Я родилась в юбилейный год – глобальному экономическому кризису стукнуло полвека. За 9 месяцев до торжества дирекция Смоленского завода кибернетической педагогики (СЗКП) решила премировать своих передовиков их же продукцией. Но ударники производства не оценили щедрости руководства. Они притащили неликвиды кибер-педагогики, то есть свои премии, на площадь перед Управлением СЗКП и свалили их в кучу. Потоптались у закрытых дверей, забрались на баррикаду, и, подбадривая себя старинными революционными песнями, стали вглядываться в зеркальные стены Управления.
Мои родители имели несчастье встретиться на этой премиальной свалке. Прямо за спинами товарищей с «кипящим возмущённым разумом», если верить на слово их гимнам.
– Жлобы! Жмоты! – вразнобой жужжали мои предки припев самодельного Марша Протеста и робко переглядывались.
В итоге пролетарии вновь пролетели со своими капризами: за очевидную неблагодарность им урезали вознаграждение. Моим родителям достался один кибер-гувернёр на двоих. Из тех, что почти уцелели при разборе завала.
Со свойственным работягам крохоборством они решили:
– Надо чё-нить родить. Дефективного мусьё не толкнёшь даже со скидкой и даже родне.
И с хмурым усердием зачали меня. Такая у них получилась экономная экономика.
Пока ждали моего рождения, предки подвергли никудышного кибер-гувернёра безжалостной модернизации. Папа прихватил в лаборатории экспериментального перевоспитания опытных чипов и утилит, а мама прикрыла вмятины на корпусе бедолаги кружевным фартуком и нацепила страдальцу на балду чёрную ленту с красным бантом. Бант вскоре пригодился – я прикрывала им сенсоры блока педагогических инстинктов.
Родители звали гувернёра Брысь. Особенно отчётливо – по выходным, когда он доставал их проповедями о вреде игнора своих детей и настаивал на диспутах о семейных ценностях. Я называла его Брысиком. В режиме подавленной педагогики он был нормальным пацаном. Он так много знал о чудесах, они хранились у Брысика в блоке памяти для драйвера нестандартных фантазий, подобранном на заводской свалке.
Моё детство пришлось на эпоху перемен – глобальный кризис выродился в череду надвигающихся Апокалипсисов.
– Коммерциализация Светопреставлений спасёт Отечество, – уверяли аналитики на всех каналах СМИ.
– Только от скуки, – ворчал папа и на всякий случай оглядывался, ибо страна была переполнена мракобесами, жаждущими оскорбиться в религиозных чувствах и отомстить за это непричастным.
Фанаты Судного дня запугивали всех Армагеддонами, и регулярно устраивали репетиции оных даже при ничтожной прибыли от шоу. Культурная жизнь откликалась на происходящее, и лучшее в откликах перепало детям. Моему поколению достались такие школьные предметы, названия которых предки и выговорить не могли, а потому не третировали тупыми «я-в-твои-годы».
Кажется, в четвёртом классе на уроке РМП (региональной модусной парапсихологии), посвящённом квантовому сознанию в тупиковой фантастике, я решила сделать из Брысика человека. Однако, натерпевшись от учителей ПАП (постАпокалиптического православия) и ИП (имманентного природоведения), решила оставить эти глупости. Без человеческих заскоков Брысик был куда человечнее. К тому же, по прошествии многих лет, полных радости и огорчений, любви и разочарований, он превратился для меня в цукумогами – существо, которое обрело собственную душу.
С нечеловеческим усердием Брысик пытался привить мне хорошие манеры, но в детстве они мне так и не пригодились. Особенно в первом классе, когда калека провожал меня в школу до крыльца, и над нами смеялись даже киберы других учеников. Лёгкие и полупрозрачные, они шныряли вокруг Брысика и визжали как поросята.
– Гля на ржавого, – транслировали они мысли своих сопляков. – У него утилиты перевоспитания коннектят с драйверами розг и ремня.
В первом классе я стеснялась Брысика и клянчила у родителей гувернёра с зеркальными пси-установками.
– Даже у второгодников есть нано-педагоги, – взывала я к их пролетарскому снобизму. – Ну чем я хуже?
Предки что-то складывали-отнимали, и, конечно, удумали:
– Готовь няньку в лом, – сказал однажды папа.
– Зачем?
– Новый кибер со скидкой будет.
Брысика в утиль? Это хуже чем выгнать старую собаку. Пока я искала оправдания своему предательству, наступили каникулы. Брысик три месяца был моим единственным наставником. За лето он научил меня плавать, кататься на чужих великах и лазать по деревьям в чужих садах. Брысик вылавливал меня из реки, держал велики, подсаживал на ветки с яблоками, не жалея ни корпуса, ни кружевного фартука, ни траурной ленты с алым бантом. Супер-мини-киберы моих ровесников в таких ситуациях только зачитывали инструкции своим балбесам.
Обнаружив осенью качественный отрыв в развитии от одноклассников, я начала ценить Брысика и защищать. Оказалось, что противостояние толпе малолетних идиотов тоже укрепляет и шлифует многие способности. Благодаря своему зашибленному наставнику, я уже в третьем классе стала чемпионом школы по плевкам на дальность-точность, в четвёртом – по тяжёлому сленгу андеграунда, в седьмом – по устрашению дебилов всех возрастов, включая физрука.
Как-то накануне Нового года Брысик поленился подгрузить в доминантный блок новую педагогическую установку. И когда другие дети под диктовку своих продвинутых наставников просили у Деда Мороза счастья и процветания всему правительству в целом и президенту в частности, Брысик формулировал мне насущные задачи:
– Дорогой дедушка Мороз! Я весь год была хорошей девочкой, поэтому, пожалуйста, дай плохому мальчику Славе...
Тут красный бант сполз с сенсора педагогических инстинктов, и Брысик, отключив режим пережёвывания старых обид, отчеканил:
– Тебя оскорбили – забудь, тебя унизили – прости, тебя ударили...
Я поправила ленту, и он закончил идиотскую сентенцию более вменяемо:
– ...вспомни всё и дай сдачу!
В тот год все пожелания сбылись: правительство с президентом осчастливились не по-детски, а гадёнышу Славе мы с Брысиком выдали по полной и с довеском.
Но преимущества, которые я получила благодаря Брысику, не исчерпывались карательными навыками. В догматично трёхмерном мире ущербный наставник подарил мне новые измерения, а с ними и Вселенную, наполненную удивительными открытиями, путешествиями, чувствами. Он пропал два года назад в Святом городе, защищая меня. Город оказался далёким от всего святого, а Брысик именно пропал, а не сломался, как указали бы в его техпаспорте, если бы он у него был. С тех пор я ношу на руке чёрную ленту с красной полосой.
Представляю, каким нелепым кажется утверждение, что бракованный кибер смог прорваться в другие измерения Вселенной. Однако наш мир изобилует нелепостями. Флеминг обнаружил лечебные свойства пенициллина благодаря чудовищной безалаберности. А сколько раз яблоки пикировали на голову Ньютона, прежде чем он догадался переставить кресло под менее культурное дерево?
Брысик тоже был жертвой безалаберности и затюканности. Напомню, что он побывал в горниле пролетарской революции. Ну, по крайней мере, был на баррикаде, прежде чем ему поручили воспитывать маленькую девочку. К тому же, папа нашёл для него каких-то секретных недоделок, а потому Брысик в списках педагогических перезагрузок не значился. У него были отражатели, которые через перекодировку идентифицировали его в технических базах данных как «ёршик для унитаза с пультом дистанционного управления». С этого, по сути, и началась череда гениальных нелепостей. Но всё по порядку.
Совершенно непреднамеренно моё отрочество пришлось на эпоху Паранормальщины. И нечистоплотные политики и борцуны за чистоту вообще всего (от научных взглядов до половых ковриков) так увлеклись небывалым, что почти собрались объявить Паранормальность – НеоНормальностью. Вместе и врозь они визуализировали валюту, трансёрфингировали безделье и сновидели нехилые хоромы. В итоге валюты нарисовали немеряно, с бездельем тоже всё удалось, с хоромами, правда, получился некрасивый облом.
Этот инферно-шабаш прекратили по соображениям столь высоким, что не всякий паранормалец смог их разглядеть. Миссию духовного просветления нации взвалили на себя эйнштейновцы. Обиженные прежним пренебрежением, они задавили БПП (большой паранормальный психоз) террором, галоперидолом и, при контактах четвёртого рода, тапком. Так что школу мои ровесники закончили крепкими трансцеденталами, а абитуру преодолели гармонично перезагруженными адептами всего относительного.
