*Ведь в худшем случае всё могло бы быть и так... в лучшем...*
В соседней палате горел свет. Он не знал и не мог знать этого, но он это чувствовал…После изрядной дозы успокоительного у него все еще оставались силы на то, чтобы, упершись спиной в мягкую стенку палаты для буйных пациентов, не смыкать глаз, выигрывать у сна… хотя бы на правом фланге…
На левом — он весь был слух. Сколько же раз он ошибался, но сейчас был абсолютно уверен: там за стеной, в той самой соседней палате сидит тот, кто ему так нужен!
Еще несколько мгновений назад сам он отчаянно барабанил в стену, призывая соседа откликнуться. Но это не принесло ничего нового, кроме еще одной дозы успокоительного.
Сознание медленно, но неумолимо сдавало позиции под натиском наступающего по всем фронтам сна. Мало кто знает, что в клинику люди попадают еще относительно здоровыми; душевное равновесие их окончательно нарушается только лечением… И не столько даже сильными препаратами, сколько беседами. «Поймите же, я желаю вам добра. Я просто хочу, чтобы вы выздоровели!»,— и сейчас еще голос лечащего врача стоял у него в ушах. От него была только одна ощутимая польза: он не давал уснуть и сдаться Морфею, воинство которого заняло Працен и вот-вот готово было обрушиться с высот в атаку бурным потоком.
Вот и сердце заколотилось, ощутимо и гулко. Значит, лекарство начинает действовать. Но почему-то оно не только не успокаивает, но напротив, волнует его. Самые глубокие потрясения его жизней встают тогда перед ним: смерть его отца, похороны; блеск занесенного штыка тулонского роялиста; еще не возродившееся, мертвое лицо младенца, его единственного наследника; смерти Ланна и Дюрока, близких друзей; путь из России; попытка отравления; гибель его Гвардии; его собственная агония…затем вдруг призрак деда; первая менструация; нападение одноклассников; результаты вступительных в лицей; смерть бабушки — единственного настоящего друга; поступление в университет и вновь смерть отца… только уже другого отца…
Сердце колотится все сильнее. Даже в стену отдает его стук…хотя нет, это стучит кто-то с другой стороны стены.
— Сир,— вдруг доноситься до него едва слышный, но вполне реальный голос соседа.
— Коленкур,— безнадежно произносит он имя, которое еще недавно кричал, в исступлении барабаня по стене.
— Да, это я, Сир! А это? А это вы?
«Бред какой-то…»,— думает он, приходя понемногу в себя. Похоже, воинству сна сегодня не повезло…
— Вы мне снитесь, Коленкур? — спрашивает он чуть громче.
— Я? Я, нет. Я не сплю, а вы? — отвечает сосед еще внятнее.
Значит это не сон! Как?! Откуда?! Прильнув ухом к стене, он еще раз с замиранием сердца вопрошает:
— Герцог Виченский? Это вы?
— Сир,— голос соседа улыбается. Какой знакомый голос вдруг…
— Я — Арман Коленкур… я им был… а вы, государь? Государь, это вы?
— А у вас имеются сомнения на этот счет? Наполеон Бонапарт, император французов… вернее, я им был… некогда, как вы верно подметили…
В палате соседа послышался не выразимо облегченный вздох:
— Вы! Сир… Вы! А сейчас вы кто? — озадаченно спросил сосед.
Минутное раздумье:
— Девушка…— ответил он наконец.
— И я, Сир! — обрадовано ответил Коленкур.
Сомнение.
— А вы точно тот император?
Ей стало как-то обидно:
— Вот… вот и вы сомневаетесь, как и они…
— Нет! Нет-нет! — соседка явно испугалась.— Просто… до вас здесь было много Наполеонов, понимаете…
— Но мне еще не попадалось ни одного Коленкура…— задумчиво сказала она.
— Но вы же знаете, что теперь вы не император, а девушка?
— Да… я была в этом уверена… до попадания сюда…
— Ну вот! — констатировала соседка.— И я знаю, что я уже не Коленкур, но… скажите, вы помните? Помните что-нибудь?
— Помню,— воспрянула она, пытаясь воскресить в памяти их общие моменты.— Помню, когда я принял яд, вы держали меня за руку. Во время моих страданий вы не отходили от меня ни на мгновение. Вы были рядом, вы переживали. Вы же и спасли меня от смерти тогда… я помню, как жаловался вам и говорил…
— «Как тяжко умирать в собственной постели, когда на войне жизнь ничего не стоит! Почему я не был убит при Арси-сюр-Об?!»,— продолжала за нее соседка…
За окнами соседних больничных палат зияла помутневшей чернотой одна и та же зимняя ночь. Горели фонари. Соседи общались через стену, восстанавливая общие воспоминания. Сомнений у них больше не было: они отыскали друг друга в этом новом мире…
И еще… они больше не были сумасшедшими, ведь они обе знали, что правы.
А сумасшедшими были их врачи, и ученые, и обыватели. Все те, что мечтали научиться замораживать себя так, чтобы однажды потомки возродили их бренные тела к жизни. Глупцы! Девушки все разговаривали и смеялись над ними украдкой.
Улыбался милостиво Господь. Одна и та же человеческая жизнь — это очень скучно. И не лучше, как ОН задумал? Однажды умереть, а потом все начать заново… почти заново…
10 июля 2008 г.