Эудженио Монтале. Избранные стихи

Алекс Боу
Eugenio Montale
 (1896-1981)

Знаменитый итальянский поэт, писатель, публицист, литературный критик, пожизненный сенатор, лауреат Нобелевской премии по литературе (1975). Участник Первой мировой войны. В 1938 году, после отказа вступить в фашистскую партию, оказался на нелегальном положении. Свои первые сборники стихов вынужден был публиковать за границей. В творчестве придерживался линии отхода от пышной стилистики и риторических излишеств, свойственных многим поэтам того времени. Стихи Монтале отличает конкретность, чёткость сиюминутных образов, его поэтический язык гораздо ближе к разговорной итальянской речи, чем к изящным плетениям словесных кружев. Сборники стихов, прозы и эссеистики: "Панцири каракатицы" (1925), "Обстоятельства" (1939), "Финистерре" (1943), "Буря и другое" (1956), "Сатура" (1962 - 70), "Дневники семьдесят первого и семьдесят второго", "Тетрадь за четыре года" (1977).




МОНОЛОГ ДОЖДЯ

 Монолог дождя. Тоненький ручей.
 Не детишек малых щемящий крик,
 Не с сосны срываются шишки.

 Монолог дождя,
 Мира круговерть, ведь она нам не
 Проседь облаков.
 Монолог дождя
 В тот же миг, когда
 Ты спешишь на митинг для всех людей,
 Каждого из нас.

 Монолог дождя
 Над твоим крестом
 В Сан - Феличе, там,
 Где
 Дрожит земля,
 Тишиной объята твоя земля,
 Просто нет войны.
 Монолог дождя.
 Не легенда в красках
 Былых годов,
 Документный лоск,
 Пошлина на жизнь.
 Пелена дождя
 Над кольцом народов, в кроватке, где спит дитя.

 Монолог дождя.
 Полосы газет.
 Нараспашку здесь отворён балкон,
 Над сенатом дождь,
 По лучистой улочке Сольферино дождь,
 Ветры без дождя -
 Что колода карт не розданных...

 Монолог дождя
 Без волшбы и чар книжных Гермион.
 Если даст Господь,
 То прольётся дождь, без него нам не
 Оценить всего уходящего.
 Если не дрожит
 Не дрожит земля, это оттого,
 Что её застали разбуженной.

 Монолог дождя верною кривой,
 В двух шагах от древних, слепых невежд,
 Над индийцем, шепчущим в небеса,
 Торжество времён,
 Богословы в ризах поют псалмы,
 Может, грязь болот,
 Споры о дожде нас влекут
 Вперёд,
 Пелена дождя по горам руин,
 Монолог дождя.
 Кипарисов роща на всех больных,
 Заражённых кладбищах, он накрыл
 Интерес общественных, скучных дел.

 Монолог дождя, это оттого,
 Что вода исчерпана, воздух спёрт,
 Оттого, что если утихнет дождь,
 Ты и сам не просто исчезнешь, а
 Поневоле быстро утонешь.




МАЛЫЙ ЗАВЕТ

 Сегодняшней ночью блистает она -
 Вчера ещё мысль потаённая,
 Сверкающим следом улитки, жемчужиною в оправе
 Разбитых, растоптанных стёкол.
 В просвете не видно убранства церквей,
 Всегдашней намоленной снеди,
 Священника в красном иль чёрном.
 Я сделать могу очень мало:
 Спросить и правдиво ответить
 О вере, которая спорна,
 О тяге к надежде горящих в огне,
 В безмолвном, мучительном пламени.
 Их пепел в зеркальном блистании,
 В зажжённой вольфрамовой лампе.
 Я ад нарекаю Сардоной,
 Я дьявола вижу паденье,
 И сонм побеждённых теней на Темзе, Сене, Гудзоне,
 Качающих крыльями смоляными.
 От сна отделяю усталость, твержу вам настойчиво: время.
 Такое не каждому впору -
 В муссонный сезон быть собою.
 Паук заплетает мне память,
 Похоже на негодованье
 В антракте, и вымерла сцена.
 Тот образ был правилен: кто распознал,
 Тот запросто вас и отыщет.
 Признание позднее: гордость,
 Надежда спастись исчезала совместно с ненужным смиреньем.
 Испуганный, тусклый отсвет ночника.
 Не было веры, ничего не было.




