-Ефим Борисович, у вас еще две встречи сегодня, - секретарша Мариночка втянула змеевидное тело в кабинет.
- Какие встречи, что там у меня запланировано?
- По поводу тендеров на поставку продуктов в бюджетные организации, Шклаков из «Добросбыт» и Земянин.
- А, вспомнил, а пакет предложений отправила?
- Еще вчера. Какие-нибудь указания будут?
- Сделай мне кофе. - Мариночка исчезла также быстро, как и появилась. «Надо же, а как я по кофе соскучился в этой своей ссылке», - вдруг всплыла абсурдная мысль. «Что за чушь лезет в голову. У меня есть несколько часов, так что я вполне успеваю порадовать свою модельку новой стекляшкой».
Блеск витрин всегда оказывал какое-то удручающее действие на Ефима Борисовича. А в этот раз картины из сна, всплывающие откуда-то из глубин сознания настолько резко контрастировали со сверкающим великолепием игрушек для взрослых девочек, что чиновник поспешил ретироваться в автомобиль. Вскоре в салон впорхнула светящаяся супруга.
-Пусик, посмотри, какая прелесть, она протянула тонкую, маленькую ручку на которой сверкал огромный камень. – Ты у меня такой лапочка, - накаченные губы потянулись к носу мужчины. Ефим Борисович впервые за весь их недолгий брак испытал странное чувство отвращения. Ему почему-то показалось, что сейчас рядом с ним в салоне сидит какая-то гигантская птица, нацепившая бриллиант на когтистые лапы и стремящаяся цапнуть его огромным клювом. Он даже почувствовал мерзкий запах мокрых перьев. Он отодвинулся, выдавив подобие улыбки:
- Рад, что тебе понравилось. Казалось, молодая супруга так увлечена игрой света в многочисленных гранях кольца, что брезгливости супруга и не заметила.
- Котик, а давай пообедаем где-нибудь в уютном месте? Я там себе еще колье присмотрела. Но ведь это дорого?
- Давай пообедаем, только недолго. У меня сегодня важная встреча, - и заметив как обиженно начали надуваться и без того немалые губки красавицы, добавил: - Ты же хочешь колье, птичка? Тогда я должен отправиться на встречу.
Прохлада ресторана, сытный обед вернули Ефима Борисовича в состояние покоя. Потягивая кофе, он смотрел, как супруга расправляется с десертом. «Какие-то странные мысли лезут весь день в голову. Что я, в самом деле? Эта птичка-моделька для меня не больше, чем часть имиджа, часть моей новой сытой жизни. Я могу быть ей приятным, а это уже кое-что».
Спокойная музыка, удобное кресло навевали умиротворение, сонливость….
- Ну, наконец-то, сынок, проснулся. А то я уже и будить тебя хотела. Шутка ли – десять часов проспал. – Ефим Борисович никак не мог понять, что он делает в этом тесном прокопченном пространстве, и куда подевался ресторан, птичка-моделька.
- Что-то я смотрю, ты будто не в себе. Давай, милок, слезай с печки, сейчас чаевничать будем, - сгорбленная старушка теребила мужчину за рукав.
«Надо же. Я все-таки в этой ссылке, в деревне, в гостях у соседки. Как же зовут эту старуху?»
- Что, милок, запамятовал? Ты у меня, бабы Маши в гостях. Давай-ка ополоснись после сна-то, да за стол. Пока ты спал, я уже и кашки сварила.
Ефим Борисович спрыгнул на пол, подошел к рукомойнику и очень удивился тому, что вода была ледяной. «Значит, не сон».
- Я вот тебе что скажу, милок. Ты, смотрю, мужик здоровый, справный, а ведь пропадешь без привычки-то. Шутка ли сказать, за водой в такую даль отправился.
- Так ведь воду откуда-то брать надо.
- У нас мужичок один, пенсионер, два раза на неделе ездит на своем тракторишке с флягами, и в деревню привозит. Мужик он неплохой, дед Василий, все байки свои рассказывает. А ты, милок, к нему поближе. Без него – пропадешь.
Дом деда Василия кряжистый, основательный Ефим Борисович заметил издалека. Добротный дубовый забор, почерневший от времени, прикрывал его почти до самой крыши. Бывший чиновник не успел даже постучать в калитку, как она приветливо отворилась ему на встречу. Коренастый дед, стоящий в ее проеме жадно всматривался в посетителя.
- Это ты, что ль, городской, на поселении?
- Я, Василий, не знаю как по батюшке.
- Да мы тут просто, без батюшек. Меня все Васяней кличут. Ну, проходи, гостем будешь.
Интерьер Васяниного дома разбудил детские воспоминания деревенского отдыха у престарелой бабушки. Тот же шкаф с зеркалом, та же железная кровать. В центре комнаты большой круглый стол призывно манил тарелками со всякой снедью. Казалось, Ефима Борисовича ждали.
- Садись, в ногах правды нет, - Васяня кивнул в сторону стола. Порывшись в недрах огромного буфета, он водрузил на стол большую бутыль с желтоватой жидкостью, - ну что, давай за знакомство.
- Да я вообще-то не пью.
- Это хорошо, что не пьешь. Да с литровки и не напьешься, - дед разлил самогон по стаканам. Ефим Борисович выдохнул, зажмурился и опрокинул в себя пахучую жидкость. Горло обожгло. Казалось, что он сейчас задохнется. Из глаз брызнули слезы.
- Да ты его, родимого, огурчиком-то сверху придави. Ишь, наружу просится. Сам самогончик-то гнал. Ядреный он у меня выходит. Он куда полезней водки-то, на травках настоянный. Тебя как величают-то, бедовый?, - задал вопрос Василий, заметив, что его гость задышал ровнее.
- Ефим…Борисович.
- Фимка, значит. За что же тебя сюда-то. Только ты мне как бабке Машане про врагов не рассказывай, не поверю. Небось, женщина.
Ефим Борисович на ходу придумал целый роман. «Эх, жалко писателем не стал», - думал он, живописуя, как муж его любовницы, важный чин не стал церемониться с соперником после того, как застал в супружеской постели.
- Вот и я думаю, что все беды от баб. А ты, я гляжу, к нашей жизни совсем неприспособленный. Я тебе, конечно, помогу, если только и ты ко мне со всей душой. Учти, я ленивых не люблю. А ты, я погляжу, рыхловат. Видно не приходилось руками-то работать. Ну, давай еще по одной, и пора за дела приниматься. Пойдем-ка с тобой, дровишек попилим. Двуручной-то пилой оно сподручнее. А дровишки в нашей деревне всегда пригодятся, зима у нас, знаешь какая лютая, а газа мы уж и не дождемся.
Поначалу работа показалась экс-чиновнику весьма легкой, но уже через десять минут рубашка намокла от пота, руки налились свинцом, колени дрожали от напряжения. Василий, хитро прищурившись, приговаривал:
- Давай, Фимка, наяривай, не ленись.
Еще через полчаса Ефиму Борисовичу стало казаться, что весь мир сузился до размеров бревна, что его сердце, а вовсе не пила, издает эти скрежещущие звуки, что он уже никогда не станет человеком. И только капли пота, стекающие со лба, ослепляли бриллиантовой роскошью.