Тайна Артура Римбо
Главы из романа
Посвящаю Дождю
Одна из самых невероятных радостей земной любви –
служить любимому существу так,
чтобы оно об этом ничего не знало.
I
Что-то случилось, и вино по утрам уже не казалось вкусным.
Однажды, после очередного кутежа, Артур Римбо, восстав из праха, понял, что в Париже смерть, как воздух, разливается и торжествует везде.
«Надо бежать!» – крикнул он в безумное лицо Поля Верлена и тут же выбежал в ночь.
Артур Римбо, как и все люди, рождённые под знаками Луны, Венеры и Плутона, был человеком убегающим. Он слишком рано понял, что жизнь, дарованная ему, вовсе не является его жизнью.
Жить среди мёртвых людей Артур Римбо не мог и не хотел.
Тогда, он вернулся в родной Шарлевиль, купил много дешёвого вина и трубочного табака, и начал писать книгу «Озарения».
Подойду к кресту, к окну ли,
Думу думаю с трезва:
Как же так меня согнули
В три поклона, в три узла?
В Шарлевиле грязь и слякоть,
Я без денег – голь и рвань.
Приходи ко мне поплакать,
Сумасшедший де Нерваль!
Вместе встанет на угоре,
Чтоб глотать морёный мрак
И катать репейник в горле
О потерянных мирах.
Кто знает, то ли постоянная хандра, то ли страх перед неизбежной гибелью, но факт оставался фактом: книга дальше не писалась. Тогда Артур Римбо сжёг черновики-рукописи и, напевая песню «Темнота пожирает пространство», пошёл в запой.
По всей вероятности, жить ему оставалось не более двух или трёх месяцев, потому что из таких страшных и длительных запоев без помощи врачей выйти было невозможно. Такие запои очень похожи на древнейший способ самоубийства, когда во время шторма человек ныряет в первую, наступающую на него волну, а выныривает сразу же позади третьей по счёту волны. Такой человек, каким бы прекрасным пловцом он не был, на берег уже никогда не возвращается.
Между первой и третьей волной беспомощное тело Артура Римбо перехватила сильная светлая девушка с золотой косой.
Очнувшись однажды среди ночи, Артур Римбо попросил вина и немедленно получил его. Следующую неделю девушка с золотой косой ни на одно мгновение не отходила, от сотрясаемого муками ада, почти неживого тела незадачливого самоубийцы. Ничего не стесняясь, она ходила по окольным старухам, узнавая как можно поставить на ноги отравленного алкоголем человека. Возвращаясь домой, она заваривала колдовские травки и корешки, парила крапиву пополам с богородской травой и обкладывала плачущее тело этим обжигающим варевом.
Потом Артур Римбо узнал, что последние годы его спасительница жила в Тулузе. Но в тот день, когда ясным пламенем сгорали его рукописи, когда он принёс в дом пятилитровую канистру страшного, пахнущего ацетоном, спирта, именно в тот день девушка с золотой косой почувствовала жуткую тоску, вошедшую в её сердце. А на следующий день, ведомая голосом своего ангела, она отправилась в Шарлевиль, и ноги сами привели её к дому, где торжествующие бесы уже готовились отмечать свою победу.
Она буквально пробежала через городок и лишь на одно мгновение остановилась у старого замшелого деревенского дома, над которым кружились огромные чёрные вороны. Её сердце билось так сильно, так отчаянно, как случается лишь тогда, когда человек, сам того не ведая, знает наперёд всё, что случится. Старый домик, тяжёлые ворота, зелёное половодье крапивы и чертополоха, запущенный двор и крыльцо, почти уже вставшее на колени – всё это было приметами той, не проявленной ещё в ёё жизни, души, с которой, как она уже понимала в те минуты, ей предстояло жить и умереть.
Она поднялась по жалким полусгнившим ступенькам, открыла тяжёлую дубовую дверь, увидела прямо перед собой грязный плакат со словами: «Да пошёл ты, Господи!» и поняла, что уже никогда не вернётся домой.
Артур Римбо лежал на полу, раскинув руки. Она сразу же узнала его. Узнала, потому что уже восемь лет подряд к ней приходил один и тот же сон. И вот теперь всё совпало. Даже одежда та же. Зелёная рубашка, фиолетовые брюки и золотые туфли с пряжками в виде знака бесконечности.
Ещё две недели Артур Римбо был на грани жизни и смерти. Бесы, не желая признавать своё поражение, создали вокруг неожиданно просветлевшего и даже просиявшего в ночи домика такую пелену неисчерпаемой тоски-кручины, что даже девушка с золотой косой ничего не смогла сделать-поделать с великим отчаянием, вошедшим в грудь Артура Римбо. Двое суток, без сна и еды, молила она силы Света о помощи. Трое суток тонкими солнечными руками разгоняла она набегающие на дом волны чёрных энергий и целовала, целовала лицо и тело, всё ещё распластанное на полу.
На пятые сутки Артур Римбо впервые попытался улыбнуться, но улыбка его была похожа на оскал вырытого из земли мертвеца.
Тогда странная женщина каким-то образом отыскала пророчицу Эпифанию, и та, как дикий степной ветер, ворвалась в домик, где погибал её крестник.
• Ну, что? – с порога спросила пророчица Эпифания. – Загибаешься, Фарсиваль? Хорош хашик! Чёрный, липкий, как шар скарабея! О, мой кайф! Курить и спать, курить и спать. Ты счастлив, да? Ты сам выбрал свою смерть – чёрную и липкую?
