Пьянки и гулянки.
Тема неумеренного употребления спиртного (а попросту – пьянства) в нашей стране крайне сложна, болезненна и многогранна. Эта пагубная привычка веками приносила и сейчас приносит «дорогим россиянам» неисчислимые страдания и несчастия.
О вреде этого социального зла написаны целые библиотеки книг, диссертаций и научных трактатов, но «воз и ныне там».
Беда в том, что относятся к пьяницам у нас в народе ОЧЕНЬ терпимо и снисходительно, нередко прощая им все их выходки до последней крайности.
В данной главе речь пойдёт о влиянии пьянства на поведение и боеспособность войск в условиях войны (конкретно – русско-японской).
Сложность вопроса в том, что употреблённый, в очень умеренных дозах, алкоголь играет свою позитивную роль в боевой обстановке. Многим он помогает избавиться от нервного «мандража», снять стресс, добавить храбрости и уверенности в себе в экстремальной обстановки.
«Хороша, едрёна мать, только меру надо знать!», - пела о русской водке Вика Цыганова в известном шлягере.
А вот меру-то у нас ОЧЕНЬ многие и не знают...
И вместо пользы от небольшого «медицинского» употребления спиртного «для бодрости духа», нередко получалось обыкновенное горькое пьянство с разными безумными выходками, многочисленными глупыми и бессмысленными смертями «по пьянке», моральным разложением частей и подразделений.
Особенно широкое распространение это явление получало во время затишья на фронте, или наших поражений.
Вот что вспоминал об этом В. Вересаев:
«Армии стояли на зимних квартирах, изнывали в безделье. Шло непрерывное, жестокое пьянство. Солдаты на последние деньги покупали у китайцев местную сивуху — ханьшин. Продажа крепких напитков в районе стоянки армий была строго запрещена, китайцев арестовывали, но, конечно, ханьшину было сколько угодно».
И уж совсем безрадостная картина была во время отступления, после проигранных сражений:
«Наш обоз медленно двигался по узким улицам Телина. Пьяные солдаты грабили китайские, армянские и русские магазины, торговцы бегали, кричали и суетились. С трудом останавливали грабеж в одном месте, он вспыхивал в другом...
Застревая в узких улицах, беспорядочным потоком двигались обозы и батареи; брели толпы солдат с болтающимися на плечах винтовками...
По краям дороги валялись пьяные. Сидит на пригорке солдат, винтовка меж колен, голова свесилась: тронешь его за плечо, он, как мешок, валится на бок... Мертв? Непробудно спит от усталости? Пульс есть, от красного лица несет сивухою...
Другой идет шатаясь, винтовка болтается на плече.
— Где это ты, земляк, выпил?
— Казаки поднесли, дай им бог здоровья... Вижу, едут все пьяные... Говорю: дали бы солдату рюмочку! — «Зачем рюмочку? Вот тебе кружка, нам не жалко. Сейчас ханшинный завод у китайцев обчистили». Выпил кружку. Как пил, — скверно так, противно! А выпил, — теплота пошла по жилам, рука сама собой за другой кружкой потянулась. Главное дело, без денег, чудак человек.
На возу сидел унтер-офицер с смеющимся лицом и из большого деревянного ящика продавал по полтиннику бутылки коньяку, рома и портвейна. Он захватил ящик в складе Красного Креста, обреченном на сожжение...»
Русскому человеку сложно даже представить себе, как можно сжечь такую «драгоценность» как водка. И шла её раздача всем желающим... Наливали и пили из котелков, папах и кружек до пьяна и до смерти:
«....у огромной спиртовой бочки с выбитым дном стоял интендантский зауряд-чиновник и черпаком наливал спирту всем желающим.
— Бери, ребята, больше! Все равно жечь!
Кругом толпились солдаты с запыленными, измученными лицами. Они подставляли папахи, чиновник доверху наливал папаху спиртом, и солдат отходил, бережно держа ее за края. Тут же он припадал губами к папахе, жадно, не отрываясь, пил, отряхивал папаху и весело шел дальше.