И только со мной случился казус: мой гувернёр, как «мелкое сантехническое чистящее устройство», избежал принудительной чистки. Когда научный мир добивал контрэйнштейновую физику и её приверженцев, Брыськина интеллектуалка была безнаказанно наполнена преступными теориями. А потому Вася Козлов, почти обречённый хлебнуть со мной счастья на первом курсе, поступил в Смоленскую инструментально-педагогическую Академию, а я – нет.
Как я плакала! Вася, конечно, не был призом на всю жизнь, но он был весёлым и незатейливым. То что надо для первокурсной депрессии. Сквозь всхлипы я полдня неодобрительно икала на Брысика, но уже к вечеру нацепила ему на шею папин галстук и сморкалась в вышитый на нём мухомор с усердием свежеброшенной невесты.
Неуклюже гладя меня по голове, Брысик не решился активировать блок депессимизации. Кажется, штуковина называлась «Пси-деформатор напрасных страданий в трудовой зуд на благо страны». Папа нашёл её на дороге. Да, на наших смоленских дорогах и не такое находят.
Погрязнув в томлении, я попросила отца отыскать на обочине блок с последними научными установками и зарегистрировать, наконец, гувернёра в Единой технической базе, чтобы впредь выпрямлять его сознание в соответствии с дозволенными изгибами. Однако Брысик посоветовал соблюдать осторожность в отношениях с государством. Предкам тоже не понравилась идея Брыськиной легализации.
– Смахивает на самодонос, – вздохнул папа.
Унюхав пролетарским чутьём возможную в этом случае насильственную инвентаризацию нашего благосостояния, добытого где и как придётся, мама согласились с ними:
– Государство, конечно, хочет быть хорошим, но у него не всегда получается.
Кто бы мог подумать, что ущербный кибер-гувернёр воспримет мои озабоченные страдания так близко к ... Даже не знаю, что там у него было вместо сердца, но оно всегда шуршало в режиме заботы обо мне. И, наполненный сочувствием, он не стал обновлять преступные установки, как сделали бы учётные нано-педагоги. Напротив, Брысик решил, что в момент, когда паранормальные исследования освободились от карьеристов, фанатиков и прочего балласта, пришло время провести ревизию теорий и сосредоточить меня на самых перспективных из них.
– А как же инструментально-педагогическая Академия? – опешили родители. – Не для того мы дитё растили и ё-мусьё терпели, чтобы остаться на старости лет без инженера человеческих душ!
– Хотите угробить дочке жизнь – заставьте её жить, как все, – бесстрастно сказал Брысик и предложил для ускорения процесса сдать меня на заработки в трудовой коллектив.
Сдать на заработки родители согласились, но гробить единственную дочь... Словом, Брысик опять устроил всё по своему разумению. И с того дня этот педагогический хулиган и отмороженный контрэйнштейновец принялся экстерном доводить моё образование до высшего. Вернее, до высшего паранормального – усерднее всего он пичкал меня парадоксальными теориями и приучал к чудесам.
Из всех теорий мироздания – лептонной, струнной, сферической и прочее, – Брысик почему-то выбрал голограммную. Он мастерски вплёл в неё все известные непостижимые явления. Например, мои сомнения относительно межгалактической телепатии и полнокровной жизни в сновидении, он подавил такими голографическими аксиомами Бытия:
– Элементарные частицы мгновенно сообщаются друг с другом независимо от того, сколько между ними метров или световых лет. Каждая частица всегда знает, что делает другая. Реальность не существует. Несмотря на очевидную плотность, Вселенная – это фикция. Гигантская, роскошно детализированная голограмма.
Брысик настаивал, что люди просто привыкли маяться с материей:
– Сколько бы эйнштейновцы не носились со своей относительностью, во Вселенной мысль первична, – повторял он снова и снова. – «Вначале было слово». Человек в первую очередь дух, а тело – механизм. Дух управляет телом с помощью особой формы существования энергополя, которой является голограмма.
Он почти убедил меня в том, что мы можем материализовывать свои мысли. Но одно дело принять Брыськины идеи как свои, и совсем другое – превратить Знание в Силу, которая сгенерирует мне пожизненное счастье.
– Не так уж, чтобы очень большое, но безмерное и беспросветно-весёлое, – уточнила я.
– Ты только в глупостях умней чем следует, – проворчал Брысик и согласился иногда использовать потенциал голографического мироустройства в моих корыстных интересах.
Конечно, я вспомнила и о Васе Козлове, которого недавно видела с сокурсницей, но Брысик сказал, что это даже для меня слишком мелко:
– На кончиках твоих пальцев вся Вселенная. Время и Пространство в твоей власти. Зачем нам Вася? Давай махнём куда-нибудь подальше.
– Куда Макар телят не гонял, – фыркнула я.
Брысик кивнул и задумался, а я снова предалась минору, сублимируя его в слезоточивые вирши:
Луна прозрачной паутиной
Накрыла тёмный Белый свет.
А ты скучаешь с кем попало,
И нет тебе прощенья. Нет!
Вскоре Брысик наметил наш маршрут и сообщил родителям без обиняков:
– Прощайтесь с дочкой, мы уходим в мир иной, – и не поленился объяснить: – Чтобы не зарыть талант дитятки, спустим её в склеп.
Мама онемела, папа тоже не нашёл слов, чтобы выразить недоумение. Не дождавшись одобрения, Брысик продолжил обработку предков, используя всю мощь их скромного ассоциативного мышления:
– Теория без практики – это сериальный Педро для здорового деторождения, – объяснил он маме и перевёл сентенцию папе: – Можно дать голодному рыбу, а можно дать ему удочку и научить ловить рыбу. Полевые работы с интеллектом позволяют ловить больше рыбы в бурном океане жизни...
– Ты не мути, – оборвал его папа. – Расшифруй, что сказал.
Брысик спустился на новый ассоциативный уровень:
– Рыба – это знания о чудесах Вселенной, удочка – это тренинг, который позволит девчонке из моря теорий выудить самые невероятные приключения и отыскать роскошные миры. Но дорога в небеса начинается в подземелье.
Обещанная Брысиком роскошь обеспечила ему карт-бланш в оттачивании на мне его самодельных практик.
– Ищите наш Рай хоть у чёрта на рогах, – сказал папа, – только по-тихому. А то понаедут...
Чего б хорошего, а подземелий на Смоленщине – как в образцовом кротовом племхозе. По ним наверняка можно добраться и до Москвы, и до самых до окраин. Была бы охота. Но мне-то как раз было неохота.
– Нафиг нижний уровень, – заныла я. – Разве голографическая Вселенная призывает бессмысленно рисковать собой в каких-то никому не нужных канализациях? Давай на набережной голографироваться.
– На Днепровском берегу нас или в Органы научной перековки, или в квантовые туннели параллельных миров затянет. Освоим пока прыжки во времени этого мира.
Конечно, я предложила прыгнуть в будущее и кое–что разузнать для упрочения семейного благосостояния:
– Папа прав – не духом единым сыт человек.
Но Брысик засомневался:
– Для будущего ты – лапоть ископаемый, а для пещерных троглодитов – наоборот. Пожалуй, тёмное средневековье подойдёт. Твой культурный уровень того же объёма. Шучу, твой, конечно, компактнее. Заархивирован почти в ноль.
Полагаю, наставник хотел меня ободрить. А может решил, что моя безответная страсть к Васе Козлову в новой обстановке выродится в интерес к рыцарям на серых першеронах.
За месяц до первого тренинга папа сдал Брысика на опыты. Вернее, подсунул как опытный образец в лабораторию биоапгрейда. День, когда грязный и вонючий Брысик вернулся домой, я всегда буду отмечать как День Смоленского ПедоИнструментальца. Только мои земляки могут из утильного дерьма (прости старая версия Брысика) сделать кибер-принца. Разумеется, с территории СЗКП ему пришлось выбираться по канализационному лабиринту – техпаспорта у Брысика по-прежнему не было, а без бумажки у нас и киберы – как бы это помягче – короче, не люди.
Как только мама слепила нам из старья карнавальные костюмы и Брысик осмотрел их с пристрастием готического модника, мы нарядились и, под родительское «с Богом», двинули в подземелья. В «Аццкие туннели», как называют их наши гиды. Туда, где «пехота не пройдет и бронепоезд не промчится», где только Макар с экскурсией прошаркает, и ничего с этим телятей не случится. А с нами случилось невероятное.
«Гиблая невидаль Смоленщины» – этот подземный тур самый длинный и со времён Паранормальщины бесплатный для граждан низкого образовательного уровня. По мнению Брысика, трансцеденталы считали, что темень подземелий на ментальном уровне порождает тягу к свету и просвещению.
– Почему эйнштейновцы не отменили этот убыточный предрассудок? – удивилась я.
