в болезни и здравии

…Со стороны может показаться, что я просто сумасшедшая.
Я сижу, методично разрываю свои же бумажные творения (оригами называемые в народе) на мелкие кусочки и бормочу себе под нос:
 - Любит. . Не любит… Любит.. Не любит..
Цветочков - два. А имя одно – Рома. Хотя с моих губ слетает то Ромес, то Венька.
Да, они оба Романы.. Один – Есенин, Другой – Венчиков.
Мои любимые мужчины. Мои самые близкие друзья.
Я люблю их. А они любят меня.
И мое чертово гадание само по себе чрезвычайно бредово.

Но я всю жизнь веду себя как подросток с гормональной бурей в душе и трусах. Даже, несмотря на свой «преклонный» возраст (мне уже лет десять как спокойно бы наливали даже в американских кабаках)… 
Конечно, никому и в голову не придет, что я – простушка с рыжими завитками на висках и рассыпанными по скулам веснушками – давно перевалила тридцатилетний рубеж. Ко мне до сих пор клеятся мальчики призывного возраста. Ну, те – кого тянет на экзотику.
Хотя – про экзотику - это я себе польстила.
Я ведь всего лишь недолюбливаю три самых дамских штучки: юбки, шпильки и макияж. Первые две – за неудобство, последнюю – по причине природной лени. За весь отжитый срок научилась только крем по лицу размазывать, да иногда могу помахать тушью.
И, чтобы мой портрет в вашем представлении был законченным, скажу сразу -
Да, у меня нет друзей женского пола.
Нет, у меня нет трех старших братьев и игнорирующего мою женскую сущность папаши.
Мои предки вполне себе обычные люди: он работает на заводе, она - биологом в какой-то лаборатории.
Я давно не живу с ними, созваниваюсь раз в неделю и заезжаю в гости  - много реже.

И пока я методично разрушаю свое изделие, мои мысли далеки от родителей.
Всю жизнь я помню хаотично. Я ни за что не смогла бы толково написать свою биографию… Вот нарисовать – да. Но мало кто воспринял бы меня как адекватную личность, ибо на холсте были бы одни мазки красок – ярких и блеклых, солнечных и дождливых, светлых и темных – и так далее; сплошные контрасты. Говорят, я карандаш потребовала раньше, чем сказала «мама».
Только вот учителя по ИЗО никакого гения во мне так и не признали. Обозвали мою мазню не более чем выражением собственных эмоций.
Зато я никогда не забуду, как моей жизни появились два Ромашки.
Никакой логики? Скачут мысли?
Если вы это подумали, то вы совершенно правы – это про меня!

…Сижу я, значит, каким-то унылым вечером (лет пять назад сие было) в соцсети. Друзей у меня и по сей день там немного. Не вижу смысла щеголять количеством, если реально из них и десятка верных товарищей не наберется.
Так вот – случайно набредаю на страничку Ромеса. А у него в статусе информация о том, что их группа ищет барабанщика.
И тут меня словно пронзает. Никогда такого не было. Я ведь уже три года на тот момент вкалывала старшим продавцом в Спортмастере и никак не могла себе найти толкового хобби. Только тупо марала иногда листы – то карандашом, то краской. А душа чего-то требовала и ждала.
И вот я понимаю – это он, великий момент истины! Я хочу стучать палочками по барабану!
В общем, я тут же хватаю мобильник и звоню по указанному номеру.
 - Ромес на проводе! Тьфу, ну на х… На каком проводе?. У аппарата, - хрипло сообщает мне очень пьяный голос.
 Я вместо ответа истерически ржу с полминуты. Ну да, додумалась позвонить – в одиннадцать-то вечера пятницы!
 - Харэ глумиться, в натуре! Че надо? – обрывает меня Ромес.

Меня до сих пор глубоко поражает его манера в одну минуту говорить на блатном наречии или вообще исключительно матом, а в следующую – заворачивать такие обороты, что и Толстому не снились.

…Недавно было вот что.
У меня в очередной раз отсутствует соединение с провайдером. По-простому, нет Интернета. А я в нем как раз наловчилась денег зарабатывать. И не спрашивайте меня, как. Если буду распространяться, за мной придет большое суровое чудовище (не иначе как Валуев) – это мне работодатели любезно пообещали.
Короче, Интернет мне весьма необходим.
Я долго и бестолково общаюсь с оператором. Ромес наблюдает за сим, попивая пивко, потом вырывает у меня трубку из рук.
 Сначала все очень мирно. Наподобие:
 - Уважаемая, ситуация отсутствия Интернета в этой квартире уже слишком регулярна. Вы бы посмотрели статистику аварий, удивились бы…
И все в таком роде.
Через минуту его тон ужесточается.
 - В нормальных конторах озабочены тем, чтобы клиенты были довольны. Я ясно выражаюсь? Да или нет?
И буквально через мгновение:
 - Короче, (пи-пи-пи), слушай сюда, (пи-пи-пи), если (пи-пи-пи) через час гребаного нета не будет, я че-нить скреативлю наверх, чтобы ты, (пи-пи-пи), у меня отсосала!
На этом он яростно втыкает кнопку завершения разговора.
Я ржу.

В этом весь Ромес – талантливый поэт, бас-гитарист, тонкая эмоциональная натура. Подумать, а потом сделать – совсем не в его характере. Все решает направление ветра в голове и вектор настроения.
И это только малая часть того, за что я его люблю. Просто безмерно люблю.
Именно Ромес примчался в центр города в разгар моей депрессии, чтобы оторвать меня от ограждения Дворцового моста, отхлестать по щекам, напоить коньяком из фляжки до состояния мертвой сосиски – и доставить домой. А после – всю ночь нежно баюкать – рыдающую на его плече, сопливую, несущую невыносимый бред.

Я сама себе завидую, что он есть у меня.
И не завидую, что есть Венчик.
Но и его – безмерно люблю.

…Прыгаю обратно. В свой телефонный звонок пятничным вечером. (Разборка с оригами уже подходит к концу.)
 - Привет! – говорю радостно, словно мне только что вручили огромный леденец (жуть, как люблю их до сих пор). – Сорока на хвосте принесла, что вы барабанщика ищете?
 - Вот именно, что барабанщика, - через секундную паузу протягивает Ромес. – Я, конечно, пьян… Но если ты мужик, я лось!
Категоричное заявление снова вызывает у меня хохот. Этот человек нравится мне уже заочно.
 - Спокойно. Ты не лось.
 - И давно ты, женщина, лупишь по тарелкам? – вопрошает он.
 - Пока нисколько, - честно признаюсь я. – Только что осознала, что это мечта моей жизни.
 - Мдя… - в трубке испускают густой выдох. Я понимаю, что Ромес курит. – А ты симпатичная?
 - Думаешь, это влияет на природную способность человека попадать в ритм?
 - Думаю, если ты симпатичная, вполне можешь подрулить к нам прямо сейчас, - теперь уже смеется он. – На счет стучания по инструментам – не могу гарантировать, но отчего же не пообщаться?
И я вдруг соглашаюсь:
 - Оке. Диктуй адрес.
Я вылетаю из дома в ночь, как была – в спортивных домашних штанах и футболке, только сунув ноги в кеды. Взъерошенная – то ли длительным неприкосновением расчески к волосам, то ли возбуждением. Я нервно трясу рукой на проспект в попытках поймать машину (репетиционная точка – в не меньше, чем получасе езды по практически пустым дорогам) и думаю о том, что сегодня моя жизнь изменится.
А интуиция меня, кстати, редко подводит.

 - Ромес, я тут слегка заблудилась, - говорю уже в панике. Я десятый раз набираю треклятый его номер с тех пор, как меня высадили по указанному адресу. И только в этот раз не слушаю в течение минуты гудки до слов «абонент не отвечает».
- И где ты? - в трубке явно не он.
Паника усиливается.
 - А кто это? Где Ромес?
 - Ромес тут, в отключке валяется, - плюют сарказмом в мое ухо.  – Так где ты? Описывай местность – подгребу, встречу.
Я путано перечисляю все, что вижу на триста шестьдесят градусов. Меня прерывают на полуслове:
 - Все, понял. Стой – не шевелись. Через пять минут буду.
Голос завораживающий – тихий, но резкий. Я курю и думаю, что такими голосами вполне могут разговаривать маньяки. Две минуты ругаю себя за полную безбашенность, еще две – заставляю замолкнуть внутренний голос разума, который меня отчитывает, и курю.
До прихода Венчика я успеваю покурить еще, обматерить Ромеса, позвонить ему раз пятнадцать, но не получить ответа.

Венчик выплывает из темной арки позади меня и приветствует:
 - Эге-гей!
Я разворачиваюсь ровно к тому моменту, когда он уже в полуметре от меня, стоит – весь такой красивый и пьяный в свете фонаря.
 Еще не разглядев цвет его глаз, я уже начинаю любить этого человека. Просто так, ни за что, вдруг.
Он подходит ближе и скидывает капюшон.
 - Разрешите представиться, Веня, - и шаркает ножкой.
 - Оксана, - запинаясь на каждой букве, представляюсь я.
 - А попроще? – он подмигивает, и я таю.
Боже, откуда берутся такие красивые мальчики? Его улыбка просто невероятна, но глаза при этом холодны.

Повышение температуры во взгляде у Венчика до сих пор происходит нерегулярно. Хотя он меня тоже очень любит.

 - Ну, кое-кто зовет меня Рыжиком.
 - Клево, Рыжик, а ты чего вообще приехала? – интересуется он, прикуривая. Из кармана толстовки вылезает пол-литра пива. – Будешь?
 - Не откажусь, - киваю я. – Приехала стать вашей барабанщицей.
До сих пор помню, как подавился Ромка на этом заявлении.
 - Чего, чего?
 - Меня плохо слышно? – надо мной ни в коем случае нельзя насмехаться, я сразу начинаю проявлять признаки агрессии.
 - Тебя вполне кульно слышно, но шитово понятно.
Я тогда еще не стала мастером по восприятию Венькиного сленга, поэтому тупо похлопала ресницами в темноте.

А тем временем, похолодало. Чувствую, что начинаю дрожать понемногу.
Венька – очень наблюдателен. И это одна из осознанных причин моей любви к нему. На данный момент неосознанных все еще гораздо больше.
 - Мерзнешь? Пойдем на точку, там отогреешься.
И мы молча бредем в сторону арки.
Там я снова паникую. Я мучаюсь от распространенной проблемы – куриная слепота при абсолютно нормальном дневном зрении. Сбавляю темп (а Венька всегда ходит быстро), отстаю и ногой прощупываю почву перед каждым шагом.
Он, прилично удравший вперед, возвращается ко мне и берет за руку.
 - Прости, это врожденное, - вздыхаю я.
Чувствую, как пожимает плечами.
 - Это нормально. Светка – девчонка моя – тоже в потемках  теряется. Мне не привыкать быть поводырем.
Я понимаю, что его сердце занято, по офигительно изменившемуся тембру голоса. И мне делается грустно.
Его рука – та, которая сильно сжимает мою влажную отчего-то ладошку – она тверда невероятно. Такие руки именно у тех парней, за которыми, как говорят, «как за каменной стеной». И здесь не играет никакой роли телосложение и прочие бредни. Даже у ботаников, прячущих свои умные взгляды за толстыми линзами очков, бывают такие руки.
Мне за жизнь попадались подобные особи.
Венчик не сказать, чтобы худой. Невысокий и жилистый, скорее. Мне, правда, до сих пор хочется его все время кормить чем-нибудь понаваристее, хоть и наел он с той давней поры с десяток кило.