Все больше мы обгоняли шатающихся, глубоко пьяных солдат. Они теряли винтовки, горланили песни, падали. Неподвижные тела валялись у краев дороги в кустах. Три артиллериста, размахивая руками, шли куда-то в сторону по грядам со срезанным каоляном.
Но кто же были эти интендантские чиновники? Предатели, подкупленные японцами? Негодяи, желавшие порадоваться на полный позор русской армии? О, нет! Это были только добродушные российские люди, они только не могли принять душою мысли, — как можно собственною рукою поджечь такую драгоценную жидкость, как спирт?! И во все последующие дни, во все время тяжелого отступления, армия наша кишела пьяными. Как будто праздновался какой-то радостный, всеобщий праздник. Рассказывали, что в Мукдене и в деревнях китайцы, подкупленные японскими эмиссарами, напаивали наших измученных боем отступавших солдат дьявольскою китайскою сивухою — ханьшином. Может быть, это и было. Но все пьяные солдаты, которых я расспрашивал, сообщали, что они получили водку, спирт или коньяк из разного рода русских складов, обреченных на сожжение. Зачем было японцам тратиться на китайцев! У них был более страшный для нас, более верный и бескорыстный союзник. Это — тот самый черный союзник, с которым тщетно боролся главнокомандующий своими бумажками; союзник, неуловимо перерывавший наши телеграфные и телефонные сообщения, разворачивавший самые нужные участки нашего железнодорожного пути и систематически сеявший неистовую к нам ненависть среди мирных местных жителей».
Может быть Вересаев просто сгущает краски?! Давайте посмотрим, как обстояло дело с этим вопросом у нас на флоте.
На русском военном флоте с петровских времён существовал обычай: выдавать в плавании команде по полчарки водки ДВА раза в день. (Одна чарка - это около 150 грамм).
Практике этой, кстати, страшно завидовали в русской армии и береговых частях, где спиртное солдатам и унтерам не выдавалось.
Вот что писал об этом обычае старший врач крейсера «Аврора» В. Кравченко:
«Несмотря на научно доказанный вред подобных ежедневных приемов алкоголя, с наступлением кампании команда начинает на судне систематически приучаться к нему. Молодые парни, только что пришедшие из деревни, первое время боязливо удерживаются от чарки, а потом впиваются и без нее уже страдают отсутствием аппетита; лишь очень немногие из них к концу службы бросают пить, чтобы скопить домой малую толику денег. Поплававши достаточно на своем веку и в мирное, и в военное время; я превратился, в конце концов, в заклятого врага чарки. Относительно выдачи чарки уже не раз поднимался вопрос; было много и комиссий и подкомиссий — все-таки чарка пока еще прочно держится в российском флоте. «Руси веселие есть пити».
Приведём несколько примеров, к чему приводило подобное «веселие» на нашем флоте во время русско-японской войны.
Во время следования отряда кораблей адмирала Н. И. Небогатова на соединение с эскадрой Рожественского, он сделал остановку на Крите, в бухте в Суда. Там адмирал разрешил увольнение части команд на берег, специальным приказом определив его порядок.
Порядок этот, кстати, был довольно строгим:
«Ежедневно с 12 до 17 ч 30 мин с каждого корабля увольнялось по одному отделению команды - не более четверти личного состава. Наблюдали за "гуляющими" 6 "обходных" офицеров во главе с лейтенантом, 5 кондукторов, 12 квартирмейстеров и 60 рядовых*. [* РГАВМФ. Ф. 147, Оп. 1. Д. 3383. Л. 26-27.]
Несмотря на столь солидный присмотр, многие унтер-офицеры и матросы на берегу напивались, затевали драки.
"Погуляли на удивление всему миру",- отметил мичман И. А. Дитлов.
Обратите внимание на краткое время этих увольнений и большое число начальников разного ранга, присматривавших за моряками в увольнении.
