Не буди лихо, пока оно тихо (мудрость).
Лодка плавно скользила по сонной воде, оставляя за собой две расходящиеся к берегам бороздки. Словно некто неведомый из печального ниоткуда набросил на реку тень золотого копья с челном на острие. Легкий плеск весла, скрип уключины дополняли предзакатный покой природы. Шурша крыльями, низко пролетела стая уток, трижды громко крикнула ворона, рядом с лодкой выпрыгнула большая рыба и неуклюже плюхнулась в реку, обдав Вадима мириадам серебреных капелек.
Подбежавший к самой воде молодой березняк закончился, и взору Вадима открылось заброшенное деревенское кладбище на пологом косогоре. Дюжина покосившихся обращенных к реке крестов, с десяток железных пирамидок под железными звездами да два обтесанных дождями изваяния. Солнце освободилось от набежавшего облака, брызнуло на косогор лучами и вспыхнули звезды да кресты, будто зажглись изнутри огнем.
Есть неизъяснимая притягательность в старых русских погостах, в увитых плющом оградках, поросших дикой травой дорожках, в почерневших от времени надгробиях. Там почти не ощущается суетливое присутствие человека, там птицы где хотят вьют свои гнезда, а лисы роют норы.
Нос лодки сам собой повернул к маленькой затоке с двумя ивами, печально склонившимися над водой. Стекала с их зеленых кос влага по каплям, словно в вечном горе оплакивали они усопших. Через минуту лодка уткнулась в глинистый берег. Вадим легко, не замочив ноги, перепрыгнул на землю, привязал лодку к дереву и пошел на кладбище. Трава мягко пружинила под его ногами.
«Воистину, смерть великий уравнитель, – думал Вадим, бродя от могилы к могиле, читая полустёртые надписи и разглядывая едва различимые фотографии, – умные и глупые, буйные во хмелю парни и скромные девушки, почившие в преклонном возрасте и умершие в рассвете сил – все лежат под этой травой в непробудном сне».
– Боцман Николай Егоров, – вслух прочитал Вадим слова, выдавленные на бетонном надгробии, в котором угадывалось очертания корабля, – спи спокойно, сынок. Тридцать лет уж боцман спит.
С жужжанием пролетел мохнатый шмель. Он неуклюже сел на ромашку, прогнувшуюся под его тяжестью, и принялся деловито собирать нектар, тыкая хоботком в желтое соцветие.
– Пелагея Петровна. Сорок лет.
Солнце опять спряталось за облако, погрузив косогор и кладбище в полумрак.
– Ефим Андреевич Гордеев. Ого! – невольно воскликнул Вадим, – век почти дед коптил небо.
От реки потянуло промозглой прохладой.
– Коротков Сережа. Мальчику, – вздохнул Вадим, – было всего десять лет.
Смолкли птицы, только прокуковала несколько раз кукушка, будто подводя черту дня.
– Каблукова Ольга, безвременно усопшая.
Статуя на низком постаменте изображала сидящего, опершись на правую руку, ангела. Левое крылышко было отбито и, видимо, давно. Гранит на сколе потемнел. На постаменте под жестяным козырьком имелось блеклое фото Ольги Каблуковой. Ещё различимы были черты девушки.
– Умершей в осьмнадцать лет, – громко произнес Вадим, вставая с колен.
Между тем, солнце скрылось за лесом на другом берегу реки. Последние лучи его окрасили розовым редкие облака на западном склоне, а на восточном краю неба появились первые звезды. На землю спустились сумерки.
– Пора возвращаться, – решил Вадим.
Он отвернулся от каменного ангела, и дрожь пробрала его. На могильном холмике в трех метрах от Вадима сидел старик.
Дед был как дуб кряжист, бородат, космат, одет в серый помятый пиджак и такого же цвета брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Он курил самокрутку.
– Испужался, чай, милок, – густым басом проговорил дед, выпуская густую струю дыма в седую бороду. – Я гляжу из леска, – дед кивнул в сторону недалекого березняка, – чужой по могилкам ходит. Дай, думаю, попытаю – кто такой.
– Здравствуйте, дедушка, – вежливо поздоровался Вадим, слегка кланяясь, как принято в этих краях.
«И чего я испугался старика, – думал Вадим, – решительно нет в нём ничего необычного. Обыкновенный труженик полей».
Дед поморщился от крепкого табака.
– Я вот с покоса, – он указал рукой на косу, воткнутую древком в землю, – недалече отсель лужок заливной. Ох и добрая там трава растет.
