Волки гл. 4

                4. ИГРЫ ВОЛКОВ.


Выловив из приготовленного вчера супа кости, я бросил их в полиэтиленовый пакет. Да, немного сегодня подарков для Доброго накопилось. До кучи откочерыжил от вчерашнего батона кусман потолще, и распихал все по карманам. Нет, можно было бы до работы на машине добраться, благо, сегодня  я без выхлопа, да и деньги на бензин есть. Но до гаража, что на кирпичном, опять–таки на троллейбусе ехать, затем пешком еще минут десять топать, да по шинам пинать, а резина у меня ни к черту: наверняка опять спустила. Нет уж, поеду, как всегда, со своим просроченным проездным.

 А что? Прикрыл, если что, штампик с «апрелем» большим пальцем, помахал перед носом контролера, и скорей обратно его в карман. А допытываться начнут, так можно и обидеться до глубины души, да гнев оскорбленного пролетария изобразить, мы это умеем. В июне можно будет даже последнюю букву для правдоподобия демонстрировать, мягкий знак, он и в Африке мягкий знак. Одно огорчает: слышал, скоро эти проездные начнут разных цветов делать, тогда, видимо, придется каждый месяц их покупать, если чего не придумаю.  Но - на хитрую гайку мы всегда найдем чем ответить.

Даже не заглянув в контору, как я это обычно делаю, сразу пошел к псу. Пална со своими заданиями подождет, а у нас по расписанию туалет и завтрак:
-Привет, Добрый! Это я, заждался? – и я открыл клетку. - Иди, побегай, ножки разомни.

Сегодня пес выбирал место подольше, он перебегал, принюхиваясь, иногда фыркая, по плешивой полянке: то одно место ему не нравилось, то другое. Наконец утроился и опять начал улыбаться. И что собаки для самого простейшего дела все время так долго место выбирают? Мне вот лично все равно, лишь бы не поддувало, да людей вокруг не было.

Наконец тот сорвался с места, и, вращая обрубком, начал прыгать передо мной, как на пружинках, сразу на всех четырех лапах, стремясь лизнуть лицо. Прыгучий, зараза, аж несколько раз достал. А я ведь даже к нему не наклонялся, а наоборот, шутливо отмахивался.

Чтобы прекратить эту чехарду, я поднял с земли палочку и скомандовал «Апорт». А, нам, видимо, все равно, что прыгать, что палочку приносить. Но наконец мне надоело и это занятие. Сделав ложный замах, спрятал палку за спиной. Добрый ринулся и растерялся. Добежав до места предполагаемого падения апорта, он начал в недоумении нарезать круги, то принюхиваясь, то смятенно оглядываясь на меня. А что на меня смотреть? Я стою, курю, свою палочку жду. Через пару минут тот подошел, виновато потупив взгляд.

-Никогда не верь людям, - достал я из–за спины предмет его поисков. - Обманут, сволочи. Даже мне не всегда верь. Ладно, пошутил я, пошутил, чего ты дуешься? Может, пока ты там бегал, я ее уже сам за тебя нашел? Не веришь? Вот и молодец. Теперь давай похрумкаем, заработал, - и сперва достал батон. - Это ничего, что он вчерашний, он даже без пенициллина, - отламывал я небольшие кусочки от домашнего запаса. - Эх, видел бы ты мой холодильник! Вот где залежи! Нет, серьезно, уже без шуток.
Знаешь, сколько там зеленых батонов? Кроме них, там только картошка с участка да морковка, такая вот у меня судьба.  Что ты лыбишься? Серьезно, я же сказал, что не шучу. И не говори, что ты и всю картошку прямо сырую у меня бы подчистил, а не то, что батоны. А я вот сырую картошку жрать не могу, мне ее почистить надо, да сварить. Причем: с солью, вот так, брат. Так, на, смотри, что я тебе еще тут принес, - и полез в другой карман. - Да убери ты свой нос, кости я тоже не ем! На, грызи, проглот, - и начал подавать их одну за другой.

Он что, их почти не жуя глотает? Вот и кончились косточки от моего супового набора, мне от них только запах из бульона и остался. Это ерунда, что в супе капусты нет, картошка есть, мясной вкус присутствует – и ладно, слопаем за милую душу. С батончиком, а что не съем – Доброму отдам, вот и решили батонную проблему.

Фу ты, опять тот насторожился. И кого там опять принесло? Снова Михей, но уже с Палной и, что самое странное, с Берендеем. Ему–то что здесь надо? Ника же еще в больничке, а из Сашки водитель, что из меня примерный семьянин да родитель. Пална рукой машет, зовет. Я, вздохнув, кладу руку на голову собакуну:

-Все, закончилась наша лафа, Добрый, возвращайся на свое место. Видишь же: начальница зовет, она меня может и премии лишить, а нам с тобой жрать обоим хочется. Все – все, место! – и показал на вольер.

Пес грустно поплелся к себе на тряпье. Даже не обернулся, редиска. Но, потоптавшись на лежанке, опять прилег наподобие сфинкса, не сводя с меня взгляда. Эх, красавец какой! Я мгновенно простил ему его рыжую задницу, которую он гордо мне демонстрировал, заходя в клетку. Подойдя к троице, я пожал мужикам руку, и спросил у директора:
-Что, Пална, на планерку опоздал?
-Опоздал. Иди–ка за мной, псиная морда.

Все, значит, не сердится. Может, и вправду к Ваньке отпустит, у того сейчас сезон, народ так и рвется свежатинки отведать, да на свежем воздухе чтобы, и не ехать никуда за город. К тому же – ни мясо тебе покупать не надо, ни вымачивать его, ни жарить. Сервис, блин. Взял с собой водочки – и сиди, пузо грей.

-Присаживайся, Паша, - указала Люсь Пална не стул. - Чай будешь?
-Не откажусь. Михей меня вложил, да?
-И правильно сделал, - налила та в кружку парящий напиток. - Ты уж извини меня, дуру, плохо о тебе думала. Да… Не верила я, что ты этого пса подкармливаешь, а теперь вижу, что не права была. Спасибо тебе.

Я чуть не обжегся чаем: но – не говорить же ей, что раньше оно так и было. Людей нужно держать пусть в небольшом, но заблуждении, тогда ими легче управлять.
-Это Вам спасибо, без Вас я  его и не заметил бы, наверное.
-Все, это все хорошо, - махнула та пухловатой ручкой. - Слушай, а то, что Михей тут понарассказывал, это что – правда? Про Петруху и студента этого?

Я закурил, не зная, как ответить: пересказа разговора–то я не слышал, чего там Михей говорил, не в курсе, но ведь наверняка тот насочинял.

-Могу сказать одно: туда без запаса спирта ходить опасно, сам свихнешься. Вот. Пепельницу подвиньте ко мне, пожалуйста. Что еще? Да, завтра обещал заглянуть туда снова, да продуктов привести. Отпустите меня сегодня по третьему, а? Правда, деньги нужны. Я почти совсем потратился, да и халат этот еще порвался. На штанах вон пузыри, - встал я так, чтобы ей стало видно. – А иногда и с девушкой познакомиться хочется, а подойти стыдно: за кого она меня примет?
Та задумчиво поковырялась в носу:
-Хорошо, выпишу я тебе материальную помощь, на колбасу да на штаны хватит. Ну, нету меня больше, я их что, эти деньги, печатаю? Все, вечером зайдешь ко мне, получишь, пока не решила, сколько. И – едь уже к своему этому корейцу!

-Поехал, - оперативно, пока начальница не передумала, кивнул я, но на всякий случай уточнил. - А почему вы думаете, что он – именно кореец? Я вон сколько с ним знаком, и то не знаю, кто он такой.

-Да кореец он! – поморщилась та. - Это они за стол, если на нем нет собачатины, не сядут. Чау-чау даже специально вывели, чтобы их жрать, да сам знаешь не хуже меня.
-Это–то знаю, но ведь не все они такие.
-Все до одного! Всё, до вечера!