• Эпифания, – выдохнул Артур Римбо, – неужели, я уже умираю?
• Да, – вздохнула прорицательница Эпифания. – Да и зачем тебе жить? Что хорошего в этой жизни? Скучно. Пративна. Так ведь? Да? Да.
• Спаси меня, Эпифания, – прошептал Артур Римбо.
• Спасти? – скривила морщинистые губы прорицательница Эпифания. – Как же тебя спасти? Совсем ты, молодец, плох! Тёмный ты! Почернел уже! – тряхнула взлахмаченной головой: – Спасу, однако. Но говори сразу, если жить будешь, святые дубовые рощи воспоёшь, старой вере поклониться захочешь? Только не лукавь! Слова не сдержишь – прокляну. Худо будет; сам в себе потеряешься, и выбраться не сможешь. Слышишь ты меня?
• Слышу, Эпифания, – пошевелил губами Артур Римбо. – Всё, как скажешь, сделаю, каждому камню поклонюсь, каждый исток поцелую.
• Ну, смотри мне, сукин сын!
Прорицательница Эпифания достала из потаённого места своего тела небольшой чёрный флакон и, вылив его содержимое в деревянную кружку, тоже принесённую с собой, протянула её Артуру Римбо: «Пей за восемь глотков. Сможешь?»
• Смогу, – Артур Римбо поднёс кружку к губам и сделал первый маленький глоток.
Жидкость была просто отвратительна на вкус: очень резкая, горько-сладкая и в то же время солёная. Артур Римбо с трудом преодолел позыв на рвоту и выдохнул: «Раз».
• Живой дух, – сказала прорицательница Эпифания.
Артур Римбо сделал второй глоток и сказал: «Два».
• Ибога-Ибогена, – сказала прорицательница Эпифания. – Подарок Еейм йе Мебеге, – и добавила: – Tabernanthe iboga.
Артур Римбо сделал третий глоток и спросил: «Откуда?»
• Капитан Фредерико из Африки привёз, – хитро прищурившись, сказала пророчица Эпифания. – Велел для тебя беречь. Сберегла. Пей, чёрный, пей, хашик.
Артур Римбо сделал четвёртый глоток.
• Tabernanthe iboga, яд, – снова сказала пророчица Эпифания. – Любого наркомана за три дня человеком делает. В другие миры дверь отворяет. Душу по небесному камертону настраивает. Вот сейчас улетишь на небо, а когда вернёшься, никто тебя не узнает: другим будешь.
Пророчество Эпифании стало сбываться очень быстро.
После восьмого глотка Артур Римбо почувствовал, что легко, как дым от костра, покидает своё тело и тёплым невесомым облачком летит, не замечая потолка, в тёмное осеннее небо.
Он, как Бернар Тревизан, видел без помощи глаз, слышал без помощи ушей и не ощущал своей субстанции, пока волна не колыхнула его, словно коралловую ветвь. Он видел одновременно глубину и высоту, и все стороны света и видел, как прежнее тело удалялось от него, бессильно и вяло взмахивая руками.
Сколько времени продолжался полёт, Артур Римбо не понял, но он почувствовал самое главное: это его посвящение, инициация. Среди звёзд и облаков он увидел множество открытых книг. Он успел пробежать взглядом по их страницам, получив ответы на самые невозможные вопросы. Что он запомнил? Ровным счётом – ничего. Может быть, поэтому все зрительные и чувственные впечатления другой действительности не могли встать вровень с чувством великого счастья, которое Артур Римбо испытал, вернувшись в своё тело.
Пока Артур Римбо набирался сил у звёздного неба, пророчица Эпифания длинным взглядом смотрела в окно и говорила, словно пела: «Заговариваю я, Эпифания, о сбережении во царствовании короля Артура, крепко-накрепко на его судьбу, на его жизнь. Кто из луга всю траву выщиплет и выест, из моря всю воду вычерпает и выпьет и не взалкает, тот бы моё слово не превозмог, мой заговор не расторг. Кто из злых людей его обзарочит, и обпризорит, и обхолует, и испортит у них бы тогда слово не в дело, а дело не в цели, нож обломится, пуля минует, яд просыплется, огонь не разгорится, вода не погубит, сабля не зарубит. Ангел с ним, Хранитель и Сохранитель, своим крылом закроет его от всех врагов и недругов. И будет так в земных пределах: станут враги короля Артура умываться, а вода у них под руками иссякнет, не умыться им, не напиться им, станут враги короля Артура дышать, ан не вздохнут, не выдохнут; сядут они есть, руки не поднимутся, и станут сохнуть враги, как вода на железе калённом, будут сохнуть враги, как рыбы на берегу, и задыхаться будут; и, как в тёмную ночь месяцу батюшке не спится, так и вранам короля Артура по ночам отныне пусть не спится, глаз пусть не сомкнут, покоя не найдут. Не уснут, не вздохнут, как искры на ветру пусть враги короля Артура гаснут. И тогда станется рабу Артуру путь-дорога ровная, доброе здоровье. Наговор свой кладу на него. Свечой церковной свидетельствую каждое слово. Аминь».
• С возвращением, – увидев, что Артур Римбо открыл глаза, сказала пророчица Эпифания. – Ну, как?
• Смешно! – прошептал Артур Римбо. – Я видел своё тело, брошенное мной вот на этой кровати. Смешно! Ты знаешь, Эпифания, на что оно было похоже?
