Глава из романа Предварительное зрение
Случилась эта невероятная, полная загадок и мистических совпадений история в маленькой, ничем не примечательной деревушке Подземка, притаившейся в низине меж двух зеркальных озер, и загородившейся от остального мира сибирской тайгой. Оборачиваясь назад, можно сказать, что это происшествие, главным действующим лицом которого (не по воле своей) выступил кот, явилось первым в череде событий, несущих последствия для многих людей. Так же, как всякий клубок имеет свое начало, так и эта история послужила отправной точкой, первым узелком на тоненькой ниточке, потянувшейся от дома тридцать три на окраине Извилистой улицы. Итак…
В тихой деревеньке, на кухне самого обычного дома бабушка Ульяна готовила обед. Весело потрескивали березовые полешки в печке, наполняя избушку приятными ароматами. Огненные блики дровяного пламени играли на бабушкином лице, освещаемом от наполовину открытой конфорки. Она ловко управлялась со шкворчащей чугунной сковородкой – блины с нее выходили пышные, румяные, с веселыми рыжими конопушками. И так все споро и красиво получалось – на загляденье. А если бы вы находились в тот момент рядом с ней, то засмотрелись бы не только на кулинарное мастерство хозяйки, но и подивились ее благородным чертам, совсем не местного, крестьянского толку (что довольно таки странно, учитывая ее образование – четыре класса средней школы). Седые волосы, тщательно зачесанные назад и скрепленные полукруглым деревянным гребнем, заправлены под льняной платок, на ногах валенки «для пущего тепла», самовязанная кофта. Жилистые руки, которые привыкли управляться не только с готовкой еды или штопкой да глажкой одежды, но и с топором и веслом. На лице мелкие морщинки, что для ее возраста (восемьдесят четыре года) и того, что ей выпало вынести на жизненном пути, совсем не много. Да и те сосредоточились в уголках глаз и губ, чем выдавали ее добрый и легкий характер.
Еще совсем недавно, каких-то лет двадцать назад, деревня насчитывала не меньше сотни дворов с пахотными землями – края не видно, с многочисленной живностью неспокойного хозяйства; разная сытая скотинка, обильно кормленая на заливных лугах в окрестностях речки Каменки. Несть числа домашних птиц, закрома полные зерна, подполья богатые соленьями и вареньями, тушенками да бочками с квашеной капустой. Крепкая и дружная была община. Жили не по выгоде городской, но по совести, оттого и завсегда поддержку любого толка друг у дружки находили. Всем миром проблемы важные решали: справить ли свадьбу или организовать как надобно горестные прощания, колодезь ли пересохший настроить в новое подземное русло или на медведя-шатуна оголодавшего копать ямную западню, али схрон тайный сотворить для церковного имущества соседнего села Синий Утес, в пору гонений на религию... Многое повидала деревня на своем более чем вековом пути. Да времена уж настали не те. Конечно, не сравнить с лихими продразверстными или страшными военными. Однако ж, совсем не те, что были. Разъехался люд: кто в города, за лучшей и более спокойной жизнью, кто в другие деревни да сёла, ближние к цивилизации, подальше от тайги, а кто и тут навеки вечные остался.
С десяток обитаемых домов теперь не наберется даже. Редкие избы в хаотичном порядке, с разных переулков, посылают в небеса дымные весточки о том, что живет пока, не пропала совсем Подземка. Особенно в тихую погоду, да в пятницу, когда топятся баньки, далеко видать поднятые вверх струйки сизого дыма – руки жительствующих ноне.
Вот и бабушка Уля не планировала оставлять сызмальства родную землю. «Все в руках Божьих, – говорила она, – а там будь, что будет».
Так и вела она немудреное хозяйство уединенно, со своим котом, горя не знала и о другой доле ничуть не мечтала. Детей Бог не дал, не свелось как-то к этому. Ну, а то, что незнамо – пускай таковым и остается. Куры исправно неслись, кролики в стайке и там же козочка Добряша, огород, пока силы есть в руках. Да и лес с речкой, озерами завсегда накормят, будешь и с рыбой, и грибов-ягод наберешь, коли не лениться. А много ль им на двоих с котом нужно было?
Раз в две недели приезжала лавка с продуктами и хозтоварами, оттуда и новости последние узнавали, кто родился, женился. Только вот вестей о возвращении кого-либо обратно никогда не было...
– Ох и вкусна сегодня обеда будет, – похвалилась бабушка, обмакивая гусиное перо в горшочек со сливочным маслом и смазывая им готовый блин. Пребывая в хорошем расположении духа, она запела что-то из старого, перемежая песню беседами-разговорами со своим котиком, и по-доброму его охаживая.
