Ранней весной Коля бродяжничал на вокзале. Стояли серые холодные дни, ненавистное ему время. В пасмурную погоду сильно болела правая часть головы, и в глазу расплывались тошнотворные коричневые круги. Это последствие давнего сотрясения мозга. Два года назад в тесной забегаловке возле «Привоза» он получил удар бутылкой в лоб. Подробностей в потертой памяти не сохранилось, всплывала только проникновенная пьяная ругань, дополненная оглушающим ударом, теплая, густая кровь, заливающая глаза и состояние шокового блаженства, сулившего надежду, что вот, наконец-то отмучился. Дальше было тяжкое похмелье в сыром подвале, Колю тошнило, внешний мир давил на мозг всеми своими проявлениями. Всякий раз, как только Коля приподымал голову, незримые черти дергали мозг за тонкие струны, мучительно больно было открывать глаза и видеть пыльный световой луч из узенького окошка. Бродяга громко стонал, кричал во весь в голос, ныл без слез, как пес запертый в чулане, призывая на свою голову любые беды, но только не эту боль, не эту западню. Он полз к грязной трубе, стыки которой сочились каплями влаги, и высохшим языком слизывал ржавую воду. Долгие муки, без возможности умереть, были слишком большим испытанием для его почти несуществующей воли, но деваться ему было некуда, а из небесной канцелярии все не звонили.
Он пил мутную воду, а потом рвал, отчего подвальный кот, пристроившийся сбоку возле него в надежде получить немного тепла, испугался, выгнул спину и в два прыжка исчез. Коля забывался сном в грязи возле трубы, не в силах отползти в сторону, просыпался в луже, чувствуя холод, и снова ныл.
«Уйти бы отсюда в кущи небесные», - мечтательно шептал Коля, но смерти, как и всем прочим, не было дела до бомжа. На исходе второй ночи, он, наконец, ясно увидел свое пристанище. Тело почти не болело, чесалась заживающая рана на лбу, к которой прилипли волосы. Если б не эта чесотка, Коля, возможно, поверил бы, что перешел в мир иной, но нет – утренний луч из окошка пригревал, стал ощущаться голод. Он ожил, чтобы снова есть и пить.
"Я спал как в мокром карцере, но потом даже насморка не было", - хвастал Колян собутыльникам.
Последствия стали ощущаться как сезонные мигреневые боли в пасмурную погоду в светлое время суток. От этого спасала ударная доза водки, почитаемой за лекарство, поскольку другие сосудорасширяющие средства были ему не известны.
В тот странный день, когда это началось, ему удалось остограмиться дважды, к вечеру хмель почти выветрился, но и телесная мука тоже прошла. Коля забился в дальний угол зала ожидания на втором этаже вокзала и приготовился уснуть в уютном теплом месте под монотонный гул людского моря.
Тревога кольнула его сердце мгновением раньше, чем Коля увидел эти непривычные, неудобопонятные фигуры. Он почувствовал их прежде, чем повернул к ним взгляд. Трое мужчин в длинных пальто, бок о бок, вразвалочку, словно рассматривая товар на витринах, двигались по улочкам и переулкам из кресел в зале ожидания. С первого взгляда это были обычные «крутые», от которых бомжу лучше держаться подальше, если он не хочет крепостного существования на каком-нибудь объекте «их территории». Только вот одета эта троица была как-то чересчур по-гангстерски, словно вышла на одесский вокзал из голливудских фильмов о временах великого кризиса 30-х годов. Помимо длиннополых пальто, у каждого из них имелась шляпа "Федора" и сверкающие штиблеты. Решительные лица «крутых» были похожи друг на друга и смахивали на портрет Маяковского. Колю настораживало то, что они явно кого-то искали, и в подсознании билась подозрительная птица страха, что вынюхивают именно его. Они осматривали людей бегло, безостановочно и неотвратимо, сужая круг, как комар чувствует тело в темной комнате, так они стремились к «своему человеку». Коля даже представил, как они найдут этого человека, их пальто распахнутся и явятся автоматы с дисковыми магазинами. Мысленно он увидел их над собою, с бешеным лязгом и громом заработали пулеметные механизмы, выплевывая гильзы и разрывая в клочья его щуплое тело. Он вздрогнул и открестился – где бомжи, а где мафия? У них патроны стоят больше, чем он. Нет, он им не надо.
