Коленопреклонённая Барбара Буш
Я сопровождаю некую высокопоставленную даму. Она иностранка, но мы с нею хорошо понимаем друг друга. У неё целая свита, но я в этой свите держусь особняком. Видимо, приставлен принимающей стороной. Женщине лет шестьдесят. Год рождения подобного рода львиц известен всем, но именно они почему-то тщательнее всего и скрывают возраст. Тщательность сокрытия, как и общеизвестность даты рождения, также обеспечена их положением, а грубее говоря – средствами, деньгами, находящимися в их распоряжении.
Лишь на пятидесятом году жизни открыл для себя древнюю истину: в юности лучше всех смотрятся беспечные студентки, а в старости – только миллионерши.
У миллионерш вообще не бывает старости уже хотя бы потому, что у них хватает денег даже на молодых любовников, в чьём обществе они, подчёркивая собственную, почти кащеевскую неуязвимость, и предпочитают позировать широкой публике. У них не бывает старости, у них пока случается лишь одна её досадная разновидность – смерть, которая в данном случае всегда наступает внезапно. Уже хотя бы потому, что её слишком многие (любовник, пожалуй, первый – у него появляется возможность убедиться в крепости ответного чувства) втайне ждут.
Женщина ещё стройна, даже сухопара, одета в прекрасное жёлтое платье – мне кажется, наилучшие шёлковые платья подобного рода делали сразу после войны. Делали с особым вдохновением, обрадовавшись самой возможности шить наконец платья, а не гимнастёрки. И женщины носили их с особым вдохновением и были особо притягательны, ибо женщины п о с л е войны всегда доступнее, чем женщина до войны, и эта гипотетическая доступность делала их в глазах уцелевших (и подрастающих) мужчин ещё более волшебными и желанными.
Только после войны Иван-дурак имеет возможность жениться на Марье-искуснице, а то и на двух разом.
Лицо удлинённое, черты резковаты. Чудная жеманность примы. С удовольствием шла – широким, летящим шагом по коридорам, где вытянулись, как подобострастные статисты, высоченные зеркала. И с удовольствием встречалась с людьми её возраста – веду я её, судя по всему, по университету. Причём почему-то ленинградскому. По высшему технологическому училищу - сейчас оно наверняка именует себя университетом.
Но напротив студенческой «ленинской» аудитории, сквозь распахнутую дверь которой видны девичьи смеющиеся лица, вдруг тормозит и, отыскав меня взглядом, смотрит вопросительно: а нельзя ли мимо?
Я пожимаю плечами: хозяин барин...
В жизни у меня был определённый опыт и сопровождения одной из гранд-дам, и наблюдения за их поведением в целом.
Жена Гельмута Коля показалась мне не лишённой богемных пристрастий - верь после этого, что муж и жена одна сатана.
Во время очередной встречи в Париже «семь плюс один» у всех жён восьмёрки оказалось единственное общее пожелание: посетить Мальмезон, дворец, подаренный Наполеоном Жозефине (по-моему, когда дарил, уже знал, что это – отступное). Но сразу после посещения дворца, ещё не доезжая до Парижа, кортеж из множества лимузинов остановился. Минут пятнадцать общей беседы на обочине ничего не дали: дальше поехали поврозь. Кортеж распался, каждая двинулась по своим делам. Семь Жозефин плюс одна?
Что же там шепнул им в Малмезоне, во дворце, подаренном (в качестве отступного) Бонапартом, уже похожим на сочную корсиканскую котлетку, призрак оставленной – во имя морганатического «законного» брака Жозефины, что они всполошились, как гуси на пруду после первого и дальнего-дальнего грома?.. И сразу всё пошло вразнобой...
Если кого и называют «ястребом», то это – Маргарет Тэтчер. И не за общие устремления и характер, а исключительно за цвет глаз...
Вместе с Барбарой Буш мы летели в Калифорнию в женский колледж. Р. М. должна была выступить в колледже с кратким обращением к девочкам, а Барбара сопровождала её как почётную гостью. Самолёт маленький, народу немного. По-моему, в этой же поездке с нами были его святейшество митрополит Ювеналий и поэтесса Л. В. Поэтесса и сама напоминала попадью: приземистой объёмностью, выбором платья и тем, что беспрестанно и старательно записывала что-то в школьную тетрадочку. Я думал, что это стихи, и втайне восхищался быстротой и неумолимостью их произрастания. Я, конечно, и раньше, как и все мы, знал, от А. А., из какого сора растут стихи, но чтобы из такого? Видимо, это был другой шедевр. В прозе – вскоре после падения четы Горбачёвых Л. В., доселе старательно, как в свою школьную тетрадочку, заглядывавшая в глаза Раисе, опубликовала книгу «Кремлёвские жёны». Прозорливость поэтесс общеизвестна, но я всё же думаю: в самом ли деле обличительные строчки «Кремлёвских жён» выводились уже тогда, в тогдашних прописях?