• На что? – улыбнулась пророчица Эпифания.
• На сосиску, набитую дерьмом, – ответил Артур Римбо.
• Тогда, может быть, отправить тебя обратно? – прищурилась Эпифания.
• Я жить хочу, – сказал Артур Римбо.
• Зачем? – Эпифания покачала головой. – Всё равно скоро всем таким, как ты, конец.
• Каким таким? – не понял Артур Римбо.
• Таким, которые никого не любят.
• У меня ещё всё впереди.
• Впереди у нас только конец света, – зло засмеялась пророчица Эпифания.
Потом, уступив просьбам своего подопечного, пророчица Эпифания напомнила ему слова
Нострадамуса о том, что скоро Запад содрогнётся от прихода звезды Исиды. По её словам, это и будет Судный час. Эта звезда, восторженно говорила гадалка, является символом «Матери Мира», а её приближение к Земле означает начало новой эпохи, которая существенно изменит жизнь человечества. Видимо, это и будет «судным днем», в котором жёстким излучением будут лечиться носители и производители низкочастотного (животного) сознания – вплоть до их ликвидации от сильнейшей частотной аритмии, по подобию «взрыва лампочек от чрезмерного напряжения тока.
• И все люди погибнут?
• Это ведь в Писании сказано: «Ибо вот, придёт день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома и попалит их грядущий день». Артур, этот день близок, и скоро все нечестивые превратятся в обыкновенную чёрную плесень, из которой когда-то и был создан мир биологических роботов.
• Я боюсь, – сказал Артур Римбо, – я действительно боюсь.
• Они превратятся в обыкновенную чёрную плесень.
• Тогда ещё один вопрос. Скажи, Эпифания, лично у меня есть шансы на спасение?
• А для вас, благоговеющие пред именем Моим, – сказала пророчица, – взойдёт солнце правды и исцеление в лучах негасимых. Малое стадо спасётся.
• Кто же будет отличать одних людей от других? У кого есть такие полномочия? – тревожно спросил Артур Римбо.
• Люди не умрут, но изменятся, – прошептала пророчица Эпифания.
• Сами?
• Среди нас есть несколько человек, пришедших на Землю с великой миссией. В миг, когда вострубит Ангел, эти люди подарят людям космическую любовь. Особая группа Учителей отвечает за этот процесс. Сейчас они занимаются тем, что проецируют энергию на людей, посвященных в ход операции. Это особый луч энергии, который позволит им обрести необыкновенную для земли силу. Именно эти люди будут работать с населением, чтобы пробудить в каждом человеке звездный генетический код. Когда таких пробужденных людей станет достаточно много, произойдет первая волна Вознесения.
• Где? – в великом волнении спросил Артур Римбо. – Где состоится вознесение? Ты знаешь об этом?
• Я думаю, что в России или в Египте. Там, где светится небо.
• Придётся ехать в Египет, – улыбнулся Артур Римбо. – Где-то там простывают следы моего отца.
• Ладно, живи, гадёныш, – тяжело, словно она постарела на восемь лет, сказала пророчица Эпифания. – И запомни: если худо станет, отогревай губами три слова, только три, пока не полегчает.
• Какие слова? – спросил Артур Римбо.
• Радуга. Дуга. Единорог. Это личный твой код. Все боли отведёт. Качаться на радуге качайся, но ходить по ней не смей!
Потом, в течение двенадцати часов, состояние Артура Римбо оставалось очень тяжёлым; он даже попытался написать прощальное стихотворение, которое пророчица Эпифания назвала «Преждевременной эпитафией».
Вставать с постели и ходить Артур по-прежнему не мог. Но уже к вечеру следующего дня силы стали возвращаться в его тело столь свежо и полновластно, что это можно было сравнить только с ливнем, пролившимся в пески безжизненной пустыни.
На другое утро Артур Римбо проснулся, как просыпаются дети, прижатые к материнской груди. Все признаки недавнего недомогания исчезли, уступив место отчаянному желанию поесть. Девушка с золотой косой, как будто только и ждала этого: она тут же накрыла стол и с глупой счастливой улыбкой восторженно смотрела на то, как Артур Римбо уничтожает еду – всю, без разбора, хотя на столе были просто восхитительные блюда: убегающий и кричащий салат из устриц, луковый суп, обжигающе горячий под запотевшей сырной корочкой и ещё что-то неведомое, может быть даже те же самые пилигримы-рабледята, сумевшие когда-то давно избежать смерти во рту Пантагрюэля.
На какое-то время Артур Римбо, казалось бы, забыл о том, что совсем недавно поклялся никогда не есть еду, приготовленную женщиной. Эту мрачную клятву он дал сам себе в доме Поля Верлена, когда его жена, скрывая истинные чувства, накрывала стол в большой и уютной столовой; она лихо и изящно заставляла стол разнообразными закусками; в считанные мгновения перед изрядно проголодавшимся Артуром Римбо появлялись сочные и румяные куски свиной корейки, копчёной и жареной; и ломти обжаренного бекона толщиной в древние фолианты; и свинные отбивные пышные, как снег, выпавший за городом, и гусятина с запечённым внутри неё криком «га-га-га»; и тефтели с таким гигантским луком, что его срезы напоминали годовые кольца спиленного дерева; и картофель, который теперь был полностью реабилитирован и от этого сам просился в рот.