Черный, как сажа кот, по кличке Кот, с явно выраженным избыточным весом, неподвижно сидел возле ног бабули и мысленно решал для себя самый важный на этот момент вопрос, касаемый очередности приема харчей. А они нынче были ох как недурны! Уха из судака приправлена икряными окушками, блинчики фаршированы мясом. Да если их еще обвалять в сметанке… Кот облизнулся и замлел, урчащий живот с трудом уняв.
Услышав рокочущий, утробный звук снизу, бабушка улыбнулась:
– Проголодался, бедолага? Ну, обожди с полчасика…
И, не отвлекаясь от готовки, стала развлекать его разговорами о насущном:
– Рясная в этом году уродилась малина – для здоровья, самая первая ягода, не считая брусники. И еще шиповника. Да веточек с малинных кустов не забыть по осени наломать – ее отвар любую кашляную хворь в два счета выведет. Поясницу вот намедни прихватило, не беда, змеиный яд есть на это, да только ла;стить тебя стало тяжело – трудно наклоняться. А без внимания любую животинку оставлять нельзя. Даже такую хитрую бестию, как ты!
Сдвинув очки на лоб, бабушка Уля посмотрела вниз.
– Что ты зенки свои желтые вылупил на меня? Ухмыляешься? Поджидаешь своей порции? Ждущий – да обрящет! – указала она ему деревянной ложкой. – Ишь, хвост задрал трубой, дождя завтра точно не будет.
Однако кот, не проявив должной стойкости, ласково мурлыча, принялся выписывать меж пимами бабушки замысловатые кренделя.
– Уйди, окаянный, – взявши полено и открыв печь, шутливо замахнулась на него бабуля. – Щас как шваркну меж твоих наглых глаз, паразит. Просила же – не вертись под ногами, пока готовлю! Или забыл как я недавече из-за тебя шандарахнулась? Сам ведь чуть не издох от мученической голодной смерти, пока я полдня без сознания на дровяном полу лежала. И шишка на лбу мне совсем красоты не добавляет.
Она осторожно пощупала уже сходящую с лица припухлость. Немного прикрыв печную заслонку дымохода, вернулась к плите.
– Сколько ж можно жрать, желудок ты бездонный, – ворчала бабушка, помешивая в кастрюльке наваристую ушицу. – Вот споткнусь о половицу, переверну на тебя кострулю, бугай, что делать будешь? Бежать, сверкая пятками? Ишь, еще и улыбается, нечистая сила. Чтоб тебя, – уже более миролюбиво заканчивала бабуля перечислять коту все его достоинства. Не могла она оставлять надолго без внимания своего добровольного зеленоглазого помощника.
Однако хитрый котяра знал, что за этим, как обычно, последует неземное блаженство в виде почесывания его широкого загривка, и потому с удвоенной энергией стал вертеться возле бабусиных ног, показывая тем самым свою стопроцентную готовность к получению наслаждения.
– Обожди чуток, милый, щас заправлю лучку да горстку укропчика, а немного погодя петрушки для скусу, опосля помешаю. И тебя, и уху, – засмеялась своей шутке бабушка, одновременно пробуя еду на соль и отдавливая коту его мясистые лапы. Видя такой оборот, тот решил повременить с танцами около ног, справедливо полагая, что лапы ему еще пригодятся в дальнейшем.
С трудом допрыгнув до своей лежанки над печкой, он сверху с укором посмотрел на бабулю и тяжело выдохнул. Все-таки он был немолодым уже котом. Хозяйским взглядом окинул свои с бабулей покои и довольно зажмурился: все на своих местах, как и должно быть. В углу, у окна, заправленная кровать, их с бабусей ночная опочивальня. Ковер на стене, для тепла. Особенно уютен он в долгую, зимнюю пору, когда холодом, кажется, веет отовсюду. Рядом вязанки лука и чеснока со смешным названием «шоб тебя, родео опять устраиваешь». Хоть и старенький, но дюже любимый холодильник, набив свое немаленькое нутро свежим провиантом, тарахтит в углу. Даже его редкое икание, сопровождающееся переминанием с ноги на ногу, вызывает сонное умиротворение. Легкие занавески на окне не мешают наслаждаться видом на огород. Большой деревянный стол, крашеный голубой краской, накрыт голубой же, в цветочек, клеенкой. Это место свято, ведь за ним проходят их с бабусей вечери: с сахарными бубликами или ватрушками с творогом. Да чаями со смородиновым листом. И это было единственное время, когда бабушка дозволяла коту составлять ей компанию прямо на столе, по левую руку от себя, рядом с глубокой чашкой и сахарницей.
