Меняются времена, но остаются власть имущие. Строятся высотные дома немыслимой формы, но рядом немым укором благополучию, стоят бараки, где «закаляется» грядущее поколение. Как же им предстоит «крутиться», чтобы вырваться в благоустроенный мир? Хорошо, если семья дружная: «спина к спине, и не троньте нас!», как было у большинства моих приятелей тех лет, когда за нанесённые обиды ходили «стенка на стенку», «двор на двор». Старшие
парни впереди, мелкота «держит» спину – и враг не пройдёт!..
А потом всё путалось: где свои, где чужие, кто кому брат?.. После долгих разборок и примирения, вся шпана выдвигалась на «Бродвей» у гастронома «Под шпилем». И тогда уже: «Бойся, народ!»
Многие из лихих друзей ушли по «Ленинским местам», некоторые там и сгинули.
Нашему двору повезло – нас расселили в «хрущёвки», разбросав по новостройкам Черёмушек.
Казалось бы, мы «выкрутились», оттаяли душой и понемногу начали накапливать социальные блага, но пришло иное время.
Всё пространство вокруг увешано рекламными щитами, полно всего, что можно купить, правда, не всегда есть на что. Оттого и продолжаем крутиться в бесконечном фуэте.
Гранд батман, прыжок… и мы на работе. С работы – на садовый участок, там принимаем привычное положение, которое па не назовёшь. В сумерках в переполненном автобусе добираемся домой для короткой передышки, а на утро опять фуэте, фуэте…
Во время поездки до «фазенды» неугомонные пенсионерки, надрывая голос, обсуждают свои важные новости и искренне удивляются:
– Неужели сёдни без поломок обойдётся?!
И нет им дела до того, что рядом стоящий человек, быть может, размышляет о более высоких материях или пытается упорядочить воспоминания.
В начальных классах я занимался в изостудии краевого Дворца пионеров у колоритного дядьки по фамилии Ивлев. Его фамилия сама просилась разделить её на две части: «Ив – Лев!» Получилось, как мне казалось, утверждение: «Я – Лев!»
Он, правда, был похож на льва. Высокая, суховатая фигура, слегка вытянутое лицо, копна волнистых седых до желтизны волос.
Учитель бесшумно ходил меж мольбертов, время от времени наклонялся над чьим-нибудь рисунком, негромко рокотал прокуренным голосом, делая замечание. Мягко отступал на шаг, прищуривался,фокусируя своё «дальновидное» зрение, оценив композицию рисунка, одобрительно кивал и, как дуновение ветра, перемещался
дальше по украшенному лепниной залу.
Но более занятий мне нравились короткие перерывы, когда можно было улизнуть в фойе и подглядывать в приоткрытую дверь танцзала.
Там занимались юные балерины. Жаль, что время наших занятий совпадало, и мне редко удавалось наблюдать за отточенными, грациозными движениями девчонок.
Меня завораживал рисунок чётких па, фиксированные позы напоминали «весёлых человечков» из тайнописи, разгаданной Холмсом. Пару книг о неугомонном расследователе я в ту пору осилил. По правде сказать, чтение не было моим любимым занятием.
Гонять по крышам сараев в казаки-разбойники намного увлекательнее.
Прятаться от преследователей, залезая в крошечные окна-отдушки по принципу: «Голова прошла, пройдёт и туловище!», и попробуй, выцарапай нас из этого укрытия!.. Детство!
Ночами мне снились «весёлые человечки», танцующие падеде из балета Щелкунчик». Эту волнующую и тревожную мелодию часто передавали по радио. Я слушал её, если был дома один. У моих родителей, у брата и сестры недоставало нервов долго слушать «такое». А мне нравилось!.. Я представлял движения невидимых танцоров, увлекался и начинал сам проделывать какие-то выкрутасы.
Но всё-таки, первой моей любовью в музыке была скрипка.
Скрипичные вариации снились мне еженощно. Удивительно, утром я мог бы их воспроизвести. Если бы умел играть на скрипке!..