Какое-то время Артур Римбо даже не пытался скрыть своё восхищение, но потом с ним произошло нечто странное: он зло и пронзительно увидел истинное лицо жены Поля Верлена, и лицо это было ужасно, поскольку оно было вылеплено из ненависти к нему, Артуру Римбо. И тогда он понял, почему женщины живут дольше мужчин. «Всю свою ненависть и злобу она вложила в эту самую еду, и теперь еда стала смертельно опасной для меня!» – Артур Римбо содрогнулся от собственного прозрения и, перевернув стол, убежал из дома Верлена.
Но вот теперь, после небесного исцеления, он, казалось бы, даже смеялся сам над собой и уплетал еду так, что за ушами хрустело.
Весь день Артур Римбо был бодр и наполнен самыми светлыми чувствами, словно он был парусом, который после долгого мёртвого штиля дождался дуновения ветра.
Несколько месяцев, когда он чувствовал себя глубоко несчастным и подавленным, когда он не мог, да и не хотел бороться с мрачными мыслями, когда душевные мучения были столь невыносимыми, что дальнейшее существование казалось невозможным, теперь казались Артуру Римбо всего лишь дурным сном.
• Что случилось со мной? – спросил Артур Римбо. – Неужели, так может быть?
• Ибога-Ибогена, – сказала девушка с золотой косой голосом прорицательницы Эпифании. – Подарок Еейм йе Мебеге, – и добавила: – Tabernanthe iboga. Радуга-дуга-Единорог!
• Неужели так бывает? – снова сказал Артур Римбо и спросил: – А Верлену тоже можно дать такую жизнь?
• Можно, – улыбнулась девушка с золотой косой, – но для этого надо ехать в Африку.
Перемену, которая произошла в мироощущении Артура Римбо после приёма ибогены, можно было назвать чудом – невыразимым на человеческом языке.
Правда, был ещё один день, когда тело отказалось повиноваться Артуру Римбо, но эта беспомощность неожиданно породила такой творческий подъём, что девушка с золотой косой едва успевала записывать то, что слетало с губ измученного поэта.
Мне чужды все – и друг и ворог.
Простыл во тьме мой ранний след.
И в двадцать лет вместились сорок,
Ещё не прожитых мной лет.
Бормочет дождик: «Бездарь! бездарь!»
И я шепчу: «Молчи! молчи!»,
И словно камушек над бездной,
Боюсь закашляться в ночи.
Я, как пожар: горю в незримом,
Но каждый раз, с приходом дня,
Боюсь, что скоро стану дымом,
Одним лишь дымом без огня.
Мне нет пути. Мой путь заказан:
Не знаю – как, не знаю – кем…
Но для короткого рассказа
Мне хватит жизни между тем.
Взгляну назад – дымится детство.
Зола – и больше ничего.
Всё остальное – только бегство
От дня рожденья своего.
III
Конечно же, это страшно, но молчать об этом ещё страшнее.
Начало бесконечным мучениям Артура Римбо положила его мать, Витали Киюф. Это она, натянутая и издёрганная, вздорная и кричащая, как капля духов в тарелке рыбного супа, решилась 19 апреля 1854 года вытравить из себя росток новой жизни, пробудившийся из семени ненавистного ей человека по имени Фредерико Рембо, капитана 47-го пехотного полка французской армии.
В тот день, плавая в беспредельных водах мироздания, Артур Римбо стал свидетелем очередной ссоры своих родителей. Их голоса, один хриплый и сердитый, другой – тонкий и злой – доносились до него из мира почти забытого им, но желанного и пленительного, ждущего его появления на свет более двухсот лет.
ОТЕЦ. Не ругайся, ради всего святого, Витали, но вчера на вокзальной площади я встретил Эпифанию.
МАТЬ. Ты всё ещё спишь с этой проклятой гадалкой?
ОТЕЦ. Ах, Витали, Витали, ты же знаешь, что я сплю только с тобой.
МАТЬ. Понимаю, что в её кровати тебе не до сна. О, как я ненавижу тебя, гадкий, проклятый солдафон!
ОТЕЦ. Ты ошибаешься, Витали. Я – капитан.
МАТЬ. Ты – хлюст и развратник. Ты ничтожен, как разряженная пушка.
ОТЕЦ. Мне странно это слышать, Витали! Разве ты не беременна от меня?
МАТЬ. Беременна, но это временно.
ОТЕЦ. Это ты врёшь, Витали. Беременность не простуда: через неделю не проходит.
МАТЬ. Если бы не эта чёртова гадалка, я бы удавила тебя, доблестный Фредерико, собственными руками.
ОТЕЦ. Ты всё ещё боишься её?
МАТЬ. Она ведьма!
ОТЕЦ. Она хорошая и мудрая ведьма, Витали. Вчера она сказала мне о великом будущем нашего сына.
МАТЬ. И что же? Он будет таким же, как ты?
ОТЕЦ. Больше! Гораздо больше, чем я!
МАТЬ. Что же ещё сказала тебе эта проклятая гадалка?
ОТЕЦ. Наш сын родится девятнадцатого октября. Этот день, утверждает Эпифания, наполнен солнцем и звуками лиры. Витали! Наш сын будет великим провидцем. В четырнадцать лет он уйдёт из дома, а в семнадцать перед ним снимут шляпы самые знаменитые люди Парижа!
МАТЬ. Замолчи! Немедленно замолчи! Даже не мечтай об этом! Мой сын будет принадлежать только мне и моему дому.