Или тогда выводилось нечто иное?
Помню, ещё без конца перебирала чётки – плюс-плюс ещё одна Жозефина?
Колледж был лучший в Америке. Мы прилетели в день выпуска. Раиса должна была выступать перед выпускницами. Лучшие девочки Америки были самыми умными, но, как и все самые умные, - не самыми красивыми (Бог всё-таки делит поровну). Может, они и самыми умными не были, но на тот момент самыми счастливыми. (Некрасивые талантливее осязают и отражают счастье, чем записные красавицы). Воздух счастья пах цветами, что громадными охапками сидели в актовом зале в креслах рядом с выпускницами, и шампанским.
Одна девочка сказала с трибуны, что хотела бы стать женой будущего президента США.
Следом за нею, подбирая полы чудесного платья, которое можно одеть и под венец, взбежала на сцену, играя румянцем и азартом, другая и заявила, что сама хотела бы стать президентом Америки.
Те – Жозефины, эти – сплошь Наталии Ростовы по-американски.
Зал смеялся и хлопал, и топал.
Не знаю, кто как, а я смущался сидеть в непосредственной близости от американского счастья: непривычно и завидно. И невольно тревожно думалось о собственных четырёх девочках в Советском (тогда ещё) Союзе: а что ждёт их?
А Советский Союз? – на этот вопрос ответ последовал вскорости.
Выступать надо было в магистерской мантии и в треуголке. Р. М. отказалась от этого костюма в пользу собственного: надо сказать, по фигуре он сидел безупречно – вряд ли магистерская хламида так, словно лайковая перчатка, облегала бы Р. М.
А Барбара надела. И стояла, улыбаясь, на сцене в чёрной треуголке и в хламиде до полу, поразительно похожая на дородную игуменью, а ещё поразительнее – на мою тёщу.
И я не знаю, костюму какой из сановых супруг я бы отдал предпочтение: всё-таки женщины умеют выбрать одежду в строгом соответствии с индивидуальностями собственного покроя.
Возвращались в Вашингтон на том же аэроплане президентского авиаотряда. Барбара была проста и приветлива. В ней угадывалась женщина, которая даст добро, чтобы её мемуары были написаны от лица её комнатной собачки. Разница с моей тёщей одна – в длине юбки. Всё же колени своей тёщи, крестьянки, рослой и тучной, словно выпеченной в богатырской русской печи, я увидал лишь тогда, когда её парализовало, и я на какое-то время стал её нянькой.
Да, вот ещё насчёт мемуаров. От лица своей незабвенной тёщи время от времени пишу их я: просто более грамотной Каштанки рядом с нею не оказалось.
В самолёте подали вина и всего к нему необходимого. Барбара чокнулась с каждым, а потом решили сфотографироваться на память. Проход между креслами тесен. Барбара входила в него, как моя тёща вошла бы в русскую печь. К тому же, если мы выстраивались за нею, то никого (кроме, может быть, меня) из-за неё уже видно не было.
Супруга президента США крепко потянула юбку вниз и с неожиданным проворством опустилась на крупные, круглые, совсем как у моей тёщи, с трудом и то лишь наполовину прикрытые подолом коленки, которые в глубоком ворсе дорогого ковра светились, как два полумесяца.
Раиса, обычно скованная, боящаяся допустить промашку в словах и движениях и потому чрезвычайно медлительная, на миг, увлечённая примером, вспомнила о своей девичьей фамилии.
Ну, не всю же жизнь была она Горбачёвой и уж тем более супругой Президента. Была ведь, была когда-то в МГУ начинающая гимнастка Рая Титаренко.
И ловко вознеслась аж на спинку кресла.
Что ни в жизнь не сделала бы Р. М. Горбачёва, то ловко вывернула Рая Титаренко.
И сопровождающие лица стали видны как на ладони.
Карточку делала личная фотографша и репортёрша Барбары (я думаю, и за собачку вспоминала она), и я эту фотографию, естественно, никогда не видал и, боюсь, уже не увижу.
Но мне кажется, что Барбара на ней должна выглядеть рослой русской (кто ж, кроме нас, ещё молится на коленях?) американской, просто и приветливо молящейся за всех, кто за её спиной.
...Пишу, а порывом ветра тюлевую занавеску в открытом окне вспучило, и окно показалось беременным. Беременной – в ночной рубахе.
Кого же веду я по лунной дорожке сна? И войдём ли мы с нею в «ленинскую» аудиторию, в которой взрывчато накапливается молодой, преимущественно девичий, смех?
Что ни говорите, а это сама Власть да-авненько уже ходит среди нас в женском обличье.
1994-1996 г.г.