Я слегка обиделся за корейцев: они там и рис едят, и рыбу всякую с кальмарами. Не могу я представить себе Витю Цоя, пожирающего собаку, и все тут! Не все они собак жрут, не согласен я с такой оценкой. Это то же самое, что сказать, что все русские – алкаши конченые. Да, многие алкаши, но ведь это у нас или от холода, или же от жизни: как только деньги совсем заканчиваются, так бежим быстрее за чем подешевле, а что у нас дешево и сердито? Правильно, она, родная, а там хоть трава не расти.

 А вот и не буду сегодня пить ей назло! Куплю сосисок подешевле, да покрошу их в суп для вкуса и разнообразия. Сметаны еще возьму, вот и будет у меня праздник живота перед телевизором. Елки, как же давно я сметану не ел! Разве что у родителей, а так, чтобы самому покупать – фигушки.

-Привет, кого не видел, - присел я в курилке. - Что мрачные–то такие? Опять что стряслось? Вы это бросьте, а то так на весь город только я из нашей гвардии скоро и останусь. Не кукситесь: ну, жалко Петруху, конечно, а этот молодой скоро выйдет, мне доктор обещал. Про Нику и вовсе молчу, тому их эти лекарства, как слону дробина. Ладно, не хотите разговаривать, тогда дальше молчите. Колямба, поехали, хватит с этими лоботрясами рассиживать.

-Куда сегодня? – завел тот двигатель.
-На вольные хлеба, денежку зарабатывать, Пална разрешила. У тебя где пакет с поясами? А то надо отдать.
-За сиденьем посмотри, сам же туда кидал, - и выехал за ворота. - Так куда едем–то?

-Куда? – достал я пакет с целебной шерстью. - Да, куда… Так, сейчас скажу, пока в город, - и задумался. Прав тот ветеран насчет собак: вон, даже после смерти они нам помогают. - А, давай к УПИ, к общагам. Помоек там полно, а студенты сессией своей заняты, мешать не будут. Если что, можно и на котельную будет заехать, они там вечно греются. Но сперва – к общагам, только ты там повнимательнее: все дворы–то проходные, как увидел, сразу шмаляй. Чем больше отловим, тем больше заработаем.

Сработали гладко: какой–то добрый человек опрокинул мусорные баки, и теперь на самой помойке вокруг них собралась целая стая: некоторые еще лениво рылись в отбросах, большинство же, набив пузо, разлеглось кто под кустами, кто вдоль общаги на теплом асфальте. Переваривают, страдальцы. Наверное, это из столовки их так сегодня порадовали, да что–то залежалое выкинули. Хорошо у них тут залежалось, раз на такую свору хватило. Одно плохо: обгадятся по дороге, сволочи, после такого обжорства.

Закинув штук восемь в кузов, я оглянулся: остальных как ветром сдуло. Да и из этих половина бы разбежалась, если бы они так не объелись, да не сморило их. Дворняжки – они чуткие, осторожные и хитрые, их врасплох трудно застать, а чтобы вот так сразу восемь, как с куста – неслыханная удача. Но место–то в машине еще осталось! Я направился в ремонтирующуюся общагу: наверняка там кто–то от меня спрятался.

Врешь, не уйдешь! В третьей по ходу коридора комнате меня встретило рычание. А нечего на меня рычать, вот теперь и получай, милая! В полумраке присмотрелся: сучка кормящая, со щенками. Жалко, конечно, но что сделано, то сделано. Схватив ее за холку, пока она еще совсем не заснула, я потащил сучку к выходу. Щенки неуклюже поковыляли, попискивая, на своих маленьких лапках вслед за мамкой.

Они–то куда? Хотя: все равно пропадут, нечего их жалеть: значит, таков их короткий, но счастливый собачий миг. Это даже хорошо, что помрут молодыми, не изведав всех ужасов бродячей жизни. Забросив с Колькиной помощью сучку к остальным, я наклонился за щенком, и тут заметил девушку, стоящую неподалеку. Тьфу ты, сглазил! На сессии они все, как же! Стоит, лапку наманикюренную свою кусает. Заметив мой взгляд, чуть не шепотом спросила:

-Вы их убили?!
-Да что Вы, милая! – как можно более дружелюбно улыбаюсь я. - Мы что, на убийц похожи? Сейчас отвезем их, в клетки посадим, да кормить будем. Кто захочет – их у нас забирает. Может, сразу возьмете себе щеночка? Вон смотрите, какие они пушистые.

-Я в общежитии живу, мне некуда, - поникла та.
-Тогда как хотите. Может, хоть знакомым или родственникам отдадите?

Студентка нерешительно подошла, рассматривая собачат:
-А можно вот этого? – и показала на черненького с белыми лапками. - Я тете отдам, у них частный дом в деревне. Они добрые, правда, и ему будет там хорошо. А это кто?

-Кобелек, - поднял я счастливчика на руки. - Берите, только помойте его хорошенько с хозяйственным мылом, у него наверняка блохи. Да Вы не бойтесь, людей они не кусают. Берите – берите, потом тоже руки тщательно помойте, и все. Я же его держу, и ничего. Да, и запомните: мыло – исключительно хозяйственное, с отдушкой нельзя, у них нюх от этого пропадает. Берете красавца?

-Беру, - подставила та ладошки. - Спасибо Вам. Ой, что это я! Надо же расписаться, да?
-Где? – не понял я.
-В ведомости, или как там это у вас называется.

-Да нет, ничего не надо, я Вам верю. Кстати, если хотите, чтобы жизнь у Вашего питомца счастливая была, положите мне рублик в карман, так положено. Много не надо, рублик, и все, чисто символически.

Та порылась в своем тощем кошелечечке и несмело протянула мне двухсотку:
-Этого хватит?
-Сдурела?! – даже не откликнулся я на искушение своей жадной души. - Я же сказал: рублик! У тебя что, мелочи нет?

Та кивнула, радостно засунула купюру обратно, и взамен ее опустила мне в карман монетку. Затем взяла псякума, счастливо улыбнулась, и пошла, чуть ли не приплясывая, по тропинке, то и дело оглядываясь на меня. Я помахал им обоим на прощание. Эх, побольше бы таких девчонок! Глядишь, и для нас бы работы не осталось.

Но да что сейчас говорить? Подняв за шкварники двух оставшихся щенков, определил их поближе к уснувшей сучке. Простите, ребятки, однако не всем жизнь - масленица.

Не понял, Ванька наше появление что, за версту чует? Стоит возле калитки, башкой крутит. Колька мигнул ему фарами. Тот всплеснул ручками и бросился открывать ворота, жестом приглашая проехать во двор. А то мы не знаем, куда ехать! Сто не сто, но пятьдесят–то раз точно у него уже были. Хозяин встретил нас с распростертыми объятьями, но с некоторой настороженкой в глазах:

-Здравствуйте, дорогие гости! – и он отозвал меня в сторонку, - Как там ваша проверка? Паша, у меня уже все сердце за тебя изболелось! Скажи уже скорей, пожалей мою старость!

Да уж, старость: по его лицу не только национальность, но и возраст определить сложно: где–то между тридцатью и шестидесятью, вот, пожалуй, и все. Восток – дело тонкое, как говорил товарищ Сухов. Да, Ванька боится, это видно, но, естественно, не за нас, а за свои шашлыки: а вдруг я перестану к нему ездить? Он что, на рынке мясо станет покупать? Да ни в жизнь в это не поверю! Он скорее кошек да крыс начнет ловить, чем из баранины плов сделает.

-Нормально, Ваня, только вот потратиться пришлось, им лишь бы выпить, да пожрать на халяву. Вот я и заехал, или ты не рад?
-Как это не рад?! – раскрыл почти до нормального размера тот свои узкие глазки.
-Тогда, выходит, что ты и помочь нашему общему делу тоже рад?

Тот сразу же почувствовал подвох и сник, поглядывая то на Кольку, который притулился возле кабины, то на меня. Крякнув, решился:
-Что тебе опять, уважаемый?
-Самую малость: то, что я сегодня привез, берешь сразу, и не торгуясь.

