Которая бежит

– А потом я спела « обмен грезами» и стала ждать.
– Обмен грезами?
– Ну да, если ты с кем-то хочешь познакомиться заочно, или ваши отношения  зашли достаточно далеко, вы поете «обмен грезами» и на время меняетесь снами.
– Но я ничего такого не пела.
– Конечно, – она сверкнула мелкими зубками, – ты ж человек. Для ритуала достаточно и одного эльфа. А после трех дней, когда ты должна была уже узнать меня хорошо, я решила, что самое время к тебе наведаться
– Но я ни разу не видела во сне тебя.
– Конечно, мы же редко наблюдаем себя во сне со стороны. Хотя… А выпускной на Жемчужной горе, где я в туфельках из велиийского шелка? А спуск на адских лианах в Кинтерийский оскал?
– Нет.
– Я думала, ты составила впечатление о том, кто перед тобой, – она выглядела разочарованной, – в любом случае, я пока – твоя гостья.
– Чаю хочешь? – спохватилась я. Она выглядела усталой, но весьма избалованной, эта хрупкая девочка с острыми ушками….

На кухне я заметалась. Чай из пакетика? Лимонад? Молоко? Его, кажется, теперь делают из порошка. Чем не отравить экологически чистую гостью? Скрип мозгов на тему «химия и жизнь» не прошел даром. Прихватив зеленый чай и пару персиков, я поднялась наверх.

– В своем сне, то есть в твоем, – начала я, чтоб сгладить паузу, – я видела…
– Подожди-подожди, – гостья замахала руками, – ты разве не знаешь, это же неприлично! То, что тебя впустили в чужой сон, и так слишком интимно. А болтать, что ты там видела…
Мне стало стыдно.
– Хотя… рассказывай! Ты видела мою чудесную каюту во время путешествия по Изумрудному проливу? А слышала, как декламирует хрустальный птах?
– Ты ж говоришь, что нельзя? – уточнила я.
– А кто узнает, – беспечно отмахнулась она, – Рассказывай.
– В моем сне, – начала я, – я была тобой. И все время бежала. Я даже слышала вслед «та, которая бежит», – так говорили про меня-тебя, когда я-ты проносилась мимо, – эльфийка погрустнела, – ты очень быстро двигаешься. Я так и не поняла – ты умеешь летать?
– А мое восхождение на Августовский Пик… – начала она и махнула рукой. Задумалась, опустила голову.
– А сзади было что-то, чему названия я не нашла, – продолжила я, – Не страшное. Очень спокойное. Но не нужно, чтобы оно тебя догоняло. Никогда. Попадать к нему почему-то нельзя… – увидев, что мои слова неприятны гостье, я замолчала.

Молчала и она, постукивая ложкой по блюдцу. В окошко заглядывал желтый месяц, тонкий и острый, хоть обрежься.
Я тоже сидела тихо, наблюдая за визитеркой. Огромные глаза янтарного цвета, маленький рот. Тонкие запястья, копна пшеничных волос. Если бы не остроконечные ушки и слишком мелкие, с жемчужным отливом, зубы, она вполне сошла б за человечью девочку-подростка.
Девочку, которая без лифта и лестниц проникла на крышу двухэтажного дома, протерла ладошкой стекло и тихо постучала в окно мансарды.

– В этом-то и беда, когда меняешься грезами. Никогда не знаешь, что увидит твой партнер. А курс Дирижера снов идет двадцать четыре семестра, – она вскинула голову, взглянув на меня, – Постой. Прости за нескромный вопрос. А огромные гладкие рыбины, а чудища в глубине – те, что святятся? А роскошные цветки, что колышутся под водой на песке? А деревянные корабли на дне, сокровища в морских глубинах… откуда это? Я не слышу плеска волн, не чувствую запаха соли. Почему в твоих снах так много чудес? Ты только вернулась из путешествия?

