наверху –  особенно. Между тем, все плавают, как ни в чём не бывало. Макс  тоже  стремится  всё выше и выше, к самой кромке водоёма, и  ему  легко  удаётся вынырнуть. А там памятником стоит Николай Васильевич Гоголь, и молвит: «Страшно на этом свете, господа!»



__________________________________________________
* Извините, сэр. Разве это не ваш мобильный  телефон?  Пожалуйста... будьте внимательны… (англ.)

** Песня Андрея Макаревича


 
апрель-июнь 2012 г.  Москва