ОТЕЦ. Кто тебе это сказал?
МАТЬ. Сама! Я так решила сама!
ОТЕЦ. Но Эпифания утверждает, что он будет поэтом, искателем, бродягой, Больше того, она прорицает, что у него никогда не будет дома, а больше всего на свете он будет ненавидеть тебя, Витали.
МАТЬ. Ну что же? Если мой сын будет таким, то не надо мне сына!
ОТЕЦ. Сука!
МАТЬ. Сама сука! Пошла вон!
Уходя из постылого дома, отец хлопнул дверью. Стало тихо.
Артур Римбо, заинтересованный словами отца, сделал небольшое усилие и через несколько секунд, сначала туманно, а потом чётко и ясно, увидел далёкий зимний день и привокзальную площадь, по которой шаркающей походкой шёл его бравый и сильный отец, человек по имени Фредерико Рембо, боевой капитан пехотного полка французской армии. Он шёл по привокзальной площади, как слепой дождь, не знающий, зачем и куда он идёт. Но Артур Римбо знал, что с другой стороны площади ему навстречу плывёт и шествует прекрасная пророчица Эпифания, знающая о жизни людей больше, чем кто-либо в городке Шарлевиль.
• Фредерико! – сказала пророчица Эпифания, остановившись перед отцом. – Я звала тебя, и ты пришёл.
• Ты звала? – удивился отец. – Зачем?
• У меня есть новости для тебя, храбрый капитан Фредерико.
• Ты знаешь, когда начнётся война? – просветлел отец. – Говори же скорее! А не то я сгнию заживо в доме, где меня считают дерьмом.
• Отойдём в сторону, доблестный Фредерико, – пророчица посмотрела по сторонам и прошептала, приблизив лицо к уху отца: – Ты думаешь, что инквизиция вымерла? О, нет! Они живы. Они ищут меня, но пока ещё боятся найти.
Здесь пророчица сделала знак следовать за ней и быстро смешалась с праздно гуляющими людьми. Отец, вдвое увеличив ширину своих шагов, тоже пошёл сквозь толпу, словно через кустарник, стараясь не потерять из виду чёрную голову пророчицы Эпифании.
• Какой он смешной, – улыбнулся в это мгновение, плавающий в живых водах мироздания, Артур Римбо. – Бежит, торопится, чудак, хочет заглянуть в будущее, о котором я знаю всё, но, увы, забуду, когда акушерка Тереза, живущая на первом этаже, обрежет пуповину и хлопнет меня по попке.
Артур Римбо вздохнул, и картинка погасла, не смотря на то, что его отец уже догнал пророчицу Эпифанию и наугад вытянул из её кармана карту Таро с изображением солнца и двух счастливых людей, купающихся в водах мирового океана.
• Да, мужественный и храбрый Фредерико, – сказала пророчица , – твой сын станет солнцем и океаном для многих людей.
• Вот как? – капитан довольно улыбнулся. – Не значит ли это, что мой сын станет великим полководцем?
• Именно так. Твой сын станет генералом слов и образов. Он будет знаменитый поэт. Талант его будет таким, что помогать ему будут небесные ангелы; крылья у этих ангелов красные и зёлёные. Твой сын, доблестный Фредерико, будет общаться с божественным духом, предсказывать будущее; а ещё, доблестный Фредерико, сын твой сможет воскрешать в памяти и заново переживать духовное прошлое человеческого мира и, благодаря ему, жизнь Франции обогатится забытыми традициями. Твой сын, Фредерико, познает мир, где реки, леса, горы, пещеры, бесчисленные демоны, саламандры, сильфы, сатиры, никсы, ореады, дриады – всё и вся живёт в его душе, и он поймёт, что жить и чувствовать в подобном мире способно гибкое, свободное, подвижное существо, каковым должна стать вся наша земля. Ведь нельзя же, Фредерико, вечно мириться с тем, что драгоценные истины спят в могилах забвения. Не так ли?
• Так! – выдохнул капитан Фредерико. – Как же ты всё верно говоришь, милая Эпифания! Как же хочется жить мне после каждой встречи с тобой!
• Ну что же, доблестный Фредерико, иди домой и бодрствуй, ибо то, что может случиться в твоём доме будет для тебя страшнее любого рукопашного боя. Ты понял меня, Фредерико?
• Нет, – покачал головой капитан, – я не понял тебя, милая Эпифания. О чём ты хочешь сказать мне? Ну же!
• Это всё, что я могу. Впрочем, не совсем всё. Вот что я ещё скажу тебе: дурман, горчица и… – здесь Эпифания внимательно посмотрела по сторонам и прошептала слово, услышанное только капитаном и Фредерико Римбо, что заставило его содрогнуться от ужаса и даже закричать.
Впрочем, Витали Киюф не услышала его душераздирающего крика, и потому однажды, холодным февральским днём, представляя своего мужа в объятиях проклятой гадалки Эпифании, вскипятила речную воду, наполнила ванну и стала, вдыхая воздух, а выдыхая ненависть, помешивать серебряной ложкой настой ядовитой травы дурмана, смешанный с соком горчицы и с малахитовой выжимкой ещё одной травы, название которой гадалка Эпифания шепнула на ухо доблестному капитану Фредерико.