На слёзные мольбы к матушке отдать меня в музыкальную школу, она отвечала:
– Ты бы с одной школой справился, чтоб мне не краснеть на родительских собраниях!.. Какая ещё музыкальная?!..
Я понимал, что водить меня через шесть дорог в музыкалку просто некому, а Дворец пионеров под боком. Поэтому музыку, звучавшую во мне, пришлось заретушировать, оттачивая карандашный рисунок – кувшин с водой, кувшин без воды – одна мертвечина и никакой обнажённой натуры.
Дома перед зеркалом я с упоением изображал подобие танца, представлял себя на сцене. Но однажды мои экзерсисы увидел старший брат Володя. Он долго молча наблюдал и одной короткой фразой убил мою мечту:
– Ну, ты… прям, балерун! – сказал и ушёл на кухню доедать свой бутерброд.
– Балерун?!
Мне это слово очень не понравилось. Мысленно повторил ещё раз: «Балерун, врун, колун, валун!».
– Не-е-е!! Это звучит как подзатыльник! Ба-ле-ру-ун!.. И хрясь по башке! – Я резко наклонил голову, будто уклонился от затрещины.
Любовь к балету ушла следом за музыкой в «подполье» моего сознания.
Брат был и остаётся практичнее меня. Он занимался в эстрадной студии,осваивал игру на гитаре и барабанах. Иногда они с нашим отцом «выдавали» цыганочку в две гитары. У Володи пальцы длинные, быстрые, переходы плавные. Отец играл жёстче,но его пальцы-коротышки выделывали такое, что у присутствующих
при этой «дуэли» ноги самопроизвольно начинали притоптывать, плечи подёргиваться.
Случалось, что эта невинная затея перерастала во всенародное гуляние. Барак у нас был дружный,и столы скоренько накрывались, чем Бог послал, летом на улице, зимой в длинном коридоре. Тут уж дело доходило до пляски!..
Отец виртуозил на всём, что попадало ему в руки, будь то гармошка, балалайка, гитара, мандолина, да хоть ложки. И голос был не хуже, чем у солистов хора Пятницкого. Особенно ему удавались романсы. Из всей семьи, лишь меня природа не одарила исполнительским даром.
Упёртость и жажда познания нового привели меня в спортивную секцию самбо в том же Дворце пионеров. Занятия проводились в полуподвальном помещении. Для творчества были отданы верхние этажи, а спорт, в особенности боевые искусства, вышел на большую арену из подвалов.
Но балет ещё долго преследовал меня по жизни, словно мстил за измену.
Заниматься самбо мне нравилось. Природная пластичность и физическая выносливость помогли держаться в числе первых учеников.
Но когда я, уже поднаторевший, на зачетных соревнованиях чуть не «порвал» сопернику позвоночник, перейдя в партере на растяжку корпуса – понял, что причинять физическую боль – это не для меня.
Рос я далеко не пай-мальчиком. Впрочем, сам никогда не задирался, если не выпрашивали; поставленный старшим братом удар, всегда что-то рассекал: то бровь, то нос, то губу. Поэтому, выяснять отношения со мной сверстники не решались. Тем более с моим братом. Если я иногда мог проглотить мелкую обиду, то братец не успокаивался, пока не постоит за честь фамилии.
Лишь одноклассницы могли называть Володю – Лобастик, а меня Младший
Лобастик, но чего не простишь королевам школы. И какому четверокласснику не понравилось бы внимание восьмиклассниц в коротеньких школьных платьицах?..
Начиная с пятого класса я каждое утро делал зарядку с трёхкилограммовыми
гантелями, пытаясь придать мышцам хоть какую-то рельефность. Эту важную для мальчишки информацию я вычитал в книжке о боксе. Но заниматься пошёл лёгкой атлетикой. Там не надо было никого бить.