Дед принялся рассказывать об укосах, о скотине «только жрет, а молока с гулькин нос», о старухе «совсем плоха, видать, скоро преставится».
– От какой деревни кладбище? – перебил его Вадим.
Дык, от Семёновки, – быстро ответил дед, и пошел опять брехать о видах на урожай и скотине.
Вадим через плечо, мельком, глянул на реку. Над водой поднимался легкий туман; река отдавала накопленное за день тепло. Небо потемнело, лишь на западе оставалась светлая полоска.
– Ладно, дедушка, – Вадим посмотрел на старика, – пора мне. Бывайте здоровы.
Старик закашлялся. И в этот момент Вадим осознал, в чем именно состояла странность деда. Он совсем не ощущал запах дыма. Сам Вадим не курил и не переносил дым. А здесь... Вадим махнул рукой, повернулся к реке и остолбенел.
Перед ним стоял морячок. Вадим мог поклясться всеми святыми, что мгновение назад его здесь не было. Морячок бы мертв. Об этом красноречиво свидетельствовали землистый цвет лица и на левом виске большая дырка, которую не могла скрыть сдвинутая набекрень бескозырка с надписью на лентах «стремительный». Краем глаза Вадим видел, как зашевелился могильный холмик, как вылезла из него тонкая рука, как на другой могиле зашатался крест.
Морячок ухмыльнулся, обнажая желтые клыки. Он широко распахнул пасть, откуда потянуло тиной и гнилью болотной, чуть повернул голову на бок, намереваясь в следующее мгновение впиться клыками Вадиму в горло.
– Спешишь, пёс шелудивый, – зло хрипел сзади дед.
Этот голос вывел Вадима из оцепенения. Повинуясь внутреннему чутью, он резко присел.
Вжииик! тонко пропела коса и снесла морячку голову. Она глухо стукнулась о землю и, откатываясь к бетонному надгробию, кричала:
– Андреич почто ж меня-то!
Приседая, Вадим ощутил резкий укол в грудь. «Крест!». Серебреный крест, хранивший его в чеченской мясорубке. Вадим рванул ворот рубахи, схватил теплый крест, дернул, порвав золотую цепочку и встал, развернувшись на носках. Дед был страшен. Глаза его горели как уголья. В них плескалась ненависть ко всему живому и голод, ненасытный голод. Из приоткрытого рта торчали длинные клыки. С них стекала тонкой струйкой трупная серая жидкость. Ни к месту в сознании Вадима вспыхнула картинка саблезубого тигра из детской энциклопедии.
Саблезубый вурдалак отбросил косу и с кошачьей грацией двинулся по кругу, не сводя с Вадима холодным огнем пылающего взгляда.
– Стало быть крестик, мил человек, – мяукал старик елейным голосом, так не вязавшимся с его хищным видом, – ну, ну. Так вот ты каков на самом деле. Как могилки мирные разорять, нас тревожить, так будь здоров, а как ответ держать, так крестиком обороняться.
«Зубы заговаривает! Отвлекает!», – что-то, возможно испуганная душа кричала внутри Вадима. Все его чувства, все ощущения обострились до предела. Он ощутил кожей холод лунных лучей, услышал мягкую поступь волка в леске, на дальнем кресте различил он проснувшегося, готовящегося к ночной охоте филина. К вони гниения подмешался запах сгоревшего табака. Наверное, того табака, который курил дед.
Вадим почувствовал легкое движение за спиной. Он отпрянул, одновременно поворачиваясь к новой опасности. Бело-черный комок быстро катился к нему. То катился вылезший из могилы малец, дабы сбить Вадима под коленки. Мелькали белая рубашка, черные штанишки и красный галстук. Таким его положили в гроб. Не давая упырёнку распрямиться, Вадим со всей силы ударил его ногой в грудь. Что-то хрустнуло под носком кованного ботинка. Вереща, упырёнок отлетел со скоростью футбольного мяча и врезался в крест. И в этот момент на Вадима кинулся дед Андреич.
Вадим был готов к тому. Он отступил на шаг, мгновение – не больше, не меньше – выждал и, чуть поддавшись вперед, воткнул крест в глаз вурдалаку. С шипением крест вошел до перекладины. Взвыл дед, как воет гиена в предсмертной тоске, как воют кипящие в смоле грешные души. Отшатнулся, упал. Воя нечеловеческим воем и держась обеими руками за глаз, катался он по кладбищенской траве, пепельно-серой в неверном свете полной луны.