Наконец, ещё раз тщательно перемешав гремучее ядовито-зелёное варево, Витали Киюф сбросила с себя старые застиранные одежды и на какие-то жалкие мгновения застыла посредине комнаты, словно горка говяжьего холодца на столовой тарелке. Глядя на её потное и явно нечистое тело, Артур Римбо впервые в жизни испытал чувство отвращения, не зная ещё, что именно оно переживёт в его теле все остальные чувства. «Господи, Отче мой, – прошептал он. – Зачем ты упрятал меня в кучу такого дерьма?»
• Это мать твоя! – был ответ.
• Отче! – закричал Артур Римбо. – Разве ты не видишь, что она собирается убить меня?
• Вижу, сын мой, – был ответ.
• Почему же, Отче, ты скрыл от меня это, когда я был рядом с тобой? Разве не ты говорил, что я буду великим поэтом?
• Да, – согласился невидимый собеседник, – будешь. Но, сдаётся мне, что это произойдёт с тобой совсем не здесь и не сейчас.
• Ты обманул меня, Господи! – возопил Артур Римбо, с ужасом понимая, что потная нечистая женщина полна решимости превратить свой живот в его смертную камеру. – Ты не любишь меня! Господи!
• А разве ты не отдал на растерзание прекрасную Ипатию? А разве ты, будучи королём Артуром, не обманул прекрасную королеву Гриниверу? А разве ты не отправил в костёр святую Жанну?
• Господи! Господи! Всё, что было в моих человеческих жизнях – от тебя это было!
• А как же свободная воля, сынок? Или ты не веришь в неё?
• Прости, Господи! – простонал Артур Римбо. – К чёрту свободную волю! Мне страшно! Останови её, Господи, и клянусь, что я исправлю все свои ошибки!
• Ах, сынок, разве я уже не слышал от тебя эти слова двести и триста лет тому назад?
• Прости меня, Господи! – забился в невидимых сетях Артур Римбо. – Я жить хочу!
• Зачем?
• Как, зачем? Ты же сам говорил мне, что главная тайна человеческой жизни скрывается на Земле.
• Вот как? Значит, ты готов к самому страшному?
• Готов, Господи!
• Но знаешь ли ты, что ожидает тебя на Земле в этот раз?
• Я помню, всё, что ты говорил мне, Господи.
• Это далеко не всё, сынок. На этот раз я приготовил для тебя страдания самого высшего порядка. Скажи, ты готов к ним?
• Что же это за страдания, Отче?
• На этот раз, где бы ты ни был, по всей земле тебя будут разыскивать женщины некогда преданные и погубленные тобой. Их глаза будут смотреть на тебя днём и ночью. От этой муки ты сойдёшь с ума или погибнешь ужасной смертью, скорее всего в объятиях ненавидящей тебя женщины. Да, да, женщина, поцелованная тобой, непременно задушит тебя подушкой из лебединого пуха.
• Меня убьёт женщина?
• Она уже готова сделать это. Ты же видишь, что она не остановится!
• Господи! Спаси меня! Разве кто-то другой сможет написать «Une Saison en enfer» и «Illuminations»?
• Ничего, напишет кто-нибудь другой. А сейчас, мальчик мой, пора тебе познать вкус дурмана и горчицы.
• Господи! – сказала в это же время Витали Киюф. – Пусть всё будет так, как хочешь ты. Ибо не моя воля, но твоя! – С этими словами она решительно забралась в ванну с адской смесью и погрузилась в неё по пояс.
• Вот так, милый сыночек, вот так, – проскрипели её губы.
IV
В тот день капитан Фредерико Рембо, не собирался возвращаться в постылый дом. Он снова был прикован к трактирной стойке и, наверное, никакая в мире сила не смогла бы оторвать его от неё, если бы в кабак не вошёл неизвестный миру человек, по виду сумасшедший бродяга.
• Иди домой, доблестный капитан Фредерико! – сказал он на ломаном французском языке.
• Зачем?
• Твоя жена уже приготовила ванну с горчицей. Разве ты не чувствуешь, что весь Шарлевиль пронизан запахом белены и дурмана?
• Чувствую! – сказал капитан Фредерико. – Спасибо! Я выпил. Я трезв. Я пошёл!
Через четверть часа капитан Фредерико ввалился в свой дом, выдернул из ядовитой страшной ванны напуганную голую жену и, грозно сказал: «Если ты снова попытаешься искупаться в белене и горчице, убью, как сучку. Поняла?»
• Поняла – ответила незадачливая жена и сделала вид, что смирилась с волей своего мужа. Но, видит Бог, не смирилась, а только надолго замкнулась в себе, пытаясь придумать верный способ для изменения предначертанной судьбы своего ещё не рождённого сына.
• «Нет! Он никогда не будет бродягой и скитальцем! – яростно думала Витали Киюф в потёмках собственного тела. – Он будет всегда любить только свой дом и меня до смертного моего часа!»
Через три месяца, мучаясь тягостной жуткой бессонницей, Витали Киюф увидела в своей комнате ангела с белыми крыльями и зелёными глазами. Он с чувством невыразимого страдания смотрел в лицо несчастной женщины и ничего не говорил, но, проснувшись, Витали Киюф с великим облегчением вспомнила его слова. «Чтобы изменить судьбу твоего сына, – сказал ангел, – надо просто-напросто изменить предначертанный ему день появления на свет».
