Радостно, когда приходят друзья. Лукас и Доминик, и Яна с дочкой – востроносой хохотушкой, и новоиспеченные супруги Шнайдеры – Хендрик и Мартина. Еще пара человек – их имена шипели и ворочались у Эриха на языке, точно на сковороде подгоревшие шкварки, но облекаться в звуки не хотели. Ну и ладно. Туда, где собираются добрые знакомые, всегда умудряется затесаться несколько статистов.
Доминик захватил с собой диск с новым фильмом. Фантастика, но из эксклюзивных, не голливудский ширпотреб. Молодожены принесли голландский ликер, а Яна – бутылку секта. Эрих горделиво водрузил на стол огромное серебряное блюдо с вишневым пирогом, а рядом с ним – кофейник и фарфоровый кувшинчик со сливками. Расставил чашки, блюдечки и рюмки, и вечеринка потекла, заструилась озорной речкой по камням, захлопала пробками, разлетелась брызгами, окропив мрачновато-серый, в грозовых пятнах потолок. Почему-то никому не казалось странным, что вкусная еда не насыщает, тает фруктовым облачком во рту, а хмель не бьет в голову, и безымянные статисты с плоскими бледными лицами то появляются – как только захочется бросить на них взгляд, – то исчезают, становясь лишними, а комната все время как будто сама собой перестраивается, подобно театральной декорации.
– А про кино-то забыли! – спохватился Лукас. – Что там у тебя, Доминик? В прошлый раз ты приволок несусветную дрянь.
«Да ладно тебе, – с легкой досадой подумал Эрих, – хорошо ведь посидели. Да и не такая уж дрянь».
Фильм он, впрочем, не помнил, а только счастливое головокружение, сладкий ток голосов, Янин зеленый взгляд и белые, точно морской солью обметанные, ресницы. Будто сухая осока на берегу шелестит и в глубине отражается. Два соленых озера – Янины глаза.
– «Нашествие», – ответил Доминик, запуская диск в прорезь видеомагнитофона, – очень интересный триллер.
– Опять, что ли, про инопланетян? – поморщилась Мартина. – Сколько можно? Ну и вкус у вас, ребята.
Магнитофон сыто икнул, заурчал дисководом, и по экрану потянулись целлулоидные тени – титры.
– Тебе понравится, – обиженно прищурился Доминик, а подслеповатый Хендрик запустил руку в карман – за очками.
«Фантастика так фантастика, – улыбнулся про себя Эрих. – Посмотрим».
Он предвкушал пусть и банальный, но занимательный сюжет, бодрящие приключения анимированных космических монстров, легковесную мораль и сказочную развязку.
Но на экране ничего не происходило. Огромное пространство космодрома – или, может, это был аэропорт – заливало яркое солнце. Ветер шевелил белесые, как ресницы Яны, травинки. На взлетной полосе одиноко стояла черная овца и как будто чего-то ждала. Эрих видел ее сверху – в удаленной перспективе – и одновременно подробно и четко, словно животное находилось от него на расстоянии вытянутой руки. Смотрел в глупые янтарные глаза с вертикальными зрачками, пересчитывал угольные завитки на лохматой голове – и в желудке у него ширилась странная пустота.
– Увидеть черную овцу – к бессоннице, – громко сказала Янина дочка.
Эрих нервно обернулся.
– Ты-то откуда знаешь?
Теперь пустота разлилась у него внутри грязной лужей, давила на подреберье, так что каждый чуть более глубокий, чем обычно, вдох причинял боль. Стиснутое между ребрами и диафрагмой сердце колотилось гулко, как метроном. Эрих с удивлением понял, что боится.
– Мы в школе проходили, – ответила девочка и выдула ему в лицо розовый пузырь из жвачки, как бы в шутку, но получилось совсем не смешно. Скорее, зловеще. Что-то было не так, неправильно.
Овца казалась многомерной, вернее сказать – многоуровневой, подлинной, в то время как все остальное – друзья, накрытый стол, сервант и занавески, горшки с кактусами на подоконнике – представлялось блеклой бутафорией. Эрих набрал воздуха в легкие, точно ныряльщик перед погружением, до ломоты в мышцах напрягся – и одним рывком, за волосы выдернул себя из сна.
Он лежал, прерывисто дыша, скованный непонятным страхом. На будильнике – три пятнадцать. За похожим на иллюминатор круглым окном – глянцевая чернота. Фаянсовая тарелка неба, а на ней месяц, прохладный, как ломтик сливочного масла. Расплылся желтой каймой по оконной раме.
В комнате зябко. Даже сквозь ватное одеяло Эриха до костей пробрала осенняя сырость. Ночи в октябре не теплые, а он экономил газ и включал отопление не раньше декабря. В голове крутились обрывки фраз, фрагменты накануне за ужином проглоченной статьи.
«Ученые бьют тревогу... Таинственный недуг, вызываемый вирусом-мутантом NN, унес жизни свыше трех десятков человек в Западной и Восточной Европе. Будьте внимательны! Первый симптом – зараженному снится черная овца. Если немедленно не обратиться за медицинской помощью, через пару часов, максимум через сутки, человек впадает в кому, из которой невозможно вывести никакими лекарственными препаратами... Для лечения болезни на ранней стадии применяют ацетилхолин, блокирующий РЕМ-фазу сна...»
