У меня хорошее зрение. Я прекрасно вижу в темноте. Но иногда не хочется ничего видеть. Открываю глаза, тьма, привычная тьма. Сейчас я зажгу свечи. Хоть и не нуждаюсь в каком бы то ни было свете. Просто так привычней. Привычней с незапамятных времён, с тех самых, когда произошло Великое Избиение. Я помню, я хорошо помню. У меня отличная память. Было это четыре с небольшим века назад в достославном городе Гамбурге. Горящие смоляные бочки, дикие вопли горожан, вооружённых дрекольем, святой водой и крестами, мелькающие тут и там фигуры в сутанах с надвинутыми на лицо капюшонами. И – безмолвные тени моих собратьев, падающих под ударами освящённых клинков и серебряных крестов, заточенных кинжалами.
Тогда добрались и до меня, зажимая раненое плечо, из которого сочилась кровь, я подхватила подол растерзанного платья и прыгнула со стены, на которой стояла. Наверное, я переломала бы себе кости, я тогда была совсем юной, каких-нибудь два столетия. Однако упала на гору трупов своих собратьев, это смягчило удар. Мои преследователи уже спешили вниз со стены, я видела пляшущие на камнях отсветы факелов, когда на дороге показались всадники. Двое. Один – в плаще и широкополой шляпе с плюмажем, на громадном, чёрном, как ночь, першероне, другой – в дурацкой квадратной шапочке, какие тогда носили горожане. Толстый, подпоясанный по необъятному животу какой-то рваниной. Второй ехал на бельмастом муле, спотыкающемся на каждом шагу.
Не раздумывая, я бросилась к першерону, шарахнулась от серебряных бляшек на его уздечке, остановилась.
- Эге, - сказал всадник. – А чертовка-то хороша! Ты посмотри, Юмо, какие локоны, чистое золото. Какие плечи, какая грудь!
- Мессир, она же из этих! – испуганно пискнул толстяк. – С нами крестная сила!
- Какое тебе дело до того, кого я собираюсь трахать? – рявкнул тот, кого назвали мессиром. И повернул голову ко мне:
- Прыгай.
У меня не было выбора, из ближайших ворот уже неслась с рёвом вошедшая в раж убийства толпа. Я прыгнула в седло и всадник крепкой рукой охватил мою талию. Окинул взглядом растерзанный корсаж, пришпорил коня. Першерон всхрапнул, присел на задние ноги и легко выметнулся вперёд…
С бароном фон Тотенхаймом я прожила всю жизнь. Его жизнь, ибо для меня этот срок был всего лишь небольшим промежутком. А, когда похоронила своего барона и, как положено, оплакала, выяснилось, что я – единственная наследница титула и полуразорённого неистовством моего бедного мужа имения. Так я и осталась баронессой фон Тотенхайм. Правда, сейчас это уже никакого значения не имеет. Как не имеют значения имена тех, кого я любила после смерти барона. Люди удивительно краткоживущи, каких-нибудь 60-70 лет, и всё. Иногда меня спрашивали те, кто знал о моей истинной сущности – почему я никому из тех, кого любила, не передала вечную жизнь? Люди придумывают о нас бредовые идеи и сами верят в них. Мы не передаём вечную жизнь, мы убиваем. Да и нет у нас никакой вечной жизни, ибо мы не живы. Если бы они догадывались о нестерпимой жажде горячей живой крови, то, наверное, не завидовали бы нам. Но они этого не понимают. Я не убивала тех, кого любила. Я берегла их кратковременные жизни, как только могла. Мало ли нам нашего дойного стада – людей, населяющих этот мир? Зачем же прерывать жизнь тех, кто нам дорог?
Что-то я сегодня расфилософствовалась. Вместе со мной проснулась жажда, теперь она терзала меня изнутри, как шакал, вгрызшийся в ещё тёплый живот убитой волком лани. Но выходить на улицу рано, слишком много людей, слишком шумно и беспокойно. Я прошла по дому, зажигая свечи. Зачем? Сама не знаю, так привыкла. Вижу-то я и без них хорошо. Но с ними, как будто, теплее. Вечный холод, сопровождающий жажду, всё сильней сжимал моё тело.
С холодом бороться проще, я набрала горячую ванну, выплеснула в неё отвары душистых трав, зажгла ароматические свечи. Сбрасывая шёлковый халат, осмотрела себя. Хороша баронесса фон Тотенхайм, было от чего барону пренебречь опасностью. Бледновата только. Повела белым точёным плечом, шагнула в ванну. Ароматный пар окутал мою голову, я закрыла глаза, стараясь согреться. Снова нахлынули воспоминания. Это было много позже, я уже блистала своим салоном в Париже. Да и дикий век Великого Избиения остался далеко позади. Грациозный, как сама грация итальянский посол при французском дворе, добившийся чести быть представленным мне. Тонкие усики, тщательно уложенные чёрные волосы. Ум, мерцавший в больших тёмных глазах. Как, бишь, его звали? Антонио? Да, кажется, Антонио. С ним я прожила совсем немного, он пал жертвой дворцовых интриг. Как он любил мои роскошные золотистые волосы! Зарывался в них лицом, перебирал тонкими пальцами, упоенно целовал локоны. В этот прагматический век больше нет салонов светских львиц, как нет и любви. Всё сводится к торопливому, как у животных, соитию. И коллекционерскому азарту, сопровождающему скоропалительную похоть человеческого стада.
