67.
Оксана приступила к работе в больнице. Её назначили работать в приёмный покой. Машины скорой помощи привозили всю ночь больных. По какой-то причине по ночам было значительно больше случаев ножевых и огнестрельных ранений, чем днём. Сразу после войны в городе было очень много ограблений с применением оружия, гораздо больше, чем до войны. Больных с ранениями привозили в травматологию. Оксане уже в первую ночную смену пришлось ассистировать при сложной операции. Больного пырнули ножом в живот и задели печень. Такие сложные случаи были не самые частые. Большинство привозили с лёгкими ранениями. Таких больных доверяли обрабатывать опытным сёстрам, вроде Оксаны.
В больнице очень уважали доктора Мирошнюка. Он был самым большим авторитетом. Его не только уважали за знания, но и любили за справедливость. Вместе с тем его считали очень строгим. Не дай бог на операции с его участием сделать ошибку. Это было непростительным проступком в глазах доктора. В больнице никому и в голову не приходило, что Оксана имеет какое-то отношение к доктору Мирошнюку. Он к ней был так же строг на работе, как и к другим сёстрам.
Оксана, проработав два месяца, и вынуждена была покинуть больницу. Заболел Ролан, заразившись где-то коклюшем. Кашель выматывал ребёнка, особенно по ночам. Ни о какой работе ночью не было и возможности думать. Оксана очень переживала, когда ребёнок буквально задыхался от кашля. Лёня и Оксана дежурили поочерёдно у его постельки, стараясь обеспечить ночной отдых Марии Ароновне, которая осталась основным кормильцем семьи.
Ролан мучился целый месяц. Постепенно кашель ушёл. Только по ночам кашель продолжал мучить ребёнка. Болезнь Ролана отразилась не только на его здоровье, но и на самочувствии родителей. Лёня побледнел, на его лбу появились первые морщинки. Оксана даже опасалась за его здоровье.
В середине декабря 1947-го как гром с ясного неба грянула денежная реформа. Реформа сопровождалась отменой карточной системы и коммерческих цен. Теперь все цены были на уровне коммерческих. Наличные деньги менялись так - один новый рубль за десять старых рублей. Деньги, помещённые в сберегательные кассы, менялись по льготному курсу: первые три тысячи рублей один к одному. За время войны, в условиях карточной системы и отсутствия товаров, у населения накопилось много наличных денег на руках. Так много, что эти деньги надо было срочно изъять, чтобы не наступила нерегулируемая инфляция. Большинство людей относились с недоверием к государственным сберегательным кассам и держали деньги дома. У этих людей деньги практически отбирались. В принципе это был грабёж населения.
Семья Шпильманов не имела накоплений, и их реформа не ущемляла, а отмена карточной системы радовала. В их глазах это было знаком того, что страна начинает избавляться от трудностей военного времени и наступает новая, обеспеченная, мирная пора. История показала, что до сытной, обеспеченной жизни так и не дошло, но то история, которая знает, что было потом, а простым людям в 1947 году светлое будущее казалось неотвратимым.
Правительство не смогло удержать секрет обмена денег. Хотя точно условия обмена не было известны, за пару дней до официального обмена по городу поползли слухи, что нужно срочно класть деньги в сберкассу. У сберкасс образовались очереди. Двоюродная сестра Марии Ароновны Дора попросила Шпильманов открыть отдельные счета в сберкассе и положить на них по пять тысяч рублей, которые принадлежат ей. Она надеялась, что это ей поможет спасти хоть часть сбережений.
Лёня не был доволен, что их используют, но покорно пошёл выполнять просьбу Доры. Родственные обязательства у Лёни были выше чувства неодобрения. Родственники помогли ему с пропиской Оксаны, он чувствовал необходимость помочь Доре с её деньгами, хотя это ему не нравилось.
- Тётя Дора всегда химичит, - сказал он Оксане.
- Лёничка, не будь ребёнком. Если бы у нас сохранились деньги, заработанные за время службы в армии, ты бы тоже не хотел, чтобы они пропали.
- Конечно, но у них деньги заработаны не в армии, а тёмными делами.
- Сильно ты знаешь, как они заработали свои деньги. Не нам судить их. Они к нам всей душой, и это надо ценить.