Вот оно что. Бедная девочка.
Недавно я добыла-таки себе диски с Подводной Одиссеей  Кусто. Каждый вечер, трясясь от нетерпения, хватала его книгу – «В мире безмолвия» – и параллельно включала фильм. Почти неделю наслаждалась, засыпая с книжкой и гася экран, на котором огромные, во всю стену, пучеглазые твари скользили в голубой бездне, только тогда, когда совсем засыпала.
И недоумевала, почему вместо подводных снов я вижу по ночам горы, лесные лабиринты и извилистые коридоры высоких остроконечных башен.

– Это картинки, девочка. Просто картинки. Я смотрела их, и читала об океане, а ты увидела их во сне. Это плохо? Ты искала кого-то, кто отведет тебя к морю? Тогда я – не та,  кто тебе нужен. Мне очень жаль.

…Ее звали Элиаль. Имя означало «та, которая бежит».
– А как тебя называть?
– Юлия.
– ЮлИя, - певуче вторит она. А что это значит?
– Пушистая, – отвечаю я, и мы обе смеемся.

– А море? Морей здесь и в самом деле нет?
– Ну, – мнусь я,  – есть одно… но не такое теплое и глубокое. И даже не очень соленое. Тех рыб, что тебе приснились, в нем точно не найти.
– А по нему можно попасть в те моря? Которые ты мне показала?
– Теоретически – да. Но надо очень долго плыть. Знаешь, – оживляюсь я, – туда можно долететь. На самолете, – и, представив, как я пытаюсь провести остроухую девочку без документов через таможню, осекаюсь:
– Тебе нужен кто-то другой. Кто живет ближе к тем, теплым, морям.
– Нет, – качает головой, – покажи мне сначала это, свое, море. Я что-то придумала. Где твой, – шевелит губами, вспоминая слово, – самолет?

…Самолетов не завезли, и четверть часа спустя мы мчимся в «форде» по Нижней трассе вдоль Финского залива. Светятся редкие дачные окошки, качают ветками клены. Что ни говори, а конец лета в Репино – самое красивое время.

Над морем черное небо. Август щедро, от души, просыпал звезды сквозь решето, а узкий серп месяца висит низко, почти касаясь воды. Песок прохладен, и ступать по нему босыми пятками приятно, как в детстве.

– Это – море, – кивает она, – Подожди, мне нужно время, и я все устрою.
Гнездится на камне, смотрит вдаль, окуная пальцы в холодную воду. Присаживаюсь поодаль и жду, глядя на мелкую рябь волны. Тонкое, едва заметное мерцание окутывает хрупкую фигурку на камне. Затаив дыхание, наблюдаю.