-Паша, - скорчил тот страдальческую мину, - ты же и так мне три штуки должен! Только не говори, что забыл, я же тебе всегда доверял, как родному сыну! Ведь три, да?
-Одну, - пришлось мне начать торг. - А не хочешь – на Птичий рынок отвезу, там все без разговоров купят, да и дадут побольше, чем ты. Я к тебе по дружбе и так почти бесплатно отдаю, а ты – три!

Тут я явно блефовал: не поеду я на рынок, ищи дураков. Да, заплатят там дороже, это все знают, но светить там нашу машину – это же полное безумие. Среди толпы однозначно найдутся сердобольные законопослушные, которые напишут про мои маленькие проказы, потом не отбрешешься, и не откупишься. Пинком с работы под зад за несоответствие или за пьянку по тридцать третьей, и топай, Паша, в дворники, а метлой за одну зарплату я махать не согласен.

-Ты же мне друг, - укоризненно покачал Ваня головой. - А тут говоришь, на рынок. Нехорошо. Две, и то только ради тебя. Сколько привез–то?
-Сам считай, - и я кивнул Коле, чтобы открывал начавший шевелиться кузов.

Хозяин подошел и остолбенел:
-А это что еще? – и указал на щенков.
-Цыплята. Молочные поросята, - ткнул я сигаретой на обреченных. - Не видишь, что ли, мамку свою до сих пор сосут? Это тебе не шавки с помойки, это – деликатес.

Бедолажки и правда напоследок пили молоко, причмокивая, из так и не пришедшей в себя сучки, которая вместе с другими валялась на полу. Так и есть: обгадились. Ну и вонь! Бедный Колька, придется ему сегодня за помывку добавить, но да тому жаловаться нечего: в прошлый раз носки получил, а сегодня – целый куш, можно считать, сорвали.

-И что мне с ними делать? – похоже, искренне задумался Ванька.
-Я же тебе сказал: поросята. Запечешь их, никто и не отличит. Да, а ты из их шкурок можешь мне такие же перчатки на меху пошить, как в прошлом году? – опять пожадничал я.

А что делать, если прошлые я умудрился–таки в марте порвать? Эх, и перчатки же были!  Мяконькие, с короткой, нежной шерсткой внутри, и неважно, что сшиты они были сразу из нескольких еще не родившихся щеночков, но таких теплых и удобных перчаток у меня в жизни еще не было. Мало того, что в холод прекрасно согревали, а в промозглую погоду, что для Урала в порядке вещей, не промокали, так еще и пахли… Молоком, что ли? Нет, это вряд ли: они не то, что молока напиться, даже и воздуха вволю надышаться еще не успели. Жизнью, наверное, пахли.

-Таких – нет, для этого сучка еще не ощенившаяся нужна. Из этих получится чуть похуже, но тоже ничего, - взял он за шкирку одного, приглядываясь. - Пять за работу, плюс две, как договаривались – итого семь. Идет?

Я прикинул по башкам в кузове: мне еще четыре остается. Отдам водителю стоимость трех, а себе оставлю за одну: обещала же Пална мне помощь выписать, так что не пропаду пока. Надо думать о будущем: ведь вскоре после нашего короткого малоснежного лета наступит долгая снулая зима, тут–то мне новые перчатки и пригодятся. По вечерам буду их нюхать, а днем – в них греться.

-Итого с тебя за четыре. Согласен.
-Ты что, их тоже считаешь?! – возмутился тот, кидая обратно щенка, - Это же грабеж!
-Да? – иронично взглянул я на него. - Так вот: как перчатки из взрослой собаки в подметки не годятся по сравнению со щенячьими, так и их мясо. Так что один к одному.

Тот, похоже, выматерился сквозь зубы, но деньги за четверых отдал по обычной таксе. Затем подозвал своего гориллу и приказал тому разгружать. А мне что? Я присел на скамеечку и закурил, глядя на этого молчуна, скидывающего безо всякого напряжения сил на зеленую еще, неистоптанную, травку двора полудохлых, но тем не мене тяжеленьких питомцев безжалостного города. Затем, захватив сразу по паре за лапы в каждую руку, поволок их за калитку.

Дал же Боженька силу душегубцу. А мне вот – не дал. Ни силы, ни ума, зато душевной пустотой я готов с каждым встречным и поперечным поделиться, от меня один хрен не убудет. Закончив со взрослыми особями, Квазимодо взглянул на два маленьких копошащихся возле колеса комочка:

-А это? – и посмотрел на Ваньку.
-В сарай их пока, - покривившись, взглянул тот на щенков. - Иди, не отсвечивай. А ты, Пашенька, повремени ко мне пока всякую там поросятину возить. Будет расходиться – ладно, цену потом обсудим, а так, как сегодня, наобум, не надо, как друга тебя прошу.
-Как другу отвечаю: заказчик всегда прав. Почти. Когда у него есть выбор. Пока, Ваня, на этой неделе еще заезжать, или не надо?

Тот подергал носом: то ли чихнуть собирался, то ли думать это ему помогало. Наверное, последнее:
-Давай так: как при социализме, да будет земля ему хреном, начнем работать по плану: и мне легче, и тебе всегда есть на что выпить. Проходи–ка ко мне в дом, а то столько лет уже дружим, а ты все брезгуешь. Проходи – проходи, не стесняйся, вот сюда, на веранду. Обувь не снимай, не надо: ты же в гостях.

И это называется, что он меня к себе домой позвал! Это то же самое, что я пригласил к себе гостей, встретил бы их в коридоре, промурыжил их там, да спровадил куда подальше. Честно говоря, я и пошел–то из чистого любопытства: посмотреть, как обосновался в нашем городе этот человечек с темной душой, почувствовать, чем он живет, чем дышит. Но тот уже разлил по пятьдесят:

-Присаживайся на стульчик, в ногах правды нет. Тушенку будешь? – и достал из–под стола стеклянную литровую банку под жестяной крышкой. - Твоя еще, наверное. Что, не любишь собачатинку? Зря, друг мой, ой как зря. Ну, тогда и я не буду, рукавом закусим. Давай, за сотрудничество, или, как сейчас говорят, за совместный бизнес.

Чапнули, закурили. Пока он молчал, я оглядывал веранду: в дальнем углу – газовая плита с баллоном, большой разделочный стол, шкафы над ним, но все более – менее опрятно, у меня на кухне хуже. Надо будет мне дома все-таки прибраться. В выходные. Собраться с духом и прибраться.

-Что загрустил-то? – подлил в стопочки хозяин.
-Да так, подумалось, что у тебя даже тут, и то прибрано, а у меня по всей квартире бардак. Да… Послушай, давно хотел тебя спросить: а ты кто по национальности?

-Советский Союз! – захохотал тот. - Я и калмык, и русский, и татарин, да черт ногу сломит, даже не думаю об этом. А ты кто сам–то будешь? И на хохла похож, и на эстонца, и на русского, даже на немца какого недобитого, и то смахиваешь!

-Здесь ты прав: во всех в нас намешано – перемешано. Так, давай лучше к делу, а то, сам понимаешь, галочку поставить надо, иначе уволят, - соврал я. - Мне еще с пяток поймать нужно для передержки, а то премии лишат.

-К делу – так к делу, - кивнул он, налил еще по децал, и убрал бутылку под стол. - Нам ведь обоим надо знать, что будет завтра, так? И в первую очередь тебе. И не смотри на меня так, не надо, давай лучше выпьем за дружбу, - и, чокнувшись, осушил свой стопарик. - Я к чему веду-то? Ох, и хороша, чертовка! – и чуть ли не укусил себя за рукав, морщась. - Забористая. Ух. Да, я могу у тебя брать по пятнадцать штук в неделю, понял?

-Вполне, - принялся я в уме подсчитывать барыши.
-Это хорошо. Только ты тогда цену сбрось: мне–то ведь тоже придется дешевле продавать. Сам знаешь, законы рынка: больше предложение – ниже цена. А у нас теперь что? Рынок, вот!

