Восхождение

Владимир Бахмутов
 
  Ну, это ж нужно было додуматься: с его-то здоровьем - да в такую гору! Конечно, началось всё не случайно. C большим страхом и сомнениями присматривался и готовился Степан к подъёму на Бабырган - вершину, с которой начинаются Алтайские горы и которую он всю сознательную жизнь считал для себя «игрушкой». До той поры, пока серьёзно не заболел…

  Намеченное восхождение долго откладывалось - одному идти было страшно, найти попутчика в его возрасте оказалось делом нереальным. И вот случай неожиданно подвернулся. В университете, где работал его старый друг Фёдор, состоялась международная конференция мудрых людей, и в порядке знакомства с природой Горного Алтая для них была организована экскурсия на изумительно красивую и доступную любому, обладающему хотя бы средними физическими способностями, вершину Бабырган.  Отбор желающих принять участие в восхождении производился, понятно, по физическим данным. Ну, а поскольку учёный люд в большинстве своём осторожный, на штурм горы из заморских и отечественных светил решились только самые молодые и здоровые. Друг Фёдор, поднимавшийся на скалистую вершину не один раз, в своих возможностях не сомневался, ну, а зная о желании Степана  побывать на вершине, пригласил с собой и его. От восхождения Степан не отказался, обрадовался подвернувшемуся, наконец, случаю испытать себя на выносливость.

  Университетский автобус остановился возле пасеки, примостившейся на берегу маленькой каменистой речушки Сетовочки, у подножья  Бабыргана.  От этого места был самый короткий путь к скалистой вершине.
  - Дальше придётся идти пешком, - глядя на разношёрстную публику и замысловато улыбаясь, объявил шофёр. Он прекрасно знал, что до вершины дойдут не все.
  Отказавшись от предложения пасечника попить чаю с мёдом, группа покорителей Бабыргана торопливо двинулась к вершине. Восхождение началось по тропе, проложенной когда-то вдоль оврага и которая к середине лета так густо заросла  крапивой, лопухами, хмелем, что через заросли эти приходилось пробиваться с большим трудом. Впереди шёл Фёдор и, размахивая большой палкой, старался хоть как-то расширить проход. Степан с внучкой Алёнкой, без которой жена его на Бабырган не отпустила, пристроился в конце колонны, он не торопился расходовать силы.

  Вскоре тропа из оврага выбралась и потянулась вверх, вдоль сенокосов. Трава в чистом поле была не столь высокой, как в овраге, и молодой учёный люд, хоть и в большинстве своём кабинетный, поспешными шагами двинулся навстречу вершине. Степан едва поспевал за ними, а вскоре стал просто отставать. Алёнка вначале помчалась со всеми вместе, но, поняв, что дед отстаёт, пошла рядом с ним. Степану предложенный темп оказался не под силу, «дыхалка» давала сбой, ноги становились ватными, палящее солнце безжалостным,  двигался он медленно.

  Алёнка с удивлением смотрела на деда, ничего пока не понимая: таким она его ещё не видела и старалась понять, что же происходит – в её-то двенадцать лет организм усталости не знает. А Степан, напрягая последние силы, пытался догнать пухлых тётенек, надеялся, что они тоже скоро выдохнутся и остановятся на привал. Но тётеньки не останавливались, и расстояние между внучкой с дедом и авангардной группой неотвратимо увеличивалось. Несколько раз Степан переходил на совсем медленный шаг, пытался хоть как-то собраться с духом, но долго отдыхать себе не позволял – вновь принимался упрямо переставлять ноги. Сдаваться и верить в своё бессилие не хотелось. «Ничего, что с внучкой придём к вершине немножко позднее остальных, - размышлял он. – Главное - до вершины добраться». Однако вскоре темп его дыхания сбился окончательно, Степан не мог набрать полную грудь воздуха, и с каждым шагом казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Как ни старался он сберечь силы, «второе дыхание» не открылось, более того - дальнейшее продвижение с разбушевавшемся сердцем стало рискованным.

