©
Северо – Восток. Край вечной мерзлоты, штормовых ветров, скалистым клином разрезающий два океана, если вы стоите на мысе Дежнева, то от Тихого океана до Ледовитого один шаг.
Это удивительная земля, сумевшая сохранить жизнь и способность к расцвету в суровых полярных условиях. За короткое северное лето, в условиях вечной мерзлоты здесь каждый год происходит чудо — настоящее буйство возрождения природы, покоряющее человека своей уникальной красотой. Гомон птичьих базаров, пронзительная синева сливающихся с небом лиманов, яркие краски тундры, напоминающей пестрый ковер.
Любые передвижения в этих местах зависят от погоды в пункте отправления и в пункте прибытия.
Сама же погода в этой огромной стране даже на небольшом участке меняется за сутки несколько раз кардинально. Там бывают удивительные и одновременно пугающие явления. Можно попасть в так называемую «низовую пургу» - это когда смотришь на небо и оно совершенно открытое, красивое, голубое, а вокруг сильнейшая снежная завируха и видимость не превышает нескольких метров.
Амфитрион* Анадырского лимана.
Вельбот за оборудованием и геоинструментами пришел к ночи, и Дорофей Воронов решил заночевать у гостеприимного Валентина Петровича по фамилии Рябчик. «Вотчина» Петровича находилась на краю поселка. Так уж водится испокон века на русской земле — в крайнюю избу охотней всего заворачивают путники. И кто только не побывал у хлебосольного Рябчика: охотники и рыболовы, моряки и зверобои, короче говоря, бродяги всех мастей, а то и просто сошедшие с пути люди. Многие из тех, кого прибила к этим берегам судьба, а кого и просто безжалостно выбросила на узкую полосу земли меж голых скал и необозримой тундры, приходили из темноты и уходили в темноту и порой уже больше не возвращались...
А тяжелая волна отлива как и прежде неизменно с гулом заглатывает во тьму холодного океана береговую гальку.
Свою фамилию Валентин произносил на белорусский манер – Рабчик. Так его и звали в округе, мало кто помнил его имя тем более отчество, разве что самые любознательные.
Адюльтер Северо-Востока.
Жил Петрович один: со своей благоверной они давно расстались: его «шалунья», своими перевоплощениями будоражила скупую мужскую фантазию безо всякой меры, иными словами слишком любвеобильная была особа.
Привез он ее аж из Иванова: там этого добра непочатый край.
Пребывая в одной из гостиниц этого славного города, он познакомился в ресторане с интересной женщиной и с ходу предложил ей руку и сердце. Женщина была - этого не скроешь - из хорошей семьи и, как потом выяснилось, не без образования. Она была попросту ошеломлена напором неказистого, но чрезвычайно нахального, сорящего деньгами, северянина. И хотя уже была "почти замужем", никаких сил противостоять этому нахалу у нее не было: к тому же он заявил во всеуслышание здесь же в ресторане, что "она" (его нисколько не интересовало даже имя избранницы) сорвет мероприятие государственной важности, если разобьет сердце «начальника Чукотки», каковым он представился.
Валентин Петрович, мало знакомый с изворотливостью женского ума, вообразил, что красавица втюрилась в него с первого взгляда, как и он, так как, ничего не зная о нем и не имея никаких видов, доверчиво отдала ему свое сердце. Но в этом союзе была некоторая особенность, которая могла повернуться в любую сторону самым неожиданным образом: Валентин Петрович был девственником (так уж вышло, бывает), а его избранница утратила таковую еще в школьные годы и успела до венца испытать все виды постельных утех, к тому же ей до смерти надоел ее теперешний рохля "почти что" муж и нищая жизнь с ним в коммуналке. Ко всему прочему, она знала, что такое аборт, не понаслышке. Однако ей хватило смышлености не выставлять своей «осведомленности», так как ее новый избранник- это она сразу сообразила - был тайным романтиком. Она об этом подумала вообще без слов, как собака: попросту сообразила, что этот «денежный мешок» распахнет перед ней широкие финансовые возможности, а для этого не жалко придержать язычок и не злоупотреблять своим сексуальным опытом, хотя бы на первых порах.
