ПЕРВАЯ ГЛАВА ПЕЧАТАЕТСЯ КАК ОЗНАКОМИТЕЛЬНАЯ.
Скачать продолжение электронной книги "ГРАНЬ", вы можете пройдя по одной из ссылок:
http://napisanoperom.ru/Gran
https://play.google.com/store/books/details?id=zeqgAgAAQBAJ
http://www.litres.ru/elena-aseeva/gran/
Бумажный вариант можно купить в Озон. ру. http://www.ozon.ru/context/detail/id/27421504/
Мы живем в этом облаке.
Мы пропитаны им,
и не требуем большего,
и дышать не хотим.
(«Ядовитое». В.Сквер)
Глава первая.
Виктор пил которую неделю…
Вернее, если быть точным, который месяц, который год… Вот…вот… который год.
Он пил горькую уже пятый год. И пил не просто иногда… по стопочке, на праздниках или после работы. Он ее ПИЛ… пил ежедневно, в неумеренных количествах, и она, эта горькая напасть, полностью вытеснила своими градусами его семью, работу, праздники и саму как таковую жизнь.
Он ПИЛ…ПИЛ…ПИЛ…
В самом начале этого кривого пути, на каковой Виктор ступил, горькую он пробовал понемножку… так чуть-чуть… после работы, тяжелого трудового дня, для аппетита. Ух! Хорошо выпить стопочку прозрачной, холодненькой водочки под горячий, багрового цвета, борщичок сдобренный свеклой и помидорками, чтобы значит успокоить расшалившиеся нервишки и получить удовольствие от еды!
Да, поначалу это была всего лишь одна стопочка вечером и то не всегда, она была проглочена перед едой… всего лишь одна стопочка… Маленькая такая, в кою вмещалось не более семидесяти грамм… одна стопочка. Но потом, как-то так незаметно к этой одной стопочке прибавилась вторая… затем третья. Три стопочки, не туда не сюда, чего мелочиться… И вот уже это не стопочки, а граненный стакан… и не всегда перед едой… иногда перед работой… после работы… И этот граненный стакан, совсем незаметно, заслонил своим булькающим нутром и трудовые будни, и удовольствие от багрового борща. Вскоре он выместил и сам борщ и ту которая этот борщ готовила.
Виктор Сергеевич, как его величали последние лет шесть на заводе, за тягой к спиртному потерял так и не поняв когда, ее- жену Ларочку, и его -сына Витальку… Потерял он семью, потерял работу…
Но даже после этого не пожелал остановиться… прекратить свое физическое и духовное разложение, не пожелал махом мужской руки и мужской воли бросить пить.
Ведь всё и вся, так казалось Виктору, настойчиво подталкивали его к той кривенькой, уводящей в никуда, виляющей из стороны в сторону тропочке… Всё и вся не понимали его душевных страданий и ополчившись на него перестали его уважать, почтительно называть Виктор Сергеевич, любимый и дорогой, начав бросать в его сторону раздражающие эпитеты – больной и алкоголик.
Пил…ну, да пил! И что теперь! А кто не пьет?! А то, что Ларка ушла… то, что Евгений Петрович уволил с завода, так в том его Виктора Сергеевича вины никогда и не было…Не было!
Он всегда честно трудился на благо завода, он всегда приносил деньги в семью, он всегда исправно перекапывал землю в огороде, рубил и колол дрова, носил воду в дом…
А пить начал… пить начал от безысходности, от тягот жизненных и душевной не удовлетворенности. Ведь на заводе платили мало, и частенько, те крохи, что зовутся зарплатой выдавали с задержкой, Ларка еще чаще говорила, что надобно искать другую работу, на которой будут платить больше… а искать ее не хотелось, не моглось… Виктор Сергеевич уже вроде как и врос в этот завод, цех, коллектив, ведь вернувшись с армии, сразу пошел к станку и начал свою трудовую деятельность, а потому уход с этой работы страшил… пугал его и заставлял пить… Ларка поначалу лишь уговаривала сменить работу, да подливала борщичка в тарелку, чтобы дорогой муж не пьянел… но чем чаще она уговаривала, чем чаще слышал в ее словах разумность Виктор тем точно из страха или на зло ее женской мудрости прикладывался к стопочке… к стаканчику… и еще раз к стаканчику.
Когда Лара осознала происходящее с мужем, она изменила тактику… оставив разговоры о смене работе, убрав из дома всякое спиртное… и запретив мужу выпивать. Однако Виктор уже не мог без водочки, он припрятывал от жены деньги, и на утаенное, точно уворованное от самых близких и дорогих, покупал бутылочку, хоронил ее в сенцах дома, в уголке прямо за газовым баллоном.