Всё было кончено. Главный вурдалак на некоторое время был выведен из строя, упырёнок едва шевелился, а обезглавленное тело боцмана руками шарило по земле.
– Не там, дурак, – капризно командовала голова, – иди сюда, я сказал, иди к могиле, идиот.
Но тело, не слыша своего господина, продолжало конвульсивно ощупывать траву.
«Бежать! К реке! В лодку! Пока не появились другие!».
Вадим не успел ступить и два шага, как дорогу ему загородила девица. На ней было надето приталенное платье из белого крепдешина, какие были в моде в провинции лет сорок назад. В шею её глубоко впилась бельевая веревка, выдавая, каким именно образом девица ушла из жизни. На другом конце веревки болтался ржавый железный крюк.
– Хочешь меня? – кокетливо спросила девица и синим языком облизнула синие губы.
– Нет, – машинально ответил Вадим.
– Не хочешь! – взвизгнула девица, – а придется, – и как кошка прыгнула на Вадима.
Он остановил её движение, схватив её за кисти. С ужасом Вадим осознал, что потерял крест. Вадим считал себя физически сильным человеком. Сила досталась по наследству и была укреплена изнурительными тренировками. Не раз она выручала в самых трудных ситуациях, но здесь было другое. Вампирица медленно продавливала сопротивление Вадима. Она могла сломать оборону в одну секунду, но растягивала удовольствия, играясь с ним, как кошка с пойманной мышкой.
– Полюби меня, милый, – томно шептала девица, – нам будет хорошо вдвоем в теплой отдельной могиле, – она, запрокинув голову, отрывисто захохотала, будто лисица залаяла.
Лицо её медленно приближалось. Из серого оно стало синим, на щеках проступили черные пятна. Вот она широко открыла пасть.
«Господи Исуси, какие у неё острые зубы».
«Сейчас», – скомандовал внутренний голос.
Вадим резко отшатнулся назад, полностью убрав противодействие. На миг, всего лишь на миг, девица потеряла равновесие, и этого стало достаточно. Правой ногой он подсёк упырицу и что есть мочи оттолкнул от себя. Она свалилась в разверзнутую могилу.
– Не покидай меня, милый – жалобно стонала девица, стараясь выбраться из ямы по осыпающимся стенкам, – я так ждала тебя, я так долго ждала.
– Тьфу, мразь, – смачно сплюнул Вадим.
И помчался он к реке, лелея надежду, что твари боятся воды. Но прежде чем добежать до спасительной реки, Вадиму предстояло преодолеть ещё одно препятствие. От крайних могил, наперерез ему, резво неслась толстая тетка, почившая в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Её жидкие волосы развивались на ветру.
Вадим на бегу подхватил ровную березовую палку, отломил он неё сухой сучек, и, размахнувшись, метнул её, как копьё, в набегавшую толстуху. Удар был так силен, что насквозь прошил гнилое тело упырихи.
– Ох! – вскрикнула она, валясь на землю.
Тотчас тело её принялось дымиться. Вадим перепрыгнул через смердящие останки. Ветер свистел в ушах, ноги едва касались земли. Казалось, оттолкнись чуть сильнее, взлетит он аки птица и далеко внизу останется кладбище упырей.
Вот и берег. Вадим прыгнул в лодку, схватил весло и оттолкнулся им от берега. Лодка резво пробежала два метра, дернулась и воротилась обратно.
«Господи, веревка!».
Вадим глянул на берег. Невольно он замер. От кладбища по залитому мертвым светом косогору бежали к реке мертвяки. Впереди бежал дед. Опираясь на древко косы, как на шест, он делал гигантские шаги. Чуть отстав, за дедом следовала синюшная девица. На бегу она крутила над головой железный крюк. Мертвый пионер отставал от передней пары. Он заметно хромал. Последним медленно двигался морячок. В одной руке он нес бескозырку, а другой рукой на уровне груди держал собственную голову.
– Подождите меня, черти окаянные, – кричала голова, – подождите, вам говорю.
Морячок споткнулся об обугленную толстуху, голова вырвалась из руки. Катясь по косогору, она жалобно стонала:
– Андреич, Оля, пришейте мне голову.
«Топор! – очнулся Вадим от созерцания жуткой картины, – Топор!».
Вадим взял со дна лодки маленький топорик...
– Врешь, не уйдешь, – кричал дед.
...перерубил, связывающую с ивой веревку...