– Из суеверия, – заявил Брысик.
Без лишних затрат, мы с толпой неучей проникли в Смоленские недра. Где-то в середине маршрута Брысик свернул в закрытый проход и кивнул мне. Уворачиваясь с помощью Брысиковых отражателей от лазерных сканеров, мы поспешили углубиться в лабиринт проходов и тесных лазов. На каждой развилке Брысик останавливался и прислушивался.
– Погоня? – спросила я, надеясь, что нас скоро найдут и наложат санитарный арест с полным курсом психокоррекции.
– Нет, – сказал Брысик. – Вода. Для наших процедур нужна проточная вода.
Добравшись в конце концов до подземной реки, мы передохнули.
– Вода – вот ключ к вечной жизни. Она бессмертна. Она – клей и основа голографической Вселенной. С помощью воды можно проникнуть вглубь голограммы в любом направлении... – бубнил красавец Брысик в такт моему чавканью.
Я помыла руки в речке и плеснула на зануду.
– Ну что, крестник, осенимся крестным знамением и – по домам?
Но Брысик моего самодельного юмора не оценил, и приступил к универсальному энергетическому тренингу. Его практика состояла из нескольких одновременно протекающих разноуровневых процедур. Я то засыпала, то завывала, наблюдая за своими трансформациями как бы со стороны.
– Не знала, что во мне столько разных сущностей гнездится, – растерянно прошептала я, глядя в лучистые глаза кибера.
Брысик взял мою руку и резко дёрнул. Мгновение спустя я превратилась в свет. Меняя окрас, я мчалась сквозь разноцветную спираль. Казалось, время здесь было сразу в трёх ипостасях: прошлое, настоящее и будущее. А потому не имело никакого значения. Мне стало весело от мысли, что я могу застрять в этой спирали и встретить в ней Вечность.
И так же мгновенно всё закончилось. Брысик стоял напротив и что-то бормотал.
– Факир был пьян, а фокусы всё те же. Хотелось выть, чтоб не кричать навзрыд, – вспомнила я мамину присказку. – Ты бы помягче с девушками, у которых навыки самообороны доминируют над хорошими манерами.
Брысик виновато крякнул и повёл меня назад ко всем благам цивилизации. Ни ему, ни, тем паче, мне и в голову не пришло, что мы уже с другой стороны нашей реальности. По ту сторону Добра и Зла. Прежде всего, Добра.
Местность вокруг была экзотической: горы, малоэтажная застройка, по узким кривым улочкам шныряло бодрое население в пёстрых тряпках. Солнце над головой, жара... Словом, полное благолепие. Однако, со свойственным смолянам счастьем, едва мы подошли к городским воротам, как угодили в центр военно-религиозного конфликта. Добродетельные католики как раз вломились в Святой город и метелили всех с душой и азартом. И хотя по сведениям Брысика Папа Римский просил воздержаться от перегибов с местным населением, рыцари поступали с военной добычей незатейливо. Они сходу устроили такие перегибы, скрутили всех в такую каральку, что в их святые помыслы приходилось только верить.
При всей нашей скромности, уже на вторые сутки мы возглавили шествие на ритуальный костёр как неверные еретики-безбожники. Большая площадь, где нам назначили проводы на Божий Суд, была полна не только столбов посреди хвороста, но и благочестивых граждан, не пожалевших досуга ради добродетельного зрелища.
Ситуация стремительно плохела, но не было ни мыслей ни эмоций. Происходящее казалось настолько диким, что не умещалось в сознании. Разглядывая нарядных зрителей в партере, я не удержалась от критики:
– Заповедный упырятник с шушпанчиками некочепыжными. Устроили, …, сафари на туристов. Только от горелого народного мяса и кочепыжутся.
Брысик кивнул и со странным сбоем в артикуляции согласился:
– Да, цацкаться с чужими нервами тут не умеют. Шушпангевер бы с педальным приводом на полчасика...
– В другой раз возьмём с собой хорошую машинку для тихих групповых казней, – предложила я, всё ещё не осознавая, что через час от нас останется только пепел.
Брысик посмотрел на меня почти с уважением. Тут я вспомнила гипотезу о погибшей бабочке и поправила себя:
– Хотя, отправишь таких в аццкие кущи, изменишь историю, и уже никогда не вернёшься домой.
Брысик что-то пробурчал и то ли задумался, то ли слегка вырубился.
Пока нас привязывали к столбу, какой-то разодетый не по погоде одноглазый валет, взобравшись на табурет, зачитал приговор:
– Будучи преисполненным благоговения пред всемогущим Господом и смиренного почтения к супруге его Церкви, суд в своей глубочайшей мудрости скорым и справедливым решением повелевает предать очистительному огню сих отвратных грешников, дабы не предать их анафеме и отлучению от Святой Церкви и Божьего покровительства.
По недомыслию мы едва не потребовали проявить к нам особую жестокость и предать анафеме вместо термоочистки наших душ. Брысик настроил голосовой модулятор в верхний децибельный ряд, чтобы громогласно, словно с небес, поразить мажорных садистов своей любезностью. Переводя сам себя на три языка, он возвестил:
– Дабы не смущать достопочтеннейших католиков своим недостойным присутствием в очереди на Божий суд, мы с благоговейным трепетом готовы уступить свои места достойным особам.
Толпа взревела от восторга. Наш благородный жест зачли и решили сжечь первыми, чтобы мы не томились в нетерпении от встречи со Всевышним.
Спасла нас прекрасная Матильда де ... впрочем, обойдёмся без анкетных данных. По мнению Брысика, эпоха безнаказанной гласности наступит в последней фазе развитого коммунизма. А когда наступит его начальная фаза, не знал даже кибер.
В роскошном красном платье с золотым шитьём, Матильда сидела на высоком стуле и наслаждалась аутодафе. Рядом на походном троне устроился граф Шампаньский. Граф определённо был неприятен с виду. Словно человек, не приученный к элементарной снисходительности. Впрочем, кровопийцы и эксплуататоры редко блещут обаянием.
Он казался скверным даже когда галантно склонял прекрасную Матильду к телесному сотрудничеству. Красавица отвечала графу улыбкой, которую, мудрствуя лукаво, можно было истолковать как умиление от его небывалого очарования. Однако для полного восторга ей не хватало чудес:
– Хочу нового пажа, – Матильда ткнула веером в ближайшую пару страдальцев. – Старый совсем разложился.
Граф уставился на Брысика. Кибер догадался свести глаза к переносице и открыть рот. Шампаньский с некоторым сомнением всё же кивнул, соглашаясь.
– И служку для пажа, – добавила чаровница, указав веером на меня.
Одним коротким взглядом она подарила графу надежду на что-то несбыточное, а потому на меня Шампаньский уже не отвлёкся. Только махнул аутодафе-мейстеру, чтоб оттащили нас от костра, и продолжил с характерным причмокиванием пожирать взглядом красотку, наполненную не только очевидными достоинствами, но и неуместным гуманизмом.
Разочарованный народ некоторое время безмолвствовал, но, узрев новую порцию еретиков, спешно отловленную в соседнем квартале, смягчился и укрепился в вере своей.
Ночь мы провели в окружении графской охраны. На третьем карточном фокусе Брысик избавил нас от условностей заточения. На пятом стража смотрела на Брысика как на чудо, свалившееся к ним непосредственно с неба.
Утром, когда прекрасная Матильда освободилась от затей Шампаньского, нас отвели в её будуар. Ковры и подушки кровавых оттенков были самыми навязчивыми предметами интерьера. Красотка своим полупрозрачным кумачовым пеньюаром органично вписалась в обстановку. На мурлыкающем латинском она утомительно долго вербовала Брысика в свой фан-клуб. Кибер категорически игнорировал её притязания. Матильда кивнула на окно, из которого всё ещё несло горелым мясом, и жёстко потребовала плотного сотрудничества.
– Иначе последний круг Ада покажется твоей девке санаторием для комсостава, – эту часть латинского мявканья я поняла и без Брысиного перевода.
Такой оборот был большим перебором в работе с персоналом.
– Да ёпарный шушпан, – не стерпела я. – Втеши ей, что приставать к кибер-гувернёрам непедагогично.
Брысик, не упуская прекрасную Матильду из виду, ответил загадочно:
– Её осведомлённость многократно превышает достоинства.
– Тогда какого ей от тебя невмоготу?
– Домой хочет...
– Отпусти ко всем чертям.
– ...к нам домой, – уточнил Брысик.
– Ну, да: нам бы в уголке притулиться, сухой корочкой пропитаться, – проворчала я, полагая, что маме от такой жилички счастья не прибавится.
Конечно, следовало сразу послать тетку в ..., то есть в Укрыжопинск, но это было бы невежливо – вчера она была лапочкой.