НА ПЛАВУ

 Как чисто погожее утро!
 Лазурь синевы не обманет,
 Росток набухающей жизни,
 Ручей, что не пройден был дважды
 Неспешно бежит - утекает
 В предвечную бесконечность.

 А после гудение улиц,
 За ним треск проснувшихся стёкол,
 Упавшего камня брюзжанье
 На глади озёрной волнами.
 Мальчишек протяжные крики,
 И трепет в воде воробьиный,
 Что спины трепали карнизов -
 Решётки из позолоты.
 Я кобальтом жизнь насыщаю,
 Таким невесомо - эфирным...

 Он сгинул в усиленном эхе,
 В дыхании свежих соцветий,
 Которое прячет деревья.
 И шум почему - то сильнее,
 То зов беспокойного моря.
 Ты рядом, и утро трепещет,
 Стараясь сменить твоё сердце.
 Скачок - ритм подхваченный пульса!
 Случается, шум утихает,
 Уронено - та же поломка.
 Часов стук из номера веско
 Отеля, что занят рассветом.
 А после, а после услышишь,
 Хоть звук повторить не сумеешь
 В пучине морской остановку,
 Для нас в море нет перерыва,
 По-прежнему рейс бесконечен,
 И путь твой всего лишь начался, свершившись - всего лишь начался...




НА ЧЁМ ДЕРЖИТСЯ ОСНОВА

 Основа держится с сотворения
 На четырёх камнях.

 Думаю, грешные ангелы,
 По континентам разбросанные,
 Нам не заметны вблизи.
 Птицы не подготовлены,
 Особо из них внимательные
 Не знают на самом деле
 Времени их появления,
 И мы его тоже не знаем,
 Даже когда они
 Станут противовесом,
 Точкою Архимеда,
 То всё равно не увидеть их,
 Просто оттого, что нужно другое зрение,
 Я и вы не видим,
 Мы не хотим видеть.

 Правда ведь есть на земле,
 И этого невозможно не знать,
 Невозможно презирать её так долго,
 Чтоб уничтожить.

 Именно поэтому вы делаете вид,
 Что здесь заложен смысл,
 Ноги к рукам.
 Отныне нет ни прошлого,
 Ни будущего.
 Воображаемые стены
 Проходя насквозь,
 Вы обязаны делать вид,
 Что движение и покой
 Полны смысла, исполнены смысла.
 Сущая ерунда.
 Неужели так сложно понять,
 Что недвижимая точка в целом
 Непоколебима.


ДЕЛЬТА
 Жизнь по привычке сложена в стеллажи,
 Важным секретом мы связаны меж собой:
 Тот, кто, казалось, несчастью не принадлежит,
 Уж задохнулся, повешенный вниз головой.

 Время струится потоками с гулких плотин,
 Ваша судьба - подписанный договор,
 И на его поверхности память чертой,
 Переходящая в тёмные пятна ложбин,
 Где нарочито вы машете с давних пор
 Ветвью зелёною перед стенной суетой.

 Вы избегаете длинных речей от немых,
 А ведь немые поддерживают меня.
 Вам говорят про клубящийся дым вдалеке,
 Дымка мечтательности застилает умы.
 Воды, текущие с рёвом, объединясь,
 Шумно встречают прилив на вскипевшей реке.

 Вы по привычке шатаетесь в пустоте,
 Вспышка разрыва по серому полотну.
 Сонный буксир гудками течений тех
 Гонит к туманам нахмуренным тишину.