-У вас, может, и такой рынок, - равнодушно отставил я стаканчик. - А у меня свой рынок: дружба дружбой, а табачок – врозь. Могу, как раньше, тебе собак по семь в неделю по старой цене привозить, остальное туда сдам, - и кивнул в сторону ВИЗа. - Решай сам, но цену я не сброшу: мне тоже бензин и все прочее не даром дается, а цены–то растут. Вчера в магазине была одна цена, вечером колбасы купить не успел, глядь, сегодня денег уже и на батон не хватает. Так что пятнадцать в неделю – и пока по старой цене, пока колбаса не подорожала, а я ее ем. Я без нее становлюсь худой и злой, так что не зли меня, друг.

Тот вновь достал флакон, и посмотрел на мой стопарик:
-Обиделся, да? Допивай свой бульк, да я обновлю. Сделку обмыть ведь надо, так? Только до зимы цену ты не поднимаешь, лады?
-До осени, - и я влил в себя эту мерзкую жидкость.

Тот, похоже, иного и не ожидал, изучил меня, наверное, за эти годы. Калмык, едит его. А что делать: с волками жить – по–волчьи выть. Чтобы не завыть, я закурил, и подвинул к нему граненую стопку:
-Слушай, и чего ты все время со мной торгуешься? Все равно же наперед знаешь, на чем мы остановимся.

Тот внезапно погрустнел, почесал башку, и взглянул искоса на меня:
-Скучно мне, Паша. Нет у меня друзей, даже поговорить, и то не с кем. Вот с тоски с тобой и торгуюсь. Это хорошо, что ты ко мне зашел, но, может, ты и не поверишь, но полегчало. Заезжай почаще. На тебе сигаретку на дорожку, - и протянул ментоловый «Салем».

-На одной далеко не уедешь, - усмехаюсь я. -  Нас с водителем двое, а завтра мне к девушке. Сколько у тебя там в пачке осталось?
-Пять штук, - заглянул тот в пачку.
-Вот и отдавай все, не жмоться, - внаглую отобрал я у него заморские сигареты. - Вот и молодец, на этой недельке еще разок заскочу, так что снова поторгуемся. Пока, друг!

Эка! Оказывается, не только мы воздух зря сотрясаем: Колька сидит на скамеечке напару с местным громилой, и, размахивая кепкой, как флагом, что–то ему рассказывает. Тот, как ни странно, внимательно слушает, даже слово порой пытается вставить, в азарте разговора помахивая указательным пальцем. Я прислушался: о рыбалке спорят.

 Да уж, к каждому человеку можно найти свой подход, здесь главное – знать, где его самая чувствительная струнка. Оказывается, и у этого Квазимодо она тоже есть, да, наверное, и не бывает таких людей, которых совсем уж ничего бы не интересовало.

Надо только прислушаться к нему, да подыграть – и вот тебе если не товарищ, то хотя бы симпатизирующий тебе человек. Вспоминается история со Штирлицем, когда его пытали: тот лишь заметил поводок, торчащий из кармана палача, и тот ему ни почек, ни печени не отбил, а ведь мог. И все из–за чего? Исаев начал с ним про собак говорить. Тьфу, опять эти собаки! Чтобы не мешать нарождающейся дружбе, присел на ступенечку грузовика и закурил халявный «Салем». Вкусная сигарета, освежающая, настоящая американская.

Если Ольга курит, отдам завтра ей все остальные. Но лучше бы она не курила: может, выглядит это и сексуально, но целоваться потом отчего–то не хочется. Такой вот у меня бзик: кажется, что, когда женщина курит, она с кем–то тебе изменяет, даже если вокруг никого нет. Ревнивец я, и  не скрываю этого: вон тогда, в клетке, даже студента к Доброму приревновал. И чем это кончилось? Нельзя мне ревновать: может, я – сглазливый. Хотя, как я слышал, с моим цветом глаз это невозможно: «А у миленка серые, завсегда веселые».

По дороге на базу я отдал Колямбе его долю заработка:
-Не смотри, что сегодня мало, зато я договорился сюда два раза в неделю ездить. Ездить чаще, зато и денег больше. Ты как?
-А что? – довольно откинулся тот на сиденье, - Иваныч, ты же знаешь: я всегда за тебя, кому угодно пасть порву. Вон и этот Мичман тоже, оказывается, нормальный мужик.

-Какой такой мичман? – вырвалось у меня.
-Да этот, которого ты Квазимодой называешь.
-Постой, - задумываюсь я. - Мичман – это же вроде офицерского звания?

-Не знаю, он сказал, что его зовут Мичман, и все тут. Так вот, он кого–то там за борт выкинул, и за это ему срок впаяли. Блин, козлина твою мать! – вдруг заорал в окошко водитель, - Чего ты перед самым носом перестраиваешься, вы****ок очкастый! Нет, Иваныч, ты видел, что творит?! Напокупают тут иномарок, и ездят, как хотят! Вот кого бы нам в кузов! Тьфу, гад! Паш, дай сигарету, а то у меня кончились. Ага, спасибо. Кхе… Да, Мичман. Так вот, с тех пор, как он под Тагилом отсидел, так большей лужи, чем наш Верхисетский пруд, и не видел, твой Ванька его даже на Балтым, и то порыбачить не отпускает. Хреново, да? – и смотрит на меня.

А я что – этому Ваньке начальник? Может, надо так. Дело ясное, что дело темное. Не исключено даже, что морячок в розыске, или еще чего похуже. А, может, и зря я про него так плохо думаю, и он, напротив, в глубине души добряк и рубаха-парень. А что мордой не вышел –так оно почти каждого из нас касается, если присмотреться. Рисковать не хочется, но – чем больше вероятностей учитываешь, тем вернее будешь действовать в будущем:

-Ты на субботу как?
-В смысле? – не понимает мой замысел Колька.
-В прямом смысле, порыбачить, - начинаю я развивать идею. -  С тебя – удочки и бензин, с меня – машина, а с этих двоих – водка и закуска. Если Ванька с нами ехать согласится, ты поедешь?

-А он–то нам на кой? Нет, мысль хорошая, но все-таки – на хрена?
-Эх, ничего–то ты не понимаешь. Если твоего Мичмана за город уже не отпускают, значит, есть на то причины, - постукиваю я пальцем в такт с каждым словом по панели. -  Так что, выходит, твоему новому дружку цепь нужна. Кто же ему без присмотра с нами на рыбалку позволит поехать?

Тот сморщился, как будто лимон целиком съел. Молчит. Хорошо, молчи, думай. Мне и самому этот Ванька–съешка не нравится, но Мичман вполне может оказаться козырем в рукаве. Кто знает до конца природу их отношений с Ванькой? Я–то, в конце концов, при любом раскладе ничего не теряю. Наконец водитель решился:

-Давай так: сперва ты поговоришь с этим корейцем.
-Калмык он, - поправил я того.
-А? Да похрен, говоришь, и все. Хоть киргиз. А я поговорю с Мичманом. Когда в следующий раз сдавать поедем-то?

-Давай в четверг, как Пална отпустит, - некстати вспомнил я, что надо бы еще и в больничку, чтоб ее, заехать. - Край – в пятницу, иначе на рыбалку съездить не сумеем. Ты хоть рыбачить–то умеешь?
-Обижаешь?! – похоже, и на самом деле возмущается Колямба, - Да знаешь, какого судака я по последнему льду на Белоярке добыл? Вот такого! – и раскинул руки.

-Тихо–тихо, - схватился я за руль. - За дорогой–то смотри, а то сам на крючок попадешь. Вперед смотри. Все, договорились. Так, где там эта шерсть для Люсь Палны? – и снова зашарил за сиденьем, - Коль,  ага, тормози вот здесь, справа. Тебе носки–то как, подошли?
-Спасибо, классно. Так что, я курить пошел?
-Иди уже, - и, захлопнув дверку, я пошел с подарками в контору.

Первым делом заглянул к Славе: долг платежом красен. Отдам ему пока только пояс, а носки попридержу, чтобы тот не расслаблялся, пусть лучше сам за мной побегает, чем я в роли просителя в очередной раз выступать буду.
-Привет, девочки!

