В субботу Мария Денисовна дежурила ночью в отделении. В девять вечера она обошла вместе с Игорем все палаты – в последний раз. Убедилась, что все спокойно. Кого надо, укололи, перевязали повторно, успокоили, кто спать не торопился – был предупрежден о режиме и тишине. Можно было посидеть в обществе славной девочки Кати, которая мечтала стать операционной медсестрой именно здесь, в хирургии, после окончания медучилища, а потому и работала хорошо, и отношения со всеми поддерживала дружеские. За Марией Денисовной она вообще ходила хвостиком, задавая ей вопросы по общей медицине.
– Катюш, я ведь не врач, – отбивалась Мария Денисовна. – Спроси у Аллы Павловны. Это она все знает, уже докторскую пишет.
– Вы тоже все знаете! А Алла ваша с ее губками, – Катя поджала губы и закатила глаза, изображая нелюбимую врачиху, – скажет: «Милочка, занимайтесь своим делом». Так уже было.
– Тогда у Дины Семеновны возьми консультацию.
– Ну, ваша Дина Семеновна всегда занята, бегает, бегает, не догонишь. А вы так хорошо все объясняете!
– А ты так хорошо потом пересказываешь больным все, что вычитала или узнала от меня!
– А что – нельзя?
– Иногда нельзя. Вон Лену Павленко ты напрасно просветила насчет удаления лимфатических узлов.
– А вы как узнали?!
– Потому что Лена, хоть и смелая женщина, а запаниковала. Потом меня расспрашивала, как теперь жить без железок. Пришлось утешать.
Катя расстроилась.
– Ладно, девочка, учти. Не всякому больному нужны подробности.
Звонок городского телефона возле поста медсестры в коридоре перехватила Катюша.
– Сейчас позову, – сказала она, срываясь со стула. – Вас, Мария Денисовна! – крикнула она на все отделение.
– Ка-атя, тише!
– Какой-то дядечка, очень вежливый.
Катя сияющими глазами смотрела на Марию Денисовну, пока передавала ей трубку.
А звонил Иннокентий Валерьевич.
– Мария, Машенька, - услышала она голос, который помимо ее воли все время звучал в ней, – добрый вечер! У меня предложение: приходите завтра в восемь вечера к главному входу в парк Шевченко, я вас прошу! Если, конечно, никто другой меня не опередил. – Вы молчите? Почему? Я угадал? Меня опередили?
– Я приду, – прошелестела Мария Денисовна. – У вас билеты?
– Какие билеты? Мы просто погуляем. Или вы хотите в театр?
– Что вы, в какой театр, я гулять хочу. Я не нагулялась.
Он засмеялся, и Мария Денисовна тут же представила себе ямочку на его подбородке и светлые улыбающиеся глаза.
– Так придете, гуляка?
Она тоже засмеялась в ответ – из страха, что он подумает, будто она не поняла шутки.
Положила трубку, и вдруг ощутила собственное сердце. Оно пустилось в галоп, как у девушки перед первым свиданием. Как раз сердце у нее было хорошим: в любой ситуации билось ровно, никогда не болело, и она просто забывала о нем.
«Что это со мной? – подумала она, пожимая узкими плечами. – Я что – ждала его звонка? Сюда? Да нет же!»
В коридоре горела лампочка возле дежурного стола медсестры. Сейчас там сидела Катюша, листала истории болезни. Мария Денисовна уединилась в комнате для медсестер, куда редко заходила. Так сложилось, что в ординаторской ее считали своей – вписалась давно в коллектив врачей, и не только из-за дружбы с доктором Бессмертной, негласным лидером этого коллектива. Почти все сестрички, кроме Марии Денисовны и Лидии Петровны, были молодыми. И эти две «старушки» сковывали их в часы отдыха. Их считали слишком правильными. Зато Игорь Иванович куда чаще проводил свободное время в «сестринской», дурачась с девочками, рисуясь перед ними, легковерно принимая их опасные заигрывания.
А сейчас он устроился в ординаторской. Девочка Катя его не интересовала, как и операционная сестра. Зато можно было поболтать по городскому телефону, перебирая по списку всех своих зазноб.
Мария Денисовна никак не могла сосредоточиться на какой-то конкретной мысли. Волнение прошло, а в голове был хаос. Она так привыкла к порядку в своих действиях и планах, что подаренная судьбой свобода как раз подарком и не казалась. Выручала работа – остров стабильности и чувства собственной нужности. А пустая квартира то радовала, то пугала. Когда Мария Денисовна укладывалась спать, ее охватывало блаженство: никто не застонет, не позовет, не разбудит до нужного времени. А когда просыпалась, тишина становилась гнетущей.