Тут он понял, кто это. Нищие рассказывали ему, как братки подпаивают бродяг и пьяными отвозят в адские клиники, где их встречают веселые врачи, торгующие органами и кровью. Один юродивый, который просит возле церкви на Привокзальной, божился, что сам побывал в таком месте. Что там точно было – не помнит, как будто усыпили его. Вначале все в полудреме: лампы, плитка, катают туда-сюда на колесиках. После совсем вырубился. Очнулся, глядь – он в парке на скамеечке, и рядом человек сидит весь в шрамах. Тот юродивый схватился за бока, смотрит, а он весь целый.
- Слава Богу, - шепчет, - ничего не отрезали.
А тот человек в шрамах ему и отвечает:
- Да кому ты нужен со своим СПИДом?
Как только Коля осознал весь ужас ситуации, фигуры вдруг остановились и одновременно, словно движимые единой силой, обернулись к нему.
- Берем вот этого! - скомандовал тот, что стоял посредине. Его голос был низким, властным, в нем чувствовалась истеричность, переходящая в интонацию безумной ярости.
И гангстеры двинулись прямо к бродяге, проходя насквозь кресла, чемоданы и снующих в суете пассажиров. Их шаг был решительным, намерения неотвратимыми. Холодная волна прошла у Коли по спине от копчика к самому затылку, кожа покрылась мурашками, тело вдруг окаменело, скованное одновременным мышечными спазмами и, неуправляемое, забилось мелкой дрожью. Паника била в набат и призывала бежать во вне, на волю, прочь от стен и углов, в которых могут прижать. Душа билась в темнице неподвластной плоти, силясь придать ей движение частыми ударами в сознание: «бежать, бежать, бежать».
Вначале тихие стоны «э-э, э-э» - все, что осталось от внутреннего вопля, слетели с его губ, покрытых сухой коркой, потом заработало правое плечо. Очень шустро, опираясь только на локоть, Коля подполз к недалекому выходу, нырнул в лестничный пролет, прокатился по ступенькам, инстинктивно приняв безопасную позу эмбриона, и очутился внизу. Удары о лестницу не повредили пьянице, как нередко бывает, но вывели его из ступора.
Он пустился бежать, расталкивая людей, не успевающих его сразу заметить, и, наконец, вырвался из каменного дворца-вокзала, который тут же за спиной стал светиться неестественно белым светом. А за дверью, где должна быть Привокзальная площадь, начинался старый темный лес.
В лес он кинулся с чувством спасения, в лесу можно спрятаться. Петляя между деревьями, Коля ускоренно нес свое чахлое тельце прочь от фигур, вокзала, людей, пока из-за дерева не вышла еще одна темная фигура в пальто и шляпе, в которой бомж безошибочно узнал «тех», только этот призрак, к тому же, держал в руке чемоданчик. Коля затормозил, коротко взвыл и побежал в другую сторону, но тут же за деревьями показался новый черный силуэт с таким же чемоданчиком.
- Сгинь, нечистая сила! - орал бродяга, пытаясь делать какие-то пассы руками, но руки его не слушались.
Черные вместо того, чтобы сгинуть, вышли из-за каждого дерева и взяли одинокого бродягу в кольцо. Он с разбегу ударился в непоколебимую грудь, упал наземь и встал на колени. Когда поднял голову, то снова увидел перед собой тех троих.
- Что вам надо?! - кричал он в душевной немощи, а руки его зачем-то скребли землю, вырывая траву.
- А что с тебя взять, ты наг как червь, - ответил тот, что посредине, - отдавай нам кровь.
- Как я вам ее отдам?!
- Вскрой себе вены и твои мучения на этом свете закончатся.
- Я не могу… я боюсь... у меня нечем!
- Мы тебе дадим кое что, - сказала мрачная фигура открыв чемоданчик, пугающий воображение больше, чем возможный автомат Томпсона. Бродяга ожидал явления скальпеля или жертвенного ножа, но на свет явилось старое лезвие безопасной бритвы "Нева".
- Давай, сам, - сказал черный, теперь уже совершенно без лица он имел вид силуэта, еще более темного, чем окружающий лес.
