(фото автора)
Виноградная Лоза лежала на земле, устало подставляя нежаркому майскому солнцу коричневые, с виду сухие и ломкие побеги, освобождённые из-под листов толя и сухой ботвы. Хозяйка, присев на корточки, развязывала узлы на стягивавшей Лозу верёвке.
Пережила ли Лоза зиму? Есть ли на ней хоть одна живая почка?
* * *
Двадцать пять листопадов назад маленькую Лозу посадили Бабушка с Дедушкой. Хозяйка тогда тоже была совсем маленькой – порхала по дорожкам, беззаботная и лёгкая, как мотылёк. Бабушка, сухонькая, хрупкая и невысокая, хозяйничала в саду каждый день, командуя Дедушкой, а когда собиралась вся семья – и их пыталась построить. «Бывших учительниц не бывает, – так говорил Дед. – Учитель – это навсегда». Сам он Бабушку иначе, чем «моё солнышко», никогда не называл.
Справа по соседству над крошкой Лозой возвышалась рослая, стройная красавица-яблоня Белый Налив – изящная, светлоплодная кокетка. Она поначалу вовсе не обратила внимания на новенькую: гораздо больше её занимал роскошный ранет Уралец, раскинувший крону рядом с домом на самом видном месте. Яблоня росла, старалась, но никак не могла дотянуться до милого друга хотя бы одной веточкой.
– Ах, ну что людям стоило посадить меня поближе к нему! – вздыхала она, шелестя зелёными кудрями.
Зато гораздо более выгодную позицию по отношению к предмету её мечтаний занимала Медовка – ещё одна «блондинка» в яблоневом ряду. Соперница нежно переплетала веточки с кроной Уральца и ласково нашёптывала ему всякие глупости, а тот слушал, благодушно млея на солнышке. Белому Наливу оставалось только изводиться от ревности, вздыхать и с грустным глухим стуком ронять недозрелые яблоки.
Кусты Смородины посмеивались над её воздыханиями, а Крыжовник колюче подтрунивал:
– Смотри, совсем не засохни с тоски! Гляди – зачахнешь, да и вырубят тебя хозяева.
А что же Лоза? Она росла, цепляясь за шпалеру, тянула широкие листочки-ладони к солнцу. Невзрачная и тоненькая, поначалу она мало кого интересовала. Крыжовник топорщил шипы, пряча под низко склонёнными ветками зелёные полосатые ягоды, Смородина тоже не выставляла напоказ свой урожай. Но хозяева знали, где его искать: в июле пришла Мать с ведёрком и обобрала все кусты. Дочь – будущая Хозяйка – крутилась рядом. Ей хотелось сладкого Крыжовника, но этот нелюдимый ворчун навострил против девочки свои шипы.
– Ай, – вскрикнула она, сунув уколотый палец в рот, а Мать засмеялась.
Со столь неудобным для сбора Крыжовником она справилась на счёт «раз»: приподнимая ветки железным крючком, она легко срывала ягоды – крупные, уже прозрачные, с темнеющими сквозь кожицу косточками. Солнце золотило макушку Дочери и блестело на первых седых ниточках в волосах Матери.
– На.
В сложенные горстью ладошки девочки высыпались «маленькие арбузики» – так она называла ягоды Крыжовника.
А вот высокую гордую Вишню помогали собирать Отец и Сын. Они склоняли гибкие деревья, а Мать ловко обрывала вишенки, висевшие так густо, что брать их можно было горстями. Сын, темноволосый парень с уже пробивающимся над верхней губой пушком, ел «детишек» Вишни прямо с веток, стреляя в сестрёнку косточками. Дочь, хватая ягоды из стоявшего на земле десятилитрового ведра, не оставалась в долгу – отстреливалась, да так метко, что один раз чуть не угодила брату косточкой в глаз.
– Так, а ну, прекратите! – осадила их Мать.
Росла в саду и другая Вишня – кустовая. Собирая её, Дочь оступилась и чуть не упала на Лозу.
– Осторожно! – сказал Сын. – Виноград не поломай.