  Степан с грустью посмотрел на крутой склон впереди, оглянулся на огромные каменные реки-курумы, которые им удалось обойти стороной, на скалистое ущелье, по которому нужно было подниматься, и… сдался. Когда дыхание немножко успокоилось, набрал по мобильнику друга Фёдора и, стараясь быть бодреньким, проговорил:
  - Я тут на травку интересную наткнулся, её мне обязательно нужно насобирать, жена просила. Боюсь, что на обратном пути отыскать это место будет сложно. Вы двигайтесь без меня, встретимся внизу.
 
  Больше деда расстроилась внучка: вот ведь она, вершина - рядом, а он уселся на камень и словно прирос к нему.
  - Дедуля, они же далеко от нас уйдут, пойдём, - ныла Алёнка, её не страшили крутые подъемы и большие камни. – Мы их быстро догоним.
  Но Степан сидел молча. Потом уж, немного отдышавшись и стараясь не  выказывать внучке свою беспомощность, он весело проговорил:
  - Пусть они носятся по этим распадкам, а мы пока горными пейзажами полюбуемся, смотри как красиво! – показал рукой дед Степан. Он действительно залюбовался открывшейся с высоты панорамой. – Вон там, на горизонте, видишь сахарные горы? Это ледники, твоего отца я не раз туда водил.

  - Дедуленька, родной, мы ведь почти на вершине! – не унималась внучка.
  Они действительно были на подходе к Бабыргану, уже гора Гладкая оказалась внизу и не закрывала больше своей лысой и плоской вершиной вид на Майму и Горно-Алтайск, уже пиком упёрся в небо не видимый из города Чептаган, но «дедуленька» принял окончательное решение – не рисковать. Память отчётливо хранила случай, когда в реанимации городской больницы втолкали в него два мешка скрипучего кислорода, вкололи пяток уколов, и через пару часов молодые санитарки отвезли его, накрытого белой простынёй и еле дышащего, в палату для тяжело больных. Две недели ставили капельницы и уколы во все части тела, потом отправили на самостоятельное долечивание. Болезнь за столь короткое время, понятно, не отступила, и любая физическая работа стала в тягость, а при ходьбе, на подъёмах, становилось тяжело дышать, приходилось останавливаться и успокаивать расходившиеся лёгкие. Стыдно было, но даже в поликлинике, подняться на третий этаж без передышки он не мог и терпеливо дожидался вместе с немощными старушонками лифт. Смириться с этим было невозможно.
 
  Через какое-то время врачи признали его заболевание хроническим, прописали непомерное количество таблеток, пить которые приходилось горстями, и посоветовали вести спокойный образ жизни. Направить Степана в санаторий врачи отказались, сославшись на отсутствие таковых по профилю его заболевания. Как-то спешно оформили направление в бюро медицинской экспертизы, а те мелочиться не стали – так же быстренько присвоили последнюю группу инвалидности, пожизненно, с полным запретом всякой трудовой деятельности.
Степан не мог в это поверить. Не мог поверить, что тяжёлая болезнь, которую врачи смело называют неизлечимой, приключилась именно с ним, здоровым и выносливым мужиком. Ведь он никогда и ничем не болел, ни одного больничного листа за сорок   лет работы. С детства готовил себя к «труду и обороне», серьёзно занимался спортом, закалялся, в проруби, на удивление всей деревне, купался.

  Не мог смириться Степан со своей инвалидностью. Чтобы убедиться, что врачи ошибаются и недомогание его временное, а не хроническое, как они утверждают, выпросил в министерстве направление в самую солидную кардиологическую клинику в регионе.       
После всестороннего обследования его сердца современными методами и новейшей аппаратурой, диагноз, поставленный в родном городе, подтвердился. Но самым страшным оказалось то, что и мудрые кардиологи не знали путей излечения его болезни.
  - Полноценно продлить вашу жизнь может только трансплантация сердца, - выдал заключение солидный мужчина в белом халате. И весь консилиум врачей согласно закивал головами. – Мы вас поставим на очередь, - добавил солидный мужчина.
               
  Для Степана это было - «обухом по голове».  Он как-то враз перестал соображать, о чём говорили серьёзные люди. Автоматически отвечал на вопросы, касающиеся в основном его своевременного прибытия на операцию, если появится донорское сердце, а в голове билась одна мысль: «Вот и конец!.. Допрыгался!..» Опомнился только через несколько дней. «Как на том свете побывал», - рассказывал он потом друзьям.
От пересадки сердца Степан категорически отказался. Он и представить не мог, что после какой-нибудь автокатастрофы привезут сердце молодого здорового парня и вошьют ему… За какие такие заслуги? Да и кем он будет себя чувствовать с чужим сердцем?  Слишком уж это аморально и не по-человечески! 
               