Он открывает передо мной какую-то пошарпанную дверь, и мы заходим. В нос ударяет терпкий запах разлитого по полу алкоголя (если то, что я ощущаю под ногами, - это пол), перегара и мочи.
 - Премилое местечко, - выдаю я сквозь ненавязчивый стук зубов от холода.
 - А то, - ухмыляется в полумраке Венька. – У нас там запашок поприятнее, не печалься.
Через некоторое блуждание по стремно разукрашенным безумными надписями коридорам он толкает одну из одинаковых дверей и смешно шаркает ножкой:
 - you are welcome!
Я захожу и быстро оцениваю обстановку. Помещение, я бы сказала, совсем крошечное. Огромные колонки скрадывают его и так небольшую площадь с потрохами. Пара на ладан дышащих стульев. Микрофон, чуть завалившийся набок. Прислоненные к стене гитары, подпираемые еще и батареей пустых пивных бутылок. У противоположной стены – барабанная установка, рядом длинная облезлая трехногая скамья. И километры проводов. Да, и, кстати, весьма внушительных размеров храпящее тело на той самой скамье. Помню, сразу удивилась, как она его держит.
 - Знакомься, Ромес, - хмыкает Венчик и лезет перебирать бутылки в поисках уцелевшего содержимого. Не находит.
Я, тем временем, как зачарованная смотрю на весь этот бедлам и словно трезвею на глазах. Какого черта меня сюда принесло? Какие барабаны? Кто вообще мне такую мысль в голову поселил, что оно мне надо?
 - Чего, подруга, в шоке? – интересуется Венька. – Водку будешь? Пиво кончилось.
0, 5 Столичной вылезают из футляра от гитары и смотрят в мою сторону.
 - А закусить есть? – только и спрашиваю я. Ромка качает головой.
Первые пару стопок мы пьем молча, если не считать его тостов: за знакомство и еще раз за знакомство.
 - Ну, за то, что удачно добралась, - поднимает фляжку третий раз Венька. И тут Ромес резко садится и, не открывая глаз, вопрошает:
 - Кто здесь?
Я от неожиданности роняю свежеприкуренную сигарету. А Венчик спокойно делает глоток и советует товарищу:
 - Глаза разуй – виднее будет.
Ромес совету не внемлет и валится обратно. Я расстраиваюсь. Понятно, что сегодня знакомство с талантливым бас-гитаристом не состоится.
 
До чего четко помню этот момент, дальше же полный сумбур. Помню, как допиваем фляжку под рассказы о том, что они играют уже четыре года по всяким мелким питерским клубам. Что это больше для их удовольствия. Но меня они, конечно же, не возьмут, даже если бы я полжизни отстучала на барабанах.
Помню, как разговорившийся Венька мне объясняет:
 - Была у нас девочка, гитаристка. Молодые мы были, зеленые. Переругались все из-за нее. Люська красивая была, – и тут он мечтательно смотрит в потолок, вспоминает. – Ромес ее долго хотел, но Баллон ее натянул (я уже в курсе, что это кличка их бывшего барабанщика), а потом кинул. Она с горя Ромесу-таки дала. Только я пролетел, хотя тоже вдул бы… Короче, проводили ее на пенсию с Баллоном на пару, но осадочек поганый остался. Хотя грешно это – из-за бабы…

Дальше я неожиданно соскальзываю со стула на пол, прямиком мягким местом в какую-то темную лужицу, хохочу, но встать не получается. Венчик протягивает мне руку помощи. А во мне вдруг просыпается исполинская сила, и я увлекаю его за собой. Он бухается рядом, я обнимаю его – но он не делает ни движения ко мне. Только разве что руку не отнимает и глаза прячет. «Ах, да, неведомая мне Светлана…», - посещает досадная мысль.

Смутно вспоминается машина, в которую он меня вежливо заталкивает и тормошит напоследок:
 - Адресок-то проживания назови.
 Я, едва ворочая губами, что-то бормочу и слышу:
 - Я Ромесу передам, что ты звонила…ну заезжала, в смысле… – и образ Веньки, такой красивый и холодный, тает в первых лучах просыпающегося солнца.

Я прихожу в себя уже дома, в помятой одежде, с дикой сухостью во рту и невыносимой головной болью. Первым делом судорожно дергаю занавески, пряча воспаленные глаза от ясного летнего дня. Потом же долго пытаюсь привести себя в порядок.
 «Я помню белые обои, черная посуда…» - надрывается мой телефон, но, пока я ищу его, замолкает.
С работы? Мама? Бывший, который никак не смирится со своим нынешним статусом?
Ого! Вот это сюрприз… Ромес, только накануне занесенный в память трубки.
 - Привет, подруга, - голос его не в пример бодрее моего сиплого «Але».
 - Уже подруга? Ты мне вчера даже здрасте не сказал.
 - Зато Венчик сказал, что ты ничего. Ну, не в качестве барабанщицы, а так – по-людски, - сообщает он.
 - Очень лестно, - ну как не пыхнуть сарказмом на такое?
 - Ты прости, что я вчера так зарубился. Не рассчитал дозировку – давно не тренировался. Тьфу, не репетировал.
 - Я заметила.
 - Плохо тебе?
 - Есть такое, - я утвердительно киваю сама себе и тут же в этом раскаиваюсь. В голове – на целую минуту фейерверков.
 - Где живешь-то? Может, я подскачу - спасу тебя.
Я и не думаю отказываться. В конце концов, кто, как не Ромес, виноват в моем болезном состоянии?
И – вот это да! – оказывается, что он живет буквально в трех шагах от меня. Из моих окон отлично просматривается то самое  общежитие, в котором у него своя личная десятиметровочка.
Бывают же такие совпадения, даже в многомиллионном городе.
Я едва успеваю попрятать свое нижнее белье, привычно раскиданное по периметру комнаты, как Ромес уже тренькает в домофон.
 Он входит – и занимает, кажется, все пространство моей узенькой прихожей.

Ромеса, в отличие от Венчика, с годами стало несколько меньше.

 - Ну, здорово, барабанщица, - он, слегка смущаясь, целует меня в щеку, я улавливаю свежее пиво в его дыхании.
 - Рыжик, - вдруг сую я ему свою руку, Ромес удивленно жмет ее.
Я сразу вижу его необычайно ласковый взгляд. Этого товарища красавчиком не назовешь, но от него всегда веет добром. К нему тянешься, как диабетик к торту (это я о том, что перебарщивать тоже не стоит).

Мои предположения о том, что он начнет клеиться ко мне сразу, не оправдываются. Даже не ясно, понравилась ли я ему в принципе. Уже много позже я привыкну к тому, что теплые глаза Ромеса редко застревают на одном объекте дольше пяти секунд. Привычка у него такая осталась после службы в горячей точке.
Только через три бутылки пива его рука тяжело ложится на мое плечо, зато кончики удивительно длинных пальцев тут же проникают в декольте футболки. Я несильно хлопаю его по руке и смеюсь.
 - Шаловливые ручки!
И мне уже так хорошо! Я вижу, что у нас много общего. Я могу разговаривать с ним, практически не фильтруя ни речь, ни мысли.
  - Я должен был попытаться, - улыбается в ответ Ромес.
Тут я спьяну сама резко прикладываюсь к его губам поцелуем.

…Сделаю небольшую паузу. Вообще, я с виду часто напоминаю людям ежика, но те немногие, кто близок мне, всегда готовы поднять чарку за мою открытость. Для меня человек изначально - существо белое и пушистое. И только потом начинает постепенно обрастать грязноватым мехом и попахивать, а то и вовсе смердить. И даже таким я зачастую даю миллион шансов отмыться. Иначе не сидеть бы мне на сей момент, занятой бессмысленным уничтожением своих поделок. Мои Ромки давно запачкали свои шкурки по самое не хочу. Да и у меня, вероятно, рыло в пушку. Но свое же не пахнет!
А физический контакт для меня очень важен. Просто объятья, просто поцелуи – дружеские или больше, я без всего этого словно недоедаю. Ссыхаюсь на глазах.
Так вот к приходу Ромеса я ссыхалась уже месяца три как.

…Он отвечает мне. Сначала я получаю то, что и хотела – бесконечную нежность, но постепенно наше тесное взаимодействие набирает обороты, в ход идет язык, и уже промелькивают искорки.
Я с очередной порцией смеха отрываюсь от него. Он отодвигается – с легкой тенью сожаления.
 - to be continued?
 - Не, не, - я качаю головой.
Ромес спокоен как танк.
У него двадцатый раз начинает надрываться телефон, и он, наконец, отвечает:
 - Да! Да успокойся ты! Буду через десять минут.
Пока мы курим, я узнаю, что живет он вовсе не один. У нее редкое имя Лора, но и это для них слабовато, и Ромка в созвучие  к себе называет ее Долорес. Ромес и Долорес – как мило!

Позже я знакомлюсь с ней и даже по-приятельски общаюсь. Долорес никогда не ревнует своего любимого человека ко мне. Если он пропадает, в первую очередь ищет его у меня – и частенько, надо сказать, оказывается права.
Ромес, как, похоже, и я, просто не предназначен для проживания с кем-то. Нам становится невыносимо душно от длительного присутствия в быту другого человека.
За это нас порицают родители – каждого свои, естественно.
Но запас терпения Долорес просто поражает меня своей безграничностью. Зная все – и про его измены, и про пьянки, про депрессивно-маниакальные перепады в настроении, эта девушка терпит и ждет.
Вот они – современные героини наши!

Впрочем, я слишком увлеклась настоящим временем. Больше не ждет. На семь лет ее хватило. Так и не заполучив долгожданного приглашения в загс от Ромеса, Лора быстро собрала вещи, вырастила себе  красивый животик и вышла замуж за отца пузожителя.
Надеюсь, она счастлива в браке. За годы с Ромесом она заслуживает даже много большего, чем просто личного счастья.

…Хорошо помню одно застолье, когда они еще вместе. Сложно со стороны догадаться, что это сложившаяся пара. Ромес занят кем угодно, кроме нее. Вплоть до откровенного флирта с другими девчонками – в рамках приличий, правда. Лора общается только со мной. Мы болтаем о всяком – о жизни, о родителях Ромки, которых она за глаза иначе, как дебилами, просто не называет, о детях, к которым она готова чуть ли не с пятнадцати лет. Но я вижу, что ее взгляд не со мной и не с ее незачатыми детьми. Она ни на секунду не выпускает из поля зрения одного человека. И мне делается неприятно – даже двойной порцией этого гнусного чувства.
Потому что она наблюдает за Венчиком.
Он свободен. Ну не считая, конечно, трех повисших на нем пьяным грузом симпатичных девушек. Но Светки больше в его жизни нет. Мимо меня она прошла так толком и не узнанной.
У него же осталась рубцом на сердце.
 - Девочки, не ссорьтесь, меня на всех хватит, - тихо увещевает он своих фавориток и морщится в сторону. Ему нет дела ни до одной из них. Они сгодятся только на «я бы вдул». А Венька хочет семью – настоящую. С любимой женой и детишками, а так же местом проживания всей этой оравы.
У него же нет ничего. Он уже третий год арендует тахту у Ромеса за ширмой.

Примерно за час до этой сцены я подслушиваю негромкую беседу ребят.
 - У Лельки своя хата, машина. Она влюблена в тебя по уши с первого концерта. Ну че ты теряешься, дундук? Девка-то красивая! – втолковывает Венчику старший товарищ (да, старше он его всего на пару месяцев, но все-таки!)
 - Ну, есть такое, красивая, - соглашается Венчик.
 - Так бери дело в руки! Точнее, хватит дело своими же руками переминать, - ерничает Ромес. – Задолбало уже втроем тесниться.
На мой взгляд, это грубо. Но у них так принято – рубить с плеча.
Венька выходит с коридора, сгорбившись, словно потеряв в росте пару сантиметров.
Я не делаю попыток отойти – наоборот, мне жутко хочется сейчас подойти и обнять его. Но он скользит по мне грустной улыбкой, и от него по-прежнему веет холодом.

Я и сейчас боюсь случайно прикоснуться к Венчику, хоть и уверена в его любви ко мне. Страшно, и потому, что всегда буду хотеть большего – а чего именно, сама понять не могу, и потому, что возведение гладкой неприступной стены для него вопрос мгновения и настроя. А мы только раз за жизнь совпали в минутном желании – и итог был даже не печальным. Просто никаким.

Ромес мимо меня спокойно не проходит. Его рука бегло ощупывает мой зад через тонкую ткань льняных брюк. Он получает от меня привычный дружеский тычок в грудь и, ухмыляясь, удаляется в компанию.
Долорес, кажется, действительно нет до него никакого дела. Мы на пару внимательно наблюдаем, как Венчик неловко избавляется от всех, кроме, видимо, Лельки. Как отвечает на ее глубоко проникающий поцелуй. Это зрелище завораживает – сколько раз видела, никогда не могла оторваться, хотя созерцание этого дела между другими людьми часто порождает во мне только отвращение. Здесь же какая-то неясная смесь восхищения, наслаждения и легкий налет ревности. Не буду врать, я хотела оказаться на месте Лельки и многих других, кого он целовал.
До сих пор люблю представлять себе нежное касание его губ и языка моего рта. Даже уже свершенного.

Мы с Долорес грустно выдыхаем, когда Венька с Лелькой прощаются и уходят.
 - Эх, такой парень пропадает, - озвучивает мою мысль Лора.
И мне хочется дать ей в лоб. Потому что я думаю, что Венчик – совершенно не ее забота.
 - У него есть чем порадовать девушку.
Я удивленно смотрю на нее. О чем она? О его твердости, которая ощущается, как только он берет тебя за руку? Или о том, как с ним интересно разговаривать?
По хитринкам в ее зрачках, понимаю, что Долорес говорит о том, что мне еще неведомо.
 - И когда ж ты умудрилась лицезреть сию радость? – мне даже не удается толком скрыть горечь.
Просто сразу стало обидно – и за себя, и за Ромеса.
Хотя… Живут втроем – может, у них там уже шведский стол, точнее, диван в полном ходу.
 - Да в баньке же, - объясняет она. – Зря ты не ходишь с нами – тоже полюбовалась бы.

