Звезды Тюратама

Хельги Нордкап
Случай тебе – говоришь…А как я тебе расскажу случай, если всю жизнь не рассказывать? Да ладно – шучу я. Только все равно биографию приложить к случаю-то придется.На то он и случай – встряска, повод для того, чтобы оглянуться и оценить эту самую жизнь. 
   
   Говорят, старикам свойственно лучше помнить то, что было давно. Я, хоть уже и старик, детство свое почти не помню, вернее, память отказывается, не хочет его помнить. Вот если бы в него – в детство можно было вернуться и остаться в нем уже навсегда.…А так – просто вспоминать – не хочет упрямая стариковская башка. Помню только солнце,много солнца, лиман так искрится, глаз щекочет . И запах . Горьковатый. Знаешь, как морской берег пахнет? Подсолнухи – до самого края, до самого горизонта. И лиман. А в лимане – лодки. И на берегу лодки. Вот и вся картинка. Я и сейчас могу часами смотреть на спокойную воду в солнечную погоду, хоть врачи и говорят, что это вредно для глаз.

  Я из Николаева – там родился, там планировал и помереть. Да не всем планам видно сбываться суждено.  Теперь мой город уже в другой стране. Странно – Николаев, ектерининская верфь, его ведь Старов спроектировал по образу Петербурга . С них  – с Херсона, Николаева началось  пришествие России на Черное море.  А теперь там спокойно говорят на мове и хозяйничают всякие казаки – гайдамаки.  Хотя, откуда я знаю? Я ведь там не был уже больше шестидесяти лет…

   Все, что со мной случилось – плохого или хорошего – начало случаться вместе с войной. До войны – все как будто не со мной. Даже семью плохо помню. Может, это из-за контузии…

  Призываться мне было еще рано, но терпеть было никак нельзя. Чего уж говорить – торопились мы, боялись не успеть. Как это – Петька с твоей же улицы на настоящей войне побывает, а ты – выходит, дома отсиделся? Потом – думали - после Германии, может уж и вообще больше никакой войны не будет. Так и жить, все пропустившим? Чего скрывать, мечтал – мечтал, чтобы хоть немножко ранило. Ну, так, чтобы не сильно, но заметно. Домечтался. Заметно – это уж точно…

   Таких, как я, хотели отправлять учиться. В артиллерийские лагеря. Но пока собирались, немцы подошли уже к самому Южному Бугу, учить нас – молодняк было некогда. Распихали кого куда. Для меня-то все это было стремительно и нереально – как в кино. Я не верил все, что война настоящая. Казалось, будто сплю. Это уже потом я узнал, что когда я прибыл в свою артбригаду, армия  уже оставила  Николаев. А бригада прикрывала выход армии из окружения. Немцы шли танками, стреляя беспрерывно. Грохот, грязь, дым…И мне в первый же день сунули катушку проволоки тяжеленную и велели бежать вместе с другими к сопочке. Ни черта я тогда не понимал. Только слышал как один начальник другому сказал: “ Ну, может еще и вернутся. Смотри какой пацан – счастливый должен быть “. Я еще посмотрел тогда на него и подумал: “Тебе бы мое счастье…”. Очень страшно было. Только вернулся действительно я один. Это группа артразведки была, куда я попал. Немцы так эту сопочку минометами накрыли, что и искать уже было нечего. А я в машине уже очнулся – не знаю, на какой и день. Потом еще терял сознание – ничего не помню. Когда уже в госпитале стал в себя приходить, сказали мне, что ноги нет. Так я и отвоевался. В первый же день. Так что у меня за войну и наград никаких нет. Кроме вот протеза. Я не в обиде – остальных-то, кто со мной был, вообще насмерть накрыло. Хоронить было нечего и некогда – так что без вести пропали ребята. А кто и как меня вытащил – до сих пор не знаю.