  После подобного заключения серьёзных специалистов Степан растерялся. Может быть, первый раз в жизни – он не знал что делать, что предпринять. Каждый новый день теперь не сулил ничего хорошего, больше того, он теперь боялся, что день этот для него может оказаться последним. Степан ослаб морально, подолгу сидел на диване, двигался мало, и ему казалось, что только при абсолютном покое он ещё протянет хоть какое-то время. Вспоминал прожитую жизнь и пытался смириться с положением инвалида терпеливо дожидающегося своего конца. «Жизнь прошла неплохо, сделал немало. А то, что умирать придётся пораньше, так уж кому что на роду написано. Да и годом раньше, годом позже – перед смертью не надышишься», - утешал он себя народной мудростью.

  Дело двигалось к лету, которого Степан ждал с опасением – врачи предупреждали, что жару сердечники переносят плохо. От безделья осунулся, поблек лицом,  ему и в зеркало на себя смотреть не хотелось. Заниматься какой-нибудь физической работой, даже на садовом участке, он себе запретил. Хорошо хоть сын был рядом и во всём помогал.
  В начале лета сын с семьёй на пару недель уехали отдыхать на море, а его попросили пожить в их квартире, присмотреть за рыбками да кошкой.

  В то утро Степан проснулся  как обычно рано, с восходом солнца. Можно было, конечно, спать ещё и спать, но он знал, что больше уже не уснёт. Долго одевался, неторопливо заправлял постель. Куда спешить? Весь день впереди. Яркие лучи солнца пробились через окно и слепили глаза. Управившись с кроватью, Степан перешёл на кухню, окно которой выходило на противоположную сторону от спальной комнаты, на северо-восток. Квартира была на пятом этаже, и из окна замечательно просматривался горизонт с подпирающими небо горами. Были они сплошь пологие и покрытые густым лесом кроме скалистой и угловатой, словно собранной из детских кубиков разного размера, вершины Бабыргана. 

  Поставив на плиту чайник, он подошёл к окну и, взглянув на горы, изумился ослепительной красоте. Солнце ещё не достало до нижних этажей зданий и улиц, и долина города была в полумраке, а макушки гор на горизонте уже охватили яркие золотистые лучи. Из утреннего полумрака долины они упирались освещёнными вершинами в чистое утреннее небо, чётко отображая на нём свои горящие контуры. Особенно грациозно выглядел Бабырган с его сверкающей каменистой вершиной, словно золочёной короной. Где-то на уровне середины, прихваченное яркими лучами, высокую гору окольцовывало облако из остатков утреннего тумана.
  Вид освещённых солнцем гор заворожил Степана. Давно ему не выпадало подобное счастье, захотелось непременно подняться на скалистую вершину. Подняться и посмотреть вокруг, как поднимался на неприступные  вершины, прокладывая нелёгкие геологические маршруты в горах Путорана, Северного Урала, Кавказа. Да и в Горном Алтае его нога коснулась, наверное, доброй половины больших и малых гор и перевалов. Только с большой вершины взгляду человека открываются необъятные просторы земли, которые, ковыряясь внизу, никогда не увидишь, а главное, не прочувствуешь.

  На время Степан забыл про болезнь, и появилось то волнительное чувство, которое всегда испытывал перед большой дорогой, перед подъемом на неизвестную вершину. Он ясно и отчётливо почувствовал необходимость подняться на Бабырган, вновь испытать чувство покорителя.
  Лучи распалявшегося солнца быстро пожирали остатки ночного тумана, чётче высвечивали камни, которые постепенно теряли привлекательность. А когда остатки облака сиротливо забились по расселинам, а золочёная корона пропала совсем, Степан присел на стул и, забыв про завтрак, ещё долго смотрел на поблекшую вершину.  Однако желание непременно побывать на ней крепло на глазах.
  Желание это вскоре сделалось навязчивым. Степан не понимал, идёт ли оно от его собственных убеждений, или им двигает какая-то иная сила. Одно было ясно – ему необходимо подняться на Бабырган. Спокойная жизнь кончилась!
 