- Я не люблю быть вовлечённым во всякие махинации.
- Лёня, мы с тобой никаких махинаций не делаем. То, что это не наши деньги не должен знать никто. Я надеюсь, ты не пойдёшь докладывать.
- Оксана, отстань.
Больше разговоров о деньгах не было. Ребята открыли счета и положили на них по пяти тысяч каждый. На сберкнижку мамы Маши, на которой было только четыреста рублей, положили ещё три тысячи Дориных денег. На следующий день, когда объявили о денежной реформе, ребята узнали, что деньги в сберкассе меняются один к одному на сумму до трёх тысяч рублей.
Вечером пришла Рива навестить маленького. Она была возмущена реформой. Рива считала, что реформа антинародная, стоит в одном ряду с антинародными законами о трудовой дисциплине, когда за опоздание на двадцать минут дают тюремное заключение. Рива открыто сказала ребятам, что она думает о реформе денег. Оксана, понимала, что высказывание таких мыслей вслух опасно.
- Послушай, Рива, ты не должна никому говорить о своих мыслях, если не хочешь хлебать похлёбку на нарах.
- Так это я только вам открываю свою душу.
- У стен тоже есть уши.
- Ты права, Оксана. Я понимаю, что ты права, но мне хотелось излить душу. Могу я хоть у вас высказаться? Как тяжело нести все мысли в себе.
Риву удивила зрелость Оксаны, её осторожность в отношении высказывания своих мыслей. Она приписала эту зрелость службе в армии. Всесильные органы подавления вселили страх в души людей. Все от мала, до велика, научились держать свои мысли при себе. Лёня слушал разговор женщин и рассуждал про себя: «Как хочется свободно высказывать всё, что на душе накапливается, и как права Оксана, что надо держать язык за зубами».
Пришёл Яков Давыдович узнать, удалось ли ребятам положить его деньги в сберкассу до объявления реформы. Увидав Риву, он решил не заводить разговор о деньгах пока Рива не уйдёт. Лёня сразу понял, что Яков боится Ривы, не хочет при ней открываться. Лёня подумал: «Вот Оксанина теория в действии. Родственники боятся родственников». Почувствовав неловкость положения, Рива поспешила попрощаться. Было явно, что Яков Давыдович хочет чего-то, но не хочет сказать при ней. Она понимала, что Яков Давыдович не доверяет ей, невестке Романа Ступина. Она привыкла к этому и посчитала вполне нормальным. Все всё боятся, даже членов семьи бывших чекистов.
Лёня успокоил Якова Давыдовича, сказав, что деньги положены в сберкассу вовремя. Тот поблагодарил ребят и заявил:
- Ребята будьте осторожны со Ступиными. Они хоть и не служат в НКВД, но по традиции могут накапать. Будьте внимательны в разговорах с ними, я им не доверяю.
- А чего нам бояться? Мы занимаемся в институте и никаких делишек не делаем.
- Сколько таких наивных как ты по Колыме мыкаются – не перечесть. Как старший предупреждаю вас: будьте осторожны со Ступиными. Можно и самим погореть, и других за собою утопить.
Лёня был рад, когда Яков Давыдович ушёл. Не нравился он Лёне. Лёня сам не знал почему, но не нравился. От Якова несло местечком, как от рыбачки рыбой. Лёня давно задумывался над тем, что ему не нравится в местечковых. Для Лёни местечковый еврей был символом политической отсталости, изворотливости, недостаточной преданности Советской власти, недоверия к действиям властей. Если Лёня видел что-то что делается неправильно, это неправильное действие он связывал с деятельностью отдельных людей, а не партии и не государства. Он был убеждён, что страна движется в правильном направлении. Он твёрдо верил в партию, в товарища Сталина. Мы строим и построим коммунизм – самое справедливое общество на земле. Отдельные отклонения от справедливости, отдельные ошибки, не делают нашу цель ошибочной. Мы преодолеем всё, и, назло всем неверующим, построим коммунизм.