Баня – это тяжелая тема для меня. Я не переношу экстремальные температуры – ни жару, ни холод. Падать в обморок в компании друзей – не самое мое любимое развлечение, поэтому я всегда отказываюсь от приглашений попариться.

 - Ой, а вы там все такие откровенные? Я не знала, - честно сказать, я ошарашена.
При мне Венька не всегда футболку станет переодевать, а тут, значит, вот оно что. Не зная, как расценивать полученную информацию, я плюю на анализ фактов и налегаю на спиртное.
Было ли что между Долорес и Венчиком, это навсегда останется тайной – и для меня и для Ромеса. После их разрыва я узнаю, что он тоже мучается этой мыслью. Впрочем, мысль – она актуальна, пока ты сам ею задаешься. А их ведь много – и они сменяют друг друга не менее быстро, чем цифры часов на дисплее мобильника. Просто в другом измерении времени.

…Кстати, за знакомство с любимым Ромашками меня увольняют. Я ведь только под вечер, когда Ромес уходит, соображаю, что на дворе самый что ни на есть мой рабочий день.
Беру трубку, чтобы позвонить начальнику, и вижу, что она разряжена.
 - Ты что, оборзела? Воскресенье! Не пришла! Телефон вырубила! Тут уйма народу! Ты что это себе позволяешь? – орут мне в ухо сразу после включения сотового, без всяких приветствий.
Мне становится обидно. Не то, чтобы я такая безответственная личность, которая постоянно прогуливает работу.
Можно было ответить спокойно, что-то на ходу придумать, но меня захлестывает злость, а пиво придает звонкости голосу.
 - А что это вы кричите на меня? Я вам что, провинившийся ребенок?
 - Пререкаться собралась?
И тут мне вдруг становится смешно. Я хохочу в трубку, сама не понимая, что со мной творится, а на конце удивленно замолкают, а потом голос твердеет:
 - Семенова, ты еще и пьяная, - и это не вопрос, а утверждение. – Ты уволена. Приходи за расчетом. Только не забудь вычесть из того, что ты ожидаешь получить, штраф за сегодня. Он будет приличным, я тебе обещаю.
Отбой.
Суровое заключение меня отрезвляет. Я сижу и думаю о том, что моя легкомысленность обернется теперь поисками работы.

Но меня спасает от них Ромес. Вечером я получаю первое из миллиарда смс от него с банальным вопросом «ну как оно?» и строчу честный ответ. А на следующий день, уволившись из Спортмастера, устраиваюсь в гипермаркет стройматериалов. Оказывается, и Венчик тоже там работает, только все мы в разных должностях.
Мне выпадает стучать по клавишам кассы. Работа не сложная, но выматывающая, до чертиков напоминающая конвейер. По вечерам я ненавижу людей еще больше, чем на предыдущем месте труда.
Зато я постоянно общаюсь с Ромками. И они нравятся мне больше и больше – от Веньки все сильнее колотится сердце, а от Ромеса я становлюсь все более зависимой в общении.
Так пролетает год.

…Что еще можно уничтожить? Я аккуратно собираю покореженные бумажки в мусорный пакет.
Не только ребята меняются за эти годы. Я тоже. Моя квартира перестает напоминать место вечного сражения с бардаком. В ней поселяются уют, чистые полы и сверкающие зеркала. Держим курс на евроремонт.
В моей голове тоже появляется некоторый порядок. Я уже давно перестаю кидаться в своих эмоциях на каждое ласковое слово, и тем самым спасаю свою душу от, возможно, еще больших травм, чем она уже перенесла.
Я около двух лет провожу свободной от мужчин.
И только они – Венчик и Ромес – остаются где-то рядом.

Открываю свой ноутбук. Нет, я не лезу сразу пересматривать фотографии – их миллион, но все они хранятся не только в памяти компьютера, но и в моей.
Я смотрю короткие видеоролики. Мимика, жесты, голоса – все это намного важнее застывшей картинной улыбки постановочного фото или дурацкой гримасы случайного, застигшего врасплох. Не важно, о чем говорят люди в записи, важно, что она одушевлена, наполнена живым чувством. Важно то, что сейчас они, занятые своими жизнями, как будто со мной здесь.
Я купаюсь в тепле их взглядов в камеру – Ромки и Ромки.
Мне никогда не нравились их клички, и я всегда обращаюсь к ним только по имени.
Если же от них вдруг слышу «Оксана», это сигнал к чему-то серьезному – но не всегда дурной признак.

…Два года назад я резко меняюсь. Слишком резко даже для меня.
На дворе снова лето.
Венчик пропадает на чужих дачах.
Мы почти одновременно покинули ненавистные уже стройматериалы. Я – добровольно, он – принудительно, за пьянство на рабочем месте.
Незадолго до этого я теряю последнюю так называемую подругу в своей жизни.
Блондинка с кукольной внешностью, которую даже я несколько лет называла только Барб, покушается на неприкосновенное. На Венчика.
Создается злая и нервная ситуация, которая показывает меня не в лучшем свете, но я не могу повести себя иначе.
Если я о чем и сожалею в своей жизни, так это о ней – Оле по паспорту.

Мы с Барб никогда не были по-настоящему близки. Познакомились в колледже, там вращались в разных кругах, получили дипломы и разошлись по своим путям.
А потом мы вдруг сталкиваемся в моем районе и начинаем периодически встречаться. Она рассказывает мне о своей жизни, я не слишком внимательно слушаю. Но ее голос мелодичен и ненавязчив, а ей самой словно и не надо ничего от меня. И в нашем общении меня все устраивает.
Только однажды Барб вдруг интересуется:
 - Слушай, а почему ты только со мной дружишь?
Я хмыкаю, ибо не могу и это назвать реальной дружбой, но вслух произношу:
 - Мне сложно доверять человеку моего же пола.
 - Почему?
 - По себе сужу. Я сама себе не доверяю.
Она пытается выудить из меня более подробное объяснение, но на тот момент меня спасают мальчики, которые начинают активно с нами знакомиться. И больше к этому разговору мы не возвращаемся.
Барб, слава Богу, всегда было намного больше дела до самой себя, чем до кого-либо еще.

И вопреки моим мыслям, что это пустое времяпровождение, я до сих пор по ней скучаю.
Но тогда…

Когда я вижу, как мило приподнимаются уголки ее рта, как появляются ямочки на щеках, во мне все закипает. Венька не отводит взгляда от нее, и я слышу его учащенный пульс даже на расстоянии в метр. Флюиды между ними может не почувствовать только мертвый. Ромес одобрительно подмигивает. Лелька  - уже отработанный материал (точнее, глупо уплывший из Венчиковых лап по его же вине). Так и не обзаведясь чувствами, он бросил машину, квартиру и саму красотку.
Он снова свободен, но я чувствую, как в его голову медленно вползает Барб. И я понятия не имею, как это остановить. Такой всепоглощающей ревности я не испытывала еще ни разу, сколько бы не видела Веньку в процессе общения с девушками.

На озере, где мы устраиваем пикник по случаю моего дня рождения, под вечер уже довольно прохладно. Но кровь с такой силой приливает к моим мозгам, что лицо краснеет. Мне становится тяжело дышать.
 - Рыжик, тебе плохо? – подрывается ко мне Ромес.
Венчик и Барб не отрывают глаз друг от друга. В их мире сейчас нет меня.
 - Пойдем, прогуляемся. Ты слишком близко к мангалу сидишь, - тянет меня за руку не тот человек, но я подчиняюсь ему. Он знает, как лучше.
Ромес увлекает меня под густую крону деревьев, прижимает к стволу.
 - Эй, посмотри на меня. Ты что, уже набралась? – он тревожно ловит мой взгляд. Видит, что он пуст, и целует, чтобы привести в себя.
Жар постепенно спадает, в голове проясняется. Я отталкиваю его с задорной улыбкой.
 - Но-но!
 - Ну вот, - расстраивается Ромес, но тоже улыбается. – Лучше б еще в ступоре поторчала. Авось бы…
 - Тебе бы пришлось на мне жениться, - говорю я с некоторых пор свою коронную фразу для него.
Это лучший способ остановить нападение. Хоть в это и верю только я. Ведь на самом деле, неизвестно, кого именно я останавливаю – его или себя.
 - Завтра же в ЗАГС, - коронно шутит он.
Мы беремся за руки и идем обратно к озеру.

Там, вроде бы, ничего особо не меняется. Но мое настроение снова ползет вниз. Венчик и Барб сидят на расстоянии не больше полуметра. Между ними уже вовсю бегают электрически заряженные частицы, каждую из которых я бы сейчас с удовольствием расстреляла из какого-нибудь автомата Калашникова. А вслед за ними – саму Барб.
Какая кому разница, кто и в чем не виноват?

Несколько стопок – и я решаюсь на пару прямых фраз. Как будто еще ничего не произошло, и я могу предотвратить неизбежное. Ребята орошают близлежащие кусты, пока я, совершая над собой невероятное усилие, говорю:
 - Пожалуйста, не трогай его. Как именинница прошу.
 - Между вами что-то есть? – Барб сразу же меняется в лице. Я вижу, что для нее святы чужие отношения, и мне становится противно от самой себя.
Я мотаю головой.
 - Ты врешь, - она докуривает сигарету и бросает ее в мангал.
До конца этого невыносимого вечера, перешедшего в ночь, она просто болтает с Венькой. И не делает ни одной попытки еще больше сблизиться с ним.
Но я вижу, как горят его глаза уже в полной темноте, все еще слышу учащенный пульс.
И за это вычеркиваю Барб из своей жизни.

Венчик при всей своей твердости иногда бывает чрезвычайно аморфен. Пару раз он спрашивает меня про нее:
 - Как у Оли дела?
Я рассказываю свежеслепленную байку про нашу ссору и говорю:
 - Ты можешь сам у нее узнать.
 - У меня нет ее телефона. Не спросил, - признается он.
 - Продиктовать? – я уже лезу в карман за трубкой и облегченно выдыхаю, когда он мотает головой.
Почему? Ну, вот такой он – этот Венчик.

…Так вот я меняюсь. Поиски работы в тот раз затягиваются на четыре долгих месяца. Я на собственной шкуре познаю чудеса выживания впроголодь, пока бывшая сотрудница не приглашает меня в банк.
Чтобы купить офисную юбку-карандаш, белую блузку, туфли на шпильке и колготки, приходится основательно одолжиться у родителей. Моя мать, правда, откровенно ликует:
 - Господи, ты услышал мои молитвы! Она наконец-то нашла нормальную работу!
Не уверена, что дело в небесном руководстве, но предлагаемый оклад не позволил мне плюнуть свысока на эту вакансию.
Первые дни я хожу, раскачиваясь, куда ветер подует, и проклинаю создателя таких каблуков. А так же нелепо забираюсь в маршрутки, потому что делать это бодро и энергично, как раньше, мне не позволяет юбка.
Но уже через пару недель я начинаю каждое утро с мытья головы и укладки своих непослушных волос. Я распрямляю их в стильное короткое каре. И кладу на ресницы два слоя туши. И даже начинаю носить с собой зонтик, чего не делала со времен школы.
Случайно встретив меня возле дома вечером, Ромес ойкает и прикладывает к моему лбу ладонь.
 - Ты здорова ли, Оксана? – и я опять не могу понять, нравится ли ему то, что он видит.
 - Более чем. Просто вынуждена, - почему-то мне сложно признаться, что в этом моем виде что-то есть.

Перемены стремительно обволакивают мою жизнь. Мой гардероб пополняется еще парой юбок (я обнаруживаю, что мне приятно показывать свои стройные ножки обществу), а в тумбочке с зеркалом селится дорогая декоративная косметика.
Как-то раз меня подвозит домой охранник из нашего банка, и я, дав слабину, стремительно в него влюбляюсь.
 - У тебя глаза светятся, - говорит мне Ромес, когда мы в мой выходной сидим и пьем пиво на скамейке у дома.
Я кокетничаю:
 - Да вроде, я даже не накрашена.
 - А тебе и не надо. Они сейчас светятся и без всяких подручных средств.
Ромес смотрит на меня с горчинкой. Он рад за меня, но у него самого нынче не лучший момент с Долорес. Мне пишет мой любимый, сообщает, что освободился, и я могу собираться ехать куда-нибудь искупаться. Ромес видит, как я мечусь между неторопливой беседой с ним и желанием тут же сорваться с места, и отпускает меня:
 - Беги. Я все понимаю.
Я чмокаю его в щеку и оставляю бутылку пива недопитой.