  Ну, а дальше и того хуже - поставленная цель, словно гвоздь вбилась в сознание бывшего геолога - теперь он и спать укладывался с мыслями о Бабыргане, и просыпался, вспоминая ночные обрывки снов о покорении вершины. Осознать до конца, зачем ему это нужно, он не мог, да и не пытался этого делать, одно понимал отчётливо - если поднимется на Бабырган, если хватит у него на это сил, то станет после этого уважать себя, станет верить, что ещё поживёт на этом свете, что сердце ещё послужит ему. По жизни-то Степан всегда верил только в себя, старался и умел превозмочь нависающие неизбежные обстоятельства, побеждал их, выходил с полной уверенностью, что не судьба руководит им, а он руководит судьбой.
Убеждение, что человек живёт, как ему на роду написано, и с которым он чуть было не смирился, теперь ему  казалось слишком кощунственным. Всю жизнь он верил в своего «Бога» – в самого себя. Уверенность, что он не хуже и не слабее других, что он многое может, помогала в жизни. И вот вновь наступил момент, когда Степан должен доказать самому себе, что в силах справиться с обстоятельствами, что все наговоры врачей не про него, что он сможет победить болезнь. Главное - у него появилась в этом уверенность. Теперь он стыдился и ругал себя за временную слабость.
             
  Вот тут-то и подвернулся его друг Фёдор с предложением похода на Бабырган.
  - Пойдем большим отрядом, в случае чего без помощи не останешься.

  …От неудавшегося восхождения Степан особенно не расстроился, скорее даже наоборот, поверил в свои возможности – ведь большую половину подъёма ему все таки удалось преодолеть.
  - Ничего, внученька, вот потренируюсь я с годик, а там быстрей тебя заберусь на вершину.
  Откладывать дело в долгий ящик Степан не стал, что называется «закусил удила и помчался», хоть и понимал, что это, может быть, не совсем правильный путь для сохранения больного сердца. Но и просто «оберегать себя бездельем», как это делал ещё недавно, он теперь не мог. Начал с малого, с каждодневных прогулок  по тропе в сторону вершины Тугаи, горы, у подножья которой стоял его дом. Определил для себя рубеж, не столь уж великий, и прохладным росистым утром, с большим трудом, с множеством остановок, поднялся до него. Долго успокаивал разгневанное сердечко и размышлял - стоит ли рисковать. Спускаться было проще, и он клятвенно пообещал себе - завтра повторить подъём. И повторил. Теперь уже с большей уверенностью, хоть и остановок было не меньше. 

  Через несколько недель каждодневных утренних прогулок в гору Степан стал ощущать, что намеченный подъём теперь даётся ему значительно легче. Ещё после нескольких дней решил увеличить нагрузку, и с каждым днём подниматься по дороге на вершину на пятнадцать шагов дальше. Кто это ему подсказал? Откуда? Возможно, сработала та память веков, о которой теперь так много рассуждают всевозможные околомедицинские людишки. И поднимался! Тяжело было, стыдно, особенно в жилых кварталах, когда какая-нибудь бабёнка обгоняла его как застрявший грузовик и оглядывалась с усмешкой. Приходилось терпеть, и не просто терпеть, а пыхтеть и добираться до намеченного, каждодневно нового на пятнадцать шагов рубежа.
  Занудные, утомительные и вроде как постыдные от ротозеев, которые не упускали момента пустить вслед: «Старикан за здоровьем направился», прогулки, как-то постепенно стали для Степана необходимостью. Со временем намеченный рубеж с прибавкой в пятнадцать шагов мог закончиться прибавкой доброй полусотни тяжёлых, но неописуемо радостных шагов. Вскоре Степан поднялся до самой вершины, на которой разместилась большая телевышка. Присел на бетонный блок, не доходя до колючего ограждения и злых собак сотню метров, вытёр пот с лица и с удовольствием отметил, что врачи, наложившие ему запрет на подобные нагрузки, вероятно, ошиблись. Впервые за несколько последних лет он вновь зауважал себя.
 