ГЛАС, ДОСТИГНУВШИЙ ЛЫСОЙ ВЕРШИНЫ


 Так как маршруты приняты, я привык
 Придерживаться
 Пути, который ведёт меня от козьего стада,
 Туда, где человек тает восковой свечой,
 Туда, где созерцание соцветий и тростникового плавня не успокоит сердце,
 Веет кладбищенской кровью.
 Вот что можно вылепить из того мрака,
 Который держал Ты, Отче, составивший альманах,
 Нам бы платок и шапку. Гудящая тревожность
 Возвещает перед рассветом новость:
 Грязные шахтёры из грузовых барж
 Погружены наполовину на гладь чёрных вод.

 Тень всюду следует за мной
 Предупреждением к рытью могильной плиты,
 К поминкам, к вспарыванию груди,
 Морщинам на лбу. Зато у Скьяры
 Горят глаза и колючие брови.
 Бьокка из его детства...
 Тени столько же весят, сколько и вы,
 На похоронах солнечные иглы
 Прокалывают день, а бабочки
 На ослепительном острие
 Трепетны и чувствительны.

 Тени доверяют каждому и немеют,
 Когда остаются без внутренней оболочки,
 Без того слоя, что накопили за долгий срок.
 (До чего же тяжёлый год для меня!) Хоть они бестелесны,
 Но обмениваются многими фразами.
 Я не слышу их окончаний: если бы было можно
 Вновь обратиться в ту форму, в которой ты озарён
 Своей самодостаточностью и вполне спокоен,
 А другие страшатся и ужасаются
 Лучины памяти, согревающей
 После конца, давая твоим наследникам толчок к развитию.

 - Я думал только о вас, я помнил
 Обо всех вас. Но этой высокой скалы
 Вы пробовали достичь? Нечто такое было.
 Но отчего - то море, к которому я прикреплялся
 Со своего берега ещё до наличия у меня крыльев,
 Не просыхало. Я это помню.
 Я храбрее их, и всё же они достигли лысой вершины,
 В отличии от вас. Сама память
 Не равна греху до той поры, пока явственна.
 После
 Высыпания на коже, слабости,

 Действующих невпопад,
 Дыхание дня
 Смешивает призраков и живых,
 Неохотно отклоняясь от заданного направления.
 Мои жесты, моё бытие нарушаются,
 Суживаются в точку, рушатся в провал,
 Отдавая окружающим частицу памяти.
 Вот и развёрнута взаимосвязь
 Образов, слов, понятным становится смысл
 Необитаемого вакуума теней,
 Ждущих поры возвращения,
 Сезона кальмаров. Мы обязательно встретимся вновь...


Моя вера в тебя
не иссякнет
(какая глупость, что я сказал тебе об этом)
до той поры, пока огонь небесный не разрушит
сей круговерти, где томимся мы с тобой.
Тогда окажемся в пустынном месте,
где нет пространства, а, значит, нет и места,
чтоб обсудить нам спорные стихи
в Божественной поэме.

Я знаю, что за гранью видимого и осязаемого
нет жизни, но иная жизнь возможна,
и, может быть, лицо иное смерти,
что носим, пряча, мы в себе годами.

Моя вера в себя
невольно к тебе перешла,
потому что в осколке едином
этой жизни, что всюду ловушка,
о которой не ведаем мы, лишь
ожиданье напрасное есть, что сможем ее разгадать
и смыслом ее наделить.

Меня сжигает такая вера, что наверняка,
тот, кто увидит, скажет, что сгорел я дотла,
не замечая, что я возродился.





ЛИМОНЫ
 Будь ты хоть трижды поэтом известным,
 Лезь через рощу, что я подскажу:
 Заросль аканта, самшита завесу.
 Я же люблю на полянах траву,
 Что превращается в топкие лужи,
 Высохнув, та привлекает детей.
 Лог травянистый похож на Ангилью*:
 Узкие улочки к нам нараспев,
 И меж пучков тростниковых идиллий
 Сад благодатных лимонных дерев.

