Мою бабушку по материнской линии звали Лукерья Фоминична Стецюк, в девичестве Адаменко.
Она родилась в декабре 1901 года на Украине, в Киевской области, Маньковском районе, в селе Нестеровка. Бабушка не говорила по- русски, но я не понимала этого. Её украинский воспринимался мной совершенно естественно, ведь на Кубани все старушки «балакают». Была она невысокого роста, полноватая, пышногрудая с довольно тонкой талией, даже в глубокой старости. Кажется, она не была красавицей, обыкновенная женщина, хлебнувшая на своём веку немало лиха.
Характер у Лукерьи Фоминишны был ещё тот. Она непрестанно ворчала и, говорят, пилила и костырила дедушку, по чём зря. Я помню некоторые её выражения, означающие крайнюю степень недовольства, но не осмеливаюсь их написать, до того крепкие «номера» выдавала бабуля! Баба Луша очень любила припрятывать куда подальше важные вещи, например, деньги. А потом она, по обыкновению, забывала, где это самое «подальше» находится.
Семейное предание повествует о том, что бабушка происходила из вполне зажиточной, хоть и не знатной семьи, в которую мой дед нанялся батраком году так, в восемнадцатом.
Дед же, Сергей Тимофеевич Стецюк, был беден, но в его жилах текла совсем непростая кровь, смешанная с кровью польских князей Потоцких, у которых наша прародительница служила домоправительницей, и которая родила от князя сына, дав ему имя Стецько. После отмены крепостного права потомки Стецько получили фамилию Стецюк.
Бабушка и дед были одногодками. Они полюбили друг друга, но такой зять, конечно, пришелся Адаменкам не ко двору. И тогда бабушка ушла из дома с любимым, но бедным женихом, лишившись при этом всякого наследства.
У них было много детей, но выжили только четверо: два сына и две дочери. Старший сын- Карп Сергеевич, 1924г р., средний- Иван Сергеевич, 1927 г.р., дочь -Мария Сергеевна, 1929 г.р. и младшая дочь, моя мама, Зинаида Сергеевна, 1939г.р.
Дед Сергей был скромным, худощавым мужчиной с добрым и общительным характером. Дедушка всегда был уважаемым человеком, имел профессию механика. Он еще до войны вступил в партию, как это часто случалось с более или менее образованными людьми того времени. Говорят, он заставил бабушку вынести из дома все иконы и запрещал ей ходить в церковь и крестить детей. Например, моя мама тайно покрестилась уже будучи девушкой. Дед верил в идеи равенства и братства, но его семье пришлось нелегко. Да и кому в тридцатые годы было легко? Жила семья на Украине, было тяжело, знали и голод и нужду. На себе испытали понятие «пухнуть с голоду». К концу тридцатых семья перебралась в Крым, где в 1939г в селении Арма-Эли под Феодосией родилась моя мама, Зинаида Сергеевна. В Крыму жил и брат бабушки Андрей Фомич Адаменко.
Конечно, с первых дней войны оба деда ушли на фронт. Дед Андрей был танкистом, а дед Сергей служил в танковых частях механиком.
В сорок первом, спасаясь от наступавших немцев, бабушка Лукерья с сыновьями и дочками примкнула к колоне беженцев. Это были, в основном, семьи комсостава, которые переправлялись через Керченский пролив на Кубань. На переправе они подверглись жесточайшему обстрелу. Маленькая, двухлетняя девочка не должна была бы помнить ничего этого. Но мама говорила, что запомнила переправу: все время бомбили, и все время хотелось есть. Моя тетя, ее старшая сестренка, которой было двенадцать, вспоминала, как фашистские самолеты летели низко-низко над колонами и почти в упор расстреливали женщин, детей и стариков. Во время очередного налета совершенно незнакомая женщина накрыла собой двух чужих девочек и погибла, спасая им жизнь. Так, благодаря её самопожертвованию, остались живы мои мама и тетя.
На Кубани семья поселилась под Краснодаром, в поселке Сады Калинина. Сейчас это один из пригородов. Старший сын Карп Сергеевич был инвалидом по зрению. На фронт его не взяли, и он работал в колхозе, по профессии он был агроном.
Дед вернулся домой только в 1946м году, повоевав и на Дальнем Востоке, на японской. Маме было в ту пору шесть лет, и она не признала отца в сорокапятилетнем солдате. В доме хранится грамота от самого генералиссимуса с 24 благодарностями за боевые заслуги. А вот дедушкины ордена и медали однажды втихую надели наши старшие, а тогда ещё совсем сопливые братишки и отправились гулять. Где -то на плотине их безжалостно ограбила такая же бестолковая босота, только чуть постарше. Награды деда были безвозвратно и глупо утеряны.
Дед Сергей и бабушка Луша с семейством жили под Краснодаром до 1950 года. В поселок Первомайский, который назывался тогда Табаксовхоз №2, они переехали, влюбившись в чудесные дубовые рощи и пруды, окружавшие этот тихий, райский уголок. Дед работал в совхозе комендантом. Среди родни говорят, что если бы все коммунисты были такими, как Сергей Тимофеевич, перестройку бы делать не пришлось. Дед был бескомпромиссно честным партийцем. Таким во все времена живется несладко. Позднее, уже на пенсии, он трудился сторожем, охранял виноградники на так называемом, Кролятнике.
