Колымское клеймо

Александр Вениосов
               

         
                Начало пятидесятых годов прошло. Прошла смерть Сталина, когда Миша второклассник, в честь траура вместе со своими одноклассниками простояли у парт сорок пять минут и разбежались по домам. Впереди еще был двадцатый съезд уже КПСС, а не ВКП(б).
               Как-то , два года спустя, он решил сбегать домой на большой перемене — а это целых двадцать минут.
               Весна, апрель, солнце светит уже вовсю. Лезет трава. Цветут яблони, сливы.
               Запыхавшись, он вскочил на веранду своего дома. За столом сидела его бабушка, ее сетра- бабушка Маруся. Но его внимание привлек третий из сидящих — мужчина. Был он коротко острижен и седоват, большие сильные руки лежали на столе, он что-то рассказывал.
                Миша задержался, прислушался, но понял только, что дед Николай вернулся из Магадана или Колымы, где «сидел» за что-то.
Бабушка представила Мишу и деда друг-другу и Мишка, схватив кусок со стола, убежал в школу.
                Уже, сидя за партой, он не мог избавиться от мысли, что дед Николай какой-то не такой как все. Он производил впечатление человека долго пробывшего под землей, где тяжело работал. Был он какой-то колючий, угловатый с серым налетом, да и говорил на каком-то другом языке, хотя слова оставались обычными.
                Вечером дед Николай все рассказывал и рассказывал, а между историями жизни на Колыме он наслаждался домашней едой, и, в свою очередь, угостил нас плиткой фруктового чая. Фруктовый чай в те времена — это спресованные жмыхи самых разных плодов, вернее, того, что от них осталось, уже в сухом виде. Дед объяснил, что такой чай первое спасение от цинги на севере.
                Попал он на Колыму по решению «тройки» сразу после войны. Дали, якобы за измену Родине двадцать пять лет. Заседание суда проходило так: его привели в небольшой зал, за столом в котором сидели два человека, разглядывавших какие-то бумаги. Вскоре пришел третий, как вспоминал дед — генерал. У деда все офицеры были «золотопогонниками» и «генералами».
Ну, что там? В чем дело? -  спросил пришедший.
 Да, вроде, и садить не за что. Ничего тут в деле нет, - ответил один из двоих сидевших.
Так что мы тут зря собрались? Давай читай постановление, - набычился генерал.
   Быстро зачитали приговор-постановление и, как сказал дедушка,
поплыл он из «Владика» в Магадан на ржавом пароходе с толпой политических и уголовников. В Магадане их рассовали по каким-то «партиям». Как выяснилось позже, это были поселки бывших геологических партий, на месте которых образовали лагеря, шахты, рудники для добычи ценных металлов. Дед попал на
золотодобывающую шахту мелкого заложения.
              Два года он толкал по наклонному ходку на верх породу в тачке. Насмотрщиками и бригадирами в шахте были уголовники. Они стояли по пути следования на верх «зеков» и подгоняли их дубинками. Труд адский, только благодаря богатырскому здоровью он продержался два года. Здоровьем его наделил отец, участние войны с Японией и многократный победитель кулачных боев в своей Орловской слободе.
              Непосильный труд приводил к потере сил и, как следствие, к недовыполнению нормы, а, следовательно, и к уменьшению кормовой пайки. Недоедание еще более обессиливало, производительность падала и жизнь «зека» завершалась дистрофией и печальным исходом.
               Лагерь не охранялся, вследствии полной дикости окружающей природы, так что гуляй себе, если есть силы и время. А время у деда появилось, когда в администрации обратили внимание, что по специальности он слесарь-лекальщик, а по-простому, слесарь с «золотыми» руками и его перевели в лагерные мастерские.
                Дышать стало по-легче, появилось немного свободного времени. И вот как-то бредя в окрестностях лагеря в поисках ягод, он под одним из кустов, в галечной россыпи, нашел три золотых самородка величиной с фасолину каждый. Повертев и покатав на ладони самородки, дед размахнулся и выбросил их в ручей. В этом месте рассказа мы удивленно раззинули рты: как золото  и выбросить. Дед объяснил:
- Если у тебя в лагере золото найдет при очередном «шмоне» администрация, то пойдешь показывать где ты его нашел. И, если, не дай бог там не найдут его следы — мелкие самородки, крупинки, то будет считаться кража и тебе добавят еще пять лет, как за побег.
                В мастерских дед провел последние шесть лет, но и там сладкой жизни не наблюдалось. В период, когда по Колыме и притокам на нерест шла рыба, начальник лагеря и его замы, прямо сатанели и требовали изготовить тысячи крючков для браконьерского лова рыбы с икрой. Днями и ночами дед ковал крючки тройники и если вдруг кому-либо не успевал к сроку сделать названное количество, то попадал в карцер, как якобы буянивший на территории.