Оксана была согласна с Лёниными взглядами. Она тоже беззаветно верила партии и товарищу Сталину, но, в отличие от Лёни, она не могла прощать отклонения от справедливости. Она на себе знала, как больно бьют эти отклонения. Её женское существо не могло смириться с тем, что на пути к счастливому и справедливому будущему кто-то должен страдать. Раз люди страдают - это нехорошо! Это не значит, что Оксана стала бы вслух критиковать. Печальный опыт семьи научил Оксану страху перед властями, научил тому, что несогласие с любыми действиями властей нужно запереть глубоко в душе и не открывать свои мысли людям.
68.
Да, Лёня верил в правоту конечной цели, к которой страну вело партийное руководство. Но многие конкретные действия руководителей были Лёне не по душе. Когда Жданов выступил с критикой таких деятелей литературы как Зощенко и Ахматова, в душе Лёни назрел протест. Зощенко писал рассказы-фельетоны. Это были очень популярные рассказы, и по глубокому убеждению Лёни очень полезные для советского общества. Как бороться с недостатками общества, если избегать критики недостатков? А тов. Жданов, занимавший пост секретаря центрального комитета партии, посчитал критические рассказы Зощенко враждебными советской действительности. Лёне, который жил в этой действительности, рассказы давали надежду на исправление недостатков общества. Получалось, что руководство партии вовсе не хочет никакой критики, и не хочет устранять недостатки. Если Жданов стремился укрепить веру в партию у граждан страны, то у определённой части населения, он добился как раз обратного эффекта. Как можно слепо верить тем, кто зажимает любое критическое слово? Зощенко олицетворял собой тех, кто критиковал жизнь с позиций лояльных идеологии партии, её конечной цели. По мнению Лёни, его зажимать было неправильно, что бы ни говорил об этом тов. Жданов. Это был первый случай, когда мысли Лёни не совпали с партийным направлением. Лёня поделился своими мыслями с Оксаной. Оксана не задумывалась над этими вопросами, её занятость дома и в институте оставляла мало места для рассуждений о последних постановлениях в области литературы. Она выслушала Лёню и по своей привычке попросила его с этими мыслями ни с кем кроме неё не делиться. Лёня сдержал слово, и не стал обсуждать постановление ни с кем из его товарищей по институту.
Партийное руководство своими действиями всё больше и больше давало почвы для сомнений. Ещё во время войны тов. Сталин объявил, что в Советской семье народов русский народ занимает особое место. С этого начался национализм. Теперь же правительство хотело показать, что все научные открытия и великие изобретения впервые открыты в России. В России впервые построен паровоз, созданы трансформатор, электрическая лампочка, радио. Это было настолько шито белыми нитками, что люди открыто над этим смеялись и шутили: «Россия родина слонов». В институте к требованию все открытия приписать русским учёным относились очень серьёзно. В учебниках запестрили русские имена изобретателей и учёных. Лёня, наталкиваясь на изменение фамилии изобретателя, шутил: «Лампа Лодыгина, бывшая Эдисона». Для уха одессита звучало примерно так же, как «улица Ленина, бывшая Ришельевская».
Лёня позволял себе эти шутки не только с Оксаной, но и с Ривой. Сергея он немного боялся и при нём на тему российского приоритета в науке не шутил. В институте Лёня тоже держал язык за зубами. В их группе среди студентов было несколько очень активных по партийной линии. Особенно Костя Полынин, который был на пару лет старше Лёни и прослужил всю войну в заградительном отряде. Это были войска, задача которых была стрелять в своих, если начнут отступать без приказа. Как это было принято, он ещё в сорок первом вступил в
партию, и теперь был членом парткома института. Лёня был ранен так рано, что в партию вступить не успел. Так он и оставался комсомольцем. Хотя Лёня был лейтенант, а Полынин выше старшины не дослужился, Полынин смотрел на Лёню и других комсомольцев свысока. При нём никто в группе не позволял себе лишнего слова. Его даже побаивались преподаватели.
Лёне трудно было сблизиться с кем-либо в группе, как Оксана сблизилась с Галей. Связано это было с тем, что Лёня не имел свободного времени, чтобы уделять друзьям внимание. По утрам он был занят с Роланом, а как только кончались занятия, спешил домой помочь Оксане. То, что Лёня потерял ногу на фронте, был женат и имел ребёнка, вызывало уважение у студентов его группы. Лёня хорошо учился и был на хорошем счёту у преподавателей института. В группе знали, что Лёня ведёт себя просто, и ценили это.