– Нет, с её необразованностью даже в шарашку с ремонтно-слесарным нано-оборудованием не попасть, а тунеядок разводить – таких лицензий на Смоленщине уже не дают.
Матильда женским чутьём и сама ухватила нашу позицию. Ангельской кротости ей это не добавило. Она швырнула в меня серебряное зеркальце и завизжала. Я едва увернулась.
– Психов лучше без нужды не расстраивать, – вспомнила я папин принцип при общении с начальством и бесшабашно добавила: – Ладно, в краю родных болот и не такие твари ошивались.
И вдруг я увидела прекрасную Матильду как бы краем глаза. В боковом ракурсе это была совсем другая божья тварь. Просто тварь. Я чертыхнулась. Лицо у разоблачённой Матильды исказилось, она что-то злобно прошипела. В то же мгновение в будуар вломился аутодафе-мейстер. Мордастый, в крупном организме недюжинная сила и весу на троих. Кожаным фартуком, заляпанным свежей кровью, и багровыми по локоть ручищами он не испортил общий фон будуара. Аутодафе-мейстер гнусно усмехнулся и медленно двинулся на меня, играя пальцами, словно отрывая с моего тела мелкие куски живой плоти.
Я качественно струхнула. Этот сектант, похоже, ни в чём себе не отказывал. На такого плюнуть – в ответном плевке захлебнёшься. Матюки ему ласкают слух. Осталось блефовать и запугивать. Брысик опередил меня. С бодрым пафосом он объявил, что они есть отбросы Вселенной, выродки и кто-то там ещё.
– Только троньте – огребёте по-взрослому! – поддержала я его. – Кузькину мать в натуральную величину продемонстрируем без оглядки на права человека и прочий либерализм! Расщепим в пыль без рашпиля!
Аутодафе-мейстер не смутился ни разу. Напротив, он вытащил из кожаных штанов стилет и словно примерил его к нашим выпученным от ужаса глазам. Если у Брысика были нервы, то они испортились первыми. Боже, как он был прекрасен в этот момент! Его обгорелые обноски взметнулись вверх, аки крылья ангела, и он с грациозным замахом впечатал ногой убивцу в торец. Да так, что звон пошёл на всю прилегающую Святую округу. Восхищённая, я обернулась к прекрасной Матильде, чтобы на ней опробовать Брыськин приём, но тут полыхнуло жутким белым сиянием. Ослепительно белым.
Открыв глаза, я поняла, что охота на светлое будущее вновь завела нас во мрак подземелья. Я лежала на холодных плитах склепа, озарённого дрожащим светом факела. Со стен и потолка свисали угрожающего вида приспособления. Бурые пятна на камнях почти кричали о назначении инвентаря.
«Пыточный инструмент палача-садиста» – пронеслось в голове.
В ноздри ударил сладковатый запах разложения, многократно усиленный нервным напряжением. Я чуть повернула голову. В углу стояло массивное кресло с кожаными ремнями на подлокотниках, спинке и ножках. Ремни крепко фиксировали рыцаря с кинжалом в груди и покорёженным шлемом на голове. Конечно, он был мёртвый. С такими ранами сон бывает только вечным.
– Ба! Знакомые всё лица! – охнула я, признав в убитом графа и проникнувшись к нему посмертным состраданием.
Шампаньский выглядел хуже прежнего. Хотя лицо у рыцаря было давно неживое, глаза его, наполненные сатанинской злобой, смотрели внимательно. Приоткрытый рот кривился. Казалось, мертвец улыбался мне. Это было неприятно – словно товарища увидел. Так же улыбался на своих похоронах наш предпоследний вождь. Брысик тогда сказал, что пугать живых – любимое развлечение неупокоенных. Кстати, где он? Я закрутила головой в поисках наставника. Брысик лежал позади меня. Без признаков кибер-жизни. В позе, неудобной для рукопашной.
– Жабокоблы! – застонала я в отчаянии.
Прекрасная Матильда склонилась надо мной и что-то прошипела. Тут же из мрака нарисовался аутодафе-мейстер. Он отёр лапы о кожаный фартук и рывком поднял меня с пола. Гнусно ухмыльнувшись, он завернул мне руки за спину. Я взвыла. Скорее от страха, чем от боли. Накануне, когда нас снимали с костра, Брысик поставил аутодафе-мейстеру точный диагноз: хронический садист-трудоголик. И нашёл в своих базах данных один способ избавления от недуга – высококачественная эвтаназия. К сожалению, больной не стремился к выздоровлению. Напротив, он активно сотрудничал с патологией.
Я взглянула на Матильду в надежде обнаружить в ней зачатки сострадания. Куда там! Замаскированная тварь как раз стаскивала Шампаньского с пыточного кресла, освобождая его для меня.
– Всё скажу, только не бейте! – крикнула я.
Аутодафе-мейстер противно хрюкнул и ослабил хватку. Кровь хлынула мне в голову.
– Буду говорить только в присутствии моего психиатра! – видимо, хлынула в голову не только кровь.
Твари зашипели угрожающе-довольно, словно предупреждая: «Не зли нас, и так трупы прятать некуда! Да ладно, на самом деле мест полно». В две секунды они пристегнули меня к креслу ремнями. Аутодафе-мейстер снял со стены огромные многофункциональные клещи с пневмонастройкой и, гнусно причмокивая в предвкушении пытки, примерился к моим пальцам.
От ужаса я завизжала и выдала такое многоэтажное выражение, что всякий знаток признал бы его небоскрёбом. То ли мощная звуковая волна зацепила какой-то аварийный Брыськин датчик, то ли небоскрёб упал на сенсор педагогических инстинктов, но он очнулся. Сел, бессмысленно посмотрел на меня, с глупым оскалом уставился на графа-греховодника, который неблагопристойно валялся у моих ног. Твари зашипели. Очевидно, их заводила Брыськина беспомощность.
«Предвкушают вычурные жертвоприношения» – догадалась я.
Ужас сменился гневом. Я впала в ярость и, не приходя в сознание, в истерику. Вырвав неплотно пристегнутую ногу из кожаных пут, я со всей силы пнула прекрасную Матильду в коленку. Красотка упала на подельника, потом, как некрофил-падальщик, на Шампаньского. Аутодафе-мейстер качнулся и выронил клещи на голову Матильды. Свободной ногой я зацепила инструмент, схватила, перерезала ремни и прыгнула на замешкавшегося живодёра.
Замешкаться аутодафе-мейстеру помог Брысик. Твёрдой, как прежде, ногой он ударил гада в живот, обеспечив ему качественный нокдаун. Переглянувшись, мы подхватили пациента, усадили в кресло и крепко зафиксировали для дальнейших оздоровительных процедур. Крепкоголовую красотку, в нарушение прав усопших, пришлось привязать к Шампаньскому. Судя по застывшей ухмылке, графу это даже понравилось.
После рокировки с мучителями я по-новому взглянула на пыточный инвентарь. В применении к прекрасной Матильде, тем паче к аутодафе-мейстеру, он показался малоубедительным. К счастью, живодёр смотрел на это иначе. Он признался в семи преступлениях, прежде чем я спросила:
– Упырки, убившие графа, должны сдохнуть в бесчеловечных муках, не так ли, Великий учитель?
Долгим молчанием кибер сумел выбить из падкой на графов красавицы парализующее инфра-шипение, а из аутодафе-мейстера новую серию признаний. Если Брысик не напутал с переводом, твари позиционировали себя как спортсменов-ориентировщиков космического масштаба. Якобы, сбились с верного пути ещё в соседней галактике. От огорчения мстили всем, кто попадался под горячий хвост. Вошли в раж и не заметили как трансформировались в палачей и негодяев. Однако ныне готовы покинуть Тёмную сторону и помочь нам с возвращением.
– Бредоносцы какие-то, – усомнилась я в искренности раскаяния генноперемудрённых удавов. – Может, размазать эти спортивно-ориентированные уёжища по периметру?
– Крепкие они, дохнут неохотно, – возразил Брысик. – И потом, без них нам и в самом деле не вернуться. Их паранормальные способности, их навыки телепортации...
– Нужны нам эти приблуды, как зайцу стоп-сигнал, – перебила я наставника. – Пусть сначала научатся камни себе в почки телепортировать, а там посмотрим какие у них навыки.
Но Брысик признался, что не знает, как нам вернуться домой из прошлого.
– Думал, это как во сне – голограмма сама возвращает в исходную реальность на самом интересном месте. Оказалось, нет. Уж как весело было на костре, а не сработало... Матильда считает, что для возврата в будущее нужен большой исторический Нонсенс. То, чего в эту эпоху не может быть.