Коля схватил вороненную платину, панически застонал, пополз по земле на коленях и уперся в торчащее корневище толстого дуба, которое тут же схватило его за шею. Обливаясь слезами, он с воем чиркнул лезвием по левому запястью, пошла кровь. Рана оказалась малой, чтобы убить его потерей крови, надо было резать еще раз. Руки тряслись, но скрюченные судорогой пальцы крепко держали отточенный металл. Он поднял голову на своих мучителей и увидел, что их нет, как нет и леса. Коля лежал в куче мусора между баками в подворотне. Он умудрился нарыть в отходах старое лезвие, которым резанут себя по запястью. И вокруг ни души. Кровопускание привело его в чувство, он помочился на рану и перемотал ее тряпкой. Прошелся по темной улице и утолил жажду из банки с сухими цветами, просто взяв её на подоконнике полуоткрытого окна первого этажа.
«Нечистая сила...»
Он подтвердил в своем сознании то, в чем уже не сомневался. И ему было наплевать на весь мир, не верящий в чертей, если в его мире они были. Он понял, что демоны есть в мирах любых людей, но большинство имеет достаточно сильную защиту, чтобы их не видеть и не слышать. Бесы не могут показаться воочию и приказать человеку, если он не растратит свою защиту, они могут только издалека искушать его сделать что-нибудь нужное им, обманывая, что это нужно ему самому.
Но если некто заблудший истощит свою волю, силу духа, и в нем останется бесконечно мало от человека, тогда демоны появятся пред ним уже не скрываясь, как пред беззащитным и станут приказывать. Они примут вид того, чего несчастный больше всего боится, и ему будет страшно их ослушаться. Все их приказы несут зло самой жертве и тем, кто ее окружает. И когда человек уже не может делать зло другим, он должен причинить его себе.
Так Коля впервые явно ощутил, прикосновение к нечеловеческой, первозданной, иррациональной ненависти, которая теперь навсегда останется с ним, в его сознании, не будучи им лично. Словно подцепил смертельную заразу, и она следующим приступом промаха не даст и отправит его в ад, еще более страшный, чем нынешний. Почему из всех возможных смертей, судьба выбрала для него такую страшную – быть замученным визжащей толпой чертей.
«Почему некоторые пьют и им хоть бы хны, а у меня такие приключения? - размышлял Колян, - Значит, и вправду бог от меня отвернулся. Ангелы от меня в ужасе и не хотят больше хранить тварь бесполезную. Надо бы в монастырь на покаяние, грехи отмолить. Жить же как-то надо».
Одесские храмы и монастыри давно осели толпы нищих, и через них чужому бродяге было не пробиться, чтобы возле церкви пожить. Прикинул Коля так-сяк и, не найдя другого выхода, прямо по рельсам пошел в обитель отца Михаила.
Протоиерей Михаил был известен, его большой приход в пригороде являлся неким духовным центром, куда стекались ищущие руки пастыря. Люди в дорогих иномарках и пешком, в радости и в печали наполняли подворье храма, праздновали венчания и крестины. Субботние дни исповеди посещала масса разных прихожан, чтобы в воскресенье принять причастие.
Алкоголики и наркоманы, прослышав о нем, как об исцеляющем от зависимости, нанимались к Михаилу в работники, спасаясь трудом и молитвою. Когда его спрашивали: «Вы помогаете наркозависимым?», иерей отвечал - «Не я. Они приходят в храм, Господь помогает им исцелиться от недуга, но многое зависит от них самих». На самом дне пьяной нищеты, когда вспоминали Михаила, говорили о шансе завязать и вернуться к нормальной жизни. Харизма его была могучей, под стать фигуре, он умел говорить просто, емко и по существу, умел вникать с сочувствием в людские беды. Михаил, врачуя души, научился видеть прихожан насквозь, как опытный психолог. Нередко он вразумлял заблудших и ненавистников несколькими верными добрыми словами, произведя на многих незабываемое впечатление. Его работники были ему близкими людьми – он знал о них почти все, и они ему доверяли. В этот коллектив Коля был принят сразу, как только рассказал свою историю. Его помыли, переодели, накормили, он присутствовал на литургии.
В храме бродяга вначале испытал чувство уверенности, защиты от недавних обидчиков, но после стала появляться тревога, она возникала из противоречия - нежеланием покидать это место и невозможностью в нем находиться. Он неизбежно почувствовал скуку, равную тоске, свою низость на фоне золотого убранства и ушел раньше, чем литургия закончилась. Потом один работник, что, как и он, пришел в церковь, спасаясь от пьянства, сказали ему:
- Не уходи так рано со службы, Николай, тебе нужен молитвенный щит, чтобы они тебя не трогали.
- Не могу я долго там стоять, тоскливо становиться.
- А ты исповедайся да причащайся, потом тебе радостно будет.
