У Марии Денисовны отношения с Богом сначала были такие сложные и запутанные, что обсуждать их ни с кем она не могла. А потом, сидя возле дорогих ее сердцу женщин, прикованных к постели и потерявших разум, она нарисовала свою картину мироздания.
Она предпочитала называть Судьбой предназначенные человеку радости и страдания. Раз предназначенные, значит – Судьбой кто-то руководит. Что есть Творец, она не сомневалась. Что он, как бы его ни называли, не всесилен, – тоже. Иначе расклад был бы другим, более справедливым. «Сотворил – и бросил: выживай как сумеешь», – думала она, сидя возле мамы, а потом страдая вместе с больной сестрой.
Все эти теории – якобы человек отрабатывает грехи предыдущих поколений – казались ей абсурдными. Свой облик человек придал Богу, потому что воображения не хватало. Не будешь же ты молиться перед иконой с изображением инопланетянина? И церковь люди построили, чтобы связываться с Богом. Своего рода односторонний телефон, потому что Бог все равно не отвечал на все каверзные вопросы.
Когда-то Марии Денисовне приходилось воевать с собственной мамой за право верить в то, во что она сама себе определила, – в тот Высший разум, о котором давно уже говорили, писали и догадывались.
Мать ее, Анастасия Федоровна, выросла в доме священника, расстрелянного вместе с женой во время революции, но не из идейных соображений – тот просто помешал разграбить церковь. Конечно, она мечтала не только привить будущим детям веру, а и вызвать трепетное отношение к церковным ритуалам, таким милым ее сердцу. Не получилось. Веяние безбожной свободы в первом поколении атеистов сделало свое черное дело. Так считала она, дочь священника и мещанки, ставшей волею судьбы матушкой.
Сама Анастасия, осиротев, вышла замуж за дворянского отпрыска, пережившего такую же драму: тот потерял родных вместе с семейной усадьбой в Воронежской губернии.
Правда, к тому времени ее будущий муж, Денис, уже успел закончить медицинский факультет московского университета, и это ему помогло – после блужданий по державе, разоренной гражданской войной, – устроиться сначала фельдшером, а потом и доктором в бывшей земской больнице города Воронежа.
Здесь он надолго осел, поселившись в крошечной сторожке при воротах, и стал спасать людей – независимо от их убеждений.
Чужие страданья помогали ему забыть собственные, и ненависть к новой власти, лишившей его родного дома и близких, тихонько притаилась, потесненная ежедневными хлопотами. Она вспыхнула снова, когда Денис встретил Настю. Ту привезли в больницу на крестьянской подводе. Простой мужик, ехавший в город по своим печальным крестьянским делам, думал, что девушка замерзла – в своей жалкой шубейке и тонком платке, на обочине раздолбанной проселочной дороги, заметенной снегом. Настя не успела замерзнуть. Она просто потеряла силы от голода и слабости, прошагав по степи несколько километров.
Когда Денис через несколько дней узнал от Насти ее жуткую историю, ненависть к «этим убийцам» снова стала душить его, мешая работе. Ужасно было то, что враг был везде и – нигде. Его невозможно было вычислить, назвать поименно, чтобы судить, наказать. Вроде вокруг люди как люди, несчастные в своей неустроенности и тревоге, больные и полуголодные, и каждый со своей драмой… А куда девались те, кто громил церкви и усадьбы?
– Родной мой, – говорила позднее Настя, которую учили прощать, – время было такое! Не гневи Бога.
– Так это он все допустил?! – взрывался Денис. – Ничего себе – человеколюбец! Сначала дал добро на истребление своих же слуг… Священники - ведь кто они для Бога?! Слуги? Потом…
Если бы не вспыхнувшая любовь к своему доктору-спасителю и не принятое решение непременно вернуть его в православную веру, Настя бы ушла от него. Жить с атеистом… Пусть и не злодей, и лечит людей, но ведь грех какой – слышать богохульные речи в своем доме!
А тут еще родился первый сын, Леонид, потом Маша, и все для них сдвинулось на задний план. Последней появилась на свет Ларочка. Денис прикусил язык, чтоб не волновать жену. Пусть себе молится под нос за здравие деток!
Так атеист с умом аналитика и дочь священника прожили вместе, не нарушая заповедей Христа, до самой Отечественной войны. Та их и разлучила. Денис погиб в разгаре войны. Ушел добровольцем, хотя было ему уже 48 лет, и врачи требовались повсюду, не только на фронте. В своей клинике он считался лучшим хирургом, но был беспартийным.
После войны Анастасия Федоровна с Машей перебралась на Украину, поближе к могиле мужа, слава Богу, не безымянной. Так они и оказались в Днепропетровске, где прижились у дальней родственницы, в большой коммунальной квартире. А Леонид остался в Воронеже, уговорив Лару доучиться здесь, на родине. Так будет надежнее, и квартиру не отберут…
...В третьей палате, потревоженной смертью молодого мужчины, разговор о Боге вспыхнул снова, едва Мария Денисовна вышла из палаты, так и не ответив на вопрос. Правда, Лена-почтальонша попыталась увести всех от неприятной для Резниковой темы:
– Тетя Галя, а как вашего папу звали? Что-то не пойму я вашего отчества.
– Кимом. КИМ – это, детка, Коммунистический интернационал молодежи. Так мой дед, заядлый коммунист, решил увековечить эту организацию. Безбожник был, как и мой отец – впоследствии.