«Значит, придется идти к врачу, – обреченно вздохнул Эрих. – Вздор, конечно. Девяносто девять процентов, что банальное совпадение. Где я мог подцепить этот NN, будь он неладен? Начитался на ночь глядя, вот и пригрезилось. После такой статьи не то что овцу – черта косматого увидишь. Напугали народ ни за что ни про что, а может, и нет его, вируса никакого».
Эрих повернулся набок и поудобнее обнял подушку. Мышцы расслабились, сердцебиение понемногу утихло, но само сердце как будто изменилось – из мягкого комка плоти превратилось в странное геометрическое тело, кололось твердыми гранями.
«Хотя осторожность не помешает... – думал он все тише, все медленнее. – Лучше перестраховаться, чем рисковать здоровьем. Загляну после работы к доктору Ульриху, пусть посмотрит, что со мной такое стряслось».
Темнота мягко, но настойчиво давила на зрачки. Запечатывала губы, закладывала уши влажной ватой. Уже просвечивала сквозь ресницы пустынная взлетно-посадочная полоса. Серебряная трава колыхалась на ветру, искрилась пенными барашками, словно море в спокойную погоду. Клубились мягкие, как пар, колечки шерсти вокруг нагловатой морды.
«Не спать! – вскинулся Эрих. – Черная овца не отпускает дважды».
Трясущийся и жалкий, с ног до головы покрытый гусиной кожей, он вылез из постели. Поплелся в душ, размышляя, как бы перебиться три часа до рассвета. То, что Эрих испытывал в эту минуту, было даже не беспокойством. Скорее, чудовищным разочарованием.
Такая досталась ему судьба – разочаровывала каждую секунду. Иногда Эриху казалось, что только во сне он – настоящий, а наяву – пародия на себя самого. Мизантроп и неудачник, закомплексованный по самую макушку. Не только дружбы не достойный, но даже капли человеческого уважения.
В сновидении все чище, веселее, спонтаннее. Ни грехи, ни долги не тяготят. Симпатичные люди всегда рядом – пока хочется их видеть, деньги, вино и еда не кончаются, тепло не утекает из щелей. Там – Яна, загадочная и почти любимая, приятели, музыка, которая льется в уши, но не оставляет рубца в памяти. Здесь – стылая комната и луна в окне. Луну не намажешь на бутерброд.
Эрих выпил на кухне семь чашек кофе. Выскреб из банки все до последней заскорузлой крошки, но сонливость не отступала. «Ничего, схожу к доктору Ульриху, возьму лекарство, – утешал он себя, – и можно спать, сколько душе угодно».
«Как это будет?» – продолжал размышлять он, выходя из дома в серое утро. Эрих работал в центре Саарбрюккена, а жил за городом, и добираться до конторы ему приходилось сорок минут на электричке. От свежего воздуха его разморило еще больше. Мысли потекли хаотично. Ну, заблокируют ему эту... как ее... РЕМ-фазу, и жизнь станет прямой, как линейка. На ней будут постепенно откладываться минуты, часы, дни, месяцы, годы... Долгие годы, в которых нет места чуду, потому что наяву не происходят чудеса. Работа, не приносящая радости ему и пользы другим. Нудные вечера у телевизора с газетой на коленях, когда вроде бы читаешь и смотришь, а потом не можешь вспомнить, что увидел и что прочел. Кажется, единственная статья, которую он впитал, а не проглядел небрежно, была о вирусе NN.
Эрих кое-как доплелся до вокзала и сел в электричку. Полупустой вагон окутал его дымным холодом. Тусклый перестук колес. За стеклом – жемчужная рань. Веки такие тяжелые, что хоть вставляй под них спички, как мистер Бин на каникулах. Дать себе заснуть – сейчас равносильно самоубийству.
«Да нет, почему? – сам себе возразил Эрих. – Сон – это не смерть. Это другая жизнь, альтернативная. Нет, не так – другое измерение той же самой реальности».
Электричка покачнулась и остановилась на железнодорожном переезде. Ковыльный луг, слегка тронутый позолотой, переливался мягкими волнами. У шлагбаума, пригнув морду к земле и подбирая на обочине какие-то былинки, стояла черная овца. Эрих оцепенел. Испуганно потер глаза, но животное не исчезло, а продолжало спокойно пастись. Самая обыкновенная овца, каких в Германии тысячи, если не десятки тысяч, и в то же время неуловимо иная. Объемная и, как Янус, двуликая. Она отбрасывала тени на все стороны света.
– Увидеть черную овцу – к бессоннице, – произнес голос прямо у него над ухом, хотя рядом никого не было.
«Правильно, – согласился Эрих. – Если в сновидении не получается заснуть, значит, здесь не можешь проснуться. Бессонница наоборот».
Пришло время, понял он, выбирать между линейкой и шаром. Между пробуждением и летаргией. Вот только что-то в нем, признался он себе, уже сделало выбор. Шлагбаум остался позади. Поезд летел мимо луговых полустанков, сквозь бесконечные овечьи стада, сквозь сладкую иллюзию. Сквозь мир, в котором стоит только прикоснуться к оконному стеклу, чтобы потом на кончиках пальцев жило красочное осеннее утро. Только прикоснуться...