                Кроме крючков приходилось, как  и сейчас в промзонах колоний, делать на заказ: охотничьи ножи и различные сувениры. В качестве примера, в один из приездов к Мишиным родным, а жил он у сестры своей Маруси, в Белых Ключах, в двадцати километрах от города, положил на стол опасную бритву:
Вот тебе, Мишка, подарок от меня. Когда будешь бриться, пустишь ее в дело. А вот тут, видишь, мое личное клеймо — Колымское. Буквы Н и К — это Николай Коротков, то есть я, а две фигурки — это мои сыновья: Илья и Сергей.
                « НК
                Миша взял бритву и после осмотра тут же на веранде положил ее на полку над рукомойником.
                На следующий день Миша, прийдя из школы, увидел в компании деда мужчину, которого, как ему показалось, видел при входе на базар. Он тогда стоял в группе грузчиков,подрабатывающих погрузкой и разгрузкой. Эти «бендюжники» были подпоясаны сетями, громко разговаривали, обдавая прохожих винным ароматом.
                Миша, буркнув «Здрасте», прошмыгнул на кухню, где поставил портфель под вешалку.
                Мужчины говорили полушепотом, наверно боясь быть услышанными за фанерной перегородкой, делящей площадь веранды вдоль на двух владельцев.
- Слушай, Крохин, ты точно выяснил, что это он сделал? - спросил у базарного рабочего дедушка Коля.
- Да, точно, меня познакомили с одним из тех, кто сейчас помогает разбирать архивы для реабилитации политзаключенных. Он теперь на пенсии и иногда болтается у нас на барахолке, ищет значки для своей коллекции. Я ему подкинул пару довоенных значков и он, посмотрев бумаги, немного просветил меня относительно этого Придулина. Да мы стобой и с ним отступали: вы на Керчь, а я пошел на Севастополь.
- А  ты мог бы этого типа привести сюда для беседы. Возьмем «беленькую», поговорим, а я уточню кое-что.
- Попробую, мне сказали, что он стал любитилем этого дела. А работает он здесь в городе экспедитором в Потребсоюзе. Часто уезжает, надо его вылавливать.
                На веранду кто-то зашел со двора и разговор прервался. Это была бабушка. Она вошла в кухню и , поставив кошелку на табуретку, сказала, обращаясь ко мне:
- Давай ешь борщ, пока теплый. Поешь и сходишь к Галиевым, отнесешь халат.
                Бабушка хорошо шила и подрабатывала шитьем одежды, в основном, женской. У нее от прабабушки была ножная швейная машинка «Зингер», так что она обшивала семью и соседей.
                Прошло больше месяца, лето было в разгаре, школа с экзаменами позади. Миша перешел в пятый класс. Как-то вечером, набегавшись с пацанами, он приплелся домой. В беседке, примыкавшей ко входу в веранду и увитой хмелем, сидели двое мужчин и дед Николай. Одного Миша уже знал, это базарный грузчик Крохин, а второй был не знаком. Бабушка налила в оцинкованный таз воду и заставила Мишу мыть ноги:
- Мой с мылом, а то обростешь ципками. Бегаешь черте-где босиком, - бурчала бабушка.
                Миша мыл ноги на веранде и в открытую дверь наблюдал за мужчинами. Незнакомец что-то доказывал остальным, а ему возражал и все время кипятился дядька с базара. Помыв ноги, Миша подошел у рукомойнику и, взяв с полки подаренную бритву, раскрыл ее и стал рассматривать клеймо. Одного, старшего сына деда Миша припомнил. Он приезжал к ним и, дурачась, одел на голову капустный корень с остатками листьев и, кружась, пел арию из оперетты:
- Я цыганский барон...
                Пацаны хохотали и просили Илью еще что-нибудь спеть. Оказывается в Белых Ключах, он ходил в самодеятельный театральный коллектив при доме культуры. А младшего сына — Сережу Миша не видел совсем, он не приезжал и был с матерью в Белых Ключах. Спустя несколько лет Миша узнал от родных, что Сергей погиб, подорвавшись на минометной мине, пытаясь ее разобрать. Война не забывала напомнить о себе даже через годы.
                Миша аккуратно пристроил бритву в дальнем уголке полки и пошел в большую комнату. Здесь была его кушетка с матрасом, набитым сухой морской травой. Бабушка говорила, что ее не ест моль — в ней много йода.