Итак, Рябчик посватался, ему не отказали. На немедленном разводе Рябчик не настаивал, а потому практически ничто, как говорится, не загораживало аналой. Следующие несколько недель отпускник лакомился русской природой и продувной красавицей.
Однако по возвращении с молодою женой на Северо-Восток Валентин Петрович вскоре пожалел о своем скоропалительном союзе, так как жить с ней оказалось все равно, что готовить уху из кролика. А «денежный мешок» по возвращению оказался не таким уж бездонным, растаял как дым, и теперь принципы, по которым эта женщина принялась устраивать семейное житие, были, в общем-то, несложными. Ухажерам, недостатка в которых в этих местах не ощущалось, было нужно и достаточно только одного, а мужу, видите ли, подавай и первое, второе и десерт. Она признавала только первую часть «семейного постулата», отвергая напрочь все, что касается мужа, вполне серьезно считая, что семейная жизнь - это не догма, а скорее повод для дискуссии. А потому довольно гибко подходила к данному вопросу.
Честный Рябчик не был супруге помехой. Он смело мог хворать цингой, краснухой, черной оспой да хоть желтой лихорадкой, если ее вовремя «завезут» из Средней Азии. Иными словами ему не воспрещался недуг любого цвета. Он мог даже помереть или утонуть, когда ему заблагорассудится, - в недельное расписание адюльтера его супруги это не внесло бы никаких перемен….
Особо по поводу расставания Петрович не переживал: увести чужую жену несложно, куда сложнее, для того кто увел, если не сладится, от нее избавиться.
Его холостяцкие пенаты совершенно не были отягощены меблировкой, но беспорядка Петрович не любил, и всякая вещь имела свое место.
Термы Северо-Востока.
А еще у Петровича была БАНЯ, именно баня, с большой буквы. Березовыми вениками с материка его время от времени радовали местные пилоты, которые по возможности заглядывали «оттопыриться» к Петровичу в его «Сандуны».
…Петрович был дома.
- Щас в момент баньку спроворю, - и, легкий на подъем, хозяин исчез.
В баньке Рабчик «колдовал» сам, никого не допуская. Внешне сооружение не впечатляло, но внешнее впечатление обманчиво, причем настолько, что диву даешься: что здесь на краю света есть такое чудо…. За блаженством Дорофей двинул в исподнем. Сел на лавку в предбаннике, предвкушая. Следом вошел Петрович с вениками под мышкой с очень серьезным видом, как великий знаток банного дела, не позволяя себе улыбки. Нырнул в баньку, слышно было, как заходил веничек по стенам, согревая их. Немного погодя высунул взлохмаченную голову в дверь и буркнул: «С богом!» Дорофей вошел, и его обняло паром, словно горячим, невесомым, необыкновенно ласковым пухом. Не обожгло, не припекло – нет! Облило тело мягко, согрело во всех местах и как бы чуть приподняло, неся к полку. Полок устлан веничками, и пар не клубится на нем. Ни в коем разе. Веники, кипяточком ошпаренные, упарившись, проглядывают каждым листиком. Чуть выше полка ровненько, ровненько слой белый в воздухе намечен и словно прогибается вниз пузом мягким, вот-вот кажется, ляжет на полок. Но этого не происходит. Петрович опять выдавил из себя: «С богом!» Это уже означало команду идти на полок. Дорофей осторожно лег на листики и тут же почувствовал, как парок сверху пошел, словно горячими ладошками касаясь его тела. Вот волшебная ладонь легла на затылок, а вот прошлась по ребрам, по спине, защекотала пятки. Это слой пара над полком вниз опустился. Петрович не торопил. Перед настоящим паром человек облежаться, обмякнуть должен. Но и передержать его на полке нельзя: перегреется, не то что париться, жить ему не захочется. Петрович, держа веник в протянутой руке, тихо-тихо над полком листиками трепетнул. На Воронова пахнул, горяча кровь, крутой пар. А Петрович, словно набирая обороты, все проворнее гнал пар, чтобы уж тело до костей пропекло, и из самой глубокой жилочки вышла дорожная усталость. Неожиданно – шмяк, шмяк – веник лег на плечи и пошел, пошел гулять по всему телу, бодря и веселя душу странника. «Священнодействовал» Петрович березовым веничком. Вскоре, разогнавшись, мужики уже парились с пролетарским остервенением, так как в ход пошли веники из карликовой берёзки, а это всё равно, что розги. Но процесс есть процесс.