«Лейтенант» на флоте тогда было очень солидным званием, а у него в помощниках было ещё 6 офицеров, не считая множества кондукторов, унтеров и рядовых, обязанных следить за поведением уволенных на берег матросов своего корабля. Помогало это слабо. Некоторые сверхсрочники сами напивались вместе с рядовыми до потери человеческого облика.
За пьянство "в сообществе подчиненных ему нижних чинов" боцманмат-фельдфебель "Адмирала Ушакова" Алексей Новиков приказом командующего отрядом от 5 марта 1905 г. был понижен в матросы 1-й статьи.
Офицеры и кондукторы имели больше возможностей для "культурного" отдыха: им, в отличие от нижних чинов, разрешили кататься верхом и в колясках.
Кстати и про поведение некоторых г.г. офицеров 2-й Тихоокеанской эскадры. Они тоже веселились от души, при первом удобном случае.
Казалось бы, особенно радоваться офицерам нечему, и весело отмечать нечего: пал Порт-Артур, бесславно погибла в его гавани 1-я Тихоокеанская эскадра, на фронтах – поражение за поражением, как следует стрелять их комендоры не умеют, дисциплины – нет, и т.д.
Самое время, особенно при длительных стоянках, и заняться бы боевой подготовкой, выверить дальномеры, потренировать экипажи и комендоров и т.д. и т.п.
Ан нет, вместо этого - пили, гуляли, откровенно игнорируя все устные и письменные приказы самого Рожественского.
Инженер эскадренного броненосца «Орёл» В.П. Костенко описывает такой эпизод:
«Героем событий вчерашнего дня оказался крейсер «Дмитрий Донской». Командир «Донского», капитан 1-го ранга Лебедев, вчера лично явился на госпитальный «Орел», и пригласил в гости на крейсер сестру милосердия Клемм, двоюродную сестру одного из офицеров его корабля. Так как старшего врача на «Орле» не оказалось, то сестра получила разрешение на отъезд от дежурного врача и отправилась на катере вместе с офицерами «Донского». Между тем было уже без десяти минут шесть, а по вчерашнему приказу адмирала всякие сношения между кораблями должны прекращаться ровно в 6 часов вечера, т. е. с заходом солнца, после чего все проходящие шлюпки подвергаются обстрелу с дежурного катера. Следовательно, Клемм до утра не могла вернуться на госпитальный корабль.
На «Донском» умеют нескучно проводить время, и, закончив погрузку ранее других, офицеры решили устроить в кают-компании небольшой «фестиваль», воспользовавшись визитом интересной гостьи. Командир также участвовал в этом «рауте». Далеко за полночь от «Донского» отвалил катер с тремя офицерами, вызвавшимися доставить в сохранности сестру милосердия на белый «Орел». Офицеры были порядком навеселе и, видимо, рассчитывали проскочить незаметно от дежурного катера. Но катер «Донского» был задержан дежурной миноноской «Суворова». Рожественский приказал арестовать его и привести к борту «Суворова». К счастью, сестра милосердия уже была высажена на свой корабль. Когда арестованный катер был у трапа «Суворова», офицеры «Донского» громко возмущались арестом. Адмирал, несмотря на глубокую ночь, был на юте броненосца и все слышал. Приказав офицерам подняться наверх, Рожественский поставил их во фронт и изругал последними словами, а затем заявил, что таких помощников ему не надо и он отошлет их для суда в Россию.
Все происшедшее нашло красочное отражение в следующих двух приказах адмирала:
«Габун, 16 ноября 1904 г., № 158.
Вчера 15 ноября сигналом подтверждено было запрещение посылать шлюпки на берег и между судами от наступления темноты до рассвета без особого моего разрешения.
В 10 часов вечера задержан был паровой катер с крейсера 1-го ранга «Дмитрий Донской», посланный без разрешения, и тогда же сигналом было приказано арестовать вахтенного начальника крейсера в каюте с приставлением часового на трое суток за неисполнение приказания.
В 1,5 часа ночи задержана была вторая шлюпка с того же крейсера и на ней три гуляющие офицера: лейтенант Веселаго и мичмана Варзар и Селитренников.