Я снова вспомнила старую гипотезу и предложила пойти бабочек ловить.
– Да хоть всех мамонтов голыми руками задуши, – отмахнулся Брысик. – В голографическом мире – это как борьба с океанским штилем с помощью ручного вентилятора. Рябь пойдёт, а парусник не сдвинется. Нужно что-то глобально-неправильное. Спортивные пришельцы какие только мерзости не пробовали, чтобы прогнуть матрицу нашего Средневековья, но все их гнусности тут как кодекс выживания. Граф Шампаньский показался им серьёзной исторической единицей...
– …и они поделили её на ноль, – догадалась я. – Да, историю нашей планеты они точно не знают. Паразиты у нас не переводятся. Это состояние передаётся, завоёвывается и отбирается. Свято место никогда не пустеет.
Матильда скорбно закряхтела, аутодафе-мейстер обильно рассопливился, поникнув от сокрушительного разочарования. Как же прытко они мой велико-могучий русский освоили. Ну, точно инопланетяне.
Видимо с большого перепуга, я предложила сформировать из пока бесхозных рыцарей секретные конноводолазные отряды и отправить в психическую атаку на нехристей под баян. Брысик сказал, что с подобным эпохальным отклонением мы вляпаемся в такое беспросветное будущее, о котором даже в нашем положении мечтать не стоит. После долгих споров Брысик составил план Исторического Абсурда и попросил меня повторить основные пункты. Медленно, чтобы инопланетные аспиды ничего не напутали, я перевела Брыськин трансцедентально-педагогический сленг на человеческий язык:
– Во-первых, убийство Шампаньского придётся повесить на него же. Мол, сам со спичками баловался. Во-вторых, надо изолировать наследника и деморализовать его до состояния неоднократно обстёбанного баклана. В-третьих, силами международного головорезно-рыцарского бандформирования организовать в Святом городе Автономную Российскую оружейно-милитаристскую республику. Попутно привить всем подвернувшимся ублюдкам хорошие манеры. Ну и ждать, пока голографический мир содрогнётся от возмущения и раскидает нас, героев-цивилизаторов, по исходным координатам.
– Забористый план. Сильнее, чем «Фауст» Гёте, – подвёл итог кибер-вождь.
– Аццкая историческая мегаклизма! – согласилась я. – Полный разрыв шаблона.
Инопланетяне смотрели на нас с нечеловеческой уважухой.
Уже для «во-вторых» нам не хватило пороху. Килограмм пять. Новый граф оказался крепок на голову из-за многократных ушибов во младенчестве. Чары прелестной Матильды действовали на него, как психически травмирующий фактор. Он и психанул.
Добравшись однажды до пыточной, граф галантно (процесс всё-таки пошёл) предложил даме единственное кресло. Просканировав пустой, как решето, мозг правителя, красавица села и сладко улыбнулась. Граф от возбуждения упал на Матильду, зацепив откормленной тушей секретный рычажок. Тотчас дюжина шипов впилась красавице в... кажется, в ягодицы. Красотка взвыла, нечаянно пригасив ультразвуком нового Шампаньского. Теряя сознание, она успела телепатически проинформировать аутодафе-мейстера о провале операции.
Убивец-ударник ворвался к нам без стука.
– Манеры будущего педагога должны сиять не простотой, – выговорил ему Брысик и пригласил на открытое занятие по выкорчёвыванию моветона.
Неблагодарный мейстер грубо отказался и без уставных реверансов вывалил на нас сводку последних событий. Пришлось срочно линять.
Пляшущий свет, корявые тени по стенам, запахи нестерпимые... Мы быстро шли по пещерному лабиринту. Впереди маячила Матильда в огненном платье с факелом в вытянутой руке. Она бесшумно скользила в Ад, где для неё, кажется, всегда найдётся уголок. Аутодафе-мейстер шаркал сзади, заметая телом погибшего графа наши следы.
– Крысы покидают супермаркет, – проворчала я и вскрикнула, наткнувшись на острый камень.
Брысик подхватил меня, осмотрел ушибленную ногу. Матильда обернулась, оценила ранение и что-то прошипела напарнику. Образина дал понять, что может помочь, если я сама понесу графа. Брысик, по старой привычке, пресёк мой трёхэтажный с мезонином и приказал помолчать подольше. Но, зная мою любознательность, пояснил, что мы идём к перекрёстку темпоральных извилин, где придётся ждать пока Око нулевой точки придёт в состояние заземления.
Спотыкаясь об острые камни, я гасила негатив бодрыми планами:
– В Святом городе были. Шампаньского оценили. Правда, недорого. В самосожжении участвовали. Пора деголографироваться восвояси.
За очередным поворотом оказался зал с каменными колоннами. Матильда остановилась у большого валуна в центре и жестом дозволила нам ждать её дальнейших указаний. Едва мы расслабились, как красотка подскочила и что-то бодро замявкала.
– Когда Око заземлится, прыгай на валун, – перевёл Брысик.
– И пинай гадов, чтобы не просочились с нами в одном потоке, – ухватила я идею.
– Нет, мы остаёмся. Энергии потока хватит только на тебя.
– Вас же убьют за графский геноцид, – воскликнула я, не осознавая, что уже давно отношусь к наставнику, как к человеку.
– Ну, этого из комы мы отковыряем.
– Из комы? – я взглянула на валявшегося у стены графа. – Что ж мы так небрежно с пациентом?
– Шоковая педагогика.
– А если не поможет? Заклятый враг пожарников сожжёт всех как младенцев.
– Это в твоём возрасте смерть – вещь преждевременная. А для меня жизнь и смерть – понятия относительные, – усмехнулся контрЭйнштейновец. – Моя оболочка скоро прикажет долго жить, но я очухаюсь и наполню свои голограммные проекции нормальной плотью. Где-нибудь мы обязательно встретимся.
Я прильнула к Брысику и наконец осознала, что люблю его, как живого. Определённо, я пропустила момент, когда некая благородная душа вселилась в тело кибера. С тоски и досады я едва не высморкалась, но на сопли времени не осталось. Столб синего пламени пронзил пещеру насквозь, уткнувшись в валун. Матильда потащила меня к Оку. Подсадила и махнула рукой, словно выталкивая из их реальности. Брысик и аутодафе-мейстер тоже махнули, прощаясь.
– Ныряй в Око и думай о самом впечатляющем уголке Смоленщины! – крикнул Брысик. – Когда-нибудь мы встретимся!
Не раздумывая, я вошла в синий поток. Меня затрясло, сознание словно раздробилось на несколько независимых единиц.
«Победим шизофрению вместе!» – успели подумать я и всей гурьбой потеряли сознание.
Очнулась я в единственном экземпляре посреди родного до последней пиявки смоленского болота.
– Брысик, счастье моё голографическое, – позвала я.
Слова прозвучали как-то странно. Да и небо показалось необычным. Солнце, вода…Что-то произошло. Как будто всё остановилось вокруг. Стало жутко.
– Когда-нибудь мы встретимся! – крикнул Брысик словно внутри меня.
И тут же всё пришло в норму. Исчезла медленная тягучесть мгновенных событий. Я встала и пошла по тонкой тропке к человеческому жилью.
Глава 2
Мой первый поход в гиперпространство, если верить Брысику, был почти случайным.
– Настоящая педагогика – это искусство, – сказал он, когда нас привязывали к шесту на огромной поленице. – Она тоже требует жертв.
Связанными с другой стороны столба руками, я, насколько это было возможно, вцепилась в педагога-самоучку и, коченея от ужаса, пробормотала:
– Сейчас из искры твоего педоискусства возродится пламя...
Глядя на факелы средневековых фанатиков, Брысик с непривычным косноязычием оправдывался:
– Хотел, чтобы ты поняла, что Вася Козлов – это тормоз для тебя.
– Какой, нафиг в твою кочерыжку, Вася, -– простонала я, всё ещё надеясь на голографические фокусы Вселенной.
Однако спасла нас прекрасная Матильда, заблудшая тварь иных миров, а не большая темпоральная волна, которой по теории вменялось смыть нас из этого святого для средневековых садистов места. А я всё же стала жертвой «настоящей педагогики». Брысик добился своего: я прозрела и без памяти влюбилась в своего педагога. Но это полбеды. Спешно удрав от кошмаров той реальности в исходную действительность, я потеряла Брысика, кажется, навеки.
Увы, мой милый оказался существом столь необычным, что надежда забыть его когда-нибудь слишком мала. А уж попытка заменить какими-то Васями, Петями и прочими носителями легендарных имён и смешна, и печальна. Нет, лучше научиться устойчивым квантовым прыжкам во времени и пространстве, чем устойчивости в компании с кем попало.