   В Бога я в жизни своей верил минуты три всего. Пока с катушкой бежал тогда и пока меня не накрыло. Правда, тогда мне показалось, что вечность бежим. Я и до сих пор во сне все бегу туда. Проснусь среди ночи и думаю: “Все бежишь, старый хрен Петр Денисыч? Все бежишь…”. Иногда так забегаюсь, что забываю, что ноги нет. Курить-то после такой беготни пойдешь, а про ногу забудешь. Раз чуть не разбился так – вскочил, а про ногу и не вспомнил…

   Да…вот насчет курить. Закурю я, ладно?  Ты не куришь еще? Правильно. Форточку открой. Мать будет ругаться – вали все на меня. Курить тебе не надо. А я уж теперь до смерти… Бросал, бросал я, только вот после того самого случая, который рассказать хотел,  перестал бросать. И теперь уж до конца.

   Так вот, после войны  - у каждого своя дорога. Это уж как всегда. Каждому – свое. Независимо от того, калека ты или в полной комплектации по ведомости. Кто-то по вокзалам пошел медалями звенеть, а я учиться поехал. Звенеть-то нечем было. Вот и решил умом выделяться…Очень мне почему-то учиться хотелось. Нога моя мне не помеха была, наоборот – как к фронтовику особое отношение было.  Профессор у нас был. Франк Роберт Иваныч. Высшую алгебру читал. Очки вот такие – толстенные, слепой почти был, а так преподавал, что домой приходишь  и хочется за учебник скорее – что там дальше? Полюбил я через него математику.  Работать попал сразу куда надо. Да тогда и не было инженерам неинтересной работы. А я все больше по системам управления специализировался, диплом по ним писал – вот меня  Главный и затребовал. Ну…все это в книжках есть. Кандидатскую защитил почти сразу. Докторскую – уже через десять лет. Я как раз новоиспеченный доктор и был тогда, когда все случилось.

   На пусковые съехалось много народу. Сам Маршал приехал. Я его вблизи-то раньше не видел, а тут как увидел - сразу узнал . Тот самый, который меня “счастливым пацаном” окрестил тогда, в тот самый день, когда для меня война началась и закончилась. Постарел. Но узнать можно, а вот меня-то он вряд ли узнал бы. Да и видел он меня всего пару секунд – мельком. Я хотел к нему подойти, поздороваться. Но постеснялся. Решил так: “Вот взлетит птичка, пойдем отметить, тут я и подойду. “ Все-таки очень мне хотелось ему тот день августовский вспомнить, когда он меня на смерть перекрестил, а я жив остался. Может и он все эти годы мучался, не зная, что хоть кто-то выжил. Так пусть знает…

    Я знал, что ситуация аварийная – потекло горючее, но маршал приказал все устранить, не снимая ракету со старта. С Главным они здорово поцапались по этому поводу. Главный кричал, матерился, но Маршала не переспорил.  По моей части вроде бы ничего не требовалось и я просто тихонько там  топтался , старта ждал. Маршалу  стул принесли, в тенек поставили к стеночке и он сидел все , как Наполеон перед Москвой поверженной.

  Я Маршала не осуждаю, хоть он и по всем статьям неправ был. Дело ведь такое было…У нас тогда на дежурстве керосинки стояли – ракеты на кислородно-керосиновой тяге, а  у них готовность – почти сутки. Фактически, мы разоружены были перед американцами. Ну и психовали все, ждали, когда полетят эти наши – на высококипящих… Они же быстрой готовности были. Да…полетели все-таки – до сих пор на дежурстве стоят, только какой ценой все это – мало кто знает…

  Главный психовал, видно было – нервничал, ну и сунул в рот сигарету. А Маршал ему как рявкнет:

- Не кури тут . В бункер иди…
- Ладно- говорит Главный -  ладно…Пойдем в бункер. Еще пятнадцать минут. Курить хочу – аж в дрожь…

  Главный с двумя членами госкомиссии в бункер пошли. Сам знаешь, -  в компании русскому человеку все слаще. Ну и я тут под руку подвернулся. Главный мне и крикнул:

- Петя, пошли с нами. Покурим. Там стул есть – посидишь хоть тоже как барин.