– Ты будешь мой, – вопила девица, – клянусь преисподней.
...оттолкнулся веслом от берега.
– Сережа, хоть ты помоги мне! – в отчаянье кричала голова морячка.
Река не остановила упырей. Дед с размаху прыгнул в воду, за ним ласточкой нырнула девица.
Лодка набирала ход. Вадим грёб. Никогда в жизни он не трудился с таким прилежанием. Руки ходили, как поршни в моторе. Спина сгибалась и разгибалась. Работали ноги. Всё тело функционировало как слаженный механизм.
Пионер, между тем, подбежал к воде и остановился.
– Андреич, – тихонько завыл он, – я плавать не умею.
Андреич не ответил. По лунной серебряной дорожке он медленно приближался к лодке. Ему мешала коса. По неясным причинам он её не бросал. Девица поравнялась с дедом, потом намного обогнала его. Приблизившись, она бросила крюк, как бросали крюки пираты, беря корабль на абордаж. Крюк зацепился за борт. Быстро перебирая руками, она подтянула своё мертвое тело и схватилась за борт.
Вадим медленно, как в страшном сне, оставил вёсла, поднял с днища топор. Упырица на вытянутых руках держалась на борту. Секунда – и она будет внутри. Вадим перерубил веревку. Крюк, звякнув, упал на днище лодки.
– Что ты наделал! – страшно вскричала девица, – что ты наделал!
Она заметно погрузнела, отяжелела, отчего лодка опасно накренилась на её борт, но всё ещё пыталась влезть. Вадим выхватил весло из уключины. Без промедления он ткнул лопасть в морду упырицы. Та открыла хищную пасть. С треском намертво впились клыки в мокрое дерево. Вадим сильно толкнул весло и отпустил его. Упырица с закушенным веслом скрылась под темной водой. Вадим брезгливо двумя пальцами поднял крюк и бросил его в реку. Слабо булькнув, он отправился на дно.
Заминка, вызванная битвой с девицей, позволила деду догнать лодку. Он подтянулся, как до него это делала девица, и одним рывком перемахнул через борт.
– Что, касатик, – ощерился дед, сверкая единственным глазом, – поговорим, никто нам не помешает.
Он мелко потряс косу, и она тонко зазвенела в ответ.
– Кто ты? – спросил Вадим.
Он медленно, не сводя взгляда с упыря, присел, взялся за второе весло и медленно вынул его из уключины.
– Дед Пихто, – хмыкнул дед, то ли глупому вопросу, то ли неуклюжим действиям Вадима.
Дед был до странности сух, будто он не был в воде. Дыхание, или что там у упырей, была ровным, размеренным. Вадим же, напротив, был весь покрыт липким потом. Все мышцы его дрожали от напряжения.
– Переполовинил ты моё войско, соколик, – ласково произнес дед и снова потряс косу, – ну ничё, ничё, станешь ты у меня генералом.
На этих словах дед взмахнул своим страшным инструментом. Вадим присел, выставив перед собой весло. Вжииик! снова пропела коса и срезала наискось дерево пониже лопасти. Вадим распрямился, всем телом поддался вперед и всадил кол в живот упыря. С шипением дерево вошло в мертвое тело.
На лице деда отразилось искреннее изумление. Он бросил косу, двумя руками схватился за кол, пытаясь сняться с него, но Вадим крепко держал его.
– Аааа! – страшно закричал старик.
И потекла из него густая черная кровь, обжигая Вадиму руки.
– Аааа! – ещё страшней закричал Андреич.
И начал он дымиться горьким дымом.
– Аааа! – в третий раз закричал дед.
И вспыхнул он холодным огнём.
Из последних сил Вадим поднял кол с пылающим дедом, далеко, как мог далеко, бросил его в воду. Некоторое время старик плавал по поверхности, шипя и дымясь, как кусок натрия в школьных химических опытах. Потом потонул, но ещё долго был виден в глубине огонь.
Вадим выбросил косу, сел на дно и забылся в беспамятстве.
Очнулся Вадим от боли в руках. Белый, основательно засиженный мухами потолок, белые стены. Поднес руки к лицу. Они были плотно забинтованы. Вадим огляделся. По всей видимости, он находился в больнице.
Рядом на узкой койке храпел, широко открыв рот, бородатый старик. На прикроватной тумбочке покоились командирские часы и затянутый мешочек черного бархата. Видимо, кисет. От него крепко веяло табаком.