С Венчиком мы сталкиваемся совсем мельком – на одном из их концертов.
Меня сложно назвать ярой фанаткой того, что они извлекают из своих инструментов, но в целом – мне нравится. И атмосфера, которую ребята создают, играя, и слова без затертых шаблонов, и компания, которая собирается поддержать музыкантов.
Я не одна – со своим охранником (почему-то до сих пор не хочется называть его по имени – не пережила окончательно, видимо). Венчик занят новой более или менее постоянной подружкой. Он говорит:
 - Привет, - тепло улыбается и убегает прочь в обнимку со своей пассией.

…Только много позже Ромес рассказывает мне, какое впечатление на них обоих я производила тем летом.
 - У нас разве что слюни не текли. А Венька вообще… - на самом интересном месте Ромка замолкает.
 - Что Венька? – тормошу я его.
 - Ему не понравится, если я разглашу эту информацию.
 - За давностью лет она уже устарела, так что можно, - я опять при беспорядочных кучеряшках и в штанах. Мой мозг вот-вот взорвется от дикого любопытства.
 - Ну… - видно, что Ромесу хочется подольше помучить меня, но он сдается. – Брякнул однажды, что «уже можно не просто вдуть, а с последствиями».
По мне растекается тягучая сладкая истома. Она напоминает состояние после успешного полового акта. Не хочется ничего, только сидеть вот так – с закрытыми глазами и наслаждаться.
Хотя я и знаю, что никакой пользы от услышанного я никогда не смогу извлечь.
Венчик – друг, им и останется. Что бы между нами не происходило.
Ромес мрачно созерцает мой ментальный оргазм.
 - Что, потешил самолюбие? – язвит он от бессилия.

Он всю дорогу более или менее молчаливо хочет меня, а я – примерно так же – Венчика.

Уже не помню, по какой глупости я докладываю ему о своей явно превышающей приличные рамки симпатии к его лучшему другу. Дурацкий приступ откровенности – никому, кроме меня, видимо, не нужный. Мне становится легче, а Ромесу больнее.
 - Я знал, - говорит он, якобы безразлично. – И Венька тоже в курсе.
Надо же, а я ведь считаю себя лучшим шифровальщиком на свете!
 - Но это в прошлом, - вру я, сама об этом не подозревая. Потому что нахожусь в эпицентре своих отношений с охранником банка.
Можно я опущу грустный момент их окончания?

…Мои мысли мечутся. Я уже несколько дней не вижу ни одного, ни второго. И мне нечем заняться, кроме как оценивать и анализировать все, что между нами есть. Уже почти неделю я валяюсь на больничном с адской температурой. В ход идут антибиотики. Может, из-за них я так злобно обхожусь с таким трудом созданными оригами?
Или потому что до сих пор мне никто не принес даже апельсинов?
Ромес занят покупкой мотоцикла, который застилает ему весь белый свет.
Венчик занят процессом размножения со своей новой любовью. И у него это, похоже, не менее серьезно, чем у Ромеса с его транспортным средством.

Можно ли любить двоих сразу? Это настолько банальный вопрос, что мне даже смешно об этом думать. Ведь я сама уверена, что только мужчины полигамны. Но что значит само слово «полигамия»? Разве же способность в одинаковой степени любить нескольких? Вовсе нет – это всего лишь многобрачие. Слово, не несущее в себе никакого эмоционального оттенка. Это совсем не тот вариант, при котором в твоем сердце ежеминутно происходит борьба двух личностей.
Поставь меня кто перед выбором, я сошла бы с ума в разы быстрее, чем это со мной происходит.
И поскольку человеку всегда надо найти виноватого в своих проблемах или болячках, я считаю, что за моим умопомрачением стоит никто иной, как Ромес.

Ибо все было стабильно – до определенного момента.

При этих воспоминаниях кровь в моих сосудах всегда передвигается в разы быстрее.
Дружба для меня – понятие весьма странное. Четких рамок и правил в ней нет, как и в любви. Каждая пара устанавливает их сама для себя. Но чем больше людей участвует во взаимодействии, привнося каждый свое, тем больше в нем появляется отступлений от норм и шероховатостей. Пара – это равновесные гирьки на чаше весов, третий же – это нелепая попытка распределиться грамотно, никогда не приводящая к хорошему результату.

 - Дружеский секс – це гуд, - аксиома Ромеса.
 - Дружеского секса не бывает, - аксиома моя.
 - В дружеском сексе что-то есть, - аксиома Венчика.

Все они выданы нами в разное время. Но секс происходит друг за другом. В течение какого-то гребаного месяца. Я до сих пор удивляюсь, как можно было обходиться без этого несколько лет, чтобы потом взять и сделать вот так.

…На мир надвигается какой-то праздник. У меня абсолютно нет никакого настроения – я загнана на работе до мыла. Нет, это уже совсем не банк, я быстро смотала удочки оттуда после разрыва с охранником.
Не важно, где я сейчас работаю – это просто очередное место для совершения однообразных действий с целью получения денежных средств.
Венчик с Ромесом в напряженных отношениях. Группа постепенно развалилась, и последний гвоздь в ее гроб забил именно Венька.
Чего Ромес так и не может простить.
Венчика я вижу очень редко – он в окрестностях Питера производит ремонтные работы в шикарных коттеджах. В них и живет, отдыхая от процесса размножения.
Стоп. Нет. Этот процесс еще не запущен. Венька до одурения верен своим женщинам. А тут я…

Я столько раз, еще не начав приближаться к нему, натыкаюсь на уходящие в небо стены, что уже давно даю себе клятву просто стоять с ним рядом. Не хочу спугнуть, не хочу, чтобы он сделал шаг назад. Не могу существовать без этого человека.


 - У меня дела тут, - таинственно сообщает он. Но и на третий день ночевки у меня не колется, что за такие интересные дела. Не иначе, как шпионские, а то - с чего такая загадочность. – Выпьем за праздник?
Мы прилично перебарщиваем. Я ухожу спать, толком и не протрезвев. Мне душно, вертолеты так и снуют вокруг кровати, и никакие свешенные на пол ноги в качестве заземления не срабатывают. Я вскакиваю и дергаю окно, а его – черт побери! – заклинило. Словно в бреду, тащусь за подмогой к Веньке. Но он в полусне только и бормочет:
 - Забей. Ложись рядом, тут-то свежо…
Это факт. Минус двадцать вихрем гуляют по комнате, даже с присвистом. Обратный путь за своим одеялом для меня сейчас невозможен, да и от холода прилично поколачивает.
Венчик, чувствуя мое замешательство, выныривает из тепла и раздраженно смотрит на меня:
 - Забирайся уже. Чего стоишь?
Я ложусь рядом, храбро прижимаюсь к его спине, чтобы согреться. И о чудо! – он не отталкивает меня. Я довольна жизнью и немедленно проваливаюсь в сон…

… Мне становится жарче. Возможно, снова поднимается температура…

…Я просыпаюсь от настойчивых поцелуев, но даже не успеваю ими насладиться, как Венчик переходит к активным действиям. Правда, активность у него слегка неправильная, на мой взгляд. Его сильные руки рывком усаживают меня в позу наездницы. Это самое ненавистное для меня положение, в котором я весьма далека от удовольствия. А еще,  хоть я и пытаюсь отчаянно проснуться и поучаствовать в происходящем, но накопленная усталость дает о себе знать. У меня просто нет физических сил совершать телодвижения, и даже с его помощью я быстро выдыхаюсь.
Венька останавливается и, как бы я не была против, выскальзывает из меня. Минутное чувство наполненности без остатка снова сменяется зияющей пустотой.
Сначала мы лежим молча. Потом я не выдерживаю:
 - Может, как-то иначе? – во мне все ноет от того, насколько я хочу вернуть обратно его штуковину в себя.
Вижу в темноте, как он мотает головой:
 - Прости…
Еще три минуты в тишине. Ни он, ни я не спим. У меня на языке – около полумиллиона умных и нужных фраз, на сердце  - бурлящая воронка из эмоций.
 - Отпусти, а? – он выразительно тычет подбородком вниз. Я нервно смеюсь и разжимаю пальцы.
Оказывается, задумавшись, я довольно сильно вцепилась в то, чем он все еще может порадовать девушку.
Теперь уже я говорю:
 - Прости.
 - Я мудак, - совершенно равнодушно выплевывает Венчик. В этот момент во мне рождается светлая, но неприятная для меня мысль о том, что он затеял это все, попутавшись со сна. И завершил - осознав, кто на нем сидит.
 - Да ладно тебе…
 - Нет, я мудак. Скажи, что я мудак, - настаивает он. Ну что остается мне, кроме как повторить за ним?

Еще одна неловкая пауза, после которой он говорит:
 - Извини, что не до конца.
Я уже осознаю, что продолжения не будет. Я разочарована, дрожу от понимания, что от меня тут ничего не зависит, но надеваю на душу свою защитную броню из сарказма.
 - А что тут извиняться? Должен будешь…
 - По-любому, - говорит Венчик твердо.

Так же твердо он обещает, что приедет завтра. Что привезет мне чернику из леса. Что раздобудет ту самую краску, которую я однажды видела, а теперь никак не могу найти в магазинах. Что сделает еще миллион полезных дел для меня. И я снова и снова продолжаю вестись на его обещания. Это самое ужасное – знать и продолжать надеяться в равных пропорциях.

Уезжая утром на свои заработки, он целует меня в щеку. Что между нами совсем даже и не принято.
В следующую нашу встречу он уже вовсю любит и размножается.
И я об этом знаю еще до его слов.
Но…тут пояснять уже ничего не нужно.

…Я в печали. Чем еще заняться, как не налаживанием контакта между друзьями? Венька готов мириться давно, утверждая:
 - Да и не было никакой ссоры.
Потом он будет каяться под натиском пьяного Ромеса «признайся, сволочь!»:
 - Да, виноват… Надо было приложить усилие, но руки опускались…
В этом тоже весь Венчик – даже исторгнув из души путем невероятных усилий раскаяние, он тут же находит самому себе оправдание в своих глазах.

Ромес гневно полыхает, долго и упорно. Он, вроде, и тянется, к Веньке, но как-то очень скупо, как угрюмо сползает по щеке мужская слеза
Но поиграть на бильярде соглашается.
А бильярд, тем временем, плавно переходит в застолье у меня.
Темы разговора печальные, тосты грубые, наподобие:
 - Ну что? За искоренение скотства в наших рядах?
 - За борьбу за правое дело!
 - Скажем НЕТ кладущим хер на дело всей жизни!
Красноречивые лозунги, понятное дело, принадлежат Ромесу.
Оба Ромки становятся все мрачнее.

В какой-то момент я не выдерживаю и удаляюсь со сцены. Просто лежу в темноте, слушаю плеер, дабы не вникать в разборки за стеной. А воображение уже рисует бои без правил и заплеванные кровью обои. Я срываю наушники и натыкаюсь на тихий гул голосов. Настало время вернуться.
Кажется, они даже не заметили, что я отсутствовала. Беседа уже идет мирная. Даже поднимают рюмки за построение из руин новой крепкой дружбы. Без напряжения вливаюсь обратно.
 - Главное, ты ее не обижай! – Ромес даже глаза не может поднять от столешницы, но продолжает втирание, как и вливание. – Я все стерплю, но она – не должна. Рыжик не сможет столько вынести говна…
Венчик понуро кивает и клянется:
 - Я все понимаю. Никогда больше ее не обижу.
Я растрогана, смущена и срочно увожу разговор в другое русло.

Ромес, наконец, собирается домой. Одной рукой он заталкивает пятку в ботинок, другой – нежно привлекает меня к себе. Я снова жутко нуждаюсь в физическом контакте и не собираюсь отталкивать парня. Мы целуемся. Моя рациональная часть мозга семафорит мне стоп-сигналами, но я их упорно игнорирую.
 - Может, мне остаться? – громким басом шепчет Ромес.
 - Оставайся, я вам мешать не буду! – обещает из коридора Венька.
Мне обидно, что он принимает за меня решение и удаляется в комнату со словами:
 - Пойду Маринке на ночь брякну…
Я немедленно представляю, какие жаркие слова он, расторможенный алкоголем,  будет ей сейчас говорить. И слышу их наяву от Ромеса.
 - Оставайся, - последнее слово все равно должно быть за мной.

Он ночевал у меня и раньше. Не раз. Но тут и ему и мне понятно, что я даю разрешение на нечто большее, чем просто сон.

За время общения с ними я много раз представляю, как это могло бы быть.
Я заранее знаю, что с Венькой будет полный бред, а с Ромесом мне понравится. Хотите -  верьте, хотите – нет.