Командиру крейсера 1-го ранга «Дмитрий Донской» капитану 1-го ранга Лебедеву тотчас был объявлен сигналом выговор. Офицеры, оказавшие столь явное неповиновение приказанию, направленному к охранению целости эскадры до прибытия на театр военных действий, подлежат преданию суду.
Чтобы не пропустить срочного рейса парохода, отправляющегося в Европу, и не вводить казну в расход по содержанию за границей лишний месяц этого вредного для службы элемента, предписываю командиру крейсера 1-го ранга «Дмитрий Донской» удовлетворить лейтенанта В. и мичманов В. и С. половинным содержанием как отсылаемых для предания суду, купить билеты 2-го класса до Бордо на пароходе, отправляющемся из Либревиля утром 17 ноября, и выдать по 120 рублей на покупку билетов от Бордо до Петербурга, снабдив предписанием отправиться в наличие экипажей.
Подписал: генерал-адъютант Рожественский.
Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».
Узнав, что нарушение дисциплины офицерами «Донского» произошло из-за сестры милосердия, адмирал приказал и ее подвергнуть дисциплинарному взысканию, лишив на три месяца права съезжать на берег.
«Приказ № 159.
По второй эскадре объявлены правила охраны судов от покушений, которые можно ожидать под покровом ночи, в тумане, из-под воды.
И в Порт-Артуре перед войной объявлялись правила: как светить, как сторожить, как воздерживаться от ночного шатания и распознавать своих и чужих. Но прожектора светили вяло, сторожевые суда отбывали свой номер, а шатание продолжалось в полном изобилии, так что неприятельские миноносцы могли быть узнаны лишь тогда, когда они выстрелили свои мины.
И порт-артурская эскадра проспала свои лучшие три корабля. Тихоокеанский флот сразу оказался обреченным на пассивную самозащиту. И армия, возлагавшая большие надежды на его содействие, охваченная неприятелем из всех освобожденных подступов побережья, стала заливать грехи флота ручьями своей крови.
Вторая эскадра некоторыми представителями стоит на том самом пути, на котором так жестоко поплатилась первая.
Вчера крейсер 1-го ранга «Дмитрий Донской» явил пример глубочайшего военного разврата; завтра может обнаружиться его последователь. Не пора ли оглянуться на тяжелый пример недавнего прошлого?
Поручаю крейсер 1-го ранга «Дмитрий Донской» неотложному надзору младшего флагмана контр-адмирала Энквиста и прошу его превосходительство принять меры к скорейшему искоренению начал гнилости в его нравственном организме.
Подписал: генерал-адъютант Рожественский.
Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».
Сегодня в 2 часа катер с офицерами «Донского» отошел в город. На крейсере проводили отъезжающих троекратным ура, а команда, по традициям старых парусных кораблей, была послана по реям. Когда катер проходил мимо «Орла», наши офицеры выбежали на кормовой балкон, приветствовали товарищей, махая фуражками, и посылали им пожелания благополучного возвращения на Родину».
Вот такая «картина маслом» вырисовывается...
Требуется довольно подробный её комментарий:
- несмотря на грозные приказы Рожественского и законы военного времени, весёлые г.г. офицеры с «Донского» устраивают шумную вечеринку (на глазах своего экипажа) а затем раскатывают по бухте, в ночное время, на паровых катерах, поплёвывая на все запреты. Суть их проступка не только в тривиальной пьянке, в обществе медсестры, а в откровенном игнорировании самых элементарных правил поведения и предосторожности в военное время в чужих бухтах. Об этом и напоминает, в своём приказе г.г. офицерам, разъярённый адмирал Рожественский.
(Увы, урок порт-артурской трагедии, для наших командиров, оказался «не в прок».
Спустя 10 лет, уже в годы Первой мировой войны, германский рейдер «Эмден» потопил в бухте Пенанг (ныне - Малайзия) русский крейсер «Жемчуг».