 Птичьи рулады давно не в почёте,
 Лучше послушать журчание строк.
 Воздух наполнен сквозящей заботой,
 Запах услады, внезапный восторг.
 Пусть от рутинного не оторваться,
 Капли дождя замирают в груди.
 К успокоенью людское веселье,
 Уж позабыли войны барельеф.
 Бедные стали богаче, над всеми
 Тонкая нега лимонных дерев.
 В долгом молчании вещи чуть ближе,
 Кажется, тайну раскроют вот - вот.
 Чтобы забраться в природную нишу,
 Перевернись со спины на живот.
 Правды средину переплывая,
 Чаще смотри, что творится вокруг.
 Был аромат хвойных, вяжущих сосен
 Прежде, когда выделялась сосна.
 Каждый из нас подвизался к ней гостем,
 Гостем в краю драгоценного сна.

 Но иссякает иллюзия, снова
 Мы в толчее, где видны небеса
 Между карнизами, в сини портовой,
 Полдня сиянье без редких услад.
 Если однажды средь рощи зелёной
 Кто - то объявит вершащийся суд.
 Мы в оправданье покажем лимоны.
 Холод сердец таять станет, едва
 Я на трубе тот мотивчик затрону
 И повторю золотые слова.

* Ангилья - остров в восточной части Карибского моря.


ОДНАЖДЫ УТРОМ, ПРОНИКНУВ В ВОЗДУХ СТЕКЛА
 Однажды утром, проникнув в воздух стекла,
 Отчаявшись, громко воскликнуть: "Я вижу! О чудо!"
 Цепляясь за пустоту, за мимолётный разлад,
 С ужасом, с несостоятельностью Иуды.

 Тогда же будто с экрана мираж из зеркал:
 Всхолмления, рощи, дома из сплошного обмана.
 Но это случилось так поздно, и я отчего-то убрал
 Шкатулку с секретами стёкол благоуханных.


Я сошел, подав тебе руку, как минимум по миллиону лестниц.
 Теперь же, когда тебя нет, пусто на каждой ступеньке. И все-таки
 долгое странствие наше было уж слишком недолгим.
 Мое продолжается, хотя мне уже не нужны
 пересадки и брони, ловушки, раскаянье
 веривших в то, что существует лишь зримое.
Я  спустился по миллионам пролетов с тобой рука об руку не
 потому, что четыре глаза лучше, чем два.
 Я спускался с тобой, уже зная: из наших зрачков
 единственно верными, пусть и покрытыми пеленой,
 были твои.


Сирия

По мненью древних, лестницею к богу
 поэзия является. Быть может,
 все и не так, когда меня читаешь,
 но мне однажды это стало ясным,
 когда обрел я для тебя свой голос,
 и со стадами облаков и коз
 он плыл и раздробился об утесы
 и с высоты низвергнулся в низины
 обгладывать занозистый терновник
 и ситника озерного стебли;
 и лики, лунный с солнечным, теряя
 свою цезуру, сливались воедино;
 мотор заглох, на придорожной глыбе
 кровавой обозначился стрелою
 путь в Алеппо.



Пьеса

Спорят о пьесе:
 одноактная, в трех действиях или в пяти,
 со счастливым концом или с трагическим,
 кто скрывается под псевдонимом автора,
 если это псевдоним, а если нет —
 не является ли сочинение коллективным,
 не обрушится ли амфитеатр
 под тяжестью парламентариев и прочих
 обладателей пропусков и билетов,
 вечный сон опустится или временный
 на зрительный зал, содержит ли вещь
 ответы на все вопросы или
 не отвечает ни на один.
 Кто-то бубнит, будто новый театр не нуждается
 в актерах, а тем более в зрителях; кто-то злорадно
 замечает, что пьесу уже играли,
 что спектакль провалился и, если б не спонсоры,
 бесспорно сошел бы со сцены; кто-то считает,
 что занавес потихоньку от всех
 давно опустили, что автор — верх
 невежества, а директор театра —
 реакционер. За разговором
 длинная очередь дружно ждет
 открытия кассы. Либо таблички:
 «Все билеты проданы».