«Эх, этот мир создавался именно для подобных прекрасных мгновений – таких вот вечерних посиделок», – подумал кот и устроился поудобнее на теплой лежанке. Покуда не приготовилась обеда, он решил предаться одному из своих любимых занятий – дремать под упоительные, ласкающие слух, звуки родного дома: довольное причмокивание бабули, пробующей еду, ставня тихонько скрипит от легкого ветерка, из соседней комнаты доносится мерный ход маятника старинных часов, топится печка.
Кот легко подключил камертон своего настроения на сладкие думы. Разъехавшиеся в стороны косматые усы не скрывали его добродушной улыбки. Не оставляя без внимания готовящийся обед, он с наслаждением стал вдыхать чудесные ароматы.
– Фу ты, еще надумал дышать на меня, – сказала бабушка весело и, обратив свой взгляд на уху, протянула к коту свою руку. Однако нащупала лишь… пустоту?
– Вот те на, – озадаченно оглядела кухню. – Куда ты делся? Кыс, кыс, кыс…
В ответ – тишина.
К обыкновению пушистого прохвоста неожиданно исчезать, Уля давно привыкла. Уж что-что, а выкрутасы всевозможного толку тот вытворять был мастак. Без удержу надумывал разные оказии и провокации, нередко доводя дело до бабулиных шишек и синяков, покорно неся вслед за этим бремя строгого поста.
Но теперича не тот случай стался. Как-то противно загорчило под ложечкой у бабы Ули. Раньше такого не происходило: словно что-то в воздухе переменилось. А еще, будто ледяная, невыносимо жгучая, чуждая рука, сжала грудь. Что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Бабушка Уля прислонилась к печке и, обратившись к святому лику, истово перекрестилась:
– Господи, помоги и сохрани, кровиночку мою, котишку непутевого...
Ожидая, пока клещи разойдутся и отпустят заходящееся сердце, она молила. Да не за себя, за домашнего питомца. Столько пережитого вместе, всего и не упомнишь, но она старалась и перемежала мольбу счислением добродетелей родной кошачьей души:
– Такой как он – один на свет белый нарождается, несмотря на угольную шерстку. Страсть какой умный, незлобливый и домовитый. И любит меня всем сердцем. А душа у него какая светлая... Надумай Господь Бог прикоснуться к нему – не испачкал бы руки;! Уж избавь его от помыкания нечистой, а меня от черной кручины. Сойду я без него на нет. Как есть сойду. Не было у меня до него котов, не довелось, и сравнить оттого не с кем. Все другой животинкой была голова занята. А появился бедолага, на ногах совсем не держался, каким лихим ветром его занесло, откуда? Не знаю… Но поняла – мой. И веки вечные моим светочем будет. Не приведи, Господь, испытать уныние и познать ущербность одиночества в сухом остатке летов своих… Кыса, кыса ты где?
Чувствуя, что стало понемногу отпускать, баба Уля принялась за поиски.
Прежде всего, входная дверь...
Заперто.
Мало надеясь, она все же пошла в залу (отчего-то не любил он в ней спать), проверить. Не переставая шептать и теребить крестик на шее.
– Кыса, котик мой ласковый, пошто бабушку свою пужаешь – аж мочи терпеть нет никакой. Покажись, я тебя обниму, напоследок.
Охнув, бабуля, зажала рукой свой рот. Да вот только слезы так же просто не остановишь.
– Что это я прощаюсь с тобой, поминая облик твой всуе?
Соленые горошины покатились из глаз, застилая зрение.
– Прости мой милый, – всхлипывала она, – будто кто-то вкладывает окаянные слова мне в уста – не мои то речи.
Встав на колени, она шарила под диваном, всей душой отчаянно желая наткнуться рукой на мохнатый клубок.
Ничего.
Подошла к комоду и вынула из ящика фонарик. Еще раз заглянула под диван, но желтоватый луч света не встретил ни единой помехи на своем пути. Сердце опять заухало. И вот уже огромное трюмо отразило бледное растерянное лицо бабушки.
Большая радиола, стоящая на сундуке рядом со швейной машинкой – тоже любимое место мохнатого охотника. Сытый, только что откушавший, он частенько там устраивал засады. И любил пулей выстреливать оттуда, наперерез бабуле, мирно направляющейся на послеобеденный сон.
Там тоже нет…
– Карты, треклятые карты, только беды от них, – прошептала она.
Враз постаревшая на десяток лет, бабуля, еле передвигая ноги, вернулась к комоду, открыла верхний ящик с твердым намерением – взять и сжечь карты. Уж и рука потянулась к их потертым зеленым рубашкам. Да так и осталась на весу.
– Не в них дело, за правду, что явят они, негоже козни отчаяния строить да расправу учинять.
Задвинув ящик обратно, она пошла к дивану, села и, привалившись к спинке, прикрыла глаза. У нее сейчас осталось только одно желание – встретиться со своим ненаглядным хотя бы во сне. И пережить заново самые светлые моменты совместного жития-бытия.