Месяц прячется в тучах, темнеет, и я не сразу замечаю, что на этом пустынном пляже мы уже не одни.
– Элиаль, – слышу незнакомую, мелодичную речь, из которой понимаю только первое слово.
Она вскакивает испуганной птицей, кидается ко мне, ища поддержки. Взмах руки темной фигуры – и девчушка оседает на песок. Лежит неподвижно, словно неживая.
Незнакомец направляется ко мне. Человек? Все ближе. Теперь я могу его рассмотреть. Он высок и стар, этот эльф. Остроконечные уши, как у девочки, гладкий лоб и невесомая грива серебряных волос. Он останавливается, не дойдя до меня полуметра, и, кивнув, вежливо произносит:
– Вы можете звать меня Маэстро. Не волнуйтесь. С ней все в порядке. Девочка просто спит.
Я не чувствую страха Я вижу, как утомлен этот пожилой эльф, и киваю.
– Вынужден злоупотребить вашим временем, – продолжает он, – мы должны покинуть мир через ту же дверь, что и вошли.
Осторожно берет на руки спящую Элиаль, а я, подсвечивая мобильником, веду их к машине.
С недоверием оглядев экипаж, седой эльф осторожно укладывает спящую на заднее сиденье. Садится рядом со мной. Трогаюсь, и не спеша еду к дому. Он рассказывает:
– Я слишком устал от этой беготни. Я слишком стар. Курс Дирижера снов идет двадцать четыре семестра, не считая предподготовки. Настоящий мастер – это очень большая редкость. На последнего ученика я потратил пятьдесят ваших лет. Как горько и страшно было разочароваться…
У девочки талант. До теории сновидений соискатели грезят шесть семестров – непрерывно, погружаясь в одну реальность за другой. Они должны узнать и прочувствовать самую ткань сна, ни во что ни вмешиваясь, и только потом, много позже, им доверят творить грезы…
– Зачем, Маэстро? – не выдерживаю я, – Какой в этом прок? – и, кляня себя за нахальство, бормочу: – Я, конечно, не в теме, но, правда… извините…
Он не сердится. Рассуждает:
– Конечно, эльфийка ее положения может позволить себе обойтись и без изнурительного обучения. Родители могли бы ее прекрасно устроить. Но я много лет знаю ее отца. А у девочки дар, на самом деле дар…
– Разумеется, – продолжает он брюзгливо, – с родительскими связями она могла бы сделать карьеру и стать Ворожеей, или Смотрительницей Гор, или Госпожой Ядов. Ступив на скользкую тропу богемной молодежи, пойти в переводчики трелей, или творцы минералов. Или даже, – губы его презрительно изгибаются, – закончить курсы драконьего визажа…
– Но я отвлекся. Итак, грезы. Вы даже не представляете, чего можно добиться с помощью грез. Величайшие целители. Педагоги. Полководцы. Властители судеб. Лечи не болезнь, но человека. С помощью снов можно изменить судьбу в корне. Можно перевоспитать убийцу. Исцелить смертельно больного. Творить величайшие представления, как в этом вашем… синематографе?  Мастер снов способен управлять мыслями тысяч людей.
– Общие цели. Общий подъем культуры. Ппп-политика, – последнее слово он произносит, заикаясь. И, откинувшись на спинку кресла, продолжает:
– Пару ваших поколений назад я выпустил ученика. Его звали Геибель. Имя его значило «справедливость» О, зеркальные феи коралловых гор, как он был талантлив! Его выпускная работа собрала тысячу зрителей. Они пришли, как один, и не только благодаря его дару. Геибель был красив, как до него не был прекрасен ни один эльф, – старик умолкает, задумавшись.
Под колеса машины стелется ночное шоссе, в окошко задувает пряный ветер. Маэстро рассказывает:
– Я нашел его здесь, в вашем чудовищном мире. Вокруг него был хаос. Кипела война, кругом была смерть. Как изменился он! Безобразно высох, обрюзг лицом. Они находили его красивым. Но, тысяча демонов стального ущелья, они не видели, каким он был! У него была большая, огромная власть. Но он стал уродлив. Миллионы людей были подвластны его воле. Могучей воле Дирижера Снов. Многих из них он обрек на смерть. Но в нем поселился страх. Он его и убил.
– Дипломная работа, которую он показал, – вспоминает эльф, – вызвала жаркую бурю споров. Профессура негодовала: в своей работе он использовал запрещенные чувства: боль, отчаяние, голод… Зрители не выдерживали и уходили. Возмущению не было предела. Я оставался с ним до конца, я верил в него. Те, кто дождался финала, были вознаграждены: их ждали радость, и свет, и гармония, еще более яркие и желанные по контрасту с тем, что пришлось пережить.
Бедный мальчик считал, что только так – через боль и смятение – можно достичь совершенства. Бедный мальчик…
Элиаль всхлипнула, засопела во сне. Маэстро обернулся, погладил ей волосы.
– Я думал, после этого больше не буду преподавать, но Элиаль... Женщины редко становятся дирижерами. Она еще очень молода, едва закончила школу. Что нужно юной эльфийке? Балы, путешествия, эксперименты… Легкомыслие молодости. Я пригласил ее, и она прошла все тесты. Юная девушка, и вдруг все тесты – сразу, без пересдачи. Мы приняли ее на предобучение. Шесть семестров грез. А она умудрилась сбежать! С вашей помощью, – он косится на меня, – что ее привлекло?
– Кораллы и рыбы, – отвечаю я, – девочка грезит морем.
Маэстро кивает.
– Очень сильная энергия. Из сотен миров, из тысяч дверей, миллионов грез миллиардов людей вытянуть вас – с морем и крабами.
– Тут она оплошала – ей надо было поближе к Красному морю подбираться, – возражаю я, – у меня только картинки, а настоящего моря и нету.
– Не уверен, – отвечает старик, – просто так Мастер Грез, даже начинающий, на контакт не выходит.
– А что она делала на берегу? Хотела нагрезить корабль до Африки? – спрашиваю я, и, представив, как растет прямо из прибрежного песка батискаф, фыркаю:
– Глупо как-то.
Старик смотрит строго:
– Если б мы с вами остались на побережье, и я взялся бы за работу, через несколько часов один богатый человек досмотрел бы свой сон и задумался. Спустя неделю к нему пришел бы другой человек и сделал одно рискованное предложение. И весной тут стоял бы корабль, готовый к отплытию. Не сразу, но корабль бы у нас был. Это – маленький пример работы Дирижера Снов.