Тот укоризненно помотал головой и отложил газету:
-Тебе самому–то еще не надоело? Ты что, нормально поздороваться не можешь? Пристал ко мне со своими девочками. Что опять надо? Денег нет, и не проси даже.
-Зато у меня вот что есть, - и выложил ему на стол пояс. - А за деньгами я попозже зайду, если пустишь.
-Вот и слава тебе, Господи.

Так, с этим все ясно, обрадовался так, что даже и про носки не спросил. Сейчас зайдем к Палне, поделимся с ней вязаньем, отнимем денежку – и за сосисками.  Могу даже в шахматы ей проиграть, лишь бы побыстрее отпустила. Хотя: сосиски никуда не убегут, можно постараться и выиграть. В приподнятом настроении я без стука открыл ее дверь:

-Деда Мороза вызывали? Извините, что без Снегурочки, зато с подарками. Вот, - и положил ей на стол пояс и носки. - Носите на здоровье, барыня! Чаю–то нальешь, Пална?

И тут заметил, что начальница явно не в духе: взгляд тусклый – тусклый, и один сухарик за другим машинально хрумкает. Разглядев подношение, медленно взяла пояс, понюхала, сжала в кулак, и оперлась на него подбородком, все так же пусто глядя на меня:

-За деньгами пришел, Паша? Да уж, такие пироги, - и плавно, словно засыпая, открыла ящик стола. - На, Пашенька, больше нет, - и выложила на стол чуть ли не целое состояние. - Забирай, они тебе нужнее.

-Вы это чего?! – отшатнулся я в … нет, не то, чтобы испуге, но примерно так. - Чего это Вы?! Вы зачем столько?! – и замолчал, глядя ей в глаза. А в них холодком, как ножом,  сквозило: «Возьми».
-Паша, так надо. Не пропивай, побереги: пригодятся еще. Теперь иди, потом все расскажу, - и начальница прикрыла рукой глаза.

Только седенькие жидкие волосики по обе стороны лба упали. Странно: я впервые ощутил, что ей уже совсем за пятьдесят, на пенсию, наверное, скоро. А я ведь даже не знаю, когда у нее День рождения! Неужели ее и на самом деле на пенсию отправляют? Что ее там дальше ждет? Презирающие внуки и голые стены в квартире? Соседки – сплетницы?

Господи, спаси меня и сохрани от такой судьбы: пусть уж лучше меня дитилином усыпят, как последнюю шавку: несколько минут с ума от ужаса посходил – и ты уже на небесах. А тут – сколько лет одинокого безумия, лишенного смысла. Нет, уж лучше подохнуть, как собака, чем жить человеком.

Тихонько прикрыв за собой дверь, я вышел в коридор. Пересчитал деньги. Нет, точно что–то невероятное случилось: это же моя зарплата практически за целый год. И когда она там что расскажет? И что теперь делать с деньгами? Они же обесцениваются! Оглянуться не успеешь, как меньше половины останется. Не став задерживаться возле курилки, сразу потопал на остановку, на всякий случай распихивая деньги по разным карманам. Знал бы, что такое будет, жилеточку бы одел, там у меня такие кармашки, что ни один ворюга не догадается.

Поехал в центр, к горисполкому, где я зимой девяносто первого свои кровные сбережения из десяток  поменял у цыган на три сотенных бумажки. А меня–то и двух сотен не было! Вот это был хороший подарок от правительства!

 Говорят, что ночью и вовсе за тридцатку сотню давали, а я приехал уже утром, и, как следствие, слегка не успел. А куда, спрашивается,  этим цыганам деваться, если установлен лимит обмена крупных купюр? Вот и скидывали их кто как может, на пятерки, да на трешки меняли.

Покружив вокруг ларьков, возле ЦУМа заметил группу молодых парней в кожаных куртках и спортивных костюмах, которые ничего не делали, только курили, да лениво оглядывались. Наверное, это и есть те самые валютчики, о которых мне рассказывали. И, как ни странно, хвалили: сказали, что у них тут без кидалова, без «кукол» и прочих гадостей: с ментами у них такой договор. Решил взять бутылку пива и понаблюдать, что они тут делают. Минут через пять к ним подошли двое молодых людей в джинсах, побеседовали, и уже втроем отправились во двор. Наверняка они.

Я уже почти допил бутылку, когда ко мне подошел один из «спортсменов». Закурив, мягко сказал:
-Дядя, ты нам мешаешь работать. Иди отсюда.
-Да? А может, я к вам пришел? – тоже запалил я сигаретку.
-Чего?! – и критически оглядел меня, - Дядя, не зли меня, канай подобру–поздорову.
-Никуда я не пойду, пока ты мне четыреста баксов не принесешь, - кстати вспомнил я название американских денег.

«Здравствуйте, я ваша тетя» - наверное, так можно передать то полное отсутствие Божественной искры в башке у этого бритоголового, что отразилось на его физиономии. Наконец, тот, крякнув, присел со мной рядом:
-Ты кто такой будешь?

-Я–то? – затушил я недокуренный окурок об асфальт, - Собачатник. Собачек вот настрелял, теперь в Польшу хочу съездить, одежки получше прикупить, да мир повидать: а то ни разу даже и за границей не был. Кстати, ты собачек любишь? В смысле – кушать? А то я тебе привезу, чистенькая будет, отвечаю. Только я не разделываю, тут уж сам. Так несешь денежку? И еще: по нормальному курсу, и чтобы не фальшивые, а то что человечинка, что собачатинка одинаково сладкие, никто даже и не поймет, кто у тебя там в плове.

Тот почесал бритую башку, выкинул окурок, как нормальный человек, в мусорку,  и кивнул в сторону двора: «Пошли». А что бы мне, и не пойти? Верный нож всегда при себе, да и с реакцией у меня все в порядке. Завернули за угол, сели на ограждение газона. Тот порылся во внутреннем кармане. Наощупь отсчитал доллары, и назвал сумму, которая причитается с меня. Я прикинул: всяко лучше, чем в банке, да и паспорт показывать никому не надо. Получается, что я на те деньги, что мне дала Пална, почти что девятьсот долларов могу купить!

-Дай еще сотку, пригодится, - достал я свои «деревянные». - Да и считать будет проще.
-Значит, дядя, тебе пол–куска? – разглядел тот ворох рубликов в моей руке.
-Угу. Только Иваныч, а не «дядя», - и протянул ему свободную руку.

Тот пожал:
-Антоха. И что, у вас все так много зарабатывают?
-Только самые меткие и умные. А ты что, к нам хочешь? – иронично присматриваюсь я к собеседнику, - Добро пожаловать, вакантные места есть, стрелки нам нужны. С годик, конечно, дерьмо потопчешь, а как себя покажешь – там тебе и карты в руки. А каждую пятницу мы шашлычок из свежатинки за ангаром готовим, да водочкой запиваем. Как тебе идейка?
-Да ну, тебя, Иваныч, я уж лучше здесь потопчусь, – сплюнув, протянул мне спортсмен  зеленоватые бумажки.

Я отдал свои, округлив сумму в свою пользу. Внимательно рассмотрел банкноты, как будто я в них что–то понимаю. Помню, пальцем надо поверху провести, чтобы тиснение почувствовать, да ниточки там всякие с полосками рассмотреть. А что делать, когда я второй раз в жизни эти доллары в руках держу? Если я не ошибаюсь, кто–то из наших практикантов на своей десятке мне показывал, как это делается. А тут – четыре сотки и два полтинника! Поди, разбери, как они выглядеть должны. Прекратив свое бессмысленно занятие, я засунул баксы в самый дальний кармашек и спросил:

-Я правильно посчитал?
-Не совсем, - пожулькал рублями Антоха.
-А это скидка. Я же к тебе еще приду, а клиента завлекать надо.
-Эх, Иваныч, Иваныч, - поднявшись, убрал тот деньги. - Торговаться умеешь, а куришь дрянь всякую, я чуть не задохнулся.
-Так в чем же дело? Возьми и угости.

