На сопку пришли ребята нового призыва. Крепкие, здоровые.
После развода капитан Шулепов приказал взять одного «молодого», и в соседнем капонире дать ему работу — выносить песок, осыпавшийся со стен и занесенный ветром.
Песка было около тонны — на час-два хорошей работы — это не землю копать, а сухой песок — для парня одно удовольствие, размяться с лопатой.
Я объяснил солдату работу, как прибежал Борис (у него заячья губа), с новым приказом: отправить солдата на погрузку бочек. Едва солдат направился на новый объект, как мне передали, что бочки не надо грузить, пусть занимается песком.
Даже мне было неловко снова отменять приказ и давать прежнюю работу.
Солдат заворчал, мол, сам не знаешь, чего хочешь, а командуешь. Не объяснять же ему, что я не виноват, уж такие у нас командиры.
Это был единственный раз, когда я распоряжался подчиненным мне человеком. И я не знал присказку, что не стоит спешить, исполнять приказ начальника, ибо вскорости последует отменяющий указ.
В апреле, благодаря нашим припискам, нашу технику начали готовить к отправке в Россию, на капитальный ремонт и на списание. Вместе с негодными дизелями отправляли и новые радиостанции и РЛС, намного недоработавшие положенного ресурса.
Но кого это волновало? Получим новую, более современную технику. Мы, вон какими шагами двигаемся к развитому социализму, с каждым годом живем всё лучше и лучше. О наших достижениях офицеры каждую неделю докладывают на политзанятиях. Почему мы не должны верить, если старшие говорят, что всё это белое, а будет ещё белее?
Несколько дней со всех наших воинских точек свозили технику на железнодорожную станцию, а потом все свободные солдаты укрепляли её на железнодорожных платформах проволочными растяжками, закручивая ломами и монтировками, чтобы при повороте состава машину не сорвало.
Потом, случайно, услышал, что с этим составом поедут сопровождающими и наши солдаты. Сам подошел к Шулепову и попросился в конвой. Он пообещал принять к сведению моё желание.
А я загорелся: неужели мне снова удастся вырваться из опостылевшей части? Это настолько невероятно, что не смел надеяться. Желающих много.
Правда, начальство и не спрашивает о нашем желании, посылают по своему усмотрению. Домой так не хотелось, как в эту поездку. Очень хотелось вырваться в Россию хоть на несколько дней. Это ли не блаженство в моем положении?
В последний день перед отправкой состава, назвали состав конвоя: старшим сержант Саша, Володя Корнилов, я и Мырсин – солдат второго года. Его взяли после первого курса математического факультета. Всё свободное время он занимается высшей математикой.
Это единственное, где мы смотрели на него с уважением. В остальном он был рохлей, неумёхой, над ним часто подшучивали, но не зло, и он отмалчивался. Умел хорошо играть на классической шестиструнной гитаре, а нашу, семиструнную ни разу не взял в руки, хотя мы все тренькали. Даже я в который раз пытался научиться, но всё напрасно из-за полнейшей непригодности к музыке, которую так люблю.
Мы стали готовиться к отъезду. Нам выдали деньги на месяц вперед, которые сложили в общую кучу и предоставили Саше ими распоряжаться. Но три рубля у меня оставались с прошлого месяца, и я решил сохранить на непредвиденные расходы. Мало ли что в дороге может случиться?
Выдали сухой паек. Перед отправкой повар-туркмен расщедрился, выдал десять банок консервированного борща. Он ко мне хорошо относился, потому что в прошлом году после отпуска я отдал ему 20 пачек зеленого чая, совестился продавать, как мне советовали. То ли он был должен отдать эти банки для нас, и зажал было, но тронутый суматохой, расчувствовался.
Нас этот борщ сильно выручил. Все 12 дней мы хорошо питались. Не очень разнообразно, но сытно. Подкупали лишь сахар, чтобы вволю чаевничать.
Нам предоставили теплушку с печкой. Мы разложили доски, матрасы, простыни, одеяла. Лучше любого купе, и просторно.
А какое удовольствие смотреть в открытую дверь на мелькающий пейзаж, да ещё за накрытым столом с бутылкой водки во главе! Мало на четверых, но в голове приятно шумит, и становится веселей.
Нам так хорошо, как никогда за три года службы. Мы готовы ехать до конца службы.
Первые дни вволю ели сливочное масло, чтобы не успело испортиться, хотя и положили в воду. Нам выдали его на весь срок пути следования.
Единственная проблема – топливо для нашей печки. На остановках разбегались в поисках дров. Несколько раз останавливались с составом нагруженным углем. Приходилось, крадучись, воровать.
Для растопки разбивали ящики. У нас топор, котелки, кружки, кастрюли, всё необходимое.
Днем по очереди, кроме Саши, стояли на посту на какой-нибудь платформе, с незаряженным карабином. Ночью спали или в кабине машины, или в теплушке, но на остановках бежали к платформе, потому что иногда нас приходили проверять, как мы несем свою службу. Не хотелось нарываться на неприятности.
В Кзыл-Орде мы вышли на вокзал, и в газетном киоске купили два атласа железнодорожных путей, и долго изучали, через какие станции проедем, и примерно, когда попадем? Это интересней, чем ехать вслепую, не зная, куда едешь?
Однажды мы надолго задержались в ожидании встречного состава на пустынном разъезде в Казахстане. Почти сразу подошел казах и начал уговаривать продать доски по пять рублей за штуку. Досок у нас, действительно, в два раза больше, чем нужно. Но, подумав, мы решили не рисковать.
— Зря, ребята. Все солдаты нам продают, - сказал казах.
Вокруг голо. Ни кустика, ни деревца. Ровное желтое, выгоревшее поле, хотя уже конец апреля. Я ходил часовым вдоль состава, ожидая, когда состав тронется, чтобы забраться в теплушку. Ко мне подошла молодая, симпатичная девушка и спросила:
— Не сможете подвезти?
Я не мог сам решить такой вопрос, поэтому подвел её к теплушке. Ребята быстро разобрались, в чем дело, и втянули её наверх. Она в легком платьице. Что-то рассказывала о себе, показывала паспорт. Но он нам не нужен. Накормили обедом. Она быстро разобралась, кто среди нас главнее.
Мы тоже понимали, что единственным, кто осмелится её обработать – это Корнилов.
Вернее, ни у кого из нас не было больших прав и уверенности. В части он с другом ходил к прачкам, женщинам за 50 лет. Они ставили им водку и предоставляли себя в пользование. Мы им не завидовали – старые женщины не вызывали никакого желания, как кроме одного, быстрей их покинуть.
После обеда, на одной из остановок, мы все втроем ушли на платформу, и сели в кабину машины. Нами овладело какое-то чувство эйфории. Мы ни словом не обмолвились об оставшихся. Для нас это запретная тема.
Или мы были не настолько испорчены, чтобы вслух об этом говорить. Мы думали.
А чтобы не молчать, запели. Два часа длился этот перегон, и столько же длился наш концерт. Пропели все известные песни, то ли стесняясь остановиться и посмотреть друг другу в глаза, то ли ещё по какой-то причине.
Когда состав остановился, мы, притихшие, вернулись в теплушку.
По Володе и по ней невозможно понять, было что между ними, или нет? И не спросишь. Он не скажет: Нет. Соврет. А у нее – язык не повернется.
Но она чрезвычайно осмелела и удивительно нахально принялась вести себя. Ради хохмы стала приставать к Мырсину, обнимать его. Он вяло и потешно отпихивался, не зная, куда от неё спрятаться. Состав мчался на полной скорости, а из теплушки не убежишь.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/13/852