Обстоятельства этого, вкратце, были таковы:
«Жемчуг» зашёл в этот английский порт под предлогом чистки котлов и переборки механизмов. В связи с действиями в этом районе немецкого рейдера «Эмден», к английским адмиралом Джерамом было рекомендовано командиру русского крейсера принять все меры предосторожности во время стоянки в бухте Пенанг.
Однако капитан второго ранга Черкасов должных мер не принял и не подготовил корабль к возможному нападению «Эмдена». Сам же он вечером 14/27 октября съехал на берег к жене, вызванной им в Пенанг из Владивостока на время стоянки «Жемчуга».
Как уж Черкасов умудрился заблаговременно вызвать свою супругу из Владивостока в Пенанг – можно только догадываться. Время было военное, и сообщать кому-либо о длительной стоянке крейсера на ремонте в чужом порту категорически запрещалась.
Однако, «охота пуще неволи» и желание Черкасова пообщаться с женой оказалось выше здравого смысла, чувства долга и ответственности за вверенный ему корабль и жизни русских моряков.
Результат семейной встречи был трагическим:
Рано утром 15/28 октября в Пенанг вошел рейдер «Эмден», который, как писал в своих воспоминаниях его старший офицер Хельмут фон Мюкке, надеялся застать здесь французские броненосные крейсера «Монкальм» и «Дуплекс» и атаковать их во время стоянки на якоре.
Вместо них «Эмден» обнаружил лишь один военный корабль. Подойдя почти вплотную к его корме (!!!), немцы установили, что это — русский крейсер «Жемчуг».
Хельмут фон Мюкке вспоминал:
«На нем царили мир и тишина. Мы были так близко от него, что в слабом свете зарождавшегося дня отчетливо было видно все, что делается на русском крейсере. Но: ни вахтенного начальника, ни вахтенных, ни сигнальщиков не было заметно. С дистанции около одного кабельтова (185,2 м) мы выпустили свою первую мину из правого бортового аппарата и в тот же момент открыли огонь всем бортом по носовой части «Жемчуга», где в своих койках спала большая часть команды. Наша мина взорвалась в кормовой части крейсера. Его всего как бы всколыхнуло от этого взрыва. Корму подбросило из воды, а затем она стала медленно погружаться. Только после этого русские обнаружили признаки жизни...»
Как видим, в отсутствии своего командира (миловавшегося в это время с женой на берегу) остальные г.г. офицеры «Жемчуга» не слишком-то утруждали себя несением службы. Немцы, поражённые вопиющим разгильдяйством русского экипажа, смогли подойти к «Жемчугу» почти вплотную и не увидели НИКОГО (!!!) из его вахтенной службы. Расплата за это была скорой и жестокой.
Фон Мюкке описал её так:: «наша артиллерия поддерживала бешеный огонь по «Жемчугу»... Носовая часть крейсера была изрешечена в несколько минут. Языки пламени охватили весь полубак. Сквозь дыры в борту виден был противоположный берег.
Наконец на «Жемчуге» собрались с силами и открыли по нам огонь. Орудия на нем были крупнее наших, и русские снаряды могли причинить нам большой вред. Поэтому командир решил выпустить вторую мину. «Эмден», проходя мимо «Жемчуга», развернулся машинами и вновь направился к нему. Вторая мина была выпущена с расстояния около двух кабельтовых. Через несколько секунд послышался страшный взрыв под передним мостиком русского крейсера. Гигантский столб серого дыма, пара и водяных брызг поднялся на высоту около 150 м. Части судового корпуса были оторваны взрывом и летели по воздуху. Видно было, что крейсер разломился пополам. Носовая часть отделилась. Затем дымом закрыло весь корабль, и когда он рассеялся, крейсера уже не было видно, из воды торчали лишь обломки его мачты. На воде среди обломков кишели люди».
В результате нападения на «Жемчуг», который был потоплен за пять минут, погибли один офицер и 80 нижних чинов, семь моряков позже также умерли от ран. Погибшим офицером был мичман А.К. Сипайло, занимавший на «Жемчуге» должность вахтенного начальника.