Воистину: баня - то место, где душа расстается с телом, и с удовольствием возвращается обратно.
Тутанхамон Северо – Востока.
У дверей домика хозяина поджидал солидного размера и возраста дымчатый кот, который, судя по свежим отметинам, еще активно участвует в раздирающих душу концертах, не всегда, правда, ведущим солистом. Про свои сердечные раны он, естественно, помалкивал, но телесных не скрывал. Вырван клок на голове, прокушено ухо, прищуренный глаз слезился. Кроме всего прочего бродяга обладал очень полезным жизненным навыком: он умел красиво упасть в нужное время в голодный обморок перед дверью на кухню…
Кот имел вполне приличное имя Тутанхамон, но Воронову показалось, что ему больше подходит кличка Охламон.
Как только дверь приоткрылась, разбойник прорвался в дом и выдвинул свои хриплые требования насчет рыбы. Получив приличный кусок желаемого, зверь заурчал, всем своим видом намекая на нежелательность присутствия посторонних в любезном его сердцу месте.
В «обители» уютно и покойно. Размеренно тикают настенные часы с маятником. Массивный медный маятник качается столь важно, словно сознает, что без его движений остановится время. На стенах черно-белые фотографии «сподвижников» Петровича. Несмотря на загадочную репутацию, лица эти были очень выразительны. Простые и строгие с очень добрыми глазами они жалеючи смотрят на наш мир, который давно уже без остановки скользит в ужасающую бездну своего небытия.…
Наконец кот, удовлетворив свой зверский аппетит, лениво, словно не замечая, минует свою лежанку на старых валенках и уверенно подходит к гостю. Тутанхамон вытягивается в полный рост и кладет Дорофею на колени передние лапы. Зрячий глаз вопрошающе заглядывает в лицо. Таких великосветских манер от ночного бродяги Воронов не ожидал и, уступая навязанным приличиям, вежливо кивнул. Шельмец тут же устроился на коленях.
Совершенно незаметно мужики «махнули» графинчик (магазинную Петрович всегда перед употреблением переливал в графин) и, настроив себя на чувствительный лад, пустились в разговоры о меньшей братии. Кот, словно понимая о чем и ком речь, внимательно слушал.
Однако вскоре после первого графинчика Петрович неожиданно задумался, а кот из каких – то своих соображений перебрался подальше от стола: на свою лежанку. Видно все - таки одиночество Рабчику давалось тяжело, что - то его тяготило, он, будто ворочал внутри себя огромные глыбы, из последних сил напрягался, лицо стало совсем каменным.
Несмотря на предполагаемое белорусское происхождение по одним данным, отец Рябчика был шляхтичем, а мать еврейка, по другим, все наоборот: мать полячка, а отец из евреев, но смесь гремучая не только для Беловежской пущи.
Но плавный переход ко второму графину все исправил и Петрович «оседлал» любимого конька.
Речь пошла о местных «лакомствах».
Деликатесы Северо-Востока.