На соседней кровати сидел, облокотившись на деревянную спинку, мальчик лет десяти-двенадцати. Он увлеченно читал книгу. Подле него стояла полная женщина в белом халате. Она внимательно разглядывала градусник.
И на дальней койке, у противоположной стены, сидел молодой человек с простоватым лицом и забинтованной шеей. Он смотрел в окно.
Вадим мучительно пытался вспомнить, как он сюда попал, и не мог, будто память закрыл тяжелый занавес.
– Температура нормальная, – сказала женщина, – скоро тебя выпишут
– Угу, – сказал мальчик, не отрываясь от книги.
– Хватит тебе читать, Сережа, глаза испортишь. Чай вечереет.
– Пелагея Петровна, – мальчик умоляюще посмотрел на женщину, – ещё немножко, ещё вот такую крохотульку, – он показал маленький зазор между большим и указательным пальцем.
– Хорошо, но только полчаса, – смягчилась Пелагея Петровна.
– Что читаешь, сельдявка? – спросил молодой человек.
– Я не сельдявка, – обиделся Сережа, – про вурдалаков Константина Толстого, – с готовностью пояснил он.
Что-то больно кольнуло Вадима в самое сердце.
– Знаю, знаю, – молодой человек обрадовался возможности проявить эрудицию, – Наташа Ростова, поручик Ржевский...
– Темный вы, – вздохнул мальчик, –это Лев Толстой написал, а это Константин.
– Вот нащелкаю тебе щелбанов, так быстро стану светлым, – пригрозил молодой человек, впрочем, беззлобно, – попался бы ты мне на корабле, драил бы палубу от первой склянки до последней, а от последней до первой пидарисил бы гальюн зубной щеткой. Понял, нет, сельдявка.
– Но, но, – строго произнесла Пелагея Петровна, – ты свои замашки брось, Егоров. Здесь тебе не корабль.
– Эх, скукотища, – всем телом потянулся Егоров, – завидую я Андреичу. Спать может сутками.
Дед застонал, словно учуял разговор о себе, повернулся на бок и затих.
– Доживешь до его лет, – шепотом произнесла Пелагея Петровна, – так тоже будешь спать день и ночь.
– Не доживу я до его лет, – Егоров осторожно потрогал забинтованную шею, – вот может сельдявка доживет, а я нет.
– Типун тебе на язык, – в сердцах пожелала Пелагея Петровна.
– Сестра! – позвал Вадим.
– Очнулся, касатик, – улыбнулась сестра.
Она быстро подошла к Вадиму, приложила тыльную сторону ладони к его лбу.
– Горишь ты, соколик, – осуждающе покачала она головой. – Ну ничё, скоро будет обход, главный припишет тебе таблетки и уколы.
– Сестра, – сухими губами повторил Вадим, – как я сюда попал?
– Нашли тебя, касатик, на берегу реки в бессознательном состоянии. Боле ничего не знаю.
– А с руками что?
– Смолой, видать, ошпарил.
В комнату заглянула молодая женщина в приталенном белом халате. Шею её укрывал цветастый платочек.
– Петровна, – сказала она, не входя в палату, – главный вас вызывает.
– Иду, Оля. Очнулся найдёныш, – добавила она, отходя от кровати Вадима.
Оля ступила в палату. Она заинтересованно смотрела на Вадима.
– Как вы себя чувствуете, больной?
Вадим пожал плечами.
– Руки болят.
– Не надо было смолу голыми руками хватать, – засмеялась Оля непонятно чему. – Ничего, кольнем вам обезболивающее – уснете.
– Новенький, а новенький, – оживленно встрял в разговор Егоров, – где ты смолу нашел?
– Не твоё дело, Егоров, – повернулась к нему врачиха, – лежи и лечи свои фурункулы, а то голова отвалится.
Оля ещё раз глянула на Вадима, ободряюще улыбнулась ему и вышла. Вслед за ней пошла медсестра.
– Пелагея Петровна, – позвал Вадим.
Сестра оглянулась, остановившись на пороге.
– Тебе чего, соколик?
– Скажите, Пелагея Петровна, какая деревня за Красным Камнем?
– Дык, нет никакой. Вода и вода, – Пелагея Петровна была удивлена вопросом. – Дык, и от Красного Камня только верхушка торчит. Была раньше Семёновка, так почитай лет тридцать затоплена она водохранилищем.
Пелагея Петровна вышла, плотно затворив за собой дверь.
День клонился к закату.
Вечерело.