Вскоре Коля привык к околохрамовой жизни, и она ему показалась бы райским отдохновением после пьяного и голодного существования на улицах, если б не надо было работать. Те из работников, кто не был мастером в нужном для артели деле, работали на земле. Работа однообразная, привычная – в саду, в огороде, на цветочных клумбах возле храма. Кормили их хорошо, рабочие жили в доме возле церкви, батюшка давал понемногу денег на общие нужды, согласуясь с бригадой. Пьяницам и наркоманам, попавшим к ним недавно, денег никто не давал: нельзя искушать человека, пока он не привык к новой жизни.
По праздникам Михаил открывал погреб, и на ужин на столе появлялось вино. Мужики выпивали умеренно, были навеселе, но бывших запойных общим убеждением удерживали от стакана. Они и сами прекрасно знали, к чему это может привести. Коля смотрел на вино, слюна наполняла рот, но воспоминание о забрызганном кровью мусоре в полутемной подворотне навевало сравнение вина с кровью и отсекало желание протянуть к стакану меченую шрамом руку.
Однажды, когда легли спать, Коля приметил, что старший поставил литра два оставшегося вина в холодильник на кухне. Ночью, когда привычный мужской храп носился в спальне, бродяге все не спалось, голова горела огнем. Он знал, что есть выпить, а пить нельзя, но чувствовал, что не уснет, если немного не выпьет. А если не выспится, то как завтра будет работать? Искушение звало на кухню, а здравый смысл предлагал просто преклонить голову к подушке.
«Но если бахнуть один стакан для сна, ничего не будет», - рассудил он, обул тапочки, взял на кухне початый трехлитровик вина и вышел во двор. Присев возле сарайчика, он выпил до полулитра. Захотел закурить, сигарет здесь ни у кого не было, и он пошел к школе, где ночью на трубах спорт-городка собиралась местная молодежь, решив поменять часть вина на курево.
На трубах уже никого не было, но Коля подобрал пару жирных окурков. Оставалось найти спички. Он пошел искать, куда-то в направлении станции, в трусах, в майке и в тапочках, временами, останавливаясь и прихлебывая из банки. Он шел по улице пригородного поселка, освещенной прожекторами решетчатых вышек железной дороги, пока не встретил маму. Мать была все та же, лет сорока пяти, она махала на Колю руками, норовя попасть по лицу, и причитала громким воплем:
- Когда ж ты, скотина, пить перестанешь. Посмотри на кого ты похож – вонючий, грязный. Я тебе на туфли денег дала – где они?! Удался в деда своего, алкоголика, что б вы смолы напились, собаки, сколько вы из меня крови выпили – батько в молодости, а ты на старости. И все водки вам, водки, когда ж вы уже напьетесь навсегда. Ложись, дурень, спать, нечего шляться, чтобы шпана тебе голову проломила за те три рубля твоих недопитых. Быстро домой!
Коля упал, банка покатилась по пыльной дороге, разливая недопитое вино.
- Быстро домой, - орала мама, - нечего тут лежать! Быстро встал и пошел!
Коля встал, прошел несколько метров и повернулся к матери. Мелькнула жуткая мысль...
- Мама, вы же умерли.
- Уродила на свою голову дуралея, ни на том свете покоя нет, ни на этом! – услышал он в ответ, но когда закончил оборот и посмотрел: ее уже не было.
Резкое движение корпусом не прошло даром – в глазах потемнело, и алкоголь лишил его сознания.
Очнулся Коля от мучительно палящего солнца и густого запаха креозота. Было около полудня. Поднявшись на ноги, он увидел, что все это время спал прямо на поросшей травой щебенке между двумя железнодорожными колеями. На одной из них стояли вагоны, а по другой состав только прошел, и по ту сторону рельсов он увидел так и не разбившуюся банку, в которой еще что-то осталось. Споткнувшись в очередной раз о рельсы, Коля добрался до вожделенного сосуда и опрокинул в горло остатки разогретого солнцем вина. Пройдя через железнодорожное полотно, он добрался до тенистой лесополосы. Опохмел по старым дрожжам навевал сладкий сон, и он блаженно уснул в тени кустарника. Ему снилась в этот раз молчаливая мама, сидящая возле яркого окна и отрицательно мотающая головою, словно споря с собой.