Сестры вспоминают, как носили дедушке обед. Идти надо было через лес, по лугам и вдоль полей. Это довольно далеко от Первомайки, в сторону Бакинской. Надеялись, конечно, вдоволь полакомиться виноградом. Дед срезал им по гронке душистых ягод и отправлял домой. Сам же стоял на взгорке и зорко следил за внучатами- чтобы не озорничали на совхозных угодьях.
Дедушка умер в 1967году прямо у мамы на смене. Перед смертью он позвал к себе одну из старших внучек- Светлану. «Светка,- сказал дед. Я скоро помру. Страна теряет одного коммуниста. Дай мне слово, что вступишь в партию». Светлана Карповна обещала и обещание своё выполнила.
Бабуля была трудяга и отчаянная огородница. Уже в восемьдесят лет она с самого утра отправлялась в огород, где проводила весь день с небольшим перерывом на обед, ведь летом у нас нестерпимо жарко. Огород у бабушки сверкал чистотой, ни травинки. Среди высокой кукурузы её маленькую фигурку невозможно было видеть. Мой отец приносил ей утром молока, между нашими дворами не было забора, а жили мы с бабой Лушей по-соседству. «Тёща!- звал обычно папка, иди завтракать!» Бабуля что-то отвечала, но не отрывалась от дел. Тогда отец оставлял на столбике литровую кружку парного молока, прикрытую ломтём хлеба. Когда Лукерья Фоминична считала, что заработала на завтрак, она приходила и трапезничала. Вечером батя тоже звал её: «Тёща, иди вечерять!» Обычно мы вечеряли всей семьёй в летней кухне, и баба Луша, конечно, с нами. Так мы с сестрой и жили с двумя бабушками, которые никогда не ссорились. Кстати, само слово «баба» мы, внуки, не произносили никогда. Так выражались взрослые. Мы же обращались к родителям своих родителей на «ты», но говорили только: бабушка, бабуля, бабуленька.
Жизнь наша имела все полагающиеся сельскому быту традиции и атрибуты. К летней кухне- времянке была пристроена баня, печка с огромной бочкой, ванная, кран с холодной водой. Печка топилась, вода в бочке нагревалась, наливали воду в ванну и купались. Допотопно, скажете. Может и так, но мы с сестрой были всегда вымыты до скрипа. Позднее отец сделал и установил в бане титан. Летом мы с подружкой собирали и заваривали целую кастрюлю душистых лекарственных трав: мяту, ромашку, тысячелистник, крапиву и другие. Даже верблюжья колючка росла на нашей улице. В траве было особенно приятно купаться.
После того, как всё семейство прямо таки сияло чистотой, батя усаживался на табуретку и говорил: «Тёща давай сюда свои ратыци». Это означало, что пора стричь ногти на ногах. Бабуля относилась к педикюру с большой опаской и неохотой. И было от чего струхнуть: батька вооружался ни много, ни мало- секатором. «Ой, причитала баба Луша, шо ты роблэшь, Павличку»! Терпи, тёща,- отвечал батя, щас будешь, как новая. Ничего, кроме секатора, не смогло бы взять бабулины когтищи.
Обычно после ужина мы шли в дом смотреть телевизор. Все рассаживались в самой большой комнате- зале. Зимой папа заваривал Краснодарский чай, он и в этом знал толк. Чайник сопел на печке, было уютно и хорошо. Бабушка Нина, папина мама, никогда не сидела без дела. (Простите за каламбур). Она либо сбивала в большом бутыле сливочное масло, либо вязала шерстяные носки. Носки прямо таки вылетали у неё из под спиц. Вязала, не глядя, ведь надо было смотреть кино. Зимой мы, как и все сельчане, носили только такие теплые и симпатичные носки. Масло же бабушка сбивала, качая на коленке бутыль с молочной смесью, проще говоря, с домашними сливками. Когда эта масса распадалась на хлопья, затем сбивалась в комочки, бабушка вываливала её в кастрюльку, деревянной лопаточкой отделяла масло от жидкости, которую называли сколотиной. Сколотина имела приятный запах и чуть кисловатый вкус, похожий на сыворотку. Её очень любил наш батька. Масло получалось чудесное- желтый блестящий колобок с капельками влаги.
Бабе Луше было в ту пору уже под восемьдесят, бабе Нине -под семьдесят. Нина была, как сказали бы сейчас, более продвинутая. Обычно между ними происходил примерно такой разговор:
-Сваха, цэ вжэ кино? Спрашивала Лукерья.
-Не, цэ патишестия. (Клуб кинопутешествий)
-Аа цэ, сваха, кино?
-Не, сваха, цэ пастановка. (телеспектакль)
Пауза…
- А цэ, сваха, шо на столи?
- Цэ Марынкина аквария.
-А шо воно такэ?
-Та… чартивня така…
Поздно вечером баба Луша уходила к себе домой. Так мы дружно и жили до 1984 года. Сейчас, спустя три десятилетия, я с любовью и нежностью вспоминаю мою удивительную, простую, но очень самобытную семью. А бабушка Лукерья Фоминична, которой на днях исполнилось бы 110 лет, навсегда осталась в памяти с её непростым характером, украинской напевной речью, которую, сама того не осознавая, я научилась понимать в детстве.
01.12.11г