Начинается  даже слишком полноценный секс. Мы знаем друг о друге все - вплоть до того, кто чем увлекается, какие позы любит. Что надо трогать, а что нет. Как лучше трогать то, что надо. С какой силой и скоростью. Где нужен язык, где руки. Наши разговоры давно не имеют рамок и ограничений. Как и то, что происходит между нами в эту ночь.
Все так хорошо, что невыносимо. Я ругаюсь матом, не в силах продлить свое удовольствие, и кончаю раз за разом. Но Ромеса остановить невозможно – он все изводит и изводит меня своими точными, прицельными ласками.
И здесь толком нет никаких диалогов, потому что они ни к чему. Слова бывают лишними там, где люди прекрасно взаимодействуют физически и эмоционально.
Когда наступает усталость, на растерзанных в клочья простынях просыпается наше чувство юмора.
 - Ну все, теперь слава обо мне пойдет по общаге, - я знаю, что умением хранить секреты Ромес не отличается.
 - К сожалению, ты там не так известна, так что смысла нет делиться, - сетует он.
 - Ты обещал жениться, если че.
 - Конечно! Завтра же идем расписываться, - он обнимает меня, и мы засыпаем.
Утром он уходит до пробуждения Венчика.
 Тот же вылезает из комнаты часом позже и первым делом интересуется:
 - И долго вы еще сидели?
Сидели? Я с пуленепробиваемым лицом проглатываю усмешку по этому поводу и выдаю:
 - Да нет, с полчасика.

Так же, как я не потрудилась сообщить Ромесу о том, что между мной и Венчиком состоялся намек на грехопадение – я ничего не собираюсь озвучивать и в другую сторону. Мне кажется, для каждого из них это было бы лишней информацией. Для Ромеса – точно. Для Венчика – ну, мне хочется так думать.

…Градусник с треском взрывается, и ртутные шарики больно впиваются мне в подмышку. Ах нет, это я просто задремала и наткнулась на неаккуратно брошенные ножницы. Что-то снилось мне такое в горячечном бреду… Черт! Никак не могу вспомнить…
С трудом поднимаю себя с дивана.
Обычно моя простуда ограничивается потопом из носа, но тут болезнь словно все соки из меня выпивает. А я ей еще и помогаю, потому что бесконечно думаю про своих Ром и тревожусь.
Но ведь они даже не мои.

Что, я забыла сообщить, что у Ромеса снова есть герлфренд? И только я все время остаюсь в полном одиночестве…
Я готова на полную развернуться от Венчика к Ромесу, но мне для этого отчаянно нужна его помощь. А он невыносимо отдаляется.
Как ни крути, истинный мужчина – завоеватель по натуре. Достигнув желаемого нелегким трудом, он успокаивается. Трофей получен, цветок сорван – можно расслабиться.
И мне кажется, что даже наша близкая дружба  - ее самый главный, духовный компонент - медленно растворяется в мартовской метели за окном.

Я загоняю себя настолько, что после очередного короткого забытья просыпаюсь в холодном поту. Если бы можно было стереть, как буквы в Ворде, то, что ты только что увидел – на грани сна и реальности, я бы, не задумываясь, нажала  delete.

Итак.

…Моя квартира.
Мы сидим в привычном трио – что-то попиваем. Идет скучный разговор, в который я толком не вслушиваюсь до слов Ромеса: « У всего есть границы. У ****ства тоже» Мне становится жутко неприятно, и я ухожу в другую комнату.
Дальше – заполненная чернотой дырка. Я сплю во сне.

Они будят меня, и я сразу понимаю, что что-то не так. Ромес склоняется надо мной и почти мне в рот говорит:
 - Ты же любишь нас обоих… и жесткий секс. Возрадуйся – сейчас будет исполнение всех твоих желаний.

Не могу….
Вообще, не могу воспроизвести все, что они со мной выделывают.
Больше всего меня пронизывает не сама боль, которую мне причиняют мои Ромки, а жуткое парализующее чувство страха. Непонимание, почему они? – самые близкие мне люди! Каждое касание – новый разряд и окрик:
 - Смотри на меня! Не смей закрывать глаза! Да, это делаю с тобой именно я! – злорадно смеется Ромес. А Венчик пальцами раздвигает мои иссохшиеся веки и вторит другу резким шепотом:
 - Не отворачиваться, сучка…

…Я плачу. Какое там? Я реву в три ручья!
Колочу по ноутбуку и случайно запускаю видеозапись.
 - Рыжик не ходит голосовать. Рыжик – предатель своей отчизны, - пьяно хихикает на экране Ромес, и это окончательно выбивает меня из колеи.
Я скидываю дорогую технику с кровати одним взмахом руки (и откуда только силы на это берутся?). Грохот стоит такой, что можно быть уверенной – ремонт влетит мне в копеечку.

Меня трясет не по-детски. Что-то действительно в моей жизни не так.

Я хватаю градусник и истерично заталкиваю его под майку. Он пищит буквально через тридцать секунд.
На цифровом табло сорок и единичка.
Перегрев явный.
Я высовываю нос из-под одеяла за трубкой.
И в этот момент Ромес шлет мне смс со словами «как ты?»
Одновременно идет звонок от Венчика. Через две недели молчания обязательно надо позвонить, чтобы спросить то же самое, что и Ромес:
 - Как дела?
Но я скидываю вызов, не пишу ответ. У меня дрожат руки –  и я не понимаю, судороги это или просто озноб. Последняя в доме таблетка жаропонижающего ушла в меня полчаса назад.
Вызываю неотложку.
 - Семенова Оксана... Температура за сорок... Слабость… Адрес такой-то… Не могу говорить.
Трубка падает из моих рук.
Я больна?
Нет, не верю в это….  Я пропитана донельзя своим изматывающим, дергающим в разные стороны, темным чувством. Оно и горит во мне…


…Дальше все происходит как в тумане. Не знаю, каким последним усилием воли я открываю дверь и валюсь на пол прямо перед фельдшером. Меня перетаскивают в комнату, двое мужчин суетятся и ругают друг друга:
 - Быстрее! Чего ты копаешься? Звони!
Меня пытаются привести в чувство, суют нашатырь, что-то клеят на лоб, а потом я слышу удивленное:
 - И где же сорокет? Она даже не горячая. Здесь что-то другое…
Какое-то время я в забытьи. Помню – хлещут меня по щекам и вопрошают:
 - Родственники? Друзья? Кто-то поблизости есть?
 - Ромашки… - хриплю я и улыбаюсь.
Снова блаженное беспамятство. Я, вроде бы, в сознании, все вижу – но ничегошеньки не понимаю.
В комнате вдруг появляется моя мать. Она кидается ко мне:
 - Ксанка, что с тобой, зая?
Кто-то хватает ее за руку, отводит в сторону и что-то шепчет на ухо, кидая на меня косые взгляды.
Я осознаю, что я не дома – вокруг незнакомые стены и длинный коридор. Рядом на стульях сидят люди разного пола и возраста. Я хочу спросить их, где это я – и тут меня выворачивает наизнанку.
Не помню, когда в меня последний раз попадало что-то наподобие пищи, поэтому выдаю на грязный пол порцию желчи, а за ней – слизь.
Я завоевываю внимание людей в белых халатах (точнее, в серых) и матери.
 - Токсикоз? – она смотрит на меня, обнимает за плечи, но обращается к кому-то другому.
«Токсикоз???» - думаю я. Это же что-то из разряда беременности? Или я отравилась? Но чем?
 - Тяжелая степень. Сейчас ускорим госпитализацию, - я вижу, что незнакомый мужик рядом с матерью сильно нервничает.
Опять забытье. Глубокое и черное. Видимо, теперь я действительно теряю сознание…

…Прихожу в себя и сразу чувствую боль в руках. Приподнимаю голову – опа! – я под капельницами. Мама тихо плачет в углу. Оглядываюсь – палата одноместная, маленькая и уютная.
 - Ма?
 - Очнулась… Наконец-то! – она пересаживается ко мне на кровать и берет мою ладонь. Смотрит мне в глаза своими - зареванными.
 - Что случилось? – я чувствую себя хреново – и физически, и морально. Как человек, которому посреди спектакля приспичило в туалет, а завершить процесс в предполагаемые сроки не получилось. Точно что-то пропустила.
 - Это ты мне скажи, - моя мать всегда разговаривает очень мягким голосом. Сейчас его без труда можно было бы намазать на хлеб.
Отлично. Видимо, меня нельзя нервировать. Чем бы я не провинилась, рекомендации врачей мне на руку.
 - Что сказать? Я болела. Не говорила, чтобы ты не переживала. Обычная простуда… Хотя, видимо, не совсем обычная, - я говорю и думаю. И тут меня осеняет: - У меня что, менингит?
Менингит, как и пневмония, - это страшное слово из детства, которым тебе угрожают, когда ты отказываешься носить шапку в холодное время года. Помните?
«Вот застудишь голову, заболеешь менингитом и умрешь!»
Страшно – жуть!
Я тут же покрываюсь липким потом.
Но мама нервно усмехается.
 - Ты что же, правда, не в курсе? Ты беременна.

…У меня закладывает уши. Я никогда не летала на самолетах (представляете, деревня какая? Дожила до таких лет – и никуда не летала!), но, думаю, ощущение – из той же оперы. И только одна мысль: «Что за бред?»
Я откидываюсь на подушки. Мама без умолку что-то говорит, но я слышу только отрывки:
 - Срок еще непонятен, тебя надо осмотреть, УЗИ сделать… Кто отец?.. Патология с тобой… Будешь лежать тут долго…
В голове – торнадо, не иначе. Ну, чисто теоретически – да, я женщина, у которой за последние два месяца произошло некоторое количество секса. Почему бы и не залететь? Но критические дни были в срок. Совершенно обычные. Никаких признаков, о которых я слышала или читала.
 - Не может быть, - шепчу я. – Месячные же были.
Мама замолкает на полуслове и тяжело выдыхает.
 - У меня тоже были, когда я тебя носила. Два раза… Я только потом узнала, что это кровотечение.
Только отринув от себя невозможную мысль, мне снова приходится к ней вернуться.
Господи, в моей матке что-то есть!
 Меня кидает в дрожь. Теперь я вся липкая, да еще и трясусь.
 - Ничего. Мы справимся, - моя мать крепко обнимает меня – насколько это возможно с торчащими из вен иглами -  и смотрит с теплом.
 - Дай попить, - прошу.
 - Чуть-чуть если, а то тебя снова вырвет.
Она протягивает мне стакан с водой.
Я только смачиваю губы – и к моему горлу сильной волной подкатывает тошнота. Мама едва успевает вытащить судно из-под кровати, а ее глаза снова слезятся.
 - Мам, не плачь, пожалуйста. Мне и так фигово.
 - Я вижу, - она шмыгает носом и выдает кривую улыбку…

…Хаос в голове начинает проясняться. Ладно, допустим, я действительно беременна. Тогда кто же у нас получается отец-производитель? Пока не известен срок, варианты есть.
Венчика отметаю сразу – я не склонна верить, что три минуты его пребывания во мне могли зародить новую жизнь.
Ромес… Тут шансы в миллион раз выше. Алкоголь, эмоции, страсть – как я ни силюсь вспомнить, я не знаю, куда он выдавал свою драгоценную семенную жидкость.
И… Тот, о ком я не хочу думать. Я бы и не заикнулась о нем, если бы не была сейчас в таком положении. Хотя он как раз отцом не может оказаться ну никак. Вроде бы… Если только действительно тогда не…

….Придется опять отмотать пленку назад. Его зовут Харитон. Конечно, это всего лишь ник на форуме таких же бездарей - марателей бумаги, как я. Он начинает мне писать личные сообщения после того, как я, наконец, решаюсь выложить пару своих работ на всеобщее обозрение. Меня особо не порицают, но и приличной похвалы мне урвать не удается. Большинство задает ненавистный мне вопрос: « А что это?»
Харитон же после коротких фраз о том, что вполне недурственно я «калякаю», просит связаться с ним по скайпу.
Мне скучно – и я решаюсь.
На экране ноута – вполне симпатичный молодой человек. Что приятно  - моего же возраста. Не того, на который я в душе тяну, а реального. Чуть за тридцать. Крупный, слегка вьющиеся светлые волосы, слегка раскосые глаза, слегка полноватые губы – все слегка, но ничуть не портит общей картины. Я непроизвольно улыбаюсь на банальный «привет».
 - Расскажи, почему ты видишь снег фиолетовым? – сразу спрашивает он без намека на насмешку.
И я зависаю секунд на пять, потому что он попадает в точку. О том, что на моей картине снежная лавина, не догадывались и мои Ромки, пока я их не просветила.
 - Как ты понял?
 - По общему настроению. Почувствовал, - отвечает Харитон.
И после этого я не могу не рассказать ему – совершенно левому в моей жизни человеку – свою огромную тайну.