                Засыпая, Миша слышал далекие голоса из беседки, потом затарахтел рукомойник и он уснул.
                Просыпался Миша всегда рано, бабушка за это  называла его жаворонком. И в это летнее утро он не долго нежился на кушетке. Встал, вылез через окно в полисадник, и тихо пошлепал по остывшей пыли дороги к морю.
                Чтобы срезать угол, а не обхлдить развалины большого дома, он пошел по тропинке среди разбросанных железобетонных плит. Кирпичных стен давно не было, их разобрали по-кирпичику на постройку частных домов. А столярку, стропила, полы сгорели в печках и кострах.
                Проходя у края воронки с мусором, Миша чуть не упал, зацепившись. Оглянувшись, опешил — из травы торчала нога в стоптанном башмаке. Миша подошел ближе, чтобы убедиться, что это пьяный, но он, как обычно, не храпел. Голова откинута и скрыта тенью от торчащей плиты. Потому Миша не сразу его признал. Это был Крохин- дядька с базара. Но почему у него раскрытый рот прямо на горле. Наконец он понял, что это дыра — разрез разошедшийся от закинутой головы. Что-то запеклось вокруг раны и зеленые мухи уже жужжали, потревоженные Мишей.
                Миша отпрянул и почувствовал под сводом стопы что-то холодное. Он отдернул ногу как от змеи. В траве лежала вдавленная в землю раскрытая опасная бритва. Мишин взгляд замер:
- Как, откуда, зачем его бритва здесь, с этой эмблемой-клеймом : «НК и два мальчика»? - все это завертелось в Мишиной голове.
                Послышалось шуршание и мягкие крадущиеся шаги. На тропу выбежала собака. Это был Барсик, их поселковый пес. Барсик стал нюхать торчащую ногу, а потом, попятившись, сел. Мише захотелось убежать, позвав собаку, но бритва не отпускала его.
                Лезвие бритвы было в присохшей крови, но клеймо просматривалось. Миша присел,осматриваясь  по сторонам. Ни что не нарушало тишины прохладного утра. Чувство собственника перевесило страх и он схватил бритву за ручку из двух костяных пластин. Отбежал; вытер о траву, сложил и, зажав в ладоне, бросился бежать через развалины прочь от лежащего мужчины.
                Пришел он в себя, уткнувшись в сложенный из ракушечника забор стадиона. В левой руке самодельное удилище, в правой — бритва, а рядом Барсик с вываленным языком.
                Отдышавшись, Миша пошел уже твердо и спокойно, обходя развалины со стороны базара. Он не стал идти прямо по улице к дому, а протиснувшись сквозь забор «Зеленстроя», прокрался мимо теплиц к своему сараю на границе поселка.
                У задней стены деревянного строения он спрятал бритву среди битого карпича. Все было по-прежнему спокойно, только серебрянные листья маслиновых кустов вяло шелестели у забора из колючей проволоки.
                В доме, на веранде бабушка уже разжигала керогаз. Дед Николай, в кухне на деревянной раскладушке что-то высвистывал носом.
                Миша присел в беседке, в тени листьев хмеля. Выглянувшая в дверной проем бабушка озабоченно спросила:
- Что, уже наловил бычков? Больно скоро да и Мурзик возле тебя не крутится. Что, прогнали с причала?
                Подошел, легкий на помине, наш кот Мурзик любитель свежей рыбы и кровный враг крыс, живущих в районе общественного мусорника, в виде огромного деревянного ящика.
- Бабушка, там в развалинах лежит дядька, что вчера был у нас еще с кем-то. Ну, тот что сетью подпоясан, - тресясь начал говорить Миша.
- Пьяный что-ли? Они тут вчера крепко набрались.
- Не знаю, но горло у него вот так разрезано, - Миша трясущейся рукой провел по кадыку.
- Не показывай на себе. А ты что там делал?
- Да я шел на море, в порт, а он возле ямы в развалинах. Я еще подобрал там бритву, что мне дедушка подарил, - Миша раскрыл ладонь, в которой недавно сжимал саму бритву.
- Зачем?...Куда ты ее дел?
- Она ведь моя и я ее за сараем спрятал, - опустив голову, виновато проговорил Миша.
- Пошли, - бабушка подняла Мишу за руку со скамейки.
                Они прошли к сараю. Миша показал место. Бабушка забрала бритву, махнув Мише, чтобы уходил, а сама направилась во двор к соседям, где жили мастера на все руки братья Люшинские. Что сделали братья с бритвой Миша так никогда и не узнал.