Дочь рассеянно скользнула взглядом по Лозе. «Когда же на ней будут ягодки?» – читалось в её глазах. Лозе и самой хотелось поскорее вырасти и начать плодоносить. Ей надоело быть маленькой и неприметной.
– А виноград вырастет очень большой? – спросила девочка.
– Да, выше этой вишни, – ответил брат, кидая очередную ягоду не в ведёрко, а в рот: уж очень вкусно, невозможно остановиться... Сочные, насквозь пропитанные солнечным теплом вишенки было гораздо приятнее есть свежесорванными. А вымытыми, с тарелки – совсем не то.
Пальцы у брата с сестрой покраснели от сока. Девочка умудрилась забрызгать им ещё и лицо, а вокруг рта образовались потёки. Брат смеялся и называл её вампиршей.
На зиму Лозу укладывали на землю и укрывали – толем, старыми тряпками, ветхим и дырявым Бабушкиным пальто. Сверху ложилось толстое снежное одеяло, и Лоза засыпала, чтобы пробудиться весной и доверчиво раскрыть листья навстречу солнечным лучам.
Она выросла. Став намного выше вишнёвых кустов, Лоза гордилась тёмными гроздями, сладко отягощавшими её ветки. Ягоды были похожи на тёмно-синие крупные бусины, а если провести пальцем по кожице, на бархатистой матовой синеве оставался глянцевый чёрный след. Белому Наливу здорово доставалось от длинных виноградных побегов, которые так и норовили взобраться на яблоневые ветки: Лоза стремилась ввысь. Ей хотелось увидеть, что там, вдали, за стеной из Тополей с серебристыми кронами. Но так далеко заглянуть ей не удавалось. А вокруг раскинулись другие сады – с яблонями, вишней, сиренью, черёмухой. Дома, домики и домишки, крыши, печные трубы, заборы и узкие улочки... А Тополя шумели вдали, недосягаемые, как облака. Иногда от них долетал пух, и Лоза спрашивала:
– Что там, за Тополями?
– Там – Город, – отвечали тополиные семена, окружённые белым пушистым ореолом.
Что такое Город, Лоза не успела спросить. Чик-чик! – садовый секатор отрезал слишком длинные побеги. Лоза вздрогнула, а Отец уже освобождал Белый Налив, отсекая зелёные усы, цепко опутавшие ветки. Дедушка в этом году не появился в саду, а в глазах Бабушки забрезжил тихий, смиренный свет, печальный, как осеннее небо, и далёкий, как Тополя. Теперь у верстака вместо Дедушки плотничал Отец, а ещё были убраны скрипучие верёвочные качели, подвешенные к одной из досок навеса. Дочери ещё иногда хотелось покачаться, и она просила их вернуть на место, но Отец отвечал отказом:
– Зачем? Маленькая ты, что ли? Да и когда ты тут качаешься, у верстака ничего делать толком невозможно – мешаешь. Только и знай, что от тебя уворачивайся.
Лоза утешала будущую Хозяйку, как могла – своими сладкими ягодами, созревавшими в конце августа – начале сентября. Тем более, что девочка никогда не резала ей переросших побегов, а напротив, любила иногда подойти, зажать виноградный лист между ладошками и шептать ласковые слова. Сидя на ящике из-под инструментов, Дочь читала книгу – «Властелин Колец», а потом бродила по саду, разговаривая с деревьями. Антоновке это особенно нравилось. Старая стланцевая яблоня задумчиво слушала, шелестя листьями-лодочками, а потом угощала девочку душистыми жёлтыми плодами.
Когда никто не видел, Дочь танцевала под листопадом, цепляясь волосами за низко свисающие ветки. Она дышала холодной, терпкой печалью осени, пахнувшей сырой землёй, подгнившим яблоком-падалицей, преющими листьями. И – чудо: Особая Малина в укромном уголке сада дарила ей последний поцелуй лета. Этот сорт рано созревал и плодоносил до первых заморозков, в отличие от обычной Малины, росшей вдоль забора – та уже давно отошла. Держа во рту холодную, кисловатую ягоду, Дочь нежно касалась пальцами малиновых листьев – благодарила.