За разговором подъезжаем к дому. Открываем дверь, вносим спящую девчушку. Тихо поднимаемся по ступеням в мансарду. Старик рассматривает окошко в крыше, в которое несколько часов назад постучалась юная эльфийка, и вздыхает:
– Ох, и стар я для этой акробатики...
Наливаю нам чай. Элиаль дремлет в кресле.
– Девочка хочет к морю, а ее заставляют годами спать, – замечаю я.
– У вас был талант? – спрашивает Маэстро, аккуратно беря чашку длинными пальцами.
Талант? Удивляюсь и отвечаю:
– Я рисовала. Корабли, рыбы, море. Но мама считала, что надо развивать слух и отдала меня играть на аккордеоне.
– А сейчас? Ваша работа связана с морем? С музыкой? Вы рисуете?
– Я смотрю в микроскоп. Аккордеон выкинула при первой возможности. На море была десять лет назад. А рисовать… Я даже забыла, что умела когда-то это делать.
Эльф кивает.
– Талант. Эта девочка сможет спасти сотни жизней. Повидать все моря, какие захочет. Но не сейчас. Сейчас ей кажется, что нужно успеть все увидеть, а ее держат в тюрьме. Она не понимает, что после обучения получит такую свободу, о какой и не мечтала. И она не знает, на какие муки обрекает хозяина преданный им талант.

Мы с Маэстро двигаем под окошко стол, сверху водружаем кресло. Теперь вылезти на крышу не так уж и сложно. Пора прощаться.
Элиаль он держит на руках. В них еще очень много силы, в хрупких руках Дирижера снов.
Теперь он смотрит сверху вниз:
– Это карандаш?
Киваю. Обычный кохинор, подарить ему на память?
– Это очень хороший карандаш, – Эльф отказывается от подарка. С недосыпа мне мерещится мерцание вокруг их фигур, – Благодарю вас.
– Маэстро…Вопрос, последний. Что случилось с тем вашим, прежним учеником?
– Он убил себя. Сначала его жена убила детей, потом он убил ее, и после – себя. Вы можете прочитать о нем. В вашем мире его звали, – он шевелит губами, вспоминая, – Геббельс. Теперь я не могу допустить, чтоб Дирижер сновидений гулял сам по себе.
– До свидания, Маэстро. Передайте привет Элиаль, когда проснется.
– Прощайте. Она еще глупая девочка. Она еще поймет, что бежать надо не от, а к чему-то.
Короткий кивок, и мерцание вокруг фигур усиливается. Только что на кресле, упираясь седой макушкой в звездное небо, стоял старый эльф с девочкой на руках, теперь – пусто.

…Снова ночь. В комнате тихо. В руке у меня карандаш, и забытые движения неверными линиями выносят на ватман мою досаду. Но я вспомню. Вспомню, как подчиняясь образам, рожденным в голове, на бумагу ложились штрихи. Я научусь.
Сперва это будут рыбы и крабы, а потом, когда отвыкшие пальцы вернут потерянное умение, я нарисую портрет своей ночной гостьи, Элиаль.
Девочки, которая бежит.