Стою, щурясь на умытый ночным дождиком райцентр. В лужах отражается небо, сквозь асфальт пробивается трава.
- Какой-никакой, а мужик.
- Да он всегда никакой,- прошли мимо две тётки, с клетчатыми баулами в крепких, наманикюренных руках.
Выждав положенные по расписанию двадцать минут, скорый поезд сдвинулся в сторону Петрозаводска. С постамента хитровато щурится гипсовый вождь мирового пролетариата. Обычный советский городок уже не советской страны.
Автобус на Вознесенье будет ближе к вечеру. Всё подмечающий взгляд привокзального бомбилы из жигулей профессионально сканирует меня. Он понимает, что вариантов у меня нет, и просто ждёт, когда я приму правильное решение. Ещё через десять минут капитулирую. Бомбила придушил ценой. «Лучше отдать три штуки, чем тусить девять часов на привокзальной площади»,- взгрустнул я, и компактно сложился в тесноватом салоне. Полное отсутствие мыслей в голове, все два с половиной часа дороги за окнами «шестёрки» типично русский колорит и однообразно зелёный пейзаж.
- Чё-о, кореспондент, из Питера?
- Ну-у,- ушёл от прямого ответа - общаться было лень.
Бомбила давил на педаль газа и донимал меня разговорами.
- Слышь, корреспондент,- закурил он сигарету,- кому рассказать, не поверят! Ты там, в своей газете, напиши.
- Ага,- киваю я.
- Неделю назад в деревне, километров пятьдесят от города, дедка Тимофей помирать собрался. Велел он, значит, бабке собрать, чтоб, значит, как положено, огласить последнюю волю. К обеду родня подтянулась - как раз племяши с Питера приехали картошку сажать. Стоят, значит, молча, глазами пол буровят. Дедка Тимофей скрипит с кровати: Шоб на кладбище и на поминках нюни не распускать! Не хера! Выпейте–помяните – песни попойте. Мою любимую «На поле танки грохотали» пусть Васька споёт...
Утром свезли его к нам в город, в районную больницу, где он через пару дней и отошёл. Деревня стала готовиться к похоронам и поминкам. Бабы наварили холодца из свиных голов, достали из погреба солёных грибов, я за водкой два раза ездил к коммерсам знакомым. Кривые ещё с Пасхи мужики сколотили гроб, выкопали могилу и с утра снарядились в морг за телом. Дедкин внук Сашка шоферил в городе на бортовом «ГАЗоне». С ним вместе поехали оба племяша с Питера и свояк с деверем. Перед походом в морг родня накатила за упокой души дедки, и всем поголовьем пришли за телом. Санитар предъявил весь ассортимент покойников. Мужики с непривычки оробели, и добавили ещё с санитаром. Потом внук Санька, как самый тверёзый, пошёл опознавать тело.
- Этот?- привычно отдёргивал очередную простынку санитар.
- Не-е,- робел и мялся внучок, с непривычки его мутило.
- Ну, тебе видней,- соглашался санитар, откусывая от бутерброда с колбасой.
Племяши взяли тайм-аут и, прямо на крылечке морга, обрезали ещё бутылец, потом пошли в покойницкую.
- Во-о, вроде наш!- разнюнился один из крепко датых родственников.
- Не-е, наш не такой,- попробовал возразить внук.
- Да, ты, чё-о?! Наш это!!!– обиделся питерский племянник.
- Ну, тогда распишитесь и подождите на крыльце, я скажу, когда забрать,- санитар вытер жирные пальцы о край простыни, которой был накрыт покойник.
Пока мужики курили на крыльце, покойника обрядили в костюм, уложили в гроб, и попритихшая родня загрузила тело в грузовик. В деревне бухие мужики занесли гроб в избу, поставили на табуретки, сняли крышку… Вдова, округлив зарёванные глаза, набросилась на мужиков:
- Куда маво дели, ироды проклятущие???!!!
- Дык, ты, эта….лучше смотри, Серафимовна, он это! Он!
- Я те погляжу!- охаживала бабка полотенцем родню,- Куда маво девали, ироды?!
- Совсем прихерели!!! Не наш это дед!!!– срывались на визг опухшие от слёз дочки покойника.
- Не-е, ну-у, мы чё-о…- неуклюже оправдывались племяши,- щ-щас поправим – Санька, заводи давай! Обменивать поедем!!!
- Сами поедем! Не хер туда-сюда шоркаться! Бельмы залили, вот и сидите теперь дома!!!– визжала женская половина родни.
Вымотанного, трезвого и злого Саньку затолкали обратно за баранку, погрузили гроб с чужим покойником, обе дочки с племянницами залезли в кузов, вдову усадили в кабину. Обмишурившиеся мужики пошли снимать стресс, позвали Ваську, чтоб под гармошку выводил: «На поле танки грохотали…»
Поутру непроспавшаяся родня, под бабий рёв и причитания, снесли дедку Тимофея на деревенский погост. Приехавший из города батюшка отслужил панихиду, помахал кадилом. Провожали дедку всей деревней. Потом, за накрытыми у избы столами, много пили и долго пели…
- А ты чего не ездил в морг?