В группе было несколько ребят, которые по счастливой для них случайности не служили в армии. Эти ребята дополнительно к занятиям по специальности, проходили военное дело. Военное дело проходили также те фронтовики, кто не имел офицерского звания, так как выпускники института вместе с дипломом инженера получали воинское звание лейтенанта. Их готовили в резерв. Они изучали танковое дело. Лёня, как инвалид войны, от занятий по военной подготовке был освобождён. Полынину, не имевшему офицерского звания, нужно было проходить военную подготовку наравне с другими. Полынин, имея за плечами всю войну, и положение члена парткома института, считал, что его должны освободить от военных занятий. Но руководство военной кафедры стояло на своём. Более того, к нему военные предъявляли повышенные требования, зная в каких частях провёл всю войну Костя. Если всех заставляли ползти двадцать пять метров, то от Полынина требовали проползти пятьдесят метров и т.д. Ребята с юмором наблюдали страдания Кости на полигоне. Слухи об этом дошли до Лёни. Лёня был возмущён, что над фронтовиком издеваются. Он не знал, что в армии ненавидели заградительные части. Лёня обратился к преподавателю майору Шевченко с просьбой пойти навстречу Косте, и относиться к нему как ко всем другим. Майор сделал вид, что не понимает, чем озабочен Лёня. Костя случайно слышал разговор Лёни с преподавателем военного дела. С этой поры лёд в отношениях двух фронтовиков начал таять. Постепенно, особенно к концу учёбы, у них установились приятельские отношения.
Совсем иначе сложились отношения Лёни с Гришей Рашевским. Гриша напросился готовиться к одной из экзаменационных сессий вместе с Лёней. Лёне надо было смотреть за Роланом, и он мог готовиться только дома. Гриша стал приходить к Шпильманам. Там он встретил Галю Розенцвейг. Грише нравилось проводить время в доме Шпильманов и, начиная с этой сессии, Гриша, как и Галя, стал в доме Шпильманов своим, как бы членом семьи. Не было секретов, которыми бы Галя не делилась с Оксаной, не было секретов, которые бы Гриша скрывал от Лёни.
69.
Правительство решило вести жестокую борьбу с любыми «буржуазными» направлениями в науке. Всё началось с объявления генетики буржуазной наукой. Академик Лысенко объявил научные направления, не совпадающие с его взглядами, враждебными. Партия с энтузиазмом поддержала его. В Медине организовали специальное собрание для осуждения Менделизма-Морганизма. На это собрание согнали всех студентов. Оксана слушала внимательно, но так и не смогла понять существо дела. Все выступающие осуждали Менделизм-Морганизм, но не один из них так и не сказал, в чем этот научный метод заключается. Было совершенно не понятно, для чего собрали студентов, которые ни к каким научным работам не имеют отношения.
По дороге домой Оксана спросила Галю, что та знает об осуждённом научном направлении, почему оно буржуазное? Галя усмехнулась и сказала, что это просто руководству института нужно было провести мероприятие, чтобы показать партийным органом, что политическая работа в институте ведётся на высоте.
- Не бери в голову, Оксана, Наверху намекнули, что нужно довести до всех студентов, вот и провели собрание.
- Не нравится мне это. Как-то не по научному, не серьёзно.
- Ты, что, Оксана, с неба свалилась? Так всегда поступают, когда борются с чем-то или кем-то. Кого сегодня интересует бороться с Менделем, который, если верить выступавшим, умер давным-давно. Борются с конкретными учёными, имена которых нам не называют.
- Ты, наверное, права. Жаль этих людей. Их могут посадить ни за что, ни про что.
- Их уже наверняка посадили. Это у нас делается быстро. И куда товарищ Сталин смотрит? Если бы он знал, что творится, он бы им задал.
- Кому задал? Ты что-то не то говоришь, Галя. Такие собрания по всей стране проводят. Без его разрешения никто бы на такое не решился.
- Неужели он знает? Вот ужас, какой!
На остановке трамвая девушки встретили Соломона Давыдовича. Он стоял на ветру в широком пальто, держа рукою шляпу. Глаза доброго доктора были грустные, лицо строгое. Девушки поздоровались. Доктор посмотрел на них и слегка приподнял шляпу. Трамвая как назло долго не было. Доктор, которому надо было проехать только несколько остановок, решил пойти пешком. Девушки догнали его, предложив проводить до дома.