Считая себя истинным знатоком высокого кулинарного мастерства северных широт, Петрович поведал о самом «изысканном» здешнем деликатесе, коим, по его мнению, бесспорно, является копальхен. Способ приготовления «пищи богов» прост, как все гениальное.
Мясо моржа освобождают от костей и плотно зашивают в шкуру животного. Затем это «чудо северной кулинарии» погружают на пару недель в воду, где оно (мясо) благополучно киснет в бескислородной среде. Получается квашеное мясо. Пахнет отвратительно, мягко сказано, но, по заверениям аборигенов, необычайно полезно, небольшого куска им хватает на целый день. Воронову бы точно хватило: когда хватанешь этого «благовония» о еде страшно подумать. Когда чукотское семейство раскрывает очередную "заготовку", братья славяне, живущие по соседству, уходят куда подальше: существовать в этом «амбре» даже бывалым северянам совершенно невыносимо.
Хмурое утро.
Утром, после вчерашнего суаре, мать честная, глаз не открыть. А когда Воронов их все-таки открыл, в нос ему будто кто-то лягнул: такой дух стоял в помещении сногсшибательный.
Петрович вчера не только поведал, но и угостить пытался вышеуказанным «шедевром», утверждая, что такую закусь вообще грешно есть, как говаривали классики, помимо водки! Жуткий букет, какой – то! Даже открытая форточка не спасает.
Крошечный кусочек копальхен еще «дымился», ароматизируя, на столе, да и увесистый кусок итгильгына (китовой кожи вместе с подкожным жиром) тоже не восторгал. С каким восторгом вчера, размахивая этим куском. Петрович утверждал, что самое ценное в китовой туше - это мясо и кожа. Кожу с тонкой прослойкой сала можно и нужно есть и сырой. По консистенции она напоминает автомобильную покрышку, а по вкусу... Немножко похоже на устриц или мидий. Не менее «изысканный», нежели копальхен, еще один местный деликатес и ценный источник чистого белка. Что же касается китового мяса, то по утверждению местных – это вообще нежнейшая телятина, правда, с привкусом креветок.
Опохмелка - праздник, который начинают отмечать с рассвета.
Ни кота, ни самого хозяина где – то не было. Дорофей встал и распахнул окно полностью, но дух настолько впитался в пространство комнату и во все ее стены, что просто удивительно. Воронов собрал остатки пиршества со стола в мусорное ведро. В тамбуре что-то брякнуло, послышались приглушенные голоса. На пороге появился Рабчик со товарищи. Их было двое. Следом прошмыгнул вездесущий Охламон.
На первый взгляд показалось, что не только тело, но и душа и лица приятелей отмечены тавром отечественной юрисдикции. Маленький, ссохшийся, но очень живой и подвижный мужичок, росточка хоть и махонького, но влить в себя как после оказалось, мог едва ли не литр или около того. Само собою, как вольет – душа человек. Второй - верзила звероподобного вида, неопределенного возраста и занятий, посматривал на присутствующих мутным, как Топтыгин на виноград, взглядом, пронзительно тоскующим по алкоголю. Впоследствии, впрочем, оказался характера кроткого, но голосом он способен не только косолапого в берлогу загнать. Для приличия природа мать одела его в ватник, сапоги и кроличью шапку и, прежде чем пихнуть его в спину подарила ему вечную щетину, мешки под глазами и неутолимую жажду. По всему видно было – выпить тоже не дурак. Стакан не выронит.
- Честь имею представить: Иван Анисимович и Пахомыч - други мои. Располагайтесь, я сейчас, – отрекомендовал гостей Петрович и юркнул на кухоньку.
Первое впечатление оказалось обманчивым: гости Петровича оказались людьми не без образования: Шекспира почитывали. В свое время по зову сердца или комсомольской путевке молодые специалисты с горящими глазами прибыли на Чукотку, как потом оказалось, навсегда. Но что - то тут у них не заладилось, какой - то малый служебный проступок, ловко преувеличенный завистливыми коллегами и многообещающие специалисты скатились со ступеней служебной лестницы почти в самый низ. Сам Петрович был убежден, что никакой вины за ними нет, а погубила их злосчастная русская привычка.