Это он на Маршала зол был, что тот испытания не остановил.Все как бы уесть его  хотел, что,мол, тот сидит, а безногие вокруг стоя работают. 

-Пошли, - говорит -  пошли…

  Я и поковылял с ними в бункер. Думаю: “Покурю последний раз и брошу после старта”. А на Маршала даже не взглянул…Куда он денется?

  В бункер спустились, Главному уже невмоготу, но ведь воспитание-то – его никуда не денешь – дает мне прикурить. Зажигалка у него такая немецкая трофейная, подарил кто-то. Так вот он мне этой зажигалкой чиркает и мне кажется, что как будто от нее зажигается свет в бункере. И свет этот все ярче и ярче и мне уже понятно, что это не от усталости мои глаза обманываются, а действительно свет все ярче. И как будто время остановилось или замедлилось вдруг так, что Главный застыл со своей зажигалкой и пламя от нее застыло. И только когда уже свет стал совсем   ярким, ну невыносимо просто и казалось будто что-то обязательно должно было вот-вот лопнуть …, - оно лопнуло. Звук прорвался к нам в  бункер, неизвестно какими путями прорвался. Я вообще и сейчас во все это не верю, да и мне не верят. Говорят: “Дед, там же окон нет. Какой свет? Какой звук?”. А я вот видел свет этот. И взрыв слышал. Как будто нутром просто все это видел и слышал. Как будто все это внутри меня взорвалось. И ведь не только я – Главный тоже. Потому, что он бросился  сразу к перископу . А от перископа – к двери. Тут уж я со своей одной ногой ничего не мог сделать, хоть и понимал уже, что дверь и открывать-то нельзя. Кто-то пытался Главного оттащить, но тот вырвался. Дверь открыл, а там – ночь. Только что был день, а теперь – ночь. И жаром таким оттуда полыхнуло.  И сполохи как в грозу. И рев стоит  жуткий…

   Главный все пытался людей горящих вытаскивать. Сам обгорел, руки там, лицо немного.  А от Маршала даже следа не нашли. Журналисты врут, будто его по оплавленной звезде Героя опознали. Ерунда это – там над Тюратамом тогда все звезды расплавились и испарились – такая температура была.

   Потом, когда Главный докладывал в Москву, Хрущев, говорят, его спросил: “А ты почему не погиб?” Я этого вопроса, конечно, не слышал, но видел, как потом Главный обхватил голову  руками забинтованными и заплакал…

   Вторая ступень, понимаешь, запустилась, двигатели второй ступени…Ну а когда прожгло стартовую цистерну, все и полыхнуло. Блокировки-то сняли – аврал же, а токораспределитель…ну, короче, там есть несколько версий, но главная правда то, что были нарушены вообще все, какие только можно, нормы безопасности. Там и народу-то столько на площадке быть не должно было. Кто пишет – сто человек, кто – сто двадцать, а я тебе говорю точно – там человек двести пятьдесят было. И все – как спичка…Никто их не считал.
   А нас вот видишь – курение спасло. А теперь пишут, что оно опасно для жизни…Для жизни, парень, опасна сама эта жизнь.

   Ну, записал?  Как тебе случай из жизни? Подходящий? Ну давай, внучек, переписывай, да без ошибок. За такой случай тебе точно пятерку поставят. Что говоришь? Много очень? Один лист надо? Так ты сократи. Да можно, можно. Там воды много, жизни всякой. Ты случай-то оставь, а жизнь сократи. Жизнь  - она , внучек, все равно только моя. Вам она без толку. Ну , пошел я. Маме с папой привет. Пусть позванивают. Пока, дорогой…