Очередной раз Коля пришел в себя ночью. Дрожа от прохлады и похмелья, он вернулся в дом работников Михаила, лег на свою кровать и зарылся под одеяло. Мужики молчали, наверное, ждали утра. Ближе к рассвету сон Коли снова стал тревожен. Внезапный стыд и тоска нахлынули на него. Он, наконец, понял, почему мама вчера кричала эти слова, клеймом отпечатавшиеся в пьяном сознании – «Быстро домой - нечего тут лежать! Быстро встал и пошел!» - она гнала его с рельсов, на которых он растянулся, споткнувшись и уронив банку. Она кричала, чтобы он не уснул на них. Милая покойная мама.
Решение пришло в одно мгновение и стало твердым, как алмаз. Коля поднялся, подошел к вешалкам в прихожей, засунул резаную руку в известный карман кожаного кузнечного фартука, который на работе носил старшой. Он достал связку ключей, вышел во двор и очутился возле погреба, где хранилось церковное вино.
- Чуть-чуть, - сказал он самому себе и открыл замок.
В подвале он нащупал выключатель, зажег свет и отыскал нужную бочку, в которую был вбит краник. Вино, хлынувшее в кружку, было цвета темной крови. Он выпил три кружки, и трое с вокзала, выйдя из темного угла, явились ему.
- Видишь, ты же гнида, грязь, - заорал низким истеричным голосом тот, что стоял посредине, - Я говорил тебе, что ты наш, а ты - бежать? Сомневался? Ты знаешь, что мы теперь с тобой сделаем? Лучше бы ты тогда вскрылся или под поезд лег.
Тело Коли уже перестало замирать при встрече с ними, очевидно, привык. Он четко понял, что надо бежать, выскочил из погреба во двор и увидел ищущих его мужиков. В мыслях мелькнуло, что настоящие мужики еще спят, а это черти, они ищут его и путь отрезан. Возле двери стояла коса, бродяга схватил ее и стал размахивать, пробиваясь через обступивших чертей, одного даже удалось резануть по хребту, но другие были ловчее, накинули пьяному мешок на голову и стали ломать. Коля подумал, что настали последние минуты его жизни, сейчас его замордует нечисть. Он дико рычал и отчаянно рвался скинуть с себя мешок, но руки его уже были стянуты за спиной двойной петлей кожаного ремня. Ярость, лившаяся потоками лавы, не могла, не хотела утихнуть - он должен вырваться, все оставшиеся силы были направлены на то, чтобы бежать и спастись от мучительной смерти. Но четверо мужиков держали крепко, рычание его превратилось в хрип, изо рта лилась пена. В тумане он увидел перед собой Михаила.
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да,.. – в голосе протоиерея был металл, он повелевал, но повелевал не Коле, а тем троим с вокзала, которые пришли за ним. Бродяга, потеряв последние силы, повис на руках работников.
Вызвали скорую, врачи на месте наложили на спину пострадавшему швы, потому что Колю следовало везти совсем в другую больницу. В салоне «скорой» он лежал, привязанный к носилкам, и, придя в сознание, увидел, что трое демонов ехали рядом с ним.
- Теперь тебе недолго осталось, - прорычал тот, что сидел посредине, - от попа тебя везут прямо к нам. Ты знаешь, что мы с тобой там сделаем, мразь?! Ты представить не можешь, каким боком выйдет твоя несусветная дурь.
"Гангстер" открыл чемоданчик и достал кованый железный крюк, примерился и с размаху вонзил острие в левую грудную мышцу бродяги. Коля взвыл, конвульсивно задергался в ремнях, но освободиться был не в силах.
- Пойдем, пойдем с нами! - рокотал бес, он распахнул заднюю дверь скорой и, зацепив крюком за ребра, тянул Колю к какому то отверстию в каменной стене. Коля выл и упирался, не желая идти туда, где, как он чувствовал, и произойдет самое страшное, но другие черти выхватили крюки и вонзили ему в бока, зафиксировав намертво. Они потащили его к стене, хохоча и передразнивая его крики. Стена вдруг распахнулась, и в ослепительно желтом свете пламени Коля увидел множество людей, вопящих и мучимых бесовскими сонмами. Черти тянули его туда, к ним, но пережить этот ужас было настолько немыслимо, что в последний момент Коля даже усмехнулся чертовой наивности, полагающей, что он сможет там существовать хоть мгновение. Бродяга снова сбежал, оставив в бесовских лапах только тело.
На другой день Михаилу позвонили, и он сообщил мужикам, что работник Николай, будучи тридцати девяти лет отроду, умер от сердечного приступа, как только его ввели в больничную палату.