  Но самое интересное - процесс подъёма в гору ему нравился. Оттого, вероятно, что вся жизнь его была в таких вот сложных подъёмах, ходьбе, работе и некогда было думать о чём-то постороннем. Он втянулся в тяжёлые подъёмы и не мог пропустить ни одного дня. Памятуя пословицу, что клин клином вышибают, поверил, что только пеший ход и постоянные нагрузки могут выправить его здоровье и продлить жизнь. И, как видно, не ошибся. Но делать выводы было рано. Успешные прогулки на Тугаю только больше подогревали желание подняться на Бабырган. Цель была поставлена, а отступать от намеченного Степан не любил.
  В постоянных подъёмах на Тугаю прошли осень, зима и весна. Приближалось очередное лето. Каменный  Бабырган постоянно напоминал о себе, зазывно маня своей светящеёся короной. И хоть чувствовал  себя Степан нормально, идти на вершину один не решался, да и жена на подобное мероприятие не согласилась бы ни за что. Идти вдвоём с тринадцатилетней внучкой он себе тоже позволить не мог только потому, что исключить крайности, которые могут в любой момент произойти с его сердечком, Степан не мог. Да и помочь она ему вряд ли сможет. Но сама судьба, видно, пошла ему навстречу – в середине лета старший сын привёз не запланированного на этот год внука Илюшку, мальчишку тех же лет, что и внучка. Тут уж Степан воспрянул: мальчишка - всё же не девчонка, да и вдвоём они любые страхи переживут.
 
  Не оставив времени на раздумья, он тут же принялся готовить внуков к восхождению. Просмотрел одежду, обувь, всем вырезал по большой, лёгкой палке, заранее приготовил на обед сухой паёк – крекерное печение, три шоколадки и две пластиковые полторашки воды.
Намеченный день выдался ясным и, чтобы подниматься в гору не по самой жаре, Степан поднял детей рано утром. К пасеке приехали, когда роса на траве стала подсыхать. Быстро пробились по густым зарослям кустарников и вышли на поле. Стоял июль, яркая, умытая росой зелень источала удивительно сладкие ароматы. Больше всего поражало разнообразие запашистых цветов, над которыми густо кружили пчёлы.
  Путь был знаком, и Степан поднимался размеренно и неторопливо, пристально прислушиваясь к биению сердца. Главное не сбить темпа в самом начале, чтобы сил хватило до конца, до самой вершины. Он старался не думать ни о чём, даже на ребятишек старался не отвлекаться – пусть себе резвятся, ещё успеют устать. Он не хотел повторения неудачи прошлого года.

  Внук и внучка как маленькие щенята убегали далеко вперёд, поджидали деда, рвали цветы и хвастались ими друг перед другом.
  - Зачем вы их рвёте, - пытался усовестить детей Степан. – Им же больно.
  - Мы бабушке отнесём, - слукавила внучка.
  - До бабушки нам ещё много вёрст сегодня пройти нужно.
  Перед первой каменной рекой присели отдохнуть. Поднялись уже высоко, открылись на горизонте новые вершины, объёмней заблестела Катунь, искрился от солнца пруд на речке Сетовочке. На прозрачно-голубом небе кучерявились несколько белых пухлых облачков. И всё это - цветы, зелень, белёсые валуны на каменных реках, голубизна бескрайнего неба и блески солнца на воде - создавало особую, неповторимую красоту. Главное - нигде не было видно присутствия человека, и это отдавало первобытностью и величием.

  - Ух, ты! – непроизвольно вырвалось у внука, когда ему, наконец, удалось унять свою энергию и присесть рядом с дедом. – Гор-то сколько!
И на дальнейшем подъёме Степан не стал торопиться, размеренно дышал, уверенно делал шаг за шагом. После курума попали в густой лес, но трава здесь была реже и не такая высокая, как на чистом месте, не заплетала ноги. Идти пришлось без тропы, да её, наверное, и не существовало вообще: хоть и поднимаются люди на Бабырган часто, к вершине его каждый приходит своим путём. Когда выбрались из леса, гор на горизонте стало значительно больше, показались Горно-Алтайск и Майма. До этого примерно места дошли они в прошлом году.