– Надо будет купить магнитофон с проигрывателем, – думала она вслух, чтобы услышать живой голос. – Но я же в технике – ни бум-бум. А кто подскажет?
Петина музыка ее раньше оглушала. Хотелось старых и простых песен, как у Шульженко… А мама до болезни любила городские романсы, но по радио их не передавали – мама сама пела и почему-то плакала.
« Господи, я ведь даже музыку прозевала, – наконец пришла к Марии Денисовне осознанная мысль, а не промельк ее.– Я не знаю, что сейчас в моде, что за столом поют, что в филармонии слушают… Иннокентий посчитает меня дремучей, когда узнает, что я… А если в театр позовет, что я скажу? Что только книги и читала все эти годы сидения с мамой и сестрой?»
Книги и были ее спасением, так далеко уводя от постели болеющих, что она иногда из какой-нибудь Англии 19 века или Франции не сразу могла расслышать, что мама проснулась и стонет, а Петя уже просто орет:
– Мам, тетя Лара тебя зовет!
Вымышленный мир был так обширен, переполнен звуками и красками, столько чувств вызывал, что она не могла отказаться от этой единственной радости, и только ловила миг, чтобы уйти туда, где люди хоть и болеют, но выздоравливают, находят друг друга, любят, ревнуют, убивают на дуэли или в бою, затем утешаются. Но главное – они передвигаются по всему свету… А ее мир – дома и на работе – был заполнен болезнями, кровью, лекарствами.
Когда они переехали в Днепропетровск, парк Шевченко поразил ее воображение. Красивые аллеи с вековыми кленами вели к берегу Днепра, а тот плескался у подножья невысоких, но крутых скал и показался Маше настоящим морем – с зелеными островками по центру. Так был широк, что сразу вспомнился Гоголь – с его «редкой птицей», что не всегда долетит до середины Днепра…
Развалины Потемкинского дворца тоже волновали, будили воображение, потому что возвращали к истории…
Отреставрированные через несколько лет, они превратились в шикарный Дворец студентов, куда было невозможно попасть без билета.
Все в том парке изменилось, когда построили Набережную и перекинули изящный мост к самому большому - Комсомольскому острову. Дикая красота запущенных во время войны аллей сменилась ухоженностью. И народ это оценил: густо валил вечерами через парк к пешеходному мосту и к башне ресторана, торчащей над Набережной, а потом возвращался – к танцулькам, духовому оркестру, детским каруселям.
Мария Денисовна, правда, так и не успела насладиться всем этим…
А теперь ей предстоит прогулка по этому парку, и она пойдет рядом с мужчиной – под ручку, как ходят семейные пары. У нее будет вечер – как у всех, кто отдыхает в воскресный день, а не мечется между домом, больницей и аптекой.
«Надену новое платье, – подумала в полусне Мария Денисовна. – А Дине – сказать?»
Иннокентий Валерьевич в это время еще не спал. У него засиделась в гостях дочка, надо было ее проводить. Он и сам не ожидал от себя такого приступа откровений. Чуткая Лера спровоцировала его.
– Пап, вот ты за вечер, рассказывая о своих делах, два раза упомянул новое имя: Дина Семеновна, а четыре раза – Мария Денисовна. Они – кто?
– Разве четыре? – удивился Иннокентий Валерьевич. – Тебе показалось. Это те дамы, которых я пригласил поужинать.
– Я помню, помню! Но они не из терапии! За что им такая честь – доедать остатки пиршества, которые я тебе сохранила на неделю? – засмеялась Лера.
– Жадина! Жалеешь? Не думай ничего плохого: дамы в возрасте, просто… хорошие, с ними можно дружить.
– У тебя что – проблемы появились? Теперь ты дружишь с пожилыми тетями?
– Лерка, не гневи отца. Проблем нет.
Лера внимательно разглядывала его лицо, потом тихо спросила:
– Папуль, ты почему… светишься?
– Лерочка, ты против папиной дружбы с хорошими женщинами? Они подруги.
– И в одну из них ты втрескался.
– Пока нет, но на пути к этому. Кажется.
А Марии Денисовне он рассказывал скупо, но получилось так, что Лера расплылась в улыбке, когда он закончил.
– Как ты нежно говорил! Папа, по твоему рассказу выходит, что эта Марусечка - слишком для тебя порядочная. Настрадалась…
– Это меня и пугало. А сейчас вдруг дошло: хватит…
Он не договорил. Лера встала, обняла его, сказала четко:
– Хватит. И точка. А там посмотрим. Жаль будет, если ты ее…оставишь с носом. Но я должна думать о папе, а не о чужой тете, пусть и благородной. Короче, дерзай.
продолжени следует http://www.proza.ru/2012/06/29/863