– А вы вот библию читаете. Интересно, это был протест? – спросила Зинаида Кирилловна.
– Я читаю Евангелие, от Матфея. Не путайте, – поправила Галина Кимовна. – И это не протест, а потребность. Вера.
– А кто Библию написал? – подала голос Анюта. – Бог?
– Ее писали много лет, многие авторы, не место здесь споры заводить, но писали как бы устами Бога.
– Все так говорят, кто в Бога верит, – не выдержала Вера Ефимовна. – В сказочки эти, в чушь всякую.
– Я вас в свою веру не обращаю, Вера Ефимовна, – тихо сказала Резникова. – И вы не кощунствуйте. Каждому своё.
– Да вы все – фанатики. Точно не видите, сколько человечеству эта религия горя принесла!
– Атеисты тоже фанатики. Церкви сжигали, когда к власти пришли, душу человеческую увечили. Концлагерей настроили. А фашисты – печи придумали, газовые.
– А Бог смотрел сверху и все разрешал, да? – насмешливо спросила Зинаида Кирилловна. – И нашу Анюту не пощадил.
–Ладно, хватит, успокойтесь, – попросила Резникова тихо. – Так мы всю ночь спать не будем.
– Может, Бог и есть, – не могла никак угомониться Зинаида Кирилловна. – Только Христос не имеет к нему никакого отношения. Красивая сказочка, сработанная под идею. Не воскресал он. Просто нужно было как-то систематизировать определенные правила поведения. В жанре заветов. Правда, Вера Ефимовна? Вы же у нас биолог.
– Удивляюсь вам, Зиночка, – возмутилась учительница. – Как это – Бог есть?!
Конечно, Зинаида Кирилловна ни за что бы не призналась, что перед больницей сбегала все-таки в церковь и поставила свечку за собственное здоровье. На всякий случай. И теперь думала – вопреки своему атеизму, что свечечка помогла: осталась она с грудью! Вспомнилось ей , как Резникова сказала Инне, когда та паниковала перед операцией: «Бог милостив». Инну Бог помиловал. Но почему тогда не пожалел самую молодую – Анюту?
Анюта же молча слушала, мало что понимая из этой перепалки.
А вот Лена-почтальонша считала себя истинно верующей, но в церковь не ходила даже по большим праздникам.
– Бог милостив, простит, – объясняла она детям, к которым вирус веры так и не привился, – не могу смотреть на злющих бабок, которые шипят в спину, если ты забыл перекреститься в нужный момент. Да и некогда мне, прости, Господи!
Зато Лена дома, на улице и на работе и прочих местах креститься не забывала. Она была суеверна, все время плевала через левое плечо, знала кучу «отмазок» – в случае мелкого греха, свято верила в приметы и смешила палату своими «забобонами», как говорила Вера Ефимовна. То плюнет, то перекрестится.То черта помянет, то о Боге вспомнит.
Но все свои божественные заморочки Лена творила так легко и шутливо, что это не задевало даже Резникову.
– Вот я, зараза такая, не люблю поститься, – пожаловалась Лена, когда заговорили однажды о посте. – Все время жрать охота. Мясо ночами снится, жи-ирное… Грудинка или почерёвок..Так я грешница, да, тетя Галя?
– Человек вообще слаб. Не горюй, многим и не надо поститься – по здоровью или возрасту, – утешила ее Резникова, которой не хотелось Лену обижать.
Ведь эта простая душа даже с Богом разговаривала, как с подружкой, у которой все есть, что нужно для душевного покоя, а потому можно с ним и посоветоваться, и выцыганить игрушку, и упрекнуть. Свои односторонние переговоры с небесным отцом она вела вслух, потешая всю палату.
– Боже мой, что ж ты натворил? – опечалилась Лена, когда Аню второй раз отправили на стол. – Зачем позволил отрезать нашей девочке грудь? Она же пригодится! Кормить дитё, например?
В другой раз она говорила, поглаживая живот после обеда:
– Спасибо тебе, Господи, хоть сегодня на обед был почти украинский борщ! А то уже от этих похлебок рыгать хочется!
– Ты думаешь, дорогая наша Леночка, – ответила тогда Зинаида Кирилловна, – что твой Бог дежурит в больничной кухне, чтобы вовремя подсказать поварихе рецепт хорошего борща? Во дуреха!
– Уж лучше бы он дежурил в операционной, – съехидничала Вера Ефимовна.
– А Бог – он всюду, одновременно! Правда, тетя Галя? – упорствовала Лена, желая умаслить Резникову. Уж очень та переживала от этих разговоров.
– Вот именно, что везде! Потому и не успевает всюду! А ну попробуй одновременно быть и в столовке, где маслице воруют, и в операционной, где нам бюст укорачивают! Да… столовка в городе не одна! – засмеялась Дубенко Зинаида Кирилловна. – А больниц и этих самых операционных сколько? Разве за всеми уследишь?! Ха-ха-ха!
Но этот, последний разговор – поставил точку под опасной темой. Резникова вдруг опустила ноги с постели и сказала севшим от гнева голосом:
– Еще раз заговорите о Боге – попрошусь на выписку. Уж лучше в онкологии лежать. Натерпелась от ваших злых языков.
Все послушно замолчали…
продолжение
http://www.proza.ru/2012/06/24/809