  Дальше подъём становился круче, а сама вершина пугала неприступностью каменных глыб. Подниматься пришлось, цепляясь за колючий кустарник и траву, ноги постоянно соскальзывали, и неудивительно было при одном неосторожном шаге загреметь вниз. Смотреть по сторонам, а тем более вниз, становилось страшно. Так докарабкались до маленькой площадочки, дальше которой была отвесная скала. Этого Степан не ожидал. Когда смотрел на вершину снизу, ему всегда казалось, что есть по ущелью, по которому они продвигались сейчас, вполне нормальный подъём. Может быть, они подошли не с той стороны и теперь нужно спуститься вниз, обойти крутую скалу и вновь подниматься?..
  - Дед, а если попробовать прямо подняться? - предложил внук с его мальчишеским максимализмом.
  - Что-то надо делать, - согласился Степан. Теперь он боялся не за свою одышку, а за детей.

  Присмотревшись, он заметил, что вдоль скалы, с небольшим подъёмом, идёт выступ, по которому можно пройти.
  - Подождите меня здесь, я попробую пройти по этому выступу, и если потом позову вас, осторожно двигайтесь за мной.
  И, не раздумывая больше, Степан направился по выступу. Идти было удобно и не страшно, а когда выступ стал огибать скалу, всё так же поднимаясь на неё, он позвал детей. Дальше подъём пошёл значительно проще, и вскоре он был на ровном выступе скалы. Дождался внуков, и они вместе устремились к вершине, теперь уже по твёрдой тропе. Основной подъём остался позади. Пройдя мимо нескольких лужиц-озерков, они вышли на небольшую ровную площадку. Это и был самый верх горы Бабырган.

  Они долго не могли оторваться от открывшегося на все четыре стороны великолепного вида. Ярко светило солнце, прогретые камни были тёплые, но откуда-то снизу, со стороны Бийска тянул прохладный ветер, и Степан с трудом уговорил детей накинуть куртки.
  - Ну что, Илюшка, красиво?
  - Здорово, - не отрывая взгляда от горизонта, проговорил внук.
  Оно и действительно, в туманной дымке различалась река Бия и город Бийск. Катунь была рядом, словно у подножья, но постепенно утягивалась в сторону Бии и где-то там, в дымке, после их слияния, образовывалась Обь. Горы начинались постепенно. Вначале пологие и лысые, но ближе к Бабыргану вершинки становились острее и покрывались лесом. Когда взгляд поворачивался в южную сторону, вдалеке, на общем фоне остропиких гор, выделялось несколько больших вершин подпирающих небо. Степан объяснил детям, что самая левая вершина на горизонте - Чептаган, потом покрытая снежной шапкой вершина Альбаган, чуть правее - Адыган.

  - В прежние времена птица в этих местах обитала, которая перелетала с вершины на вершину. Питалась она дикими оленями, могла зараз проглотить несколько штук.
  - Как здорово, я бы сейчас тоже могла полететь, - расправила руки и, взмахивая ими, словно крыльями, воскликнула внучка.
Оно и действительно, эти несколько вершин подпирали небо и казались чем-то единым, а всего, что ниже - не существовало. От осознания этого у Степана как-то даже захватило дух. Ведь сколько раз был на одиноких, выдающихся вершинах, и всегда, как у внучки, появлялось желание полететь к следующему острому пику, одиноко примостившемуся на далёком горизонте, причём казалось, что и полететь-то можно элементарно – широко расправить руки и слегка оттолкнуться от твёрдых камней.

  «Значит, ещё есть порох в пороховницах, значит, поживу», - подумал про себя Степан и улыбнулся.
  Сейчас он был горд за себя, не даром прошёл год усиленных восхождений на Тугаю. Он был рад  ещё одной победе, своему маленькому подвигу. Сколько их ещё будет в жизни? Вот уж действительно: «Старость меня дома не застанет», - вспомнил он студенческую песню, смысл которой понял только сейчас.
  Сидеть на горячих камнях было приятно. Хоть и палило июльское солнце безжалостно, но упругий ветерок не позволял застаиваться жаре. Илюшка несколько раз подбегал к краю скалы, и тогда у Степана заходилось сердце, но он, вспоминая себя в его возрасте, не останавливал внука.
 
  - Ну, что? Придём сюда на следующий год? – спросил он детей.
  - Обязательно! –  дружно ответили юные путешественники.

  И они начали спуск, не менее опасный, чем подъём.