Лоза крепла и хорошела. К подстриганию побегов она привыкла, как к необходимой и неизбежной процедуре. Ведь, дай ей волю, она оплела бы ими и Белый Налив, и Вишню. Однажды, когда Отец занимался подрезкой, Дочь подошла и попросила секатор:
– Пап... Дай. Ты не так делаешь.
Отец усмехнулся, но инструмент отдал. Ему и без того было чем заняться в саду. А Дочь подошла к Лозе, погрузила в неё лицо, касаясь щеками листьев, и прошептала:
– Потерпи... Я тихонько.
То, как она делала это, разительно отличалось от решительной и грубоватой подрезки Отца. Осторожно, всем своим видом как бы извиняясь, Дочь быстро и ласково срезала ненужную длину у разросшихся плетей. Это было совсем не больно, Лоза переносила процедуру с лёгкостью. Стрижка её ничуть не портила – напротив, придавала аккуратную форму и позволяла больше соков направлять в ягоды. За прошедшие годы из маленького тощего стебелька с десятком листьев она превратилась в непроницаемую зелёную стену двух метров в ширину и столько же в высоту, с тремя толстыми основными стеблями и множеством молодых побегов. Со старых стеблей кора уже отслаивалась, превращаясь в мочало, а свежие зелёные отростки ещё не одревеснели.
Росла и Дочь. На фоне ослепительно цветущих Уральца и Медовки – этой сладкой парочки – фотографировалась уже не девочка, а высокая девушка с длинными, как у русалки, осветлёнными волосами, но с затаённой в глазах осенней грустью. Мать в сад больше не приходила... А Бабушка совсем сдала – превратилась в высохшую тень, почти невесомую, с нездешним, устремлённым в тополиную даль взглядом.
Но она по-прежнему работала на своём клочке земли – в меру сил. Отец, Сын и Дочь помогали. На следующий год после исчезновения из сада Матери зачахла красавица Медовка, и её пришлось выкорчевать. Уралец остался без подруги, а Белый Налив по-прежнему тянулся к нему, так что даже ствол его наклонился. Кроны их уже почти соприкасались.
– Я здесь, я с тобой, – утешал Белый Налив.
Уралец молчал. В его грустном шелесте слышалась признательность за поддержку, но принять на место Медовки другую яблоню он пока не мог. Поседевший Отец плотничал под навесом, а Дочь с Бабушкой выкапывали одуванчики.
Однажды Бабушка пришла в сад одна. Зять и внук были на работе, внучка – в университете. Стоял жаркий день, нужно было открыть теплицу с помидорами. Срочно открыть и впустить воздух, иначе всё сгорит!
К счастью, помидоры не сгорели: помощь подоспела вовремя. Бабушка – не ради же одних помидор она сюда пришла! – принялась полоть сорняки на палящем солнцепёке. Лениво шелестела Антоновка, Вишня блестела глянцевыми тёмно-зелёными листьями, а Лоза отбрасывала соблазнительную тень. Привычно терпя жжение за грудиной, Бабушка продолжала полоть. Лекарство лежало в доме.
Жжение усиливалось, и Бабушка решила всё-таки принять таблетку. Но до дома не дошла – упала под Лозу, на мягкое изголовье из прошлогодних листьев.
Чем могла помочь Лоза? Устремившись всеми листьями-ладонями к небу, она взмолилась ветру:
– Ветер! Принеси тучи с дождём, сбей жару!
Ветер внял её мольбе. Солнце скрылось за тучами, заворчал гром, а по земле зашлёпали крупные капли. Сад волновался каждым своим листком.
– Ну же, ещё! – просила Лоза.
Ещё один порыв ветра – и дождь зачастил. Он бил по листьям, барабанил по крыше и выстукивал звонкую дробь по жестяному водосточному жёлобу. Намокший шифер быстро темнел. Холодные капли, упав на лицо Бабушки, привели её в чувство, и она всё-таки поднялась.
– Что-то к земле меня уже тянуть стало, – пробормотала она, отряхиваясь. – Зовёт к себе, видно...
Пошатываясь, Бабушка поплелась в дом, там взяла под язык таблетку и прилегла на диван. В открытую дверь веяло грозовой свежестью и запахом дождя. Боль отступала с каждым вдохом...