Я ненавижу фиолетовый цвет. С детского сада. Во всем виноваты баклажаны, которые повара в спешке не успевали толково очистить. Как водится, выглядело готовое блюдо вполне отвратительно – желания употребить его не вызывало. Но добрые воспитатели, озабоченные моей крайней худобой, с усердием заталкивали его в меня – даже в четыре руки.
И вот, помню, выхожу я из садика, папой за руку ведомая. На улице март – грязный снег еще только начинает сходить. И меня обильно рвет фиолетовыми баклажанами в ближайший частично размазанный по асфальту сугроб.
Все это – только эмоциональнее, с большим количеством «букафф» - повествуется мной Харитону.

Я довольно быстро узнаю, что он женат – и вполне успешно. Жена у него бизнес-леди, а он полупрофессиональный художник и профессиональный на сто процентов фотограф.
 - Я чувствую тебя – на уровне общечеловеческих эмоций, - эта фраза с его стороны вливается в каждый наш разговор и обволакивает меня.
Когда мы встречаемся в реале и пьем заказанный им чай, между нами не возникает никаких интимных флюидов. Только полное взаимопонимание в плане рисунков.
Его творения абсолютно гениальны, на мой взгляд. Да и на взгляды доброй половины форума.
Раз-другой в неделю мы прогуливаемся с ним по заснеженным улицам, а потом с полчаса пьем чай-кофе где-нибудь, чтобы согреться. Однажды я хочу взять чего-нибудь покрепче, но Харитон отказывается разделить со мной сие удовольствие.
 - Я не пью. Вообще и очень давно, - и никаких объяснений за этим не следует. Он просто уводит разговор снова на меня. На мои «пятна» - так он называет мой стиль рисования.
Он расшифровывает все, что просит меня захватить с собой на прогулку, - практически с лету.
И у меня постоянно ощущение, что я перед ним открыта – как в кресле перед гинекологом. А он – остается неизведанным, но чем-то безумно нужным в моей жизни сейчас.
Так пролетает что-то около двух месяцев.
Не помню, что за день на дворе, когда Харитон звонит и просит прогуляться с ним в очередной раз. Но уже при встрече я вижу перемены. Он стоит, ожидая меня, и пьет банку джин-тоника.
 - Привет, - по обычаю целует меня в щеку. Я вместо ответа красноречиво смотрю на напиток.
 - Вот решил развязать, - вроде, улыбается, но я чувствую кожей мрак внутри него. Ему плохо. И я уже достаточно хорошо его изучила, чтобы не кидаться с головой в расспросы. Пока мы бредем по проспекту в направлении моего дома, Харитон убирает еще пару банок. Ну, и я не отстаю. Трезвый пьяному не товарищ. У очередного ларька мы обнаруживаем, что нам повеселело, но хочется еще повысить градус.
  - Я на нуле, -  с напряжением в голосе признается он.
 - Блин, а я тоже деньги не взяла. Завернешь в гости? – неожиданно даже для себя предлагаю я.
Но без всякой опаски. Почему-то я доверяю этому человеку безоговорочно.

Первое, что он находит в моей квартире, это вовсе не тапки, которые я предлагаю ему поискать в ящике для обуви. Харитон безошибочно выискивает мини-бар и достает на свет божий бутылку коньяка.
 - Ты ж не против? – не звучит вопросом. Он констатирует факт.
Я кидаюсь на кухню за рюмками и лимоном, но, возвращаясь, понимаю, что это глупая суета. Харитон уже хлещет напиток из горла.
Вот тут и начинают в моей голове недобро звенеть колокольчики.

Я опять обойдусь без лишних подробностей. Я прекрасно знаю, откуда  растут ноги моего кошмара про Ромашек.
Из той гребаной реальности, в которой Харитон заставляет меня заниматься сексом, которого я не хочу. Я побоюсь назвать это изнасилованием только потому, что сама привела его в квартиру, и потому, что удается обойтись без побоев.
 Я настолько сильно напугана, когда он отрывается от бутылки и смотрит на меня мутным взглядом, что дальше пребываю в полном оцепенении. Он делает все резко и жестко, сжимает мое горло пальцами до последующих синяков в ответ на слабую попытку сопротивления.
 - Я знаю, как тебе сделать хорошо. Лежи и не рыпайся, - это приказ, которого невозможно ослушаться, если хочешь выйти из неравного боя с красивым лицом. Шею уже и так придется прикрывать недели две. Я молча глотаю слезы обиды и боли, пока он (не забыв одеться в презерватив) елозит в моем невозбужденном теле. Как назло, Боженька его не обделил в сантиметрах. Пару-тройку дней после я плачу каждый раз, когда отправляюсь в туалет по малой нужде.
Но все происходит не то, чтобы очень долго.
Харитон сваливается с меня и судорожно кидается в ванную с воплем:
 - По ходу, рваный, сука!
 Он страшный мизофоб – до паранойи, я знаю об этом давно. Я же бревном лежу на диване и даже не делаю попытки одеться. Он возвращается и прямо при мне натирает член мирамистином. Закрываю глаза – не от этого мерзкого действия, а от него самого – и прошу:
 - Уходи. Дверь защелкивается сама.
 - Хорошо. На следующей неделе прогуляемся? – он уже в прихожей. Кричит оттуда.
 - Пока не знаю, - я готова ответить даже согласием, лишь бы он скорее свалил из моего дома.
Прямо в ботинках Харитон приходит и наклоняется поцеловать меня – в щеку как обычно. Но я отворачиваюсь – и его губы попадают на мои волосы.
 - Не обижайся, - он ласково треплет мои кучеряшки и – наконец – уходит.

После чего я зализываю раны, частично рассказываю Ромесу, он порывается «начистить ему чешку» - все, как положено. Я, естественно, его успокаиваю и отваживаю от разборок. Венчику тоже перепадает немножко правды, но в еще более сухом ее остатке.
Харитон пытается поконтактировать со мной еще с добрый месяц, но в итоге – ему надоедает. На моих глазах он находит на форуме новую фаворитку. Я читаю, как он комментирует ее работы, и размышляю, стоит ли мне предупредить девушку о личности этого критикана.
И тут в мою жизнь врывается секс с Ромесом – и мне становится просто не до Харитона.
Я так и не узнаю, что его так вывело из привычного состояния равновесия в тот день.
Да и не хочу знать.
У всех есть свои поводы и оправдания для причинения боли другим людям.

…Я проваливаюсь в сон. Похоже, надолго – потому что когда открываю глаза, за окнами темень полная. Мама спит в кресле. Осматриваю себя и обнаруживаю, что самочувствие мое в разы улучшилось. Особенно, когда замечаю пустой штатив. Из моих вен больше не торчат иглы. Меня слегка мутит, но не до серьезной тошноты.
 - Ма…
Она вскакивает тут же – словно и не дремала секунду назад.
 - Иди домой. Нечего тут спину себе портить.
Мы препираемся минут десять, в течение которых я рьяно убеждаю ее, что совершенно нет смысла караулить мой сон в больнице. Она ласково целует меня в лоб.
 - Завтра приеду, - обещает и уходит.
Я выдыхаю, делаю большой – очень большой и жадный - глоток воды из стакана на тумбочке и беру валяющийся рядом мобильник.
Когда я его включаю, одна за другой падают смс-ки о пропущенных звонках. Закономерно: пара звонков и десять сообщений от Ромеса, и пара звонков от Веньки. Как будто в моей жизни других людей просто нет. Звоню первым Венчику.
 - Ну че, проснулась? – ворчит он в трубку.
 - Можно и так сказать, - улыбаюсь я, хоть он и не видит.
 - Как житуха?
 - И посимпатишнее бывало, - я жду вопросов, даже зная, что он может их и не задать.
Но сегодня ему интересно.
 - А че так? Выкладывай, - голос у Веньки деловой, словно он сейчас конспектировать будет.
 - Хреново мне. Я в больничке, - я, честно сказать, еще не решила, сколько процентов информации донести до этого человека. Потому что я вообще еще не решила, как жить дальше. Я только знаю, что мне нужно слышать его голос. А еще лучше увидеть его.
Прерываю его вопросы:
 - Ты когда приедешь?
 - Так завтра, раз такое дело. Ты в какой? В девятке? Какое отделение?
 - Приедешь – набери, я устала очень, честно, - я не могу просто положить трубку и надеюсь сейчас, что он поймет меня.
И Венчик оправдывает мои ожидания.
 - Йоу! Давай поспи. Завтра постараюсь на первой-второй электричке рвануть.

После недолгой беседы радостное состояние не покидает меня еще минут пятнадцать. Я просто лежу и рассматриваю стенку напротив. Продумываю, что сказать Ромесу. И все еще не переваренной во мне остается мысль о том, что внутри меня нарастает нечто, от чего меня тошнит до потери сознания.
Моя творческая натура по таким признакам беременности склоняется к тому, что папаша все же Харитон. Мой организм не стал бы так реагировать на семя любого из Ром, я уверена.

Ромес начинает наезжать на меня сразу.
 - Рыжик, ты совсем ох…ла! – орет так, что у меня уши закладывает. – Я тебя потерял, нах!
 - Сбавь обороты, - прошу. – Не виноватая я. Не спецом…
 - Ну, выкладывай, где пропадала.
Я и не думаю отвечать на его вопрос.
 - Ром, забери меня утром. Я в девятке. В больнице. Сможешь?
В трубке пятисекундная тишина – переваривает.
 - И что с тобой, не скажешь?
 - Все завтра, дарлинг. Честное слово.
 - Часам к десяти подойду, ок?
 - Чем раньше, чем лучше.
 - Тогда попробую к восьми.
Люблю их обоих еще и за то, что они умеют не задавать лишних вопросов. Даже Ромес, который будет медленно помирать от любопытства до завтрашнего утра. И, возможно, напишет смс о том, какая я жестокая женщина.

Через десять минут убеждаюсь, что я нынче прозорлива, как никогда, ибо мой телефон нежно мяукает. «Ты просто издеваешься…» - гласит сообщение. «Вовсе нет. Споки» - отвечаю я и выключаю ночник.

…Ребенок… Как там было в одном из немногих сериалов, которые я смотрю? «Маленькая вечно орущая машинка по производству какашек», кажется…
Не то, чтобы я не люблю детей. Я вполне расположена к крошкам-карапузам. Чужим. О своих я еще даже не задумывалась. Может, это и дико прозвучит в моем возрасте, но я совсем не готова так резко изменить свою жизнь.
Я ничего не знаю о детях. Что с ними делать, пока они не разговаривают? Как одевать памперсы? Чем кормить? Что делать, если ребенок ошпарился кипятком?
В голову лезет столько дурацких безответных вопросов, что она начинает ныть. Пытаюсь отвлечься пересчетом овечек, прыгающих через ограду, но воображение услужливо рисует малышей, проползающих под ней.
Я иду к медсестре на пост. Она взирает на меня крайне недовольно.
 - Чего не спим?
 - Простите, не могу уснуть. И голова болит. Можете мне что-нибудь дать?
 - Только валерианку, - отвечает она и скупо капает в мензурку.
Валерианка - это замечательно. Будь моя воля - обошлась бы без лекарств, ведь у меня глобальные планы на раннее утро – сделать ноги. Понятно, что в ночи я никуда не пойду – я еще не растеряла остатки мозга. Но не спать всю ночь вряд ли будет для меня полезно.
Я возвращаюсь в палату, ложусь на кровать, и дети на лужайке (почему-то в памперсах – наверно, реклама Хаггисов по телевизору сказывается) медленно растворяются в фиолетовом тумане…

…Пробуждение тяжелое дико. И резкое – внезапно загорается свет. Еле разлепляю веки и понимаю, что голова трещит с утроенной силой, а фиолетовый цвет идет тошнотой из моего желудка. Успеваю выхватить судно из-под кровати, выворачиваюсь наизнанку и только после этого фокусирую взгляд на существе, взирающем на меня.
Вот уж врачом я бы ЭТО  побоялась назвать. Ибо оно даже человеческий облик не потрудилось принять с утреца. Нечто мужского пола – сильно помятое, небритое, с литровыми мешками под глазами, отцветающим фингалом на скуле, в грязном зеленом медицинском костюме.
 - Чего спим? Уж солнце встало, - выдает мне оно. И тянет ко мне руку. Я, несмотря на неважное самочувствие, бодро отпрыгиваю к стене и воплю:
 - Не трогайте меня!
Существо берет оторопь. Его глаза становятся чуть шире, но по-прежнему смотрят как бы через меня. Очень неприятный взгляд, скажу я вам.
 - Деточка, я твой лечащий доктор. Надо бы осмотреться. Пульсик посчитать, УЗИшечку сделать, на креслице взобраться… - увещевает меня этот страшный мужик.
Утка прикроватная пополняется новой порцией рвотных масс.
Как-будто-доктор, пятясь, покидает палату. Я перебарываю свое болезное состояние и начинаю суетиться.
Первым делом хватаю трубку. Да, двузначное число пропущенных вызовов от Ромеса (неужели чертова валерианка вырубила меня напрочь???) и ни одного от Венчика. Думаете, я ждала, что он примчит спозаранку? Как бы не так… Не верила, но надеялась.
На экране 9.15. Ну, понятно, время врачебного обхода. Меня тут по моим расчетам уже не должно было быть.
Я одеваюсь, одновременно набирая Ромку.
 - Не ну ты точно издеваешься! Я уже собрался тебя искать по всем отделениям!..
 - Ты внизу? Я сейчас спущусь. Иди на улицу.
С обувью почему-то сложнее всего. Видимо, отекли ноги, потому что застегнуть сапоги никак не удается. Плюю на это. Мобильник в карман – и вот уже я, крадучись, выбираюсь в коридор. Вдалеке маячит толпа в разноцветных халатах. Некоторые что-то бурно обсуждают, подхихикивая. Студенты, не иначе.
На посту – никого. Я бегу прочь из этого злачного места, оставляя за собой следы в лифте.
Оказывается, при спуске с седьмого этажа тоже может укачать.