                Позже бабушка долго шепталась со своим братом — дедушкой Колей. А Мишу спровадила на море, на рыбалку, чтобы не крутился дома, сунув в руку газетный кулек с хлебом, огурцом и куском жареной камбалы.
                Вечером дома, кроме бабушки никого не было. Брат еще раньше уехал зачем-то в Николаевку, а мать с самого апреля работала в поле как геолог. Бабушка накормила незадачливого рыболова супом, а Мурзика пойманными Мишей зеленухами.
                Через два дня дед Николай появился и сразу уехал в Белые Ключи. Больше Миша его у них дома не видел. Дед какое-то время жил в Белых Ключах, потом уехал  в Симферополь, разойдясь со своей семьей.
                Окончив школу Миша с матерью и бабушкой переехали в Харьков.За несколько лет до своей смерти, уже во время «застоя», отвечая на приставания Миши, рассказала о той истории с «очень опасной» бритвой с необычным клеймом. Вот  ее рассказ:
                Когда немецкая армия прорвала оборону Крыма и ворвалась в него, дед Николай со своим братом и племянником, а также с двумя земляками отступали на юг. Во время бомбежки погиб брат и пропал безвести племянник. Дед с земляками вскоре расстался:  Крохин, будущий базарный рабочий, стал пробираться к Севастополю. Добрался, оборонял, но все-таки попал в плен на южно-бережном шоссе. Вернувшись из немецких лагерей в Польше, попал в лагерь на Колыме, где вновь встретил деда Николая. Но в отличии от деда он получил «десятку», как шпион. Дед и второй земляк — Придулин не попав на переправу в Керчи, вернулись в Белые Ключи. Солдат, пришедших домой, немцы в плен не брали. Вскоре Придулин из Ключей куда-то делся.
                Здесь, дома, дед Николай и его сестра бабушка Маруся и моя бабушка стали сотрудничать с партизанами, благо горы и лес были рядом. Дед ходил, как слесарь-жестянщик по окрестным селениям: поял-лудил посуду и собирал информацию для партизан. Бабушки обшивали ребят из отряда, часто материалом для нижнего белья был парашютный шелк.
                После освобождения Крыма весной сорок четвертого, дед переехал в областной центр, где работал слесарем на заводе и его фотка висела даже на заводской доске почета. Но однажды ночью его из полуподвальной комнатушки вывели и посадили в кузов полуторки. Отвезли в тюрьму под охраной двоих конвоиров с обнаженными револьверами. А потом «тройка» и «солнечный» Магадан с Колымой.
                Кто написал не него донос он точно не знал, но догадывался. Подозрение падало на земляка по Белым Ключам — Придулина. Но узнать точно он не мог. А тут встреча с таким же страдальцем Крохиным. Крохин должен был освободиться по амнистии с реабилитацией раньше. Поэтому дед попросил навести, по возможности, справки о Придулине.
                Деда освободили на год позже. О нем хлопотала, поехавшая в Москву, бабушка Маруся, а на месте, в Белых Ключах, командир партизанского отряда, однофамилец известного довоенного героя летчика.
                Бабушка Маруся побывала на приеме у Ворошилова, где ее обнадежили. А командир партизанского отряда указал на Придулина, который во время оккупации  вступил в татарскую дивизию СС и принимал участие в штурме Севастополя в сорок втором. По приходу Красной Армии он почему-то был осужден только на три года общих лагерей с отбыванием срока здесь же в Крыму.
                Тут дед и  понял, что Придулин, виновник его бед, вспомнив еще , что до войны он отбил у него свою будущую жену.
                Крохин, вернувшийся в город, где жил Миша с родными, только дополнил эту картину. Он рассказал, что судимые настоящие предатели дабы снизить меру наказания, писали доносы на других Чтобы такого помиловали нужно было сдать не меньше трех человек. Придулину не хватало третьего и он наклепал на деда Николая.
                После возвращения дедушки, он вместе с Крохиным пригласили Придулина на выпивку и «приперли» доказательствами к «стенке». Уличенный предатель, уйдя в тот  вечер с Крохиным из Мишеного дома, перерезал горло последнему. А чтобы подумали на деда Николая стащил с полки над рукомойником бритву с колымским клеймом.
                Не миновать бы деду нового суда, да исчезновение Мишиной находки отвело беду. Деда только «потаскали» два дня, но свидетели все опровергли. Этими свидетелями оказались друзья Крохина по базару. Они будучи каким-то боком в курсе дела, выступили на дедовой стороне, дабы отомстить за друга.
                Дополнил все это дело новыми красками по прошествии многих лет внук деда Николая, защетивший диссертацию на тему: «Коммунистические принципы гуманизма в юриспруденции».

                24.02.2010г.