Лето расщедрилось на ягоды. Всего было много – хозяева едва успевали варить варенье и закатывать компот. Девушка перенимала у Бабушки премудрости и рецепты заготовки ягод – благо, свободным временем она располагала: учёба была окончена. А Бабушка будто торопилась.
– Запоминай. Кто тебя ещё научит? Мать-то вот не успела, дай хоть мне Бог времечка ещё чуть-чуть...
Она успела научить внучку. Бог дал ей времени, только отвёл его скупо – считанные дни: ягод было заготовлено достаточно, но осенняя уборка в саду проходила уже без Бабушки.
Они остались вчетвером: Отец, Сын, Дочь и сад.
Сад диву давался. Дочь – теперь уже молодая Хозяйка – была сама не своя: во-первых, неловко бросила поливочный шланг, так что вода устремилась мимо грядки. Спохватилась растяпа, когда на дорожке уже разлилось целое море, отражавшее на своей дрожащей поверхности легкомысленную синеву неба и зелень листвы...
– Ах ты, ёжки-матрёшки!
Потоп прекратился, но это было ещё не всё. Взявшись за прополку, бедовая Хозяюшка замечталась и вместо сорняков стала дёргать Петрушку. На помощь гибнущей Петрушке пришла Антоновка: ей пришлось стряхнуть Хозяйке на голову яблоко – маленькое, совсем ещё зелёное. Но этого хватило, чтобы та пришла в себя и поняла, что творит.
– Что ж это сегодня с тобой такое, девонька? – удивлялась старая яблоня. – Не выспалась, али не с той ноги встала?
Нет, Хозяйка не была разгильдяйкой, сад любила и работала в нём по мере возможности. Она по-прежнему разговаривала с деревьями. Просто сегодня она как будто в самом деле встала не с той ноги...
Лоза видела, как Хозяйка прислонилась щекой к шершавой коре Антоновки и что-то прошептала – видно, делилась секретами. Неудивительно: Антоновка была самым старым и мудрым деревом здесь: её сажал ещё прежний хозяин, владевший садом до Бабушки и Дедушки.
Когда Хозяйка ушла в дом, все пристали к Антоновке с расспросами.
– Ну, что? Что она сказала?
Сначала старуха отмалчивалась, но на неё наседали со всех сторон.
– Да чушь какую-то несла, – проворчала она, не выдержав. – Но, по моему разумению, влюбилась девка, вот и все дела.
Сад радостно зашелестел. Неужели скоро здесь появится молодой Хозяин, а потом по дорожкам забегают босые ножонки хозяйских детишек? Тень счастья ласково пригрела кусты и деревья, скользнула неслышной поступью по траве. А Лоза чувствовала знакомый груз материнства: она была вся увешана тяжёлыми наливающимися гроздями, готовясь принести небывалый урожай.
Но счастье так и осталось тенью. Тот, о ком грезила Хозяйка, не открыл калитку и не вошёл под навес дома, а детские голоса слышались где-то вдалеке – в другом саду. Хозяйка бродила по дорожкам, со слезами на глазах гладя стволы и касаясь веток, а потом легла на землю ничком и зашептала:
– Матушка сырая земля, возьми эту боль из моей груди...
И весь сад погрузился в печаль, склонившись над ней. Всё поникло, умолкли пташки, стих даже ветер, не смея тревожить её. А Лоза стонала и гнулась под тяжестью истощавших её ягод, в которые она бросила все свои соки.
Брат Хозяйки, из паренька с пушком над верхней губой превратившийся в высокого грузного мужчину, помогал в саду лишь изредка – когда нужно было вскопать землю или собрать ягоды. Работали в основном Хозяйка с её Отцом. Волосы последнего совсем побелели, и даже в жёстких, торчащих кустиками бровях серебрилась седина.