Тот усмехнулся, побултыхал сигаретами в полупустой пачке «Мальборо», достал одну, остальное протянул мне, вновь присев рядом со мной:

-А я, наверное, в Румынию поеду. Нет, лучше в Турцию: в Румынии уже был.
-И как там? – искренне интересуюсь я неведомой страной: кроме того, что там обувь шьют, да что столица назвается Бухарест, ничего про  нее и не знаю.

-Да хрень там, Иваныч. Я–то думал: Европа, а в этой Румынии, оказывается, одни цыгане живут. Так мы и пробухали с пацанами на теплоходе всю поездку, и на кой я туда ездил? Я и здесь погулять не хуже мог. Поблевал в этот их Дунай, вот и все развлечение. Ладно, Иваныч, пойду к своим, работать надо. А в Польшу съезди, там прикольно. Если что – знаешь, где меня найти. Пока, - и вразвалочку, как хозяин жизни, потопал на улицу.

Я же, поджимая локтем кармашек, где грелись буржуйские дензнаки, направился на троллейбусную остановку, и так до самого дома находился в маниакальном напряжении: а не украли ли? Не разуваясь, прошел на кухню, пересчитал, и с облегчением засунул баксы в небольшую щель в «хрущевском холодильнике».

Припрятав наши родные деревянные рублики среди старой обуви, вздохнул с облегчением, и пошел в магазин за сосисками. Купив все, что нужно и не очень, заново переприготовил супчик, поел, посмотрел телевизор и лег спать. Снилась всякая беспокойная дрянь, один раз даже встал, заново пересчитал деньги, и только тогда забылся до самого утра.

На работу шел радостно: я нес Доброму полбатона и аж две сосиски, остальные у меня пошли в суп, да еще утром одну холодную съел с кефиром. Тьфу ты, опять этот Ника в курилке сидит, да мне скалится:
-Своего пса откармливать пошел? Давай – давай, он нам упитанный нужен! – и захохотал, мерзкая рожа.

-Раненько, видать, тебя отпустили, - чуть ли не матерюсь я, сдерживаясь. -  Но ничего, это поправимо: поговорю сегодня с Юрой - главврачом, он тебя живо  в палату с Петрухой определит, - и, сплюнув, потопал к клеткам, надеясь, что Нике будет хотя бы икаться.

Нет, правда: радуется, дурачина, сам не знает, чему. Опять собачек беззащитных пострелять не терпится? Так едь и стреляй, тебе за это деньги платят, и нечего тут нормальным людям глаза мозолить. Выпустив Доброго погулять, удивился его настороженному поведению. Тот даже не улыбался, когда свои дела делал. Что это с ним стряслось? Сосиски–то ведь наверняка из кармана пахнут, а у него глаза грустные, даже за палочкой лениво бегает, так и норовит сесть рядом, да свою башку мне между коленок засунуть. 

Я присел рядом, покормил его сосисками, потрепал по ушам – опять ноль эмоций: выпучил на меня свои карие глазищи и жалобно носом поводит. Да еще, сволочь, положил мне на руку сперва свою лапу, а затем и голову, и жалобно снизу вверх смотрит. Неужели что–то случилось непоправимое, чего я не знаю?!

Пална вчера эта еще так странно себя вела, ох, не к добру все это! Оставив псу батон в клетке, поспешил в контору. Не дай Бог с Палной что стряслось, а я ей не помог! Здесь и в самом деле в Михеева Бога начнешь верить, да молиться ему, поклоны бить, лишь бы с нашей Люсь Палной было все в порядке.

Фу ты, живая и здоровая, сидит перед стопкой пыльных журналов, да, вздыхая, листает. На меня – ноль внимания.
-Люсь Пална, - постучал я в дверь, - Можно?
-Пашенька, проходи, - отложила та гроссбух за восемьдесят восьмой год. - А я вот тут вспоминала, как мы работали. Присаживайся. Да. И твой первый выезд нашла. Как дела, Паша?

-Нормально, - киваю я облегченно. - Докладываю: на рубли купил вчера пятьсот долларов, остальное спрятал. Готов привезти обратно, когда скажете.
-Зачем? – смотрит она сквозь меня.
-Как это зачем? – удивился я, - Наш деревянный–то каждый день дешевеет, чтоб этому Гайдару ни дна, ни покрышки, доллары–то надежней. Так что они  лежат пока у меня. Только вот не пойму, Вы уж извините, но зачем Вы их мне дали?

-Не дала, а отдала. Насовсем. Только вот просьба у меня будет к тебе: ты же меня похоронишь? И не спорь! – и вдруг так звонко хлопнула по столу ладонью, что я аж вздрогнул, - Не надо мне говорить, что я еще сто лет проживу, не надо. Устала я уже от жизни, хватит. На, Паша, читай, - и протянула мне бумагу.

Я машинально, с опаской глядя на Люсь Палну, протянул за листом руку. Сперва я ничего не понял: реорганизация какая–то. Самоокупаемость, переход на рыночные отношения. Бред сплошной, плоды бесплодных мук бюрократа в отдельно взятом, изолированном помещении, а не бумага. Потом дошло, и аж волосы на голове дыбом встали:

-Нас что, разгоняют?!
-Переподчиняют, Пашенька, если казенным языком говорить. А отсюда – пинком под зад, всех животных в недельный срок ликвидировать, и освободить помещение.

Мало того, что скальп чешется, даже губы занемели:
-Это как? За что?!
-А вот так. Приглянулся какому–то буржую наш ангар вместе с конторой, и все тут. Так что место нам сейчас определили на спецавтобазе, а мне один путь – в учетчицах до пенсии сидеть. Считать буду, сколько вы там настреляли, да галочки ставить. Что дальше – я тебе уже сказала.

-Какие галочки? Зачем считать? – не мог прийти в себя я от такой новости.
-Сделка у нас теперь: сколько убили, столько и денег получили, так что, Паша, нет у нас больше передержки, всех сразу по второму варианту. Ты, конечно, можешь ездить и по третьему, я не против, и спасибо тебе за пояс. Иди, Пашенька, и думай. Думай, - и она вновь принялась за журнал.

На ватных ногах я добрел до курилки. Как же так? Всех сразу – и на убой?! И ни малейшего шанса? У нас же хоть одну в неделю, да забирают! А сейчас, весной, и того больше: сады там охранять, или еще для каких целей. «А как же Добрый?» - как током, ударила меня мысль. То-то он сегодня такой сам не свой был! Не став присаживаться к мужикам, словно опасаясь опоздать, вернулся к его клетке:

-Беду, значит, почуял, братишка? Да? Добрый, ты прости, я сперва и не понял, в чем дело. У меня просто до сих пор в голове это не помещается, как такое возможно. И что нам с тобой сейчас делать? Добрый, честное слово, не знаю, – присел я перед ним прямо на землю. -  Ты хоть батон–то съел? А, вижу: съел. Ладно, жди меня, я постараюсь что–нибудь придумать. Держи хвост пистолетом, дружище.

Похоже, сегодня никто работать не собирается: все только и делают, что считают, сколько они смогут заработать на этой «реорганизации». Подсев, закурил и прислушался: вот, уже город делят. Прямо как сыновья лейтенанта Шмидта. Паскудно, конечно, но и о будущем куске хлеба думать тоже надо:

-Я себе беру Уралмаш.
-Чего?! – взвился Женька. - А весь Орджоникидзевский район не хочешь?!

-Хочу, но надо и совесть иметь, так, Михей? – киваю я бригадиру–три. - Так что, молодежь, послушайте нас, ветеранов: мы с Михеем работаем, где захотим, но если кого на своих территориях заметим, то можем и мимо собачки случайно стрельнуть, такое бывает. А потом героически спасем, даже искусственное дыхание сделаем, правда, Михей?

Тот хмыкнул:
-Правильно говоришь, людям помогать надо. А то как–то не по–Божески – товарища помирать оставить, обязательно поможем. А вы, желторотики, запомните: я живу на ВИЗе. Остальное – ваше, делите, как хотите. Пойдем, Иваныч, поговорить надо.