- А вот и я, - опять появился в комнате Петрович. В руках у него был некий таинственный сосуд темного стекла. Как объяснил Петрович, что это у него на последний крайний случай, спирт в напитке, безусловно, присутствует, но и примесей хватает. Так что если есть возможность – лучше не прикасаться. Однажды Петрович совсем было собрался глотнуть «шербета», но из бутылки шибануло такой едкой вонью, что его чуть не вывернуло. Но сейчас единогласно решили, что дело вышло на самый край. Особенно рьяно ратовал Пахомыч, распространяя крепкий запах сивухи и еще чего-то.
Петровичу, по его словам, неудобно предлагать таким людям эту вонючую дрянь, но еще хуже не предложить вообще, поэтому с некоторой тревогой в голосе хозяин вымолвил:
- Ежели жизнь не особенно дорога, могу угостить. За последствия, впрочем, не ручаюсь.
- Петрович, дорогой! – растрогался, всплеснув сухонькими ручками, Иван Анисимович. – Разве важно, что пить, важно – с кем пить. А с тобою и соляра кажется нектаром.
- Пьется все, что горит, - прогудел Пахомыч.
- Дай – то бог! - пробормотал Петрович, доставая из шкафчика стаканы.
Возник небольшой спор, взбалтывать ли жидкость перед употреблением или лучше так оставить. Сквозь темное бутылочное стекло виднелся на свет осадок, особенно густой на дне бутылки. Иван Анисимович склонялся к тому, что жидкость сама себя отфильтровала, отложив на дно вредные примеси, но Пахомыч резонно рокотал, что в осадок могло уйти самое ценное, а сверху осталась чистая вода. Это всех напугало. После долгих препирательств напиток взболтали, налили по стаканам. Дышать старались ртом, чтобы не чувствовать запаха, но все равно воняло. Дорофей благоразумно отказался и вышел на улицу. Не менее благоразумным оказался и котяра. Вместе они наблюдали за мучениками через раскрытое окно.
- С богом! – сказал Петрович.
- Как там у классика: быть или не быть, а у нас: была, не была… Авось не помрем, - впрочем не слишком уверенно проговорил Иван Анисимович и, зажмурившись, опрокинул жидкость в рот.
Сам Рабчик безуспешно пытался удержать в себе отраву. Он едва успел прижать полотенце ко рту, стараясь все же сохранить выпитое в желудке. Но пары успели ударить в голову, и ему стало хорошо, во всяком случае, неизмеримо лучше, чем его гостям.
Пахомыч с налившимися кровью глазами откинулся к стене, вспучив могучее чрево и, давя пятернею грудь, бормотал:
- Отцы! Родные!
А Иван Анисимович одеревенел, замер в полной неподвижности, какую Воронов наблюдал у ящериц. Его бледно-зеленые глаза стали как пуговицы, жилистая шея вытянулась и напряглась, беззубый рот растянулся. Петрович не на шутку встревожился:
- Иван Анисимович, что с вами? Вам плохо?
- Уже хорошо, - слабым голосом проговорил Иван Анисимович и вернул себе человеческий образ.- Надо Пахомычу помочь.
- Не надо…- прохрипел Пахомыч – Господь милостив. Вроде отошло.
- Жестокая вещь, однако! Градусов сто не меньше.
- Ста нет, - авторитетно заявил Пахомыч. – Это маслА содействуют. Пожалуй, не стоило взбалтывать. Крепости и так хватает.
- Повторим? Не взбалтывая, - предложил Иван Анисимович.
- Детей не оставьте, - простонал Пахомыч.
- Живы будем – не помрем! – бодрился Иван Анисимович.