В точности так же, как Отец, Уралец остался одиноким вдовцом, а страдавший по нему Белый Налив иссох в прямом смысле этого слова. Зачахшую яблоню пришлось убрать, а на её месте посадить два новых куста Смородины. Ещё Хозяйка с Отцом посадили яблоню – Пепин Шафранный и грушу – Красулю. Красуля, жизнелюбивая кроха, пошла в рост сразу и весело выпускала один побег за другим, умиляя всех детским лепетом своих гладких, похожих на светло-зелёные монетки листиков, а вот Пепинка долго болела. До середины лета на ней были всё те же несколько жухлых листочков, с которыми её сажали, а новых не прибавлялось.
– Неужели малая не приживётся? – качали ветками старые деревья.
Впрочем, нет: Пепинка раздумала чахнуть и всё-таки немножко подросла, но оставалась хиленькой. Видимо, сказывалось то, что яблонька долго пролежала с оголёнными корнями, а Красулю продавали в комке земли, поэтому маленькая груша и прижилась так быстро, намного обогнав соседку в росте.
Лоза же, отдав в прошлом году рекордный урожай – самый большой за всю свою жизнь, сейчас была при смерти. Ещё когда её укладывали на зимовку, она чувствовала: скорее всего, до весны ей не дотянуть. Силы иссякли, она выложилась... выдохлась. А Хозяйка... чахла, как Белый Налив. Неужели она тоже не придёт в сад – как Мать, как Бабушка? Мысль об этом была невыносима. Лучше засохнуть сейчас, чем проснуться весной и не увидеть её больше. Да, лучше умереть на пике, на взлёте: ещё никогда Лоза не отдавала столько ягод. Это был её лучший год. Достойное завершение...
Холод остановил в ней соки, и мысль оборвалась.
И вот, когда её подняли весной, три главных стебля оказались сухими. Живы остались только тонкие годичные побеги: то ли тень надежды помогла, то ли силы были израсходованы всё-таки не до конца. Отец отпилил мёртвые стебли, а два живых побега оставил.
Лоза была слишком слаба, чтобы интересоваться своим окружением. Едва живая и скованная равнодушием, она отметила отсутствие Белого Налива: вместо яблони зеленели два кустика Смородины – видно, только что посаженные. «Значит, иссохла-таки по своему Уральцу, дурочка... Так и не дотянулась. А эти... торчат, несмышлёные, солнышку рады. Что ж, пусть».
Но когда её коснулись руки Хозяйки, Лоза встрепенулась... Соки забурлили в ней – точнее, в том, что от неё осталось. Жива... В глазах – грусть, в волосах – серебряные нити, как у Матери когда-то, но главное – жива. Не засохла, как Белый Налив.
Ладони Хозяйки ласково гладили виноградные листья, и Лоза оживала. На ней даже завязалось несколько гроздей. Да, она превратилась в жалкую тень себя прежней; да, больше не было рядом многих, кого она знала – и людей, и деревьев. Но солнце светило, летали пчёлы; Отец, с хрустом ступая по сухим веточкам, возился в малине – выкапывал вездесущие одуванчики, а Хозяйка слушала ветер. Стащив с головы белый платок и приложив к уху ладонь, она вслушивалась в далёкий шёпот Тополей, слыша в нём голоса тех, кто навсегда покинул сад.
* * *
Итак, новая весна. Хозяйка тревожно всматривалась в голые коричневые стебли, казавшиеся безжизненными: ну, может, хоть одна почка?
Смородина зеленела вовсю, Красуля еле сдерживалась, как девчонка, готовая вот-вот прыснуть смехом в кулачок: клейкие салатовые листочки уже рвались наружу; крошечная Пепинка ещё дремала. В гордом одиночестве розовел круглыми пупырышками бутонов Уралец. Вишня набирала цвет. Жива была и старушка Антоновка, хотя немногочисленные бутоны на ней казались теперь уже не подвенечным нарядом, как в её юные годы, а скорее проседью в зелёной шевелюре...
Пальцы Хозяйки скользили по сухой коре стеблей. Неужели – всё? Но постойте... Что это зеленеет?
Почка.
Вторая, третья. В коричневых чешуйках сонно пульсировала жизнь – ещё бледная, туго свёрнутая. Зародыш. Хозяйка улыбнулась.
– Живи, Лоза... Я тоже постараюсь выжить.
6 мая 2012 г