Ромес нервно курит сразу при выходе из больницы. Он видит меня и меняется в лице.
 - Рыжик, ты че такая зеленая?
Вместо ответа я прижимаюсь к нему – такому родному. Он слегка напрягается – конечно, не приняты у нас по трезвости жаркие объятья. Но мне сейчас наплевать, я просто рада, что он тут и что я на свободе.
Он хочет отодвинуть меня, чтобы заглянуть в лицо, но я прошу:
 - Пожалуйста, дай минутку мне, а потом свалим отсюда. Я все тебе расскажу.
И да, так оно и будет. Решение принимается в тот момент, когда Ромес перебарывает свое ощущение неловкости и ласково проводит рукой по моим волосам.
 - Где шапка, шарф? – бурчит он, пока мы идем к машине. Вернее, он ведет меня – под руку.
Я пожимаю плечами.
 - Видимо, без них прибыла сюда. Я была, мягко говоря, в неадеквате…
Он везет меня домой. Ромес, который знает все-все в моей квартире, заваривает мне крепкий чай. Себе наливает соточку коньяка и делает отмашку:
 - Приступай.
Я говорю медленно и нудно. Периодически собираясь прикурить, но роняя и откладывая в результате сигареты. Ромес сначала что-то вставляет, но чем ближе к истине, тем все больше молчит. И почему-то от его молчания у меня перехватывает дыхание.
Я утаиваю только про Венчика. Просто не считаю это актуальным, ведь ребенок явно не его.
Когда я заканчиваю, в комнате повисает тишина. Ромес не отрывает глаз от обутых им домашних тапочек. В другой ситуации я бы уже давно начала над ним прикалываться по этому поводу. Но сейчас молчу тоже.
 Нас спасает мой телефон.
 - Блин, Рыжик, я проспал,  - сообщает мне Венька. В трубке странно гудит и раздается эхо.
 - Едешь еще? Далеко?
 - Да вот только сел, если честно. Прости, - в голосе такая скорбь, словно он опоздал на раздачу халявной жилплощади.
 - Да ничего, - сейчас меня больше заботит совсем не он. Я застывшим взглядом  слежу за Ромесом, который смолит одну за другой и о чем-то тяжело думает.
Его реакция на мое положение мне отчаянно не нравится.
 - Приеду через три-четыре часа, - обещает Венчик и отключается. Зная его, смело прибавляю в уме еще час.
Ромес, наконец-то, подает голос:
 - Венчиков? Прется в город?
Я киваю и вопросительно смотрю на него. Он снова прикуривает, и я убегаю к белому фаянсовому другу. В процессе задаюсь вопросом, сколько же раз подряд может вырвать человека.
 - Тебе помочь? – Ромес подходит сзади и убирает волосы, чтобы они не запачкались.
Я плачу. Наконец-то, до меня начинает доходить, как я влипла.
Он идет в ванну и чем-то шумит. Возвращается с мокрым полотенцем и оборачивает его вокруг моей головы. Я вздрагиваю – полотенце очень холодное.
 - Мне мама так делала давным-давно, когда я траванулся. Помогает супер.
В комнате он укладывает меня на диван. Но в каждом его действии сквозит лютый холод.
 - Ты ела что-нибудь? – спрашивает.
 - Теперь ты решил поиздеваться? – мне даже удается улыбнуться.
 - Ну не знаю. Так же можно совсем без сил остаться…
 - Ром, я воду не удерживаю, а ты про пищу…
Мы опять недолго молчим.
 - Какой срок? – отваживается он. – Ты не дождалась, чтобы разобраться?
 - Это не столь важно, как сам факт.
 - Это очень важно.
 - Почему же?
Но Ромес не может мне ответить. Вместо этого он начинает дергать пальцы в суставах.
 - А ты сама что планируешь? – решает действовать по-еврейски и получает снова навернувшиеся мне на глаза слезы.
 - Планируешь? Как я могу что-то планировать?
 - Не, ну хотя бы в плане медицинской помощи… Тебе же она явно нужна!
Я понимаю, что он пытается сделать – увести разговор, дабы не коснуться опасного треугольника: он - я – ребенок.

Он снова курит. Меня снова тошнит – мне кажется, что это какой-то замкнутый круг. Что Ромес уже целую вечность курит и курит. А меня все тошнит и тошнит.
Горло пережимает от поселившейся в сердце горечи. Хотя, а что я хотела? Я ведь и сама толком не знаю, чего ждала, когда решила ему все рассказать.
Но факт, что не того, что происходит сейчас.
Я отворачиваюсь к стенке.
 - Оксана…
 - Ром, уйди, а? – мне едва удается эта фраза. Силы совсем меня покидают. Фиолетовый туман, так до конца и не рассосавшийся, с новой силой подбирается ко мне.
 - Ты уверена? – это не звучит вопросом. Скорее, радостным воплем его души: «Аллилуйя! Можно сваливать!»
 - Да-да… Иди. Созвонимся потом.
И ничего неопределеннее этого «потом» в наших с Ромесом отношениях никогда не было.
Я слышу хлопок входной двери и позволяю себе еще немного поплакать. Выводов немного, но все они неутешительные. Ребенка он не хочет, ответственность на себя принимать не собирается и, как помочь мне, не знает.
Впрочем, если этого не знаю даже я, можно ли его винить в чем-то?
А ведь чисто теоретически – я спала с ним не единожды, в отличие от других кандидатов на роль био-папаши. И не предохранялась. Значит, шанс, что он оставил свой след во мне, наиболее велик.
 Я все еще не способна напрячь мозги, чтобы все просчитать по календарю. Просто начинаю тихо плыть куда-то. И вот – блаженная дрема уже близко, но громкий режим работы телефона не дает уснуть.
Звонит моя мать – на нее установлен особый звонок. А значит, сейчас будут нотации на высоких частотах. Но игнорировать ее мне совесть не позволяет.
 - Мам, я совсем без сил. Я сплю, - я тараторю это сразу после нажатия кнопки ответа. Так сказать, попытка предотвратить ругань.
 - Ксан, ну что ж ты сама ведешь себя как ребенок, - ругани нет в помине. Мама говорит тихо и устало. – Ведь тебя не просто так увезли в больницу…
 - Я понимаю. Пожалуйста, давай потом поговорим. У меня глаза слипаются.
 - Приехать к тебе? Помочь по дому?
Я оглядываю комнату плывущим взглядом и только сейчас осознаю, какой слой пыли образовался на мебели за время моей болезни.
 - Не надо. Венчик скоро подъедет, поможет, - отказываюсь я.
Даже не помню, нажала ли я на отбой, прежде чем провалиться в сон…

…Веньке даже пяти часов не хватило, чтобы добраться до меня. Когда он звонит, за окном снова темно – вечереет.
 - Что-нибудь купить в магазине? – спрашивает деловито.
 - Без понятия… - я еще ничего не соображаю, но в таких ситуациях всегда отвечаю честно.
От меня никогда на вопрос: «Ты спишь?» не услышишь «да», потому что это вранье. Ведь если ты ответил на звонок, значит, ты уже не спишь.
Венчик заходит в квартиру – с двухнедельной щетиной, сильнейшим перегаром, весь опухший.
 - Что с тобой? – ужасаюсь я. Не помню, когда последний раз видела его в таком состоянии.
 - А с тобой? Ты тоже выглядишь как-то не айс, уж прости.
Улыбаемся друг другу, и я вижу в его глазах тепло – такое редкое, и от того – вдвойне приятное.
 - Я пивка взял. Будешь?
 Я мотаю головой.
 - Мне как бы нельзя.
 - Ну, я в принципе догадываюсь. А че дома – говорила ж, в больничке?
 - Была. Но сплыла я оттуда, - мне все никак не раскочегариться, чтобы рассказать. Венчик не навязчив, а таким людям порой выкладывать все сложнее
 - Поправилась? А чем болела? – он усаживается в кресло и закуривает.
 - Не, не поправилась. Беременностью.
Венчик аж поперхнулся. Пока кашель мучает его, он судорожно тушит сигарету.
 - Вот это номер! И какой срок?
 - Как вы одинаково небрежны… - эта тихая фраза вырывается из меня наружу неконтролируемо.
 - Чего? Кто?
 - Забей, - я нервно тереблю волосы. – Ты не парься. Срок я еще не знаю, но ты явно к этому не можешь быть причастен.
 - Почему?
 - Потому что от такого не залетают.
Вроде, ни один мускул на лице не дрогнул, но я вижу – зацепила. Сделала больно – ненароком. Это меня и расстраивает, и удивляет, и радует в равных пропорциях.
 - Ром, не обижайся. Но ведь и секса-то толком не было…
 - Ну уж извини…, - даже зубами скрипнул.
 - Давно уже извинила, - я улыбаюсь. – Ну, пять минут от силы, кончать ты и не думал – с чего тут кому-то зарождаться?
 - Но ведь такое бывает, - он встряхивает своей явно давно нечесаной шевелюрой. – Ладно, и кто тогда? Тот твой художник?
Я пожимаю плечами.
 - Ты ему сказала?  - Венька не в курсе, насколько плохо все закончилось у меня с Харитоном.
 - Есть еще варианты, - говорю я и тут же мысленно обзываю себя идиоткой.
Что за чертов приступ неслыханной искренности со мной?
 - Ты все-таки спала с Ромесом? – блин, блин, блин три раза – ну надо же так глупо спалиться!
Он встает и выходит на балкон со словами:
  - Пойду - перекурю.
Мне становится сильно не по себе. Хотя вообще-то, какая ему разница? У него ведь любимая девушка есть, и мы просто друзья. 
Возможно, он сейчас представляет, как я сравниваю их – и как конкретно он проигрывает своему лучшему другу. Это крайней неприятно, ведь в дружбе – в любой – всегда есть элемент конкуренции. Именно поэтому я постепенно и элиминировала всех женских особей из своего близкого окружения.
Точно. Я просто сейчас своей ненужной честностью проехалась по его самолюбию. Который раз на те же грабли – ничему жизнь не учит.

Выхожу на балкон и встаю рядом. Венчик на меня не смотрит.
 - Ром, прости, - говорю я. И я, и он знаем, что я извиняюсь за излишнюю откровенность.
 - Йоу, - он выдыхает дым, поворачивается ко мне и вешает на лицо натянутую улыбку. – Балбес-то в курсе?
 Я киваю.
 - Он меня утром забрал.
 - Ну и как? Счастлив? Ты-то сама рада?  - он пытливо заглядывает мне в глаза.
 - Еще не понимаю толком.
С полминуты мы стоим молча и смотрим в ночную темноту.
 - Как все странно, - протягивает Венька.
 - Что именно?
 - Я так хотел нормальную семью с Маринкой. Мы все пытались заделать дите, но ничего не выходило. А теперь я эту суку и знать не хочу. Зато ты беременна. Парадокс жизни какой-то.
Я выхватываю самое главное из текста.
 - Вы что расстались?
Венчик несвойственно ему эмоционально трясет головой.
 - Нет! Мы не расстались. Я послал ее прогуляться на хер на всю жизнь и не приближаться ко мне!
Весть о том, что Венчик кого-то так грубо отшил, поражает меня, пожалуй, не меньше моего нынешнего состояния.
 - Ты замерзла. Пойдем отсюда. Я вообще-то вышел, чтобы не обкуривать тебя. Тошнит?
 - Сейчас почти нет, но утром, особенно вчера, – жесть полная, - честно признаюсь я.
Он идет на кухню (Венька тоже знает все в моей квартире досконально – пожалуй, даже лучше Ромеса) и заваривает мне чай. От очередного перехлеста этих двоих в моей жизни начинает распухать мозг.
 - Ну расскажи, чего она такого натворила? – тереблю я его, прихлебывая из чашки.
 - С Жиденком переспала.
И тут я понимаю, насколько не в тему я ему все сообщила.
 - Блин, извини, Ром. Правда…
Смотрит на меня удивленно.
 - Ты–то при чем? Завязывай… Я не сторонник проведения аналогий, ты же знаешь.

