С этого момента мальчишка привязался ко мне как хвостик, видя в моём лице единственную возможность на выживание. Подселили его ко мне на верхнюю полку, как её называют здесь "пальма". Все остальные держались от нас в стороне до вынесения "приговора", но лишний раз не цепляли и не трогали, меня это вполне устраивало. Зовут его Михаил. Здесь прозвали "Мышь". Созерцание этого неокрепшего безобидного юноши, попавшего в такие условия, вызывало во мне искреннюю жалость и душевную боль. Мой жизненный опыт и глубокое общение с множеством человеческих душ помогали мне не делать грубых ошибок, а вера придавала сил, не позволяя отчаиваться. У него же не было ни того, ни другого. Первое время он ходил за мной тенью, не решаясь даже заговорить, потом постепенно освоился, стал помогать в уборке, стирке, готовке. Я не гнушался любой работы, не трудно наводить чистоту, чтобы как-то убить время, безжалостно долгое в ежедневном ожидании приговора. Делился с Мишей всем, что у меня было, когда появлялась возможность, незаметно дотрагивался до него, чтобы передать ему хоть каплю покоя и освободить от страхов, что, словно слизь, окутывали его душу плотным коконом.
Все вещи замачивались в кипящей воде, чтобы уничтожить вшей и обезопаситься от них, потом помогало хозяйственное мыло. Держать тело и одежду в чистоте здесь приветствовалось не меньше, чем на воле, грязнуль называли "чертями" и избегали.
Во время одной прогулки по замкнутому со всех сторон квадрату с натянутой поверху проволокой вместо потолка Миша обратился ко мне:
- Сан, можно с тобой поговорить?
- Конечно.
- Извини, что беспокою... Говорят, у тебя скоро суд.
- Да, предвидится.
- Что я буду делать без тебя?!
- Во-первых, перестань дрожать от страха, за это тебя Мышью и прозвали. Во-вторых, поверь в свои силы. В третьих - ты ни в чём не виноват, а значит, всё будет хорошо. И в четвёртых, - я сделал паузу, - если я выйду первым, то помогу тебе.
- Как?
- Я найду родителей твоей девчонки и сделаю всё, чтобы они забрали своё заявление.
- Почему ты мне поверил?
- Потому, что вижу тебя, как облупленного.
Он посмотрел на меня, вытаращив глаза, и минутой позже сказал:
- В тебе есть что-то, чего я не могу понять, и от этого теряюсь в догадках. Ведь ты необычный человек, Сан.
Я даже засмеялся.
- Всё очень просто, ты ещё горький ребёнок, чуток повзрослеешь и сам всё поймёшь.
- Её родители из богатых, они не станут слушать даже тебя.
- Станут, ещё как станут, я обещаю! Главное - выбраться отсюда, а это не так-то просто!
Мы ходили по кругу, ноги мёрзли, стирая белый снег в серую кашу... Но это была единственная возможность надышаться свежим воздухом после прокуренной камеры.
Внезапно выглянуло солнце и яркими лучами ослепило забывшие свет глаза.
Я поднял голову вверх и жадно впитывал его каждой клеточкой своей кожи...
Вспомнился тот день, когда на поле во время дождя я развёл тучи "руками", а рядом стояла, прижавшись ко мне, она - моя единственная, любимая и такая невозможно далёкая сейчас словно сказочный сон или воспоминание из другой жизни. Прошёл уже месяц, как мы не виделись. На воле все уже отгуляли праздники: Рождество, Новый год... "Время уходит, уходит безвозвратно, и я уже никогда не смогу его наверстать!" - я продолжал упрямо смотреть на небо, мучить бедные глаза и терзать свою душу.
Нам не давали свиданий, и причин никто не объяснял. Ко мне приходил лишь адвокат, который старался делать всё, чтобы ускорить судебный процесс. Была надежда, что меня оправдают, или, в крайнем случае, дадут условный срок по статье: "Причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью при превышении пределов необходимой обороны, либо при превышении мер, необходимых для задержания лица, совершившего преступление." Всё это могло также привести к году тюремного заключения при условии, что пострадавший не умрёт. В другом случае, я пойду уже по другой, ещё более тяжёлой статье... Эти мысли сводили с ума. И только вера продолжала держать мой дух в уповании на благополучный исход.
Однажды ночью я проснулся от того, что услышал тихий стон. Дежурный свет освещал всё полумраком, я пошёл на звук и понял, что это наш "старший" стонет, держась за сердце.
Я спросил, нужна ли помощь.
- Нужна, - тихо ответил он, - только не зови никого! Сядь, Вишневский! - он впервые назвал меня по фамилии и, указав на край кровати, повелел сесть. Я присел рядом.
- Видно, пришёл мой конец. Чувствую.
- Вам нужен врач!
- Нет, священник, мне нужен ты! - он приподнял голову. - Отпусти грехи! Устал я их на горбу носить.
Я перекрестился, благословил его и, преклонив ухо, стал слушать. Он долго говорил, и голос Туза становился всё тише и слабее. Скупые мужские слёзы текли по суровому, испещрённому морщинами лицу то ли от боли, то ли от раскаяния. Дослушав до конца, я прочёл молитву отпущения и взял его за руку, пытаясь укрепить силы, передавая ему энергию Божественной любви...
Он открыл глаза и, словно впервые меня увидев, спросил:
- Кто же ты?!
Я ничего не ответил. Мы смотрели друг другу в глаза. А рядом стояла душа его матери, готовая принять своего сына.
- Она здесь. Ждёт тебя... Всё будет хорошо!
Он крепко сжал мою руку.
- Буди народ!
Я исполнил его волю, все тут же встали и обступили кровать.
- Запомните, кто тронет его... - он указал пальцем на меня, - с того света достану! - это были его последние слова. Тяжёлый вздох. Душа покинула тело. Закрыв ему глаза, я встал на колени и начал читать по памяти отходные молитвы на глазах у всех.
Осуждённые застыли в полной тишине, никто не решался её нарушить. Когда всё было прочитано, позвали охрану. Тело унесли. "Шпонка" освободилась, но ненадолго. Места здесь не пустуют, а жаль.
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/05/19/1004