Я кивнул, но перед уходом выцарапал ножом на столе: «Добрый».
-Всем понятно? – и пошел вслед за Михеем.

-Че ты там нашкрябал? – спросил тот возле временно пустующей будки охранника.
-То, что надо. Кстати, это и тебя касается: с Добрым что случится, не прощу. И никакая Библия тебе не поможет, не в моей это натуре: вторую щеку подставлять.

Тот почесал небритый подбородок:
-Чай или чего покрепче?
-Давай чай. А ты что, сегодня опять дежуришь?

-А мне здесь понравилось, знаешь ли, - нежно постучал тот ладонью об косяк. -  Жалко, что выгоняют, до зимы бы точно здесь остался: что мне дома одному делать? А здесь хоть какие – никакие, да живые души, с ними и поговорить, и выпить можно. Собаки, они здорово слушать умеют, не перебивают, не матерятся, морду тоже не порываются набить. Да, вчера тут, кстати, с твоим зверем разговаривал, ты не сердишься? Умный пес, но мне показалось, что он, сволочь такая, меня презирает. Вот так, друг. Чай, говоришь? Кружку в шкафу достань, налью.

-А ты не сволочись, - подставил я под струю кипятка запылившийся стакан. - Разве он не прав?  Да тысячу раз прав, и ты это знаешь. У тебя бумага есть? Листов двадцать?
-Зачем? – достал тот с подоконника пачку чистых бланков путевых листов.
-Затем, - и я принялся писать объявления.

Текст, понятно, тот же, что и раньше, разве что количеством вышло побольше: штук сорок, аж рука устала. Дописав, прикрыл глаза и закурил:
-Что, дурак я, скажешь? Не отвечай: сам знаю. Дай лучше клей: сейчас пойду до психушки, по дороге все и расклею.

Заскрипел стул, чиркнула спичка. Я приоткрыл глаз: сидит, грустно на меня смотрит. И зачем–то моральный кодекс строителя коммунизма на стенке висит. Странно: сколько раз сюда заходил, и даже малейшего внимания не на него обращал. Наверное, у каждого из нас глаз уже настолько замылен, что хоть с лозунгом «Слава козлам!» по улицам ходи, никто не заметит: если «слава», значит, кому надо, слава.

-Нет у меня клея. Эх, - и сторож, он же собачник, он же… (Нет, проповедником я его называть не отважусь: куда ему), сам достал пачку бланков. - Глупость заразна, дай образец, завтра у себя возле дома расклею. Может, зайдешь вечером? – и достал пятикатку, - Купи заодним там нашим что–нибудь.

-Спасибо, Михей, но не знаю, как насчет вечера: тут уж как получится, - неуверенно, словно что позабыв, пошел я в бухгалтерию за клеем.

По дороге до Агафуровских дач я клеил объявления везде, где только их могли заметить: возле остановок, на заборах домов частного сектора, даже через дорогу пару раз перебегал, хотя и терпеть этого не могу: боюсь я быстро едущих машин. После того, как меня лет десять назад сбили, вечно нервничаю, даже если полупустую улицу перехожу.

Но на сей раз все обошлось: последнее объявление я наклеил возле магазина, что у ворот больницы. Купив кефира, нормальной колбасы и еще теплый батон, поспешил на территорию. Так, вроде вот этот корпус, что на пригорке. Возле левого, нужного мне входа, стоит подвода с бачками, и местные малахольные таскают, по всей видимости, обед, наверх. Зашел вместе с ними. Дорогу мне преградил не слишком любезный мужик в грязном белом халате:

-Куда?
-К Феде, - лаконично ответил я.
-Нету его, завтра, - попытался тот меня отстранить.
-Хорошо, тогда к Юре, он–то здесь?

Тот посмотрел свысока, но уже с недоумением:
-Доктор на обходе.
-Ладно, а Ольга–то хоть на месте?
-На месте, у себя она, - и нехотя освободил проход. - Проходите.

Так, вот коридор, но эта дверь или эта? Постучал наугад, толкнул дверь: закрыто. Бывает, постучимся в следующую. Стоит, ненаглядная, из облупившегося чайника цветочки на подоконнике поливает. Оглянулась равнодушно, затем встрепенулась:
-Вы? – и машинально поправила прядь волос. - Проходите, Павел, а я Вас раньше вечера и не ждала.

Да, у нее не просто чисто, а идеально чисто, не то, что у врача. Видимо, сама прибирается. Или со своей Машей напару, не суть: вон какое стекло в шкафу с медикаментами прозрачное. Пожалуй, если бы не кривизна поверхности, то и вовсе непонятно было, есть оно там или же нет. Так и хочется свою пыльную обувь перед входом в кабинет снять. Тщательно вытерев ботинки о коврик возле порога, все же вошел:

-Добрый день, Ольга. Я и сам не думал, что так рано освобожусь. Не вовремя?
-Да нет, все нормально, Вы присаживайтесь. Чай будете? – и указала жестом за стол.
-Спасибо, пил уже.
-Может, тогда кофе? – оставила она в покое горшки с цветами. - Растворимый, «Пеле». У меня и конфеты есть, хотите?

Я усмехнулся ностальгически:
-Конфеты? Я, признаться, даже и забыл, что это такое. Раньше нравились, особенно «Раковые шейки» и грильяж. Да, не откажусь.
-У меня – «Коровка», - достала та коробочку. - Тоже хорошие, угощайтесь, - и, положив конфеты на стол, включила электрический чайник в розетку.

Спасибо тебе, солнышко, за то, что просвечиваешь через халатик не хуже рентгена. Хорошая фигурка у этой Оли, ничего лишнего. Одно удовольствие посмотреть. Та, поймав мой взгляд, смутилась, и села за стол:

-Ваш Александр чувствует себя хорошо, - и достала из тумбочки две чашечки, сахарницу, и банку с кофе. - Одна беда: мнительный он очень, то и дело у всех спрашивает, не сумасшедший ли он. Эта–то фобия и мешает ему выздороветь. Я понимаю, что здесь ему не место, но очень уж он беспокойный. Сильные транквилизаторы доктор сказал ему не давать, и правильно: после них можно и вовсе в овощ превратиться. Так что его родители купили по рецепту все, что надо, он сейчас только эти лекарства и принимает, да витаминчики мы ему ставим, это всем полезно, даже Вам. Хотите, я вам поставлю? Все-все, и не возражайте, сейчас попьем кофе, и на диванчик, а то вон какой Вы бледный. Я обижусь, если откажетесь. Налейте, пожалуйста, кипяточек, чайник–то уже кипит. 

Я разлил кипяток по кружкам, принюхиваясь: вроде неплохой запах. Ольга хотела было положить мне сахара, но я вовремя ее остановил:

-Прошу, не надо! Конфеты же сладкие, а я сладкого не люблю, разонравилось оно мне. И не говорите, почему: сам знаю. Но я уже два дня как почти не пью, но сегодня, извините, опять выпью: не могу я после вашего заведения без этого дела заснуть. Да и у меня работа немногим лучше, того и глядишь, к вам сюда попадешь. Хотя, тьфу – тьфу, я толстокожий, по барабану уже все. И извините меня, пожалуйста, за прошлый раз: не в себе был. Но говорил правду, и ни о чем из сказанного не жалею. Хотите – гоните прочь, хотите – принимайте таким, какой я есть. Я серьезно. Вкусные конфеты, ач! – и чуть не выронил кружку, зашипев. - Фух, обжегся. Что же у Вас чайник–то такой горячий?!

Сидит, качает укоризненно головой, улыбается. Но мне не обидно, мне приятно, тепло от ее взгляда, от улыбки, даже от самого уголка ее губ, изгиба век,  и то исходит мягкая женская нежность, спокойная, примиряющая, и неважно, что она - грустная. Можно подумать, я сейчас улыбаюсь по-другому. Нет, разумеется, не так, как она, мужчины так улыбаться не умеют, и не мне судить, хорошо это, или плохо, однако – где нашим гримасам до улыбок женщины.