Приходя вечером домой Виктор думал лишь об этой спасительной жидкости притаившейся в углу сенцов, выпивая которую он снимал махом всякую тревогу, обиду… злость на этот мир… на непонимающею его жену и вечно шкодившего сына… Весь вечер он томился, ожидая когда семья его уснет и он сможет тихонько отворив дверь в сенцы подкрасться к этой холодной, горьковатой на вкус и такой сладко-согревающей душу и тело жидкости. Он мечтал обхватить прохладную, стеклянную бутылочку ладонями, и дрожащими пальцами спешно открутить красную, тонкую, металлическую пробку, да, поднеся к плямкающим сухостью губам край стеклянной радости опрокинуть эту выручающую, улучшающую жизнь жидкую горечь вовнутрь себя. И тотчас ощутить чуть покалывающее, пощипливающее состояние рта: языка и неба, какой-то миг подержав там, такую страстно- желаемую водочку, а после отправив ее вглубь своего истосковавшегося желудка и в ту же секунду получить, будто от любимого занятия или хобби, заряд бодрости и хорошего настроения.
Но со временем желание выпить полностью завладело Виктором, и тогда он перестал таиться. Приходя нетрезвым с работы, он требовал положенного ему - стакана… два… бутылку…
Лара боролась… боролась… и поначалу… и потом, но когда Виктора Сергеевича выгнали за прогулы и пьянство с работы, и он стал пропадать где-то в гаражах, стал вытаскивать у нее деньги с кошелька, стал выносить и продавать с таким трудом и радостью купленные вещи… Когда за очередную столь необходимую порцию радости поднял руку на нее… сына… не выдержала и собрав свои жалкие вещички и одежонку ушла.
Она ушла и увела сына…
Теперь Виктору… или Витьку, Витьке, Витюхе, как его стали звать собутыльники и неизвестно откуда и когда появившаяся сожительница Натаха, было привольно жить… Никто не мешал ему получать радость от горькой, никто не учил как надо жить и не пытался излечить. Своим скверным поведением, вечно пьяного человека, он разорвал все связи не только с женой и сыном, но и с родственниками… близкими… своими родителями… семьей брата.
И Витька пил… пил… только теперь не водку… не всегда самогон, чаще какую-то бурду, которую доставала Натаха и друганы, приходившие к нему в дом, чтобы выпить, посидеть и отоспавшись расползтись в поисках очередной порции горькой дряни.
Такая смрадная, проходящая в каком-то мутном, белесом тумане, жизнь Витька продолжалась вот уже несколько лет.
Дом, который достался Виктору от бабушки и дедушки, от бесконечного пьянства хозяина и сам точно охмелел, и теперь все время находился под градусом. Он покачивал из стороны в сторону свернутыми на бок старыми ставнями, громко бухая ими о кирпичные стены, скрипел окривевшей, деревянной, входной дверью, каковую несколько раз уже кто-то выбивал, а после вставлял обратно, и теперь через небольшие щели, что образовались вследствие не умелой установки в дом проникал холод приносимый ветром, пыль, а иногда и проскальзывающая со двора пожухлая листва.
Из дома Витька и Натаха вынесли все лишнее, оставив лишь необходимое: холодильник, стол, несколько табуретов и широкий диван, который имел когда-то ярко-красный цвет, а сейчас полностью сменил окрас на коричневый, приправленный круглыми сыро-синими пятнами.
Одна большая, прямоугольная комната, в которой он находился, прислонившись своим боком к правой стене, несла в себе последствия страшнейшего бесправия и разрушения. Обои кои когда-то были любовно выбраны и поклеены Ларой, бледно-кремовое полотно, оных живописно украшали светло-рыжеватые цветы отдаленно напоминающими розы, теперь полностью изменили свой внешний вид. Пропал не только кремовый цвет самого полотна поглощенный грязноватой серостью и синевой плесени, исчезли и сами рыжеватые цветы, и теперь на их месте проглядывали лишь огромные, желтые пятна или темно-бурые полосы. Кое-где верхнего слоя обоев и вовсе не имелось, верно они были сорваны чьей-то пьяной, дебоширской рукой и брошены вниз, или сгорели в жерле печи, как единственный источник розжига. В комнате отделенной от кухни задней стеной печи и фанерной перегородкой, вход в которую когда-то заслоняла плотная, непрозрачная гардина бежевого цвета пошитая из полиэстера, тоже проданная за ненадобностью, было два небольших окна с двойными рамами, одна из которых, называемая внутренней рамой, вынималась в весенне-летний период… Но теперь на этих окнах, находящихся, как раз напротив входа в комнату и перегородки, внутренние рамы отсутствовали и в осенне-зимний период. Стекла в них были разбиты кем-то в пьяных разборках, и опустевшие деревянные рамы, хозяйственная Натаха за не надобностью сожгла в печи, чтобы значит…обогреться. А поэтому в комнате, даже когда ее топили ( что случалось не очень часто) стояла бодрящая температура, и углы от этого свежего, холодного воздуха и негромкого свиста ветра проникающего сквозь окна, приобрели черноватую синеву, в этих местах от кирпичных, поштукатуренных стен обои отошли и похабно так пузырились, изображая переполненные экскрементами штаны упившегося алкоголика. На полу в комнате лежал линолеум, точно также как и обои поменявший и цвет, и рисунок… а сверху на нем толстым слоем лежала грязь, принесенная с улицы и образованная отходами жизнедеятельности, питания и свинской жизни Витька. Линолеум за последние лет пять ни разу не был вымыт, и, хотя иногда с него выметалась труха от опилок и кусков угля… но как первое, так и второе настолько глубоко в него въелось, что создавало одно единое темно-коричневое ковровое покрытие.