…Жиденковский – в миру просто Жиденок – друг детства и одноклассник Венчика.  Последнее время общение практически сошло на нет. У каждого своя жизнь. И вот несколько дней назад Венька встречает Жиденка на улице.
Банальное приветствие.
 - Здорово, брат!
 - Ну и тебе не хворать!
Жмут кулаки, бьются плечами.
 - Как жизнь молодая?
 - Да по-всякому, - отмахивается Венчик. У бывшего товарища, конечно, тоже «по-всякому».
Выясняют, что никто никуда не торопится, а посему – что бы не выпить пивка на зимнем холодном солнышке?
В минус десять особо с бутылками на скамеечке рассиживать не станешь. Ребята прогулочным шагом прохаживаются по центральной улице их города, вспоминая детство, делясь новостями. С час уже бродят, когда Венчик вдалеке замечает заходящую в магазин Маринку. И уже собирается потащить туда Жиденка, дабы познакомить с будущей своей невестой, как он выдает:
 - Видел девку? В гастрик только что нырнула?  - гастроном, то бишь.
Венька, чуя неладное, придерживает свои новости, и кивает.
 - Ты ж знаешь ее, наверно. Маринка Лобанова. Дочь Кирыча, - их бывшего директора школы. Он, к сожалению, уже лет пять как утонул на рыбалке. – Я ее трахнул пару недель назад, - хвастается товарищ.

Я живо рисую эту сцену в голове, пока  Венчик выкладывает сквозь зубы.
 - Я, значит, горбачусь в этих особняках, чтобы нашим будущим детям было что есть, а эта тварь скрашивает себе досуг.
В общем, немногочисленные хранящиеся у него дома вещи Марины чинно ей отданы, а в след ей сказано, что теперь она вольна заниматься сексом с кем угодно, но к Венчику по этому вопросу обращаться не стоит. Как и по всем другим.

Представляю, как ему больно. Сквозь всю иронию, нечестную улыбку, несрывающийся голос – я слышу и чувствую его отчаяние и разочарование.
 - Ты поэтому пил?
Он кивает.
 - У тебя можно пожить? Сейчас заказов нет, а возвращаться туда я не хочу пока.
 - Конечно, - ну неужели я когда-либо в жизни смогу в чем-то отказать этому человеку? Рядом с ним я просто тряпка.

…Глубокий вечер выдается безрадостным. Поскольку утром было полегче, чем накануне, то ближе к ночи меня выворачивает раз восемь. А ведь я толком ничего не ем. Венчик рядом – он повсюду, даже в ванной и туалете. И когда он курит на балконе, то смотрит за мной через стекло. Я начинаю чувствовать себя одновременно хрустальной вазой и подопытным кроликом. В самых элементарных движениях появляется неловкость. Я начинаю суетиться и собирать раскиданные по комнате журналы, но они – подлые – валятся у меня из рук.
Венька бросается ко мне на помощь, и мы чуть не сталкиваемся лбами. От его дикого перегара меня тошнит слету – я не успеваю никуда добежать.
Он все понимает и бормочет:
 - Прости…
Он убирает комнату, находит швабру с тряпкой и быстро протирает полы. У меня просто слезы наворачиваются от его расторопности – слезы умиления и благодарности.
Между нами это не принято, но я не выдерживаю:
 - Спасибо, что ты есть у меня.
Венчик смущается и скрывает это за саркастической ухмылкой.
Я прекрасно понимаю, что за то, что он сейчас со мной, я должна сказать «спасибо» изменщице Марине.

Про нее мы не говорим – из меня очень плохой сопереживатель. Хотя в душе мне больно за него практически так же, как ему. Особенно когда я ловлю в его глазах то, что мелькает там почти каждую минуту – застывшее страдание.
Мы вообще говорим очень мало.
 - Так что Ромес? – интересуется Венчик.
Я пожимаю плечами.
 - А что Ромес? Думаешь, надо ему все это?
 - В негативе то есть?
 - Ну, скажем так, без восторгов по сему поводу. Хотя еще ничего не известно.
Я могу понять Ромеса. Отец из него, как из меня мать.  Но ему есть куда слинять от этого факта.
Я слишком хорошо его знаю, чтобы справедливо предположить – он надолго заляжет на дно в надежде, что моя беременность сама собой рассосется. Я уже не раз прощала ему серьезные проступки и побег от ответственности за них.
Но не в этот раз.


 - Завтра сходим, сделаем УЗИ, - решает Венчик, выключает свет в моей спальне и уходит в другую комнату.
И меня до глубины души поражает это быстро нарисовавшееся «мы». Но возражать почему-то не хочется. Или просто нет сил.
Я не железная леди. И даже совсем не крепкая духом. Мне отчаянно нужна поддержка. Так почему не Венька, если забота обо мне станет для него своего рода исцелением (или хотя бы облегчением) раны от разрыва с Мариной?..


…Назавтра мы идем в платный центр.
Ромка опять не оставляет меня ни на секунду и в кабинет идет со мной. Я слегка стесняюсь, но он политкорректно смотрит исключительно на монитор и внимательно слушает врача. В отличие от меня – я опять плохо спала, и в положении лежа на спине меня штормит сильнее обычного.
УЗИ меня не радует, но и не расстраивает. Меня не покидает ощущение, что я смотрю кино про саму себя. Типа, вот, как бы могло с тобой произойти в параллельной вселенной. Мне выставляют кучку грозных диагнозов и называют срок. Я ловлю отдельные непонятные слова во время процедуры и вижу, как хмурится женщина в датчиком в руках.
Интуиция меня не подводит, к сожалению,  – я залетела от Харитона.
Хотя почему же к сожалению? Какая нынче разница его это плод или Ромеса?
Судьба зародыша не будет зависеть от того, кто меня осеменил.
 - Вы муж? – почему-то только под конец обследования спрашивает доктор Венчика. Через секундное торможение тот кивает. Я совершенно не удивляюсь – не за чем объяснять, что он просто друг. – Я бы хотела с вами кое-что обсудить.
Венька догадлив.
 - Рыжик, посиди в коридоре.
Он мог бы этого не говорить – я, как ни странно, и так поняла, что сейчас будут какие-то тяжелые новости. Странно, что мне как будто все равно.
Не знаю, сколько времени они беседуют.
Я разглядываю парочку, сидящую напротив. У нее живот необъятных размеров – двойня, как минимум (мне так кажется). Заплывшее жиром лицо и одышка, хоть она и сидит. У него – сморщенного и щуплого – не покидающая ни на секунду тревога в глазах. Он не выпускает ее пальцы из рук.
 - Ну что так тянут-то? – капризничает она.
 - Потерпи, милая, - у него голос не менее противный, чем у нее.
 -Да заколебало ждать! – и тут она бросает враждебный взгляд на меня.
Это бесит. Как и понимание того, что чем ближе к родам, тем больше я буду становиться похожей на эту жирную корову с претензиями ко всему миру.
Пулей вылетаю на улицу и закуриваю впервые после болезни. Через тошноту и слабость отчаянно затягиваюсь до самых низин легких.
 - Рыжик, ну зачем? – укоряет меня внезапно появляющийся рядом Венчик. И я вижу, что хмурость доктора перешла на него.
 - Не думаю, что мне грозит рак легких в ближайшем будущем, - неудачно шучу я.
 Венька умеет улыбаться из вежливости, но сейчас даже не пытается.
 - Ты должна лечь на сохранение, - вот чего он никогда не умел, так это рассказывать все в меру постепенно – только или долго ни о чем или сразу в лоб.
Этой фразой он разрушает тонкую грань между моим равнодушием и бешенством. Кровь с силой ударяет мне в мозг, и я делаю нечто несвойственное мне – со всей дури пихаю его кулаком в грудь. Удар неожиданный, он сбивает Венчика с ног.
 - Я? Должна? Да с какой такой радости? Кому я что должна? Себе? Тебе? Ты какого хера вообще лезешь и говоришь мне, что я должна?! – я кричу на всю улицу, так, что даже люди останавливаются поглазеть. У меня внутри все пылает. Мне кажется, что от жара, идущего из моей ярости, плавится сердце. Оно фиолетовое, болит и мешает мне спокойно вздохнуть.
Венчик  вскакивает с грязного снега быстрее, чем меня снова выворачивает, и резко притягивает к себе. Прячет мою голову себе на грудь. Я пытаюсь высвободиться, но его хватка – словно челюсти капкана. Мне ничего не остается, как сделать то, что Венчик мне командует:
 - Ну давай, пореви…

…Даже дома мне не стыдно. В конце концов, я не прошу его быть рядом, он сам так решил. Но я тоже кое-что решаю.
 - Ром, давай договоримся. Ответственность на мне. И я буду поступать так, как считаю нужным. Второй матери мне тут не надо.
Он просто кивает.
 - Вот так легко согласишься? – мне не верится.
 - Ты просто должна знать, что ты справишься. Мы справимся, - кидает Венчик.

На самом деле, я знаю с самого начала всего этого дурдома, что надо делать. Мне не нужно слышать, что у меня куда-то не туда прицепилась эту штуковина, связывающая меня с детенышем. Что при такой степени токсикоза можно влететь в печеночную недостаточность или крякнуться от обезвоживания. Что процесс формирования плода не соответствует срокам. Что шансы выносить это чудо природы ничтожно малы вне моего постоянного пребывания в стационаре.
Все эти знания мне совсем ни к чему.
А ведь еще были антибиотики, противопоказанные при беременности.
И я не хочу справляться с последствиями ради Харитонова потомства. Этот ребенок медленно убивает мой организм, так почему я должна бороться за него?

…Решить – это одно, решиться – другое. Сделать шаг, после которого поворота не будет. У меня уходит неделя (драгоценная в моем случае, так как мне не становится легче, а часики тикают, срок нарастает). Венчик по-прежнему не отлипает от меня. Иногда он заводит тошнотворные разговоры о том, как прелестны маленькие детишки. Но хватает одного моего мученического взгляда, чтобы заставить его умолкнуть надолго.
Накануне назначенной операции я объявляю при Венчике приговор живущему во мне.
 - Ты пойдешь со мной? – в отказе я почти уверена.
Но Венька удивляет меня.
 - Конечно. Что за вопрос?… - и молча прихлебывает чай.
Минута, две – я практически слышу свое же сердцебиение.
 - Ну? – я смотрю на него.
 - Что ну?
 - Ты не будешь отговаривать? Стыдить?
 Он качает головой.
 - Твое решение – я здесь с боку припеку. Как скажешь, так и будет. Коньки-то отбросить во время беременности совсем будет не круто.
Меня затапливает давно забытое ощущение полного счастья, когда он спрашивает:
 - На сколько будильник ставить?
Я молча смотрю на него, ибо чувствую – открою рот и тут же разревусь от эмоций.
Венчик подходит и треплет ласково мои волосы.
 - Ты что, подруга, думала, я тебя кину тут одну? Фигушки…



…Что поведать тебе, мой дорогой читатель, в заключение? Если ты ждешь точки в этой истории, то ее пока нет. Слава Богу, я все еще продолжаю жить.
Жить без Ромеса, до которого потом доходит информация о том, что он не был отцом ребенка. Я сама прошу Веньку встретиться с ним и рассказать, хоть у обоих и нет никакого желания.
Но я слишком хорошо знаю этих двух. И пусть я не могу простить, но снять камень с души Ромеса я обязана. Не сейчас – но когда-нибудь он поймет и оценит.
А еще я продолжаю жить с Венчиком, который однажды ночью перебирается-таки в мою постель. И пусть то, что происходит между нами не беспредельно глубоко и эмоционально, пусть мы не проникаем друг в друга каждой клеточкой тела и души, но я твердо знаю, что когда наступит утро, он будет рядом – обнимать меня, сонный и теплый.
И у нас еще будут дети. Наши дети. Минимум двое.