Нырнув в Брысины архивы, я самостоятельно (без его педагогических «кнутов и пряников») углубилась в изучение народных достижений в сфере квантовых перемещений. Оказалось, отдельные типы давно достигли и глубин Рая и высот Ада. Странно, что они по-прежнему ошиваются на Земле. Короче, выяснить, как в темпоральном лабиринте попасть в точку, в которой застрял Брысик, не удалось.
– Если мужчина не идёт к женщине, то ну его в портал! – вздохнул папа и спровоцировал меня (в нарушение элементарной квантовой безопасности) на самостоятельные практические занятия.
В одно насквозь сырое июньское утро я вышла на охоту за порталами. Эти сооружения, судя по преступным Брысиным отчётам, очень подвижны. Иногда они шныряют по бездорожью, иногда зависают над толпой. Капли дождя в них чуть подрагивают. Словом, если правильно смотреть – не пропустишь.
– Только улыбайся шире, – попросила мама. – С депрессивными в нашем счастливом обществе начали бороться с особой жестокостью.
А я и не заметила, как лик воинствующего эйнштейнизма натянул на граждан оскал «победившего ещё при нашей жизни мирового народного счастья».
– Сейчас с этим строго, – заверил папа. – Или сдохни, или улыбайся от радости, что ещё не сдох.
Мама нарядила меня, как дешевый подарок, в яркую обёртку, а папа рассказал о новой городской системе тотального бдения. Вооружённая информацией и защищённая пёстрыми тряпками, я бродила по мокрому городу. Серые клочья облаков, которые едва не цеплялись за головы сплошь весёлых прохожих, медленно заползали в мой череп туманом и спешно обживали новое пространство.
Легкомысленный прикид и дебильная улыбка оказались бесполезными — скрытые экспресс-анализы отпечатков пальцев и флюидов выдали мою депрессию. Меня зафиксировали прямо на улице и спешно доставили в районный Центр народного счастья. Участковый инспектор-психиатр долго пялился на меня и счастливо улыбался. С трудом, но он добился моего согласия на психокоррекцию в городском психодроме. А кто бы не подписался хоть в пекло под невыносимым жаром его лучезарной рожи?
– Больница – это кукиш всем проблемам, – сказал когда-то папа. – Там или откинешься, или, с большого перепуга, откинешь все проблемы и рванёшь на путь самовыздоровления. В места, отдалённые от меднадзора.
– Больные трусят умереть под квалифицированным присмотром медиков и выздоравливают, – согласилась с ним мама.
Я тоже едва не струсила перед большим жёлтым корпусом, но заплаканный ветер жёстко отхлестал по впалым щекам, и входная дверь с несносным визгом отгородила меня от последних моих надежд. Кто бы мог тогда подумать, что эта юдоль скорби и печали обернётся встречей с чудом!
***
Врачи сторонились меня не больше, чем других пациентов. Мы, депрессованные, как энергетические пропасти. От нас, как от обрыва, лучше держаться подальше. Медики, конечно, были в курсе и лишний раз не доставали своими обязанностями. Обходились одной рекомендацией на всех:
– Эти жёлтенькие таблеточки обязательно помогут. А с утра примите красненькие и окунитесь в радость по самые глазки.
И ведь знали, что с их отравы не окунёшься, а погрузишься; не по глазки, а по макушку; и не в радость, а в сумеречное небытие.
Из персонала дистанцию со мной не блюло только Крокозябрище. Оно само как-то так назвалось. Полагаю, его так нарекли самые злокачественные психи. Крокозябрище стояло на страже чистоты в психодроме. Белый комбинезон, шапочка и неопределённый возраст убили в существе все признаки пола. Чтобы чего не напутать да не обидеть, я называла это чудо Кроко. В ответ оно научило дурить персонал и не глотать депрессо. После отбоя Кроко появлялось у моей кровати.
– Давай ужо, – протягивало оно лапки.
И я насыпала в них и жёлтенькие, и красненькие, и всё сладкое, что должно было пробудить во мне за день хотя бы радость пищеварения.
Сначала я принимала это существо за такой же социальный плинтус, как и я сама. Но однажды, когда Кроко посвятило меня в некоторые тайны гиперпространств, я аж присвистнула:
– Так вот ты какой, мой ангел-хранитель полукрылый! А с виду так и подумаешь. Убогий, как моя биография.
– Ты ещё не знаешь меня с потусторонней стороны, – отмахнулось чудо дивное.
Моё возрождение случилось в полночь. Ночь выдалась сумрачной до глубины души. Устав ворочаться и пялиться на тревожный от ночных теней потолок, я вышла в коридор и поплелась сквозь флуоресцентный мигающий сумрак к туалету. В зябкой тишине уборной подошла к раковине, повернула кран холодной воды, посмотрела на себя в зеркало. В мути старого стекла саркастически настроенное существо пролепетало:
Мой яростный и беспощадный Рок
Заматерел в подлунном мире.
Ему уж тесно здесь. И ныне,
Могуч, хитёр и востроног,
Он рвётся дальше вслед за мной
В Потусторонье. В мир иной.
– Готова, – скрипнуло Кроко за моей спиной. – Пошли, утешу.
Уныло и безропотно я поплелась навстречу своему счастью.
Кроко отвело меня в свою подсобку на чердаке. Каморка оказалась чудом дизайнерского гения. Стены и потолки сплошь в мозаичных панно красно-жёлтых тонов.
– Улёт! – отвалила я самый приличный из своих комплиментов.
Кроко напоило меня чаем и выслушало печальную повесть моих злоключений. Триллер о первом квантовом переходе, о пережитых ужасах, о встречах с прекрасной Матильдой, аутодафе-мейстером, графом Шампаньским и прочими тварями нашего мира оно приняло доверчиво, как таблицу умножения. Даже моя обнаруженная там и утраченная любовь не показалась Кроко перебором в череде трагедий. Правда, когда я собралась повторить эпопею с новыми драматическими подробностями, оно перебило меня странной фразой:
– Люди – самые нудные существа во Вселенной.
Остальные психи ладно, но почему меня, неиссякаемый источник жутких казусов, оно обозвало нудной?
– От такого слышу, – огрызнулась я и впервые задумалась – от такого ли?
Вспышкой мелькнула в голове догадка. Схватив со стола недоделанную мозаику, я крикнула:
– Признавайся, кто ты, или я проглочу эту самоделку и прыгну из окна!
Кроко не обиделось на мою спортивную угрозу. Оно вообще никогда этим не занималось. У него были дела куда интересней. Я не о чистоте в психодроме, а о его участии в Галактическом движении «За права иных». Оно относилось ко мне, как к подзащитной и обучило таким трюкам, показало такие чудеса в нашей Галактике, что мои обидки в итоге тоже растворились в одном огромном человеческом спасибо.
– Погоди, прыгнем вместе, – прошамкало оно. – Только не вниз, а вверх.
– Кто ты? – страшнее прежнего испугалась я.
На лбу Кроко морщинками нарисовалась руна печали от глубочайшего разочарования, которое может рассосаться только с помощью ответной жестокости. Я сжалась и приготовилась к худшему. Видимо, худшим у Кроко было ответное занудство. Но сначала оно достало ещё три чашки, налило в них практически заварку и придвинуло ко мне. Я глотнула тонизирующего пойла, а Кроко откинулось на спинку старого кресла, шумно вдохнуло испарения от своих улётных поделок, и приступило к мести:
– Человек – существо туристическое. Кто осознаёт это, тот умеет даже поход к начальству переживать как экстремальный вояж. Но у большинства духу не хватает пройти до соседнего квартала, и они сиднями сидят в личных виртуальных камерах. Сам себе вертухай, сам себе заключённый. Такие суровые узники заканчивают свои дни в психодромах. Виртуальных или общественных.
Слушать чужие бредни о ком-то даже в начифиренном состоянии – это не для меня.
– А я при чём? Мои квантовые ёрзанья закончились провалом в ту же пропасть.
Кроко осторожно забрало у меня недоделанную мозаику и продолжило зудеть:
– Во-первых, не провалом, а прорывом; во-вторых, не закончились, а скоро начнутся; в-третьих, не ёрзанья, а миграции по местам столь отдалённым, что у вас для таких адресов нет подходящих слов и даже выражений.
Кроко отодвинуло от меня пустые чашки, закрыло окно, из которого потянуло предрассветным холодком близкой осени, и приступило к процедуре совместного пролёта. Вернее, к краткому инструктажу:
– С непривычки в иных мирах трудно вынести давление бесконечности, – вздохнуло диво чудное. – Чтобы не раствориться в энергетическом потоке, что равносильно смерти личности, тебе придётся часто нырять в плотность. Ваша неготовность расстаться с человечностью, чтобы перейти в вечное световое существование, очень утомительна для нас, подобающе цивилизованных.