Особенно густота и чернота этого ковра выделялась в кухне, куда вел дверной проем из комнаты. И где в небольшой, прямоугольной комнатке, размером три на четыре, находилась восьмидесяти сантиметровая, в высоту, и метровая, в длину, печь с прямоугольным, кирпичным коробом и лежащей на нем, чугунной плитой с двумя трехконтурными конфорками, да широкой трубой устремляющейся сквозь потолок и крышу дома вверх к звездам. В кухне, как необходимый предмет интерьера, еще жил старый, прямоугольный, большой стол, доставшийся Витюхе, от бабки и какое-то количество самодельных, дубовых и очень массивных табуретов. Вот под этим столом с округлыми резными ножками, и возле печи, плотным слоем лежали деревянные опилки, мельчайшая пылевидная труха, останки угля, куски веревок, рваные части пакетов, тряпок, окурки, негодные пробки и конечно десятка два пустых бутылок, охраняющих, с одного бока, подступы к печке, с отбитыми горлышками да большущими трещинами по поверхности своих брюховатых тел. Они стояли возле кирпичной, обмазанной глиной печи, которая уже давно потеряла побелку, потеряла и местами слой глины и теперь показывала свои красные внутренности. Бутылки же, словно раненные в войне… покалеченные снарядом или пулей и не смеющие более вступить в очередной бой или схватку с врагом, согревали свои жалкие тела подле хранящих тепло и жизнь кирпичей, верно стараясь хоть как-то отогреться в редко отапливаемом доме. В кухне, также как и в комнате, напротив фанерной перегородки находилось два окна с двумя рамами, каковые, несмотря на тяготы жизни, сумели сохранить и стекла, и вторые рамы, правда никогда не вынимаемые… В связи с тем, что в доме на окнах не имелось ни занавесок, ни штор, ни гардин, потому как они были пропиты, в кухне между внутренней и внешней рамой для красоты… или от чужих, заглядывающих, любопытных глаз, были постановлены стоймя желтые, с выцветшими рисунками, газеты, сдобренные мелкими, черными какушками насекомых.
Справа от окон или слева от фанерной перегородки, как раз напротив печи, в еще одной стене находилась деревянная дверь в сенцы… Она крепилась на скрипучих петлях и как все в доме выглядела ужасно грязной, никогда не мытой, не крашенной и плохо прикрывающей вход в комнату… А в маленьких сенцах, темных, без окошечка и с одиноко свисающей с потолка лампочкой теперь стоял не менее одинокий, покосившийся на бок, кривой, побитый донельзя и ржавый холодильник. Кажется… «Атлас», правда самого логотипа уже там и не значилось, висели лишь две буквы А и А… а все остальные буквы были кем-то сбиты или оторваны, и поэтому сказать полное имя холодильника не представлялось возможным. Чему холодильник был нескончаемо рад, потому как опасаясь быть вновь побитым, он включался очень редко, и каждый раз, когда выходил на связь, тяжело вздрагивал всем своим металлическим корпусом и протяжно звенел внутренностями. «Атлас» или «А..А» не желал обращать на себя внимание еще и, потому что внутри него уже давно ничего не хранилось, изредка там, правда, появлялись какие-то начатые или недоеденные остатки пищи, вечно хоронящиеся в железных банках. Попадая в глубины холодильника эти остатки постепенно серели, синели, чернели, и, несмотря на старание «Атласа» выработать благоприятную для хранения пищи температуру, через какой-то срок начинали не выносимо пахнуть, а вернее дурманно вонять…
Впрочем в доме Виктора Сергеевича, Виктора, а теперь Витька, Витюхи воняло все… и воняло это все, перемешанными в один запах, ароматами: кислой мочи, блевотины, сгнившей еды(вываленной прямо в угол), сырости, плесени и уксусно- резким запахом нечистого тела самого хозяина дома… Теперь в его доме, некогда любовно, созидаемом руками деда и бабки, трепетно оберегаемом руками Лары, все было разрушено, предано запустению и грязи… Дом нынче оберегали вельможные стеклянные ратники-бутылки, его любили, такая редкость для частного дома, узкотелые с рыжеватой окраской и длинными усами тараканы-прусаки, а чистоту здесь наводили серые пронырливые мыши и пузатые, вечно ждущие потомства крысы.