Девятнадцатого октября, согласно предсказанию гадалки Эпифании, Артур Римбо предпринял попытку выбраться из материнского чрева. Скрестив руки и, прижав, как можно сильнее, коленки к груди, он рванулся вниз, слегка покачивая головой, чтобы, насколько возможно, расширить узкий проход, ведущий в новую его земную жизнь. Но, видит бог, Витали Киюф была готова к подобной ситуации и поэтому в ответ на усилия своего сына тоже сделала усилие и свела ноги так плотно, что даже испугалась – не свело бы их судорогой. Эта, незаметная постороннему взгляду, война продолжалась более двенадцати часов. Порой Витали Киюф, обескураженная силой своего сына, теряла силы, нервничала, ослабляла противодействие и тогда маленькая мокрая голова будущего скитальца и бродяги на какие-то мгновения появлялась из её нутра, но женщина тут же обеими руками заталкивала ребёнка обратно, обливалась слезами и шептала одни и те же слова: «Не спеши, головастик, не спеши! Двадцатое октября тоже приличный день. Почему бы тебе не потерпеть ещё немного? И тогда ты будешь любить свой дом и свою маму. Разве не в этом простое человеческое счастье?»
«Да, мама, да», – шептал Артур Римбо и видел во тьме ненавистного чрева, всплывающие из небытия строки, которые он напишет только через восемнадцать лет:
Спасибо всем моим кровям
За всё, в чём был я не виновен.
Я опоздал ко всем любвям,
Я не успел ко всем любовям.
На мать родную нет суда,
Хотя, под облаком печали,
Я был рождён уже тогда,
Когда меня нигде не ждали.
Я всё отплакал, откричал,
Но приговор остался в силе.
Я опоздал на битый час,
Чтобы меня повсюду били.
Был прав неведомый пророк,
Живущий в облаке кержацком:
«Рождаться надо точно в срок,
Иначе вовсе не рождаться».
Просветлённые астрологи и многие алхимики знают, что день девятнадцатого октября является днём Солнца. Родившись именно в этот день, Артур Римбо получил бы в покровители Дух Сатурна, все его мечты и желания непременно бы сбылись, и, конечно же, судьба его сложилась бы совсем не так, как у людей, рождённых на один день позже.
Как бы там ни было, но ровно в полночь в конец измученная Витали Киюф легла в постель и, разведя ноги в стороны, приказала капитану Фредерико идти за акушеркой.
«Она уже здесь», – ответил капитан.
Витали Киюф ненавидела пророчицу Епифанию и потому почти полчаса орала благим матом и проклинала на чём свет стоит блудницу Еву, из-за которой Бог проклял всех женщин; на что пророчица Эпифания отвечала голосом Евы: «Боже! Боже! Как хорошо, что ты оставил меня! Теперь я могу широко раздвинуть ноги и принять на себя ответственность за всё, ещё не рождённое мной, человечество! Но как бы больно мне не было, Господи, я буду раздвигать ноги днём и ночью, выполняя Твоё главное для меня пожелание: «Плодитесь и размножайтесь!»
Ещё через несколько минут Артур Римбо появился на свет.
Господи, Боже мой! Всего несколько минут!
Но теперь влияние Сатурна было сведено почти на нет.
Артур Римбо родился двадцатого октября. Это означало, что он уже никогда не познает чувства ответственности, не будет обладать осторожностью и развитым чувством меры. Ему уже не придётся управлять стихией непокорных чувств и энергий. А в результате в потерянное тело хлынут иные энергии – неистовая злость, звериные повадки, в результате чего Артур Римбо рано или поздно начнёт в порывах эгоистичной ярости пожирать и разрушать всё вокруг себя.
Таким образом проявляется истинная цена нескольких минут – зияющих между берегами одной и другой судьбы бездонной пропастью.
На одном берегу – добродетели и отвага, а на другом – жадность и вспыльчивость. Вместо неустрашимости – нетерпеливость и трусость. А, кроме того, – гнев, дерзость, хвастовство, фанфоронство, бесчувственность, грубость, жестокость, даже – невежественность, даже больше того – жестокость и неистовство.
Артур Римбо тоже знал о том, что случилось с ним в эту страшную октябрьскую ночь, но он уже ничего не мог изменить. Успел только заплакать – и всё. Акушерка тут же шлёпнула его по попке, и тем самым подарила ему забвение всего, что было, есть и будет.
Уже очень скоро Артур Римбо стал догадываться, что дом, в который он попал, никогда не станет его родным домом.
Витали Киюф смотрела на него чужими оловянными глазами, а вибрации её тела были похожи на огромную дрожащую паутину, в которой он, маленький и беспомощный, барахтался, как плененный светлячок, и ничего кроме страха не ощущал.
С первого своего земного дня, Артур Римбо отказался брать в рот материнскую грудь, а если Витали Киюф пыталась вставить разбухший сочащийся сосок в губы младенца силой, он сопротивлялся и кусался так сильно, что измученной женщине казалось, будто у её чада уже прорезались зубы.
Не смогли накормить малыша ни одна, ни другая, ни третья кормилица, подряжавшиеся в дом капитана Рембо за три франка в неделю. Причём, все они чувствовали, что младенец скорее умрёт, чем прикоснётся к женскому телу. Теперь уже они в кругу пьяненьких подруг продолжали рассказ, начатый акушеркой Терезой, и тоже всплескивали руками, качали головой и повторяли одни и те же слова: «Если бы вы только видели его глаза! О, нет, это не глаза грудного ребёнка, это глаза мужика, ненавидящего разом всех женщин мира!»