На одной из первых тренировок, когда после бега с барьерами мы отрабатывали технику прыжков в высоту перекидным способом,ко мне подошёл чернявый паренёк и, ехидненько улыбаясь, осведомился:
– Ты к нам не из балетной студии пришёл? – Он выжидающе смотрел на меня.
Еле сдерживая раздражение, я процедил:
– С чего ты взял? – И уставился в его наглые, как мне тогда показалось,
татарские глазки.
– Да, приходил к нам один балерун. Прыгал точно как ты!.. – Он ещё больше сощурил глаза, ожидая мою реакцию.
– Вообще-то, я до этого самбо занимался!.. – с ноткой угрозы в голосе, объявил я своему новому приятелю. То, что мы подружимся,у меня не вызывало сомнений.
Он улыбнулся:
– Ну и здорово!.. А то мы по выходным на совместной тренировке в регби играем. В команду, где больше девчонок, Верхошанского ставят, а он весит сто пять килограмм. Толкатель ядра!.. – не скрывал досады мой новый приятель. – Попробуй, отбери мяч у такого!.. Как конь здоровый! – И с затаённой надеждой, испытующе посмотрел на меня.
– Попробуем!.. – выдохнул я.
Что мне ещё оставалось? Попробовал. Получилось. Тяжеловес просто терялся от моей наглости.
Скоро мы с Верхошанским стали заниматься в паре и на разминке,и на силовых упражнениях. Мои тогдашние пятьдесят шесть килограмм и его сто пять. Разница колоссальная. Но включался характер. Мы приседали со штангой одним весом – сто килограмм,чтобы не менять каждый раз «блины». Десять раз по пять подходов. Он – в полный присест, я – в половину.
А прыгать в высоту я стал способом Фосбери Флопс, по имени американского прыгуна, когда планку переходишь спиной. Всяко лучше, чем как балерун.
Неожиданный визг тормозов. Автобус вместе с пассажирами пару раз мотануло из стороны в сторону и застопорило. Короткое замешательство – и народ прорвало:
– Да что он там, уснул?!
– Белены объелся?
– Не дрова везёшь!..
Но доморощенные остряки тут же осеклись.
Яркая вспышка молнии с сухим треском шарахнула чуть ли не в салон, и, одновременно, дождь сплошной стеной «наехал» на автобус. Было ощущение, что мы остановились под потоком водопада.
Видимость – ноль. Запоздалый гул от протяжного раската грома долго вибрировал в стёклах, пробуждая в подсознании ископаемый страх. Притихшие пассажиры вмиг закупорили окна, у всех в глазах был начертан один вопрос: «Вы что-нибудь понимаете?» Хорошо, что природа милостива!.. Полоса дождя резко оборвалась, люди ожили:
– Девчонки, смотрите!.. – восхищенно вскрикнула старушка в джинсовой бейсболке. – Гроза про-ош-ла-а!..
И вновь пространство салона наполнилось какофонией звуков.
Я вздохнул:
– Слава небесам – на следующей остановке выхожу!.. – Взял свой станковый рюкзак и стал протискиваться к выходу.
Выскользнул из автобуса.
– Э-э-эх!.. – И рюкзак по короткой траектории оседлал мою спину. – К труду и обороне готов?.. – спросил сам себя и, утвердительно кивнув головой, шагнул на осклизлую после дождя глину.
По тропинке, пробитой через разнотравье берёзовой рощи, загребая траву вмиг промокшими туфлями с утолщённой от налипшей глины подошвой, я осторожно продвигался к проулку, подбадривая себя:
– Ничего!.. И не из таких передряг выкручивался!..
* * *
Очертя голову, несёмся мы по своей жизни и, уже на излёте, когда остаётся пара мелких шажков, задумываемся: «А была ли она, жизнь?»
Казалось бы, вислопузым Балерунам уже не под силу крутить фуэте, но под лежачий камень… еду не принесут. Поэтому древнее латинское изречение: «Пока живу – надеюсь!» пора переписать как: «Пока кружусь – живу!»