А Витька уже не берег… не любил… не охранял свой дом … он только пил… пил… пил, предпочитая это дело всякому другому. Последние же две недели он пил безостановочно, у него, как говорится, был запой… и пил то он в основном какую-то дрянь… ни водку… ни самогон… а именно дрянь в небольших пол-литровых пластиковых бутылях. Закусывать ему вроде, как было и не чем… правда Натаха приперла откуда-то картохи в белом пакете, с ведро не меньше, которую она нечищеной и даже не помытой сварила в помятой с одного бока, покрытой черной копотью алюминиевой кастрюле. Эту разнесчастную, выжившую в таких страшных жизненных передрягах, кастрюлю ставили прямо на печку, отодвигая в сторону конфорки, отчего дно ее приобретало еще более грязный, не отмываемый вид.
Дрова, на которых варилась картошка, Натаха раздобыла где-то и также принесла с собой, но в связи с малочисленностью деревянного воинства, картоха до готовности не успела дойти и была поставлена на стол в не доваренном виде. Хотя для Витька и такой полусырой, не чищенный закус был невероятно приятен и кричаще соблазнителен!
Да, и не мудрено, что полусырая картошка могла вызвать в Витюхе такие эмоции, ведь если глянуть на него со стороны, то и невозможно было в нем разглядеть черты человека… Это уже был не человек, а нечто неопределенно опухшее, отекшее, красновато-синего оттенка. Его можно было назвать неопределенным титулом – существо, которому по рангу положено иметь лишь средний род… ни мужской… ни женский, а именно средний… проще говоря – Оно… существо.
От его каштановых волос осталось лишь название шатен не более того, цвет их до неузнаваемости изменился и приобрел грязно-коричневый отблеск, теперь это были не жидкие волосенки, а больше походящие на склеенные в плотные пучки, червеобразные лохмотья. На распухшем от пития спиртного лице, кожа коего была покрыта здоровенными щедринками и оспинками, словно оставленными болезнью, находился с прямой спинкой и округлым кончиком нос, изменивший не только цвет, но и форму. Он будто растекся по лицу став одутловато-широким и приобрел багровый с едва заметной просинью цвет. Обвисшие по краю лица щеки теперь больше походили на мешки набитые орехами. Узкие губы Витька превратились в тонкие синеватые полоски, и когда он улыбался, радуясь очередной порции спиртного, на его верхней губе выше огибающей ее каймы, прямо подле низкой, короткой, подносовой ямки залегали глубокие и многочисленные вертикальные морщинки. Слегка выступающие вперед из глазниц очи Витька, теперь все время выглядели сонными и часто невпопад смыкались веками, удерживающими на себе редкие белесоватые и почти выпавшие ресницы. Точно такими же блеклыми и ущербными были прямые, прерывающиеся, в середине своего пути, брови, и коричневатые, жидкие усы и еще более худосочная бороденка. За время своего пьянства Виктор вроде даже уменьшился в росте, без сомнения похудел, отощал и ослаб, и выглядел теперь как доходяга только, что вырвавшийся из концлагеря, но ко всему прочему он еще и укоротился. Наверно потому как стал сутулиться, и приподняв высоко плечи, втянув в них голову, поглотив и без того короткую шею, выгибал спину дугой, отчего там образовывался небольшой горб, и свесив вниз руки, тяжело и скованно ими помахивал, словно страшась, что они могут у него оторваться, или может плохо их чувствуя на своих плечах. И тело, и руки, и ноги, и даже лицо, включая его тонкие губы от чрезмерного употребления горячительных напитков теперь частенько безостановочно тряслись такой мелкой, похожей на лихорадочный озноб, дрожью .
Одетый во все грязное, а именно в старые, черные брюки и серый свитер с круглым воротом и витиеватым, много- лепестковым рисунком на груди да старые, стоптанные, без каблуков с шлепающе-оторванной подошвой, не смыкающимися замками, ботинки(все давно не стиранное, и раздобытое Натахой где-то на мусорке, куда она частенько наведывалась, чтобы прибарахлиться) он пах и выглядел ужасно… и если быть точным вонюче-отталкивающими были: и он сам, и его вещи, и его сожительница, и его дом.
Витька пил… пил… пил без продыха, без отдыха, который день, месяц, год в своем несчастном разоренном жилище, пропив и жену, и сына, и родню, и работу, и одежду, и наверно свои мозги.
Вот…вот… те самые мозги… каковые каждому из нас, обладающему тленной плотью и духовной сущностью, помогают жить на этом свете, решать насущные проблемы и преодолевать возникающие трудности.