Военно-морской суд, состоявшийся в августе 1915 года во Владивостоке, признал виновными в гибели крейсера и людей командира, капитана 2 ранга Ивана Черкасова и старшего офицера, старшего лейтенанта Николая Кулибина, заменявшего съехавшего на берег командира. Они были лишены «чинов и орденов и других знаков отличия», исключены из военно-морской службы и «по лишении дворянства и всех особых прав и преимуществ» отдавались в «исправительные арестантские отделения гражданского ведомства»: Черкасов — на 3,5 года, а Кулибин — на 1,5 года. По Высочайшей конфирмации приговора Владивостокского военно-морского суда оба они были разжалованы в матросы и отправлены на фронт...)
Вот к чему приводят ротозейство, расхлябанность и безалаберность командиров в боевой обстановке, их стремление к комфорту и решению своих ЛИЧНЫХ проблем на войне. О возможности ТАКИХ последствий и предупреждал Рожественский своих г.г. офицеров, увлекавшихся весёлыми вечеринками и ночным катанием по бухте, в пьяном виде;
- настроения и состояние дисциплины среди офицеров эскадры ярко характеризует тот факт, что задержанные (и изрядно пьяные) г.г. офицеры изволили ГРОМКО возмущаться своим арестом, не стесняясь ни матросов, ни самого Рожественского;
- очень характерно и то, что их выходка была встречена с сочувствием многими г.г. офицерами эскадры, устроившими демонстративные проводы проштрафившихся.
Подчеркнём и то, что НИКАКИХ пьянок и гулянок на кораблях японского флота за всё время войны отмечено не было...
К сожалению, выпивки офицеров прямо на корабле, на глазах у вестовых и других матросов были вполне заурядным делом.
Старший врач «Авроры» В. С. Кравченко писал в своем дневнике:
«По отвесному штормтрапу взобрался я на борт гиганта «Океана» — палуба здесь, хоть целый полк разводи. Узнал, что Н. здесь старшим врачом. Грустны бывают наши врачебные свидания. И это почти всегда. Встретятся офицеры: живо обед, выпивка, разливанное море до поздних часов. Доктора же или не пьют, или и пить-то толком не умеют, а большей частью уединятся где-нибудь в уголке и делятся впечатлениями, от которых только тяжелее на душе становится. От того-то, будучи часто очень дружны, врачи редко ездят друг к другу».
Кто же руководил боевой подготовкой на кораблях, организовывал службу, жизнь и быт экипажей во время этих выпивок с разливанным морем до поздних часов?! Вопрос риторический.
Глядя на это явление, и простые матросы нередко старались «усугубить» при первой же возможности. Благо чарку им ежедневно наливали вполне легально, а запах алкоголя от матросов был обычным делом. А вот норму-то знали далеко не все и многие – «надирались» при каждом удобном случае.
Тот же В. С. Кравченко вспоминал:
«Мой единственный помощник — фельдшер — пьян вдребезги. Его примеру последовал и старший санитар. Пришлось запретить им выдачу чарки.
Впоследствии я узнал, что для них это было не наказание, а одно удовольствие: за не выпитое вино, как полагается, получалось деньгами, а ежедневная порция, благодаря дружбе с баталером, продолжалась выдаваться по-прежнему — только тайком».
Понятно, что из ниоткуда баталёр не мог взять спиртного для этих нужд своих приятелей. Делались эти «щедрые» выдачи за счет молодых матросов (2-й статьи) и разных подручных спиртосодержащих средств.
Кравченко, с изумлением, отмечал в своём дневнике:
«Фельдшер образумился и больше не пьет. Зато теперь старший санитар уличен в пьянстве и спаивании товарищей... эфиром. То-то я все удивлялся, почему у меня так поразительно быстро испаряются эфир, гоффманские капли. Экий народ! Я все перетаскал к себе, и теперь моя маленькая каюта наполовину напоминает аптеку. Старшего санитара пришлось сменить».
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно...
А самое главное не само пьянство, а его последствия. Грозные признаки разложения дисциплины в русской армии и на флоте впервые так отчётливо проявились уже в 1905 году. Эти события были, воистину, провозвестником и репетицией страшных солдатских и матросских бунтов Февраля 1917 года.