Кроко было право в любом своём огорчении. Мне было и трудно, и страшно, и страшно интересно. В поисках моего любимого Брысика оно протащило меня по удивительным мирам. В некоторых из них я ощущала себя фигурой. В основном геометрической. Что-то вроде тора, но Кроко заверило, что это 3D-ноль. В других мирах я утопала в цвете, как кот в густой сметане. Там всё живое, полуживое и даже дохлое переливалось всеми цветами радуги. Попадались миры, от соприкосновения с которыми я чувствовала собственное разложение. Не земное моральное разложение, а энергетическое расслоение на множество мелких частиц. Осколки меня затерялись в лабиринтах времени и безвременья. Они и сейчас бродят в разных пространствах в поисках целостности. Мои одинокие несчастные я. Когда-нибудь я вернусь за вами. Но прежде мне надо отыскать Брысика.
По утрам мне приходилось возвращаться в одиночество своей палаты. Медперсонал не чинил моим занятиям преград, ибо не замечал меня даже при плановых досмотрах. По совету Кроко я непрерывно и во всём демонстрировала среднюю степень опущенности. Ровно такую, чтобы быть неинтересной в любом аспекте. Став серым пациентом-середнячком я выпала из зрительной палитры и врачей, и медсестёр. Кроко было право – люди страдают дальтонизмом на серый цвет личности.
Однажды в психодроме прописался рыжий прапор Костя Бухайлов. Ежедневно он напрягал всех приступами шизофрении – объявлял себя «природно-коренным генералом» и, входя в образ, метко плевал на всех и больно щипался. Никто с ним не связывался. При виде него все спешили укрыться за ближайшими дверями, и Костя уныло бродил по пустым рекреациям.
Как-то он подловил Кроко у моей палаты и высказался в его адрес отменно грубо даже для моего чемпионского сленга. По сдавленному писку я догадалась, что он ущипнул учителя. Конечно, у меня взыграло и, выскочив из палаты, я наткнулась на Костю так неловко, что нос ему сцепляли степлером только после того, как вправили челюсть. А перед этим, конечно, наложили гипс на правую щипастую клешню. Сразу на все пальцы. Когда всё срослось, приступы шизофрении отпустили Бухайлова, и он досрочно освободился, то есть выписался на поправку в амбулаторном режиме.
Глядя из окна, как Костя чешет под холодным осенним дождём к воротам, я спросила у Кроко:
– Почему ты здесь и в образе почти человека? Разве человеческое несовершенство так притягательно? Телесные и душевные страдания так необходимы?
Кроко надолго задумалось. Не потому, что не знало ответа, а потому, что нам, людям, правда в больших дозах противопоказана. Я почувствовала это и спросила о другом:
– Кто ты на самом деле?
– Никто, – призналось Кроко. – Никто, как и все. Но у меня есть важная цель и необычный опыт, вернее не опыт, а определенный световой код для подсознания, которым я делюсь с такими яростными симпатягами, как ты. С твоей помощью мне надо кое-что сделать для людей.
– Почему я? Разве тут нет более крепких, более смелых, более способных, более цельных во всех смыслах?
– Есть. Но для моей задачи нужны пустые и свободные от самих себя существа. Отчаянные и бесшабашные, готовые в любой момент прыгнуть в неизвестность. Ты – как раз то, что нужно. Пустая, потому что любовь к другим отлично гасит эго.
И однажды наш с Кроко час пришёл, то есть он решил, что я уже достаточно безбашенная. Ближе к полуночи мы выпили в каморке учителя по чашке пряного чая и пробрались в кабинет главврача Ромуальда Климыча. Как штатное поломоище, Кроко, вслед за пылью, не знало преград. Устроившись на широком мягком диване, мы замерли в ожидании безобразий. Напротив дивана висело большое зеркало. Так мне казалось, пока в ординаторской за стеной не вспыхнул свет. Зеркало оказалось прозрачным стеклом.
– Ой! – я упала на диван, надеясь, что нас не заметили.
Кроко тихо прыснуло в кулачок.
– Не бойся, с той стороны зеркало не просвечивает. Да и с этой не для всех. Смотри внимательно, пока чай из твоего организма наружу не попросился.
Оно подошло к стеклу и впечаталось в него лицом. Устроившись рядом, я насчитала в ординаторской четыре персонажа: главврач Ромуальд Климыч, главная медсестра Полина Милосердовна, начмедсклада Карюк и наш отборный шизоид Клавдий Гамлетович.
– Какие люди и на свободе! – хмыкнула я, качественно заинтригованная.
Дело в том, что Клавдий Гамлетович был шизоприемником Кости Бухайлова (свято место и в психодроме не пустует). Но его мания была почище Костиной. Вообразив себя непризнанным гением отечественной литературы, он требовал немедленного признания даже от говорящего попугая Терентия, единственного живого представителя Живого Уголка. Судя по молчанию, Терентий обдумывал это требование. Остальным таких отсрочек не досталось. Домогаясь уважухи, Клавдий Гамлетович впивался в своих потенциальных поклонников натуральным упырём – кусал, гадюка, в шею. Он был первым в моём списке на перевоспитательную коррекцию. Но в последние дни Клавдий куда-то пропал. Думала, в экстазе он зацеловал себя до смерти или дезертировал, как Бухайлов, а вишь, сидит живёхонький. Нет, скорее полуживёхонький. Ну, ничего, сейчас его Милосердовна с пристрастием разомнёт.
Но время шло, медперсонал кряхтел вокруг Клавдия Гамлетовича, а тот не проявлял должной оживлённости. С недоумением я наблюдала за странными плясками медуправленцев. Особенно старался Карюк. Что-то было в его роже природно-вампирское. Или заразился, гнида, от нашего упыря-шизофреника?
– Расфокусируй взгляд! – посоветовало Кроко.
После пряного чая это было легче простого. Я сосредоточилась на кончике носа и, закрепив фокус, посмотрела на странных полуночников.
– Твари! – изумилась я. – Такие же, из-за которых я потеряла Брысика. Что они тут делают? Это же больница!
– Для кого больница, а для кого пищеблок, – скрипнуло Кроко. – Сегодня Клавдий Гамлетович у них на сладкое.
Только теперь я поняла, что такое двойственное ощущение: удовлетворение, что Клавдий, наконец, угомонился, в сочетании с озабоченностью способом угомона.
– Меня тоже так залечат? – ужаснулась я.
Кроко безжалостно кивнуло. Даже такая мизерная правда оказалась мне не под силу, и я медленно сползла по стеклу на пушистый ковёр.
Очнулась я в старом кресле с надёжной фиксацией. Такие в прошлом веке были у садистов-стоматологов.
«Значит, у Карюка на складе, – пискнула душа из пяток. – А где Кроко? Кто меня спасать будет?»
Повернув голову в поисках своего убогого ангела-хранителя, я наткнулась на крохотные злобные глазки Милосердовны. Ромуальд Климыч сидел рядом с ней на кожаном диване. Почему-то подумалось, что диванная кожа – это шкурки вкусных пациентов. Вероятно, я тоже вскоре внесу свой шкурный вклад в дизайн какой-нибудь процедурной. Такие самоотверженные перспективы бодрости мне не добавили.
Милосердовна, со зверским оскалом на полном лице, поднесла к моим глазам какую-то тарелку и поводила ею в разные стороны.
– Что видишь? – прошипела она.
– Тарелку, – не стала умничать я.
Ромуальд хмыкнул. Милосердовна поняла его с полухмыка и сунула мне в рот горсть зелёных горошин. Я сглотнула, поперхнувшись для достоверности. Вспомнила, что на мозаиках Кроко были и зелёные фрагменты. К чему бы это?
Карюк подошёл вплотную, больно ущипнул. Машинально я оценила крепость его толстых пальцев и перевела взгляд на шею. Кладовщик что-то беззвучно бормотал, словно оценивал качество моего кожного покрова и варианты кроя. Это было чересчур. Как существо самозапугивающееся я спешно выпала из реальности, потеряв не только сознание, но и последнюю надежду на встречу с любимым.
Очнулась я в том же кресле. Кто-то выковыривал у меня изо рта зелёную дурь. Сжав зубы, я замотала головой, как бы обещая, что сожру всё сама. В то же мгновение перед глазами нарисовалось Кроко. Живое и даже невредимое. Захотелось его слегка повредить. Или не мелочиться и качественно изуродовать?
– Иудище! – взвизгнула я, укусив Кроко за палец.
Оно, похоже, не заметило членовредительства, и почти с одобрением осмотрело меня. Будто я фрукт, дозревший до употребления.