- Помрем, не помрем, а глаз лопнуть может…
Все повторилось заново: тошнота у одного, одеревенелость у другого, хрип и слезливые мольбы у третьего. Но что-то было и новое – отошли скорее и увереннее.
- Ну и черт с ним! Разливай свой нектар.
Петрович разлил по стаканам остаток жидкости, пара капель упало на газету, которой был застелен столик, и прожгло ее словно кислота.
- И чего мы только не пьем! – грустно подивился Иван Анисимович. – Как только над плотью не издеваемся! А ведь созданы по образу и подобию.
- Были созданы это да, - заметил Пахомыч, - но далеко от этого образа ушли. Со свиданьицем!..
Привыкнуть к «нектару» было невозможно – и все трое вновь пережили смерть и воскрешение.
Прощай, Северо-Восток!
Северное лето завершалось, однако тусклое незаходящее солнце все еще висело над горизонтом.
На берегу, у маленького вагончика, крутилось несколько «безработных» псов. Они с лаем подбегали к морю, возвращались к вагончику, снова подбегали к берегу. Некоторые, беспокойно повизгивая, совались в холодную воду и отскакивали обратно, отряхивая пушистые шкуры.
Лохматый Тутанхамон благоразумно устроился на высоком камне поодаль
Захлебываясь, затарахтел мотор, и вельбот, отходя от пирса, запрыгал на бурых волнах. Троица еще долго, раскачиваясь, стояла на берегу, затем Пахомыч забрел неведомо зачем в воду и с какой-то тяжелой и безграничной грустью в глазах что-то рокотал вдогонку. Но разобрать уже ничего было нельзя.
Встречный ветер свирепо бил с Анадырского лимана, усиливаясь за счет скорости вельбота. Он то надувал пузырем капюшон и слепил глаза, то вырывал из волн брызги и швырял их в лицо. Но это был еще теплый августовский ветер. Заканчивался очередной август на этой северной окраине государства. Раскоряченные портовые краны встречали Дорофея, радостно покачивая стрелами. Навстречу шел катер похожий на прогулочный. Стройный с невысокой рубкой, с перилами вдоль бортов. На баке - легкомысленная скамеечка. Даже не верилось, что такие курсируют в этих широтах. Но внешний вид обманчив. Низкая осадка дает преимущество перед другими судами на этой, в общем-то, мелкой, пробившей русло среди вечной мерзлоты, реке. А приличная скорость оправдывает малую грузоподъемность. Навидавшись за свою жизнь океанской плавучей техники, от маленьких «жучков», которые водятся только в бухтах, до «плавающих городов» - плавбаз и плавзаводов, которые в бухты не заходят никогда, - Воронов весьма скептически глядел на эти несерьезные речные посудины. А напрасно. Иногда эта «мелкота» вырывается даже на просторы лимана, который, взбесившись, мало чем уступит океану. За кормой в пенных бурунах, раздуваемых ветром, рождалась и тут же таяла радуга. Она так и бежала вслед за катером - его собственная маленькая радуга. На блеклом небе - тусклый солнечный диск, а вокруг - рыжая вода. Низкорослые деревца вдоль плоских берегов. Почти падающие в воду чахлые лиственницы. Неповторимый коктейль речных и тундровых ароматов. Волнующее ощущение первозданности бытия. Такой река была тысячу лет назад. Но и сегодня мало что изменилось. Если бы не встречные суда…. Кто-кто, а Воронов знал, что Север раскрывается постепенно. А затем неистово сжимает в объятиях так, что не вырваться.
*Амфитрион - гостеприимный, хозяин, хлебосол.
P.S.из дневников Д.Воронова:
"...на Севера я совсем уже было собрался, да что-то помешало осуществлению моего намерения. Впрочем, может оно и к лучшему: ничего в жизни не повторяется, все бывает только один раз...
А пока мне снятся по ночам белые снега Севера."