Хороший анализ истории и последствий флотской "чарки" дал Л. Соболев в "Капитальном ремонте":
"...Когда-то, в эпоху деревянных кораблей, эта чарка водки имела гигиеническую цель: вечная сырость в матросских помещениях, согреваемых жаровнями раз в сутки, требовала профилактических мер против простуды. Позже к гигиенической прибавилась дисциплинарная составляющая: вино стало антитезой порки, предметом поощрения: по чарке за лихую греблю, по двадцати линьков - за вялую. Когда же парусный флот уступил место паровому, чарка, утратив свою гигиеническую составляющую, утратила и поощрительную: награды чаркой более не рекомендовались в видах попечения о народной трезвости. И чарка заняла свое место в великолепном ряду флотских традиций, оправдываемых
смутно, но гордо.
На деле же чарка к 1914 году перешла в категорию экономическую и политическую. Русскому человеку без водки - смерть; она сопровождает его от крестин до заупокойной литии, она булькает по всему пространству Российской империи, ее везут в самые глухие углы, где нет еще церкви и никогда не будет школы, но где уже утверждена на избе зеленая вывеска казенной монопольки. В росписи государственного бюджета казенная продажа питей занимает почти одну треть дохода, - вся Россия пьет, пропивая и выблевывая в лужу ежегодно 900 миллионов рублей. Каждая женская, мужская, старческая и девичья душа (носящая уравнивающее пол и возраст название "статистической") выпивает за год одиннадцать бутылок водки. Почему же эта же русская душа, когда она
становится матросской, будет лишена общих национальных прав российского гражданина? Несправедливость эта могла бы вызвать недовольство и так вечно бунтующих матросов...
И государство великодушно вливает в матроса за пять лет его службы восемнадцать ведер казенного очищенного вина, терпя, таким образом, как будто ни с чем не сообразный расход в полтораста рублей на каждого.
Однако несообразность эта - только кажущаяся.
Изо дня в день, в течение пяти лет, дважды в сутки чарка водки падает в матросский желудок точно рассчитанной порцией физического и психического воздействия. Она пробуждает в матросе чувства благодарности за заботу: "Поработал, вот тебе и вина стаканчик, дай бог здоровья!.." Чарка за чаркой производит в матросе медленные, незаметные ему изменения, необходимые и желательные: вино нарушает правильный обмен веществ, и в теле матроса откладывается нездоровый жир, придающий ему, однако, внешнюю гладкость и сытость, которыми не стыдно похвастать и перед царем и за границей. Вино
медленно разрушает нервную систему, ослабляет память, замедляет мозговую работу, - так и должно быть, матросу задумываться вредно. Как и всякий наркотик, оно становится необходимой потребностью - и матрос, попадая на берег, заворачивает в первый от пристани трактир, где возвращает казне великодушно подаренные ему деньги. Одновременно эта же потребность в выпивке гарантирует флот от вредных сборищ на берегу и от желания понять вещи, понимать которые матросу нет надобности.
Наконец, когда матрос, окончив службу, возвращается в деревню или на фабрику, флотская чарка превращает его в могучее подкрепление жалким полуведерным статистическим душам. Он продолжает пить свою сотку в день, три с половиной ведра в год. В первые же пять лет свободной своей жизни он возвращает казне истраченные на его чарку полтораста рублей (ибо на каждом ведре казна имеет чистой прибыли шесть с полтиной); в последующие же годы привычка, воспитанная флотской чаркой, даст уже прямой барыш... Так мудрый и проницательный государственный ум сохраняет спокойствие на флоте и безболезненно завоевывает внутренний рынок..."
Отметим, лишь, что тут речь идёт (и все подсчёты сделаны) для 5-ти летнего срока матросской службы, который был накануне Первой мировой войны. А в годы русско-японской, срочная служба на русском флоте длилась СЕМЬ ЛЕТ.
На фото: офицеры крейсера "Дмитрий Донской".
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/06/04/368