– Продалось тварям или ты одно из них? – напала я на Кроко с подозрениями. – Запугиваешь психов до размягчения мозга? Ты – поставщик деликатесов?
Разумеется, мои выражения были не литературными. Но многоэтажки непечатного формата, казалось, рассыпались в прах перед просветлённной рожей Кроко. Дождавшись последнего запала, оно отстегнуло запоры на кресле. Скинув с каталки в углу так и не признанного никем литературного гения Клавдия Гамлетовича, Кроко уложило меня на освободившееся место. Накрыв простынёй, это ангельское существо повёзло меня вперёд ногами по длинным коридорам в сторону морга. Никто его не остановил, ни о чём не спросил. Видимо, для нашего медучреждения было в порядке вещей свозить по утрам психов в покойницкую.
В морге Кроко оформило моё выбытие из ГБ (государственной базы) и любезно согласилось сопроводить труп по этапу в расчленительскую. Покинув хладную, непереносимо воняющую мертвецкую, Кроко сдёрнуло с меня простыню, сунуло брюки и пальтишко красной масти и само оделось во что-то подобное. Через хоздвор, где у моего ангела полукрылого все были приятелями, мы почти бегом по заледенелым лужам покинули смертельно опасную здравницу. Интересно, как Кроко собиралось отмазаться за недостачу расчленёнки?
***
Родители едва не сдали нас с Кроко в полицию, как Дед Морозов-оборотней. Их уже известили о моей кончине (в наших моргах работают быстро и с душой). Надо полагать, предки были немного не в себе.
– Вызывайте, кого хотите, если не терпится окончательно избавиться от дочери, – проскрипело Кроко.
Его холодный тон мгновенно растопил лёд недоразумения. Папа открыл дверь и впустил нас.
– Налоговая! – крикнула мама выглядывавшим со всех сторон соседям, и сограждане мгновенно испарились.
Пока я кусками излагала события, Кроко лакомилось маминой запеканкой. Папа сидел хмурый. Кулаки у него явно чесались.
– Где эти твари? – рявкнул он.
– В изоляторе при Галактической комиссии по нарушениям прав иных, – прочавкало Кроко.
– Сами изолировались? – коряво пошутила я.
– Ага, – кивнуло Кроко. – Решили, что ты агент из Центра, и содействие следствию облегчит их вину перед человечеством.
– Рёбра на некоторое время сохранит, – кивнул папа.
Что-то с чем-то не клеилось. Особи более развитой цивилизации приняли меня за сверхсущество?
– Почему они сразу не обожрали мою жизненную энергию, как у Клавдия Гамлетовича?
– Заметили, что ты почти одна из них. Из породы яростиголиков.
Несмотря на жестокое оскорбление, Кроко посмотрело на меня с одобрением.
– Какой породы? – уточнила я до того, как обидеться.
Кроко допило липовый чай и неспешно объяснило:
– По законам нашей Галактики, разнопланетяне не должны вредить друг другу ни при каких обстоятельствах. Я могу только наблюдать, как негодяи, позор нашей прогрессивной Галактики, вредят человечеству. Под видом специалистов они устраиваются в психодромы или в управленческие структуры и высасывают жизненные соки человечества. Но людям законы Галактики не писаны. Вы можете защищаться с особой жестокостью и причинять вред кому угодно.
– Мы такие, – согласился папа даже с гордостью. – Нам только волю дай!
Кроко посмотрело на папу, как на отличника боевой Галактической славы, зачисленного в незаконное бандформирование вне конкурса. Но я не позволила им сменить тему.
– А тебя обо мне спросить забыли? Ты же никогда не врёшь. Сдал бы без сдачи.
– Спросили, но не поверили, – не стало запираться Кроко. – Преступники лишены дара доверия.
Мама понимающе кивнула:
– У нас, землян, тоже никто никому не верит.
– В какой Галактике мы живём! – сокрушённо вздохнул папа.
Кроко за компанию поддакнуло и потянулось за сладким – мама, уяснив роль Кроко в моём спасении, отыскала и конфеты, и коллекционный чай.
– Не переживайте, – благодарно чавкало Кроко. – Вселенская справедливость вездесуща. Все будут примерно наказаны.
– Ну, нет! – хмыкнула я. – Моя вера во Вселенскую справедливость слишком слаба. Раз уж я из яростиголиков, буду метелить всё Зло, что подвернётся, сама. Между прочим, я тут с вами сижу, а меня и на свете нет.
Родители вспомнили о похоронке и замерли в недоумении.
– Ну, так и быть, – сказало Кроко. – Возьму её к себе. В наших застенках ей будет свободней.
И тут на улице раздался вой сирены.
– Весельчаки-каратели не дремлют! – всполошилась мама.
– Групповая динамика шизофрении бодрит не по-детски, – согласился с ней папа.
Я угрюмо посмотрела на украшенное к Новому году окно: похоже, Зло совсем рядом.
– Соседи сдали?
Мама замахала руками.
– Да нет! Это я с налоговой переборщила. Тонус квартала и опустился. А мы, наверное, в центре круговой волны пессимизма.
Кроко грустно взглянуло на оставшиеся сладости и утешило родителей:
– Сейчас какой-нибудь портал сюда подтащу, и мы скроемся в нём, – заявило оно. – А вы смотрите на сладкое, и участковые с датчиками пройдут мимо.
Пока все переваривали шутку о «подтаскивании» квантовых порталов, воздух в комнате завибрировал. Точно, как в коморке перед прыжками в Иномирье. Кроко передало свою сумку с документами и спецодеждой маме и кивнуло мне: мол, твой выход.
– Когда-нибудь мы встретимся! – крикнуло оно предкам, исчезая за невидимой гранью.
Стоп! Я уже слышала эту фразу! Брысик, за которым я с Кроко гонялась по вычурным мирам, крикнул на прощание те же слова. Как же так? Значит Кроко и есть Брысик? Он всегда был рядом... От невероятной догадки я впала в ступор. Звонок участкового стряхнул с меня оцепенение, я рванула за любимым, но было поздно. Наверное, порталы тоже избегают контактов с властями.
Пока папа в прихожей возился с незванными гостями, мама натянула на меня спецодежду Кроко и выдала за сердобольного сотрудника психодрома. Загадка массового уныния объяснилась сочувствием к моей ранней кончине. Меня, как чуткого сотрудника психодрома, под конвоем доставили на рабочее место и со зверской улыбкой попросили впредь не портить настроение согражданам пустяками.
И я стала работать вместо Брысика-Кроко в психодроме. Попутно защищать наш мир от грязи и от тварей других миров. В свободное время я гонялась за своей любовью по Вселенной и копила ярость на мировое Зло. Но однажды, нарушая должностную инструкцию, я нацарапала на всех дверях психодрома:
Уважайте труд уборщиц!
Наше свободное время бесценно для человечества
Глава 3
С тех пор прошло два земных года и вечность, наполненная приключениями во многих мирах и временах. Я наконец поняла, как добраться до Брысика.
Последнюю неделю я пунктиром рассказывала родителям о самых роскошных приключениях. Их не пришлось уговаривать помочь мне с поисками Брысика. Мама собралась за полчаса. Папа ещё быстрей, если не считать его отлучки во двор.
Посидели на дорогу, простили всем всё, что смогли, чтобы путешествовать налегке. Встали и пошли в стартовое подземелье. Проходя мимо газона, остановились у самодельного памятника Брысику, минуту помолчали, и вперёд, в Вечность.
Необъяснимая, нелогичная любовь к невероятному существу только укрепилась со временем. Я всё больше ощущала её, думала «как могло бы быть...». Он так много мне дал. И не только мне – даже сквозь слёзы удалось прочитать на Брысином памятнике нацарапанные папой второпях слова:
«Когда-нибудь мы встретимся!»
А у меня на сердце другая наколка:
И даже если мир не голограмма,
И Бог за всё простит нас в горний выси.
Прости, Господь, но мне не надо Рая,
Когда в Раю не будет Брыси.
Папа оказался умнее, чем прикидывался. Он прихватил потерянные накануне ВОХРой СЗКП нано-пулеметы и тех же габаритов противотанковый комплекс. Всё с дистанционным управлением. На мамино «зачем?», отец заверил:
– С этими учебными пособиями Мастер кибернетической педагогики быстрее научит рыцарское быдло хорошим манерам.
– Ты бы ещё надувные танки прихватил, – проворчала мама. – С ними так просто прикинуться местными.
Папа виновато потёр проеденную плешь и отбрехнулся:
– Фигня, главное, чтобы Красный Педагогический Крест на груди и лямки парашюта за спиной не заметили.
Уверена, что с нами Брысик сможет придать слову «рыцарь» благородный оттенок прежде, чем голографический мир укажет нам наше место.