-Это не чайник горячий, это Вы – торопыга. А меня Вы не бойтесь: я тоже замуж не рвусь, а что решительная такая, так это у меня с детдома. Там слабовольные, да тихони  за другими и ночнушки стирали, и трусики, а я гордая была. Да так и осталась, сама за себя все решаю. Паша, Вы расстроены? Вам что,  такие женщины не нравятся?

-Расстроен, - повертел я во рту обожженным языком. - Я надеялся, что у Вас родственники в деревне есть, а то мне моего добика пристроить некому. Да, плохо.
-Кого? – непонимающе нахмурилась та.
-Добермана моего, Добрым его зовут. Если так хотите знать, у него меньше недели срока пожить осталось. Вот такая у нас с ним беда. Может, Вы его возьмете? Славный пес, боевой, умный, а?

Разве так можно с человеком бессовестно разговаривать? У нее же сперва был, оказывается, детдом, затем муж, теперь – дурдом, а я к ней со своими проблемами лезу, как последняя, бесчувственная, сволочь, тля своекорыстная. Я же на самом деле совсем даже не бесчувственный, мне, дураку, всех жалко, а злой я бываю лишь оттого, что глупый. Да-да, хорош уже считать, что я самый что ни на есть Атос вперемешку с Арамисом, пора уже осознать, что я – в лучшем  случае месье Буонасье. Вот, даже и не помню, как его там звали. Куда же я вечно лезу со своими мечтами?

-Не могу, Паша: я с дочками – близняшками в однокомнатной хрущебе живу, - задумчиво звякает ложкой в стакане Оля. - Куда мне его? Это же не кошка, это большая собака. Пейте лучше кофе, а я у знакомых поспрашиваю, хорошо?

-Очень хорошо! – радуюсь я, - Очень надо, только, прошу, срочно. Если хороший человек попадется – ей-богу, сам и познакомлю, и обучу, как с ним себя вести, Вы тут правильно сказали: Добрый – не кошка, его в строгости надо держать, иначе разбаловаться может, - и прикусил язык, поняв, что сболтнул лишнее. - Но он на самом деле хороший, и ест все, что грызется. Хотите, я Вас с ним познакомлю? И не спорьте: иначе сто процентов, что от Ваших уколов откажусь.

Та засмеялась:
-Шантаж? Кофе допили? Все, теперь ложитесь на кушеточку, на спиночку, и закатывайте рукав повыше.

Я послушался. Странно: готовил свою тощую рыжую задницу, а тут – в руку. Чего это она удумала? Неужели капельницу ставить?! Так и есть: вешалку с круглыми крючочками рядом поставила, да флакушку сверху пристраивает.

-Надеюсь, там – спирт? – попытался пошутить я, с опаской поглядывая на приготовления к экзекуции.
-Надейтесь, это полезно, - перехватила она мне руку ремешком. - Так, теперь кулачком поработали, вот и все. Сейчас минут двадцать лежим, и не двигаемся, можете подремать.
-А Вы?

-А я на Вас посмотрю, - и присела на стульчик.
-Кхм…, - ищу я повод для разговора. - Вам-то хорошо, а вдруг у меня пятка зачешется?
-Я почешу, - усмехнулась Ольга. - Я же клятву Гиппократа в медицинском техникуме давала, так что не оставлю страждущего без помощи.

-Тогда уже чешется, - повернул я за ней голову, ожидая реакции.
-Это ничего: сейчас Вам укольчик успокоительного сделаю, и сразу чесаться перестанет. Еще не перестало чесаться? – я вместо ответа лишь разочарованно отвернулся: что за баба вредная? И шутки у нее неприятные. - Вижу: перестало. Расскажите лучше пока о себе.

-Да нечего рассказывать: я обычный, не детдомовский, папа с мамой, слава Богу, живы. Развелся… да, больше пяти лет как уже. Сын – оболтус растет, никак учиться не хочет. Мало ему примера отца – бездаря, да алкаша, весь в меня, короче: я тоже лентяем был. Да и остался, признаться. Жаль, конечно, но изменить уже ничего не могу: привык я так жить. Ни за кого не отвечаю, да и за меня никто не отвечает, загнусь вот прямо сейчас от этой капельницы, никто, кроме родителей, и не всплакнет. Ах, да: женушка еще: она же алиментов лишится. А покурить под капельницей можно?

-Хватит Вам шутить, не такой Вы. Ни за кого не отвечаете, говорите? Что же Вы тогда так за своего сослуживца Сашу так беспокоитесь? Почему за Доброго переживаете? Не удивлюсь, если Вы его к себе домой заберете, если никто больше не возьмет.

Я поперхнулся было смехом, но осекся: а ведь она права, не смогу я просто так с ним расстаться. И сам его убить не смогу, и Берендею не отдам: не хватало еще, своего друга палачу бездушному предавать. Сашка еще этот. Да, уела она меня. И о сыне я тоже беспокоюсь, за него и радуюсь, и переживаю вместе с ним. Дела… Та подошла, проверила капельницу:

-Еще пять минут, и все, будем витаминчики ставить.
-А это что было? – в возмущении посмотрел я на склянку.
-Я Вам кровь чищу, это тоже полезно. Еще кофе будете?
-А, - чуть не махнул я в отчаянье рукой с иголкой, да вовремя спохватился: вены–то свои. - Делайте уже со мной, что хотите. Только сахара не кладите.
-Я запомнила, - и она вновь включила еще не успевший толком остыть чайник.

После больнючего укола в пятую точку я, скособочась, едва присел на стульчик. Посетил, что называется, товарищей: чуть самого не запытали. Точно оторвусь на ней вместе с Добрым, мало не покажется. Только вот как? Надо ее так наказать за эти уколы, чтобы надолго запомнила, иначе я себя тоскливо чувствовать буду. Хотя: вроде есть идея. Пусть не новая, не оригинальная, но, на мой взгляд, поучительная:

-У вас сырая картошка есть?
-Есть, конечно, - недоуменно посмотрела та на меня. - А Вам много надо? У нас в доме подвалы с личными сарайками, так я осенью на всю зиму закупаю, осталась еще.

-Вот и славно, - осторожно присаживаюсь я на второе полупопие, - Вы завтра как, долго работаете?
-Нет, я выходная, завтра на сутках Маша. А что? – загораются ее глаза интересом.
-Тогда завтра встречаемся во дворе магазина в шесть часов, и захватите с собой два килограмма чистой картошки. Не чищеной, а чистой, в смысле мытой. Договорились?

Та задумалась, не переставая помешивать кофе ложечкой. О чем? Сомневается, наверное, в целесообразности своих поступков, все «за» и «против» взвешивает. Молодец, что думает, уважаю таких: это легкомысленные, безмозглые бабы могут сперва сказать «да», а затем столь же легко идти на попятный: передумала, мол. Эта явно не из таких, похоже: решив раз, женщины ее сорта своего решения уже не меняют. Похоже, решилась:

-Хорошо, принесу. Не спрашиваю, зачем это надо, но будь по–Вашему. Что конфеты-то не едите? – и подвинула поближе ко мне коробочку.
-Оля, я уже две штуки съел, теперь сладкого до самого Нового года хватит. И давай на «ты»: раз уж ты мою голую задницу видела, что нам выкать–то? Ладушки?

-Ладушки, - кивнула та. - Ты когда к Саше–то пойдешь?
-Хотел уже от него выйти, а тут твоя капельница. А, кстати,  она что, и на самом деле такая полезная? Нет, я ничего не говорю: надо, так надо, я не против нады. То есть – пользы.

И какая может быть польза от такой капельницы, когда в голову уже неведомые «нады» ворвались? Что за слово такое? Вот, сболтнул невесть что, теперь думай, Паша, о том, что о тебе самом подумают. Наверняка ничего хорошего: вон она как пристально градусник изучает. На меня, похоже, глядеть уже противно, так хоть инструмент в руке повертеть. Эх. Неплохой был бы вариант, а я взял, и все сам испортил.

-Полезная, - поднялась медсестра с места. - Ты к своим-то идешь? Пошли, я тебе дверь открою