- Да у меня дежурство в тот день было, а подмениться некем.
Остаток пути ехали молча. Благодушно светило рыжее солнце. В редких деревнях ни души. Только раз трактор затейливо, по кривой, пересёк поле. В Вознесенье толчея из легковушек, пыльных грузовиков и бэушных микроавтобусов при въезде на паром через Свирь. Крикливые чайки, флаг на корме, в надстройке капитан в фуражке с крабом. Вдоль реки бежали собаки, будто опаздывали на работу. Сержант–дембель тошнотворно благоухал кирзой и дешёвым одеколоном. Чуть в стороне, бесшабашно выглядывали из-за садов домики с наличниками.
- Чё-о ты будешь шарохаться по деревне? Иди к моей тётке Настасье, поживёшь сколь надо, она лишку с тебя не возьмёт, да ещё и пожрать сготовит,- напутствовал бомбила.
- А может свезёшь прямо к тётке, заодно и отрекомендуешь?!
- Не-е, не успеваю: мне в вечер на дежурство заступать, только-только доехать.
- А ты где трудишься?
- В ментовке при вокзале,- на лице привычное выражение табельной хмурости.
- Ладно, бывай, корреспондент, не забудь – изба голубенькой краской выкрашена, сразу за церковью. От Витька привет передавай.
"Не случайная случайность",- подумал я, отдавая Витьку деньги за проезд.
На облупившемся железе палубы толкотня, дети мозолистых родителей лузгают семечки, слушают магнитофон. Рядом с нами сидит тётка в наивно-цветастом платье с круглыми коленками, её маленький сын засунул нос в мороженое. Наконец паром загудел движком, ветер пахнул соляркой, берег начал отодвигаться, и мы наискосок перерезали Свирь. Солнце припекает и слепит глаза.
Щелейки околдовали сразу: сверху голубая бесконечность неба, словно разглаженный утюгом ультрамарин Онежского озера, намертво приколоченная к пейзажу тишина, и сплошная зелень лесов. Среди деревеньки, барахтавшейся в облаках цветущей черёмухи, по- стариковски кряхтела деревянная церковь с колокольней. Нагретая солнцем трава пахла летом.
- Здравствуйте,- навстречу крепкой походкой шла бабка, лучась морщинами.
Телёнок щипал молодую траву рядом с церковью.
Без труда отыскал избу тётки Настасьи. Витькин привет сработал безотказно – мне выделили комнату, в единственном окне которой скульптурно серела церковь.
Спать предстояло, как в семнадцатом веке, на здоровенном сундуке с плоской крышкой.
- А где у Вас тут магазин?
- Эк, куда хватил! Его почитай уж как три года нету – автолавка по средам ездит. А ты чего хотел-то? Молоко с творогом свои, картошка тоже, рыбу мужики завтра словят, нажарю тебе подлещиков.
- Да, я за знакомство хотел водочки или винца взять, посидеть.
- Дак, сегодня кооператоры должны бутылки пустые принимать, у них всегда можно взять.
С крыльца было видно, как деревенские толкали тележки с мешками стеклотары к автобусной остановке, кто-то нёс на горбу. Кооператоры запаздывали, очередь из трёх баб и одного мужика волновалась. Наконец к остановке подкатил крытый «ГАЗон». Приземистый парень в спортивках вынул из кармана калькулятор, каждый раз тыкая грязным пальцем в кнопки, объявлял сумму. Второй, тощий, в замызганных джинсах, ставил бутылки в гнёзда пластиковых ящиков. Дождавшись, когда очередь иссякнет, подошёл к приёмщику.
- Сколько?– обшмонал он меня по-быстрому взглядом.
- Пару.
- Бери больше, у нас не палёнка, с Питера возим.
- Нет, парой обойдусь.
- Гляди, вдруг не хватит - куда побежишь за добавкой?!
Ближе к вечеру сидим – обедаем. Моя хозяйка с мужем люди деревенские, но в конце шестидесятых, по вербовке, подались в Ленинград, где и отработали без малого по тридцать лет в тролейбусном парке. Тогдашний массовый переезд из деревни в город, адаптация к новой среде обитания, сопровождались употреблением беленькой и портвешка. С тех пор тётка Настасья и муж дядя Саша сильно уважали это дело.
Дядя Саша пьяно глядел в тарелку и бесцветно улыбался.
- Алле, гараж?!- Настасья посмотрела на осовевшего супруга.
Мы усидели бутылку водки и уже никуда не торопились.
- Пойду, пройдусь.
- А сходи на берег, там красиво.
Огороды темнели вскопанными грядками. По пустому озеру, приседая кормой, скользила самоходная баржа. Идти можно в любую сторону – отовсюду были видны церковь с колокольней. Деревенька, крытая шифером, церковь с прорехами в куполах, поля и пустой коровник на бугре – от всего этого веяло не то нищетой, не то тихой святостью…
- Слышь, корреспондент, подкинь опохмелиться!– нарисовалась загорелая физиономия с оттопыренными ушами.
Протягиваю замусоленную десятку.
Мимо церкви иду к озеру. Светлый вечер, берег. Над Щелейками застыло абсолютно голое небо.
Таганка. Апрель 2012.