• Всё! С меня хватит! – однажды сказала Витали Киюф капитану Фредерико. – Ты видишь, твой сын объявил бессрочную голодовку и я, мой дорогой муженёк, ничего не могу поделать с ним.
• Попробуй ещё раз, – попросил капитан Фредерико, – давай намажем твою гадкую грудь душистым мёдом!
• О, дикий солдафон! Тебе не нравится моя грудь? Может быть, мне вырастить новую? – не скрывая злости, ответила Витали Киюф.
Все попытки накормить Артура Римбо были тщетны. Так прошло трое суток, в течение которых малыш хмурил лоб, тяжело вздыхал, а после каждого вздоха сжимал губы так плотно, что рот его напоминал порез, нанесённый опасной бритвой.
• Ну что же, – сказал тогда капитан Фредерико, – теперь нам не остаётся ничего другого, как призвать знаменитую гадалку и предсказательницу Эпифанию.
• Нет! – сказала Витали Киюф. – Этого не будет никогда.
Капитан Фредерико побледнел, выпрямился во весь свой огромный рост и, оторвав жену от пола руками, пропахшими кровью и порохом, проскрипел зубами.
• Сука ты, сука! Ты хочешь погубить моего сына! Так или иначе. Не мытьём, так катаньем! Запомни, если малыш умрёт, ты умрёшь тоже.
• Господи! Sancta Maria, aduva!* *(святая Мария, к тебе взываю!) – заплакала Витали Киюф. – Делай, что хочешь!
Гадалка и ясновидящая Эпифания, явившись по первому зову, прижала строптивого малыша к своей груди, и он тут же улыбнулся, замахал ручками, словно сбрасывал с себя остатки ядовитой паутины.
• Герой! – сказала пророчица Эпифания. – Настоящий рыцарь Фарсиваль!
При этих словах малыш улыбнулся ещё светлее.
• Почему? – спросил капитан Фредерико.
• Потому что от меня ничем не пахнет, – ответила гадалка Эпифания и похлопала малыша по щеке: – Ух, какой ты упитанный, какой крепкий, какой умненький! А знаешь ли ты, мужественный капитан Фредерико, для чего на земле появляется всё больше и больше самого разнообразного парфюма?
• Нет, милая Эпифания, я не знаю ответа на твой вопрос.
• А лишь для того, – усмехнулась пророчица Эпифания, – чтобы нельзя было понять, где люди, а где не люди. – И прошептала на ухо капитану Фредерико: – Разве ты не чуешь, как воняет твоя жена?
• Чую, – тоже шёпотом сказал капитан Фредерико и обеспокоенно добавил: – Он три дня ничего не ел. Мне кажется, что он умирает.
• Успокойся, доблестный капитан Фредерико, – улыбнулась гадалка. – Твой сын сыт и здоров.
• Он ничего не ел три дня! – всхлипывая, сказала Витали Киюф.
• Он сыт и здоров, – снова сказала гадалка.
• Чем же он питался эти три дня?
• Святым духом, – ответила гадалка Эпифания. – Но теперь малыш с удовольствием познает вкус молока! – и с этими словами гадалка Эпифания достала бутылочку молока, что скрывалась в узкой расщелине между её левой и правой грудью.
• Он сосёт! Сосёт! – тут же закричал капитан Фредерико! – Слава тебе, Господи!
• Почему он сосёт это гадкое молоко? Почему? – пылая гневом, закричала Витали Киюф.
• Потому что это молоко взято от белой коровы девятнадцатого октября, ровно в тот миг, когда солнце окрасило своим светом воды проснувшейся Мёзы. А ещё потому, что чувство необъяснимого страха очень хорошо снимает драгоценный камень топаз, что и теперь прибывает в бутылочке молока, взятого от белой коровы девятнадцатого октября, ровно в тот миг, когда солнце окрасило своим светом воды проснувшейся Мёзы. А ещё потому, что ему нужны только три капли этого молока… – здесь гадалка задумалась, потом резко качнула головой, словно отгоняла от себя какое-то видение, и проговорила на каком-то незнакомом языке примерно следующее: – Мой покровитель Мохаммед ибн аль Хабиб очень любил говорить: «Икут аль акфар». – И не утруждая себя переводом загадочной фразы, улыбнулась: – Теперь ваш малыш будет есть всё, что вы дадите ему. Но кормить его должны только вы, доблестный капитан Фредерико. Вам понятно это?
• Понятно! – вытянулся в струнку капитан Фредерико и зачем-то добавил, хлюпая носом: – Служу Франции.
• И это всё, что ты хотел сказать мне? – улыбнулась пророчица.
• Нет, – смутился капитан Фредерико. – Прости, но мне не нравится, когда ты называешь моего сына Парсифалем.
• Почему?
• Потому что это имя произошло от арабского «фальпарси», что обозначает «круглого дурака», – потупившись, сказал капитан Фредерико, на что пророчица Эпифания ответила громким смехом.
(Я бы тоже мог присоединить свой смех к смеху пророчицы Эпифании, потому что к тому времени уже знал, что имя знаменитого рыцаря произошло от славянского слова «Фарсива», составленного из имён бога Фары и бога Сивы, который позже преобразится в индийского Шиву. А вот капитан Фредерико, как немного позже и великий визионер Филип Дик, ошибались: «дурак» по-арабски читается – «мак», а «круглый» – «дуррах». Поэтому идиому «круглый дурак» следует понимать как – «дурак дураком»).
Продолжение м.б.