- Соломон Давыдович, что-то случилось? – Галя обратилась к доктору.
- Ничего. Просто меня взволновало собрание. Я имел честь лично знать кое-кого из тех, над кем нависла угроза. Академик Вавилов добрейший и мудрейший из тех, кто встречался на моём пути. Мне будет невыносимо узнать, если он пострадает.
- Он, что имеет какое-то отношение к политике? – спросила Оксана.
- Боже сохрани, абсолютно никакого. Просто он работает в направлении генетики растений.
- А в чём оно состоит?
- Не спрашивай. Когда-нибудь я тебе объясню. Сейчас я спешу домой.
- Дорогой Соломон Давыдович, а вам не грозит эта компания?
- Думаю, что не грозит. Моя научная работа была в области хирургии, не генетики. Пока к хирургам относятся с прежним уважением.
Дома Оксана поделилась с Лёней событиями сегодняшнего дня. Она рассказала о волнении Соломона Давыдовича по поводу академика Вавилова. Лёня знал, что академик Вавилов является президентом академии наук и занимается физикой, а не генетикой. Они не знали, что Соломон Давыдович имел в виду совсем другого человека, брата президента. Лёня слышал, что к разряду «буржуазных» наук отнесли не только генетику, но и кибернетику, науку о роботах. Лёня даже знал, за что отнесли к враждебным наукам кибернетику: некий доктор Винер, антинаучно утверждал, что будет время, когда роботы смогут думать подобно людям. Это, казалось, относится к области фантастики, и было понятно, что нам такая фантазия не подходит. Нам, советским людям, надо строить передовое общество на реальных основах, а не на фантастике. Лёня сказал, что, наверное, и генетика имеет ненаучную основу, вот её и осуждают. Эти слова успокоили Оксану. Смущало только волнение Соломона Давыдовича. Если всё так правильно, почему же волнуется старый доктор? Он, несомненно, более осведомлён в науке, чем Лёня. Он сказал, что волнуется за человека, которого он уважает как учёного.
Размышлять не было времени. Ежедневные заботы о ребёнке, о продуктах, об учёбе вытеснили волнения о судьбе запрещённых наук из головы. Ребята быстро забыли собрание, осуждавшее генетику.
Сообщение о создании государства Израиль промелькнули в газетах. Это событие не вызвало никакой реакции в семье Шпильманов. Какие-то заграничные евреи добились того, чтобы на территории Палестины было организовано новое государство. Это было так далеко от интересов обрусевших евреев, что, возможно, было бы всегда вне внимания огромного большинства советских евреев, если бы за этим событием не последовали действия советского руководства, которые в конечном итоге привели к повышенному интересу к этому государству. Первой реакцией советских властей было освобождение органов власти и органов правопорядка от евреев на всех уровнях. Евреи были вытеснены из центрального партийного аппарата, из областных и районных комитетов партии. Не осталось евреев в НКВД и в органах милиции. Резко сократилось количество евреев на действительной офицерской службе в армии. Постепенно евреи вытеснялись и из руководства промышленностью. Все эти действия привели к тому, что в стране, в строительстве которой евреи приняли такое активное участие, они начали опять чувствовать себя людьми второго сорта. Но это было позже. В сорок восьмом году в семье Шпильманов просто не заметили факта образования государства Израиль.
Совсем иначе отреагировали Шпильманы на гибель руководителя Московского Еврейского театра Соломона Михоэлса. Михоэлс, в глазах очень многих евреев Советского Союза, был символом свободы национального творчества. Он был не только актёром, но представителем Советского Союза за рубежами страны. Его любили. Лёня и Оксана плохо знали о деятельности и личности Михоэлса, но для Марии Ароновны он был любимым актёром. Под влиянием Марии Ароновны, уход из жизни Михоэлса воспринялся как трагедия. Даже Оксана, которая к еврейской культуре не имела никакого отношения, помнила Михоэлса по его незначительной роли в кино «Цирк». Гибель Михоэлса не восприняли как действия правительства, поверили, что он был убит уголовниками. Только значительно позже узнали, что гибель артиста дело рук НКВД.