Аромат эпохи утерян, люди стали тем, кем они были изначально – дойным стадом для нас, бессмертных.
Вода в ванне остывает слишком быстро. Мне ещё рано на улицу. Закутавшись в халат, брожу по дому. Растопить камин, что ли? Это поможет, но ненадолго, и привлечёт внимание к дымящейся июньской ночью трубе моего дома. Лучше уж потерпеть. Чтобы скоротать время, раскладываю карты, которым недальновидные люди придают какое-то мистическое значение. Они думают, что с помощью карт можно предугадать будущее. Глупцы. Будущее скрыто даже от нас, бессмертных, куда же им заглядывать в него?
Одна из карт – король треф, падает на пол. Поднимаю, разглядываю нарисованное лицо. Король, как король, ничего особенного. Однако это бессмысленное занятие помогает скоротать время. Часы в гостиной с хрипотцой пробили полночь, пора. Лёгкое касание смоченного в духах пальца, за ушами и на запястьях, пройтись щёткой по вьющимся волосам и я готова. На мне – убогое изобретение прошлого века, джинсы, топик, лёгкая кожаная курточка до талии, так, чтобы виден был белый живот. Обилие перстней и браслетов, люди падки на золото. Тряхнув золотистой гривой, выхожу в ночь. Смотреться в зеркало не имеет смысла, я в нём всё равно не отражаюсь.
Улица уже пустынна, но я знаю, что за поворотом будет более оживлённая, там – променад. Найти там праздного человека – проще простого. И столь же несложно зазвать его к себе. На стоянке ночного магазина останавливается автомобиль, из него выпрыгивает человек. Пискнув автомобильным замком, исчезает в дверях магазина. Удобный случай, поэтому я не спешу уходить. Человек, вроде бы, нестар, мне нужен как раз такой. Свежая согревающая кровь, умиротворяющая на время мою жажду, избавляющая от пронизывающего до костей холода.
Человек вышел скоро, неся в руках набитый свёртками пакет. Идя ему навстречу, бросила свой особый, «охотничий» взгляд. Ну да, всё правильно, уронил пакет, свёртки рассыпались. Присев с ним рядом на корточки, помогаю собрать упавшее. Человек бросает взгляд за вырез моего топика. Там есть на что посмотреть, и я наклоняюсь ещё ниже. Свёртки собраны, человек, молодой, почти юный мужчина, благодарит, предлагает подвезти. Подвезти? Почему бы нет?
Усаживаемся в машину, человек называет своё имя, которое я не запоминаю. Зачем мне имя добычи? Имя того, кто через четверть часа утолит мою жажду и останется в своей великолепной машине холодным и неподвижным, как положено добыче вампира. «Случайно» человек касается моего, обтянутого джинсовой тканью бедра. Я хихикаю, встряхиваю волосами. Он всё понимает.
- Ко мне неудобно, к тебе?
Конечно, ко мне. Куда же ещё? Вот только машина у моего дома – она мне совсем не нужна. Предлагаю оставить машину на стоянке и пройтись пешком, здесь недалеко. Легко соглашается. Романтик, что ли?
Идём со стоянки, уже взявшись за руки. Симпатично так. Миновав освещённую часть улицы, целуемся. Он нетерпеливо шарит руками по моему телу, забирается под топик. Я не сопротивляюсь. Зачем? Что это значит для меня по сравнению с горячей кровью, которая скоро, очень скоро, хлынет в моё пересохшее горло? Мы входим в дом, в котором всё ещё горят свечи. Прямо в прихожей начинаем срывать друг с друга одежду. Его шея совсем рядом с моим ртом, можно прямо сейчас… но я не тороплюсь, успею. Он поворачивается лицом к свету, и я мысленно ахаю. Совсем ребёнок! От силы лет двадцать. Детские припухшие губы, светлые, широко раскрытые глаза, в которых ярость и похоть перемешаны с мольбой. Эти глаза меня, как громом поразили. Добыча? Какая, к дьяволу, добыча! Не могу я. Уж лучше потерпеть ещё сутки. К холоду и жажде мне не привыкать.
Он подхватывает меня на руки, несёт в спальню. Ну да, несмотря на юность, он силён, и моё невеликое тело для него не слишком большой груз. Стараясь не думать о вгрызающейся в меня жажде, не вспоминать о доступной шее, о горячей крови, я обнимаю своего нежданного любовника, подставляю ему для поцелуев грудь. И он сходит с ума, задыхаясь от страсти, целует мою грудь, спускается губами ниже, шепчет какие-то пылкие благоглупости…
Утром он покинет меня. Может быть, более и не вспомнит, ничего страшного. Но он уйдёт из моего дома, уйдёт живым. Ибо мне, бессмертной, не столь важно выпить досуха его, краткоживущего, мне хватит и тех, кто уже не столь торопится жить…