БУРЯ

Бабенко Надежда
Ему далеко уж за восемьдесят, и вплоть до прошлой весны не знал Иван Никитович, что такое сидеть на лавочке без дела. Трудяга был - что в колхозе, что на подворье - каких поискать. Несмотря на столь грозную фамилию – Буря - росточка он маленького, нраву кроткого, в глазах не только сейчас, но и всю жизнь была боль за пережитое, за то, что сотворила с ним война.
Когда она началась, Ваня работал ездовым при сельсовете, доставлял односельчанам повестки. Осенью сорок второго пришел и его черед. Наскоро обученных молодых парней спешно отправляли на фронт – надо было срочно пополнять наши войска, которые несли тогда большие потери. Всего-то и довелось пройти через Керчь, Феодосию, а уже в декабре неопытных вояк немцы взяли в плен, где наверняка они должны были погибнуть от тяжелой работы, скудной кормежки и постоянных издевательств подвыпивших охранников.

Пленных часто перебрасывали по лагерям – когда на транспорте, когда просто гоном, как скотину. Работали, что называется, на износ: рыли окопы, строили защитные сооружения, блиндажи, разгружали вагоны с продуктами и снаряжением. Иногда, рискуя получить пулю в лоб, воровали что-нибудь из еды, и тогда возрождалась вера в то, что они смогут пережить этот кошмар. Но праздники такие случались нечасто. Зато в бараках иногда происходило нечто жуткое и нечеловеческое. Спали на полу вповалку, однако и ночью, среди своих, приходилось быть начеку. Как-то проснулся Иван утром – а сосед, с которым до ночи гутарили о жить-бытье, поскольку были они родом из одного и того же села на Ставрополье - со вспоротым животом, в луже крови, с выдранной печенью. Как он мог не услышать, что рядом происходило людоедство – уму непостижимо. Хотя – за день пленные так выматывались, выбивались из сил, что всякое могло случиться. Подобные происшествия забавляли немецких конвоиров, и они специально морили пленников. Хотя и питанием краюху черного хлебы пополам с опилками назвать было трудно. В бараке каждый день цитировали Гитлера: «Каждый русский пленный съел телеграфный столб в пересчете на опилки».
Иногда доводилось находить еду на помойке. Так, однажды Иван выкопал конское копыто. Ночью тайно сварили его, бульон казался невероятно вкусным. Каждую ночь ждали они с товарищами, словно любовного свидания в молодости: доставали из-под нар спрятанный чугунок, разводили костерок, загораживая отблески огня своими тощими фигурами, и нетерпеливо вдыхали густой, пахнущий сытостью запах варева. Копыто выдержало то ли десять варок, то ли больше – в общем, доварились до того, что оно стало мягким. Сгрызли и его.

Иногда нервы у кого-нибудь не выдерживали, и пленный обзывал фашиста свиньей. Мучения солдата тот же час прекращались одним выстрелом.

Освободили их американцы, они же поделились едой, кое-какой одеждой и переправили в город Росток, в тюрьму, где сидел известный антифашист Эрнст Тельман. Две недели велись допросы, а потом Ивану и его товарищам выдали справки с разрешением вернуться домой. Желающих поскорее попасть в Россию было немало, и советские офицеры привлекли шестерых бывших пленных к транспортировке женщин и детей – как тут было отказаться? Они едва успевали подвозить на лошадях к пересыльным пунктам своих сограждан. Одели перевозчиков прилично: живут они себе при воинской части, паек получают, вот-вот и сами дома будут.

Как-то стоявший на обочине пожилой немец пристыдил Ивана за то, что быстро едет – лошадей не жалеет. Вот тут-то Буря и оправдал свою фамилию. Остановился, подскочил к критику и такую тираду о замученных наших солдатах, женщинах и детях выдал! Причем на немецком - все пленные вражеский язык поневоле выучили. В завершение беседы с чувством произнес: «Ду бист швайн!» («Ты свинья»). И никто его за это не расстрелял. Между прочим, он до сих пор сносно изъясняется на немецком.

Но беда поджидала с другой стороны – какой-то офицер однажды на станции спросил:

- Есть документы, на родину хотите ехать?
 
- Нам, дуракам, надо было ответить, что нема документов, – говорит Иван Никитович, - а мы на радостях достали справки, сами в руки ему суем. Нас тут же затолкали в вагон, дверь заперли и повезли куда-то. Сказали, восстанавливать разрушенное хозяйство.

Долго ехали. Потом поезд стал останавливаться, на каждой станции по 20-30 человек высаживают, под конвоем уводят. Однажды утром обнаружили: повесился молодой парнишка. В кармане записка: «Второго плена не выдержу». Сняли труп на следующей станции – и надо ж, как горько распорядилась судьба – как раз в родном селе парня.
 
И. Бурю и еще три десятка человек выгрузили последними. Это был лагерь для бывших военнопленных недалеко от уральского города Богдановичи, назывался поселок Полдневая. Добывали там огнеупорную глину, и назначили его ковшевым – ковш землю роет, она намерзает на металле, а Иван, значит, должен отбивать эту землю. Экскаватор заграничный, на угле работает, внутри и погреться можно, и чай вскипятить. Заинтересовался парень паровым котлом, даже придумал кое-какие усовершенствования в процессе, его и заметило руководство – выучился на помощника машиниста экскаватора. Через год и отпуск заслужил.

Дома ждали его родители, которым было в ту пору под девяносто лет. Старший их сын погиб, но они знали, что жив Ванюшка – потому что однажды удалось ему передать на родину весточку о себе. И не просто записку, а фотографию. Отпуск кончился, но на Урал Иван не вернулся – как единственного кормильца его оставили при родителях. Работать пошел в колхоз – эх, разве это была работа после всего перенесенного – так, одно баловство. Много лет трудился сварщиком. Правда, с годами трудовой запал его поубавился, здоровье стало подводить все чаще и чаще. Но медаль «Ветеран труда» заслужил по-честному. Глядя, как страдает супруг, выучилась сварочному ремеслу и его верная подруга – Вера Яковлевна. Так на пару и работали.

А фотография та, из Германии, сохранилась до сих пор, ее с интересом  рассматривают сегодняшние школьники, с которыми Иван Никитович много раз встречался. Сейчас он по школам уже не ходок – с палочкой еле до калитки доходит. Но гостям по-прежнему рад. Любит угощать – сам в плену так настрадался, что даже в праздничных открытках всю жизнь желал: «Не приведи Господь испытать такого голода, как в войну».

Вспоминает он, как поймал когда-то в реке Калаус на удочку десятикилограммового сазана. Такая это была радость для него, заядлого рыбака, что порезал рыбину на куски – угостил всех соседей, друзей, а парторгу колхозному  прямо в кабинет отнес – от всего сердца хорошего человека хотелось угостить.
Даже слеза скатилась, когда рассказывал Иван Никитович о той рыбалке.
- Эх, сейчас бы с удочкой на бережок, да только ноги подводят, - мечтает он, - но вообще-то хлопцы с нашей улицы обещали как-нибудь с собой взять. Интересно, а десятикилограммовая рыба сейчас водится или браконьеры всю сетями изловили?
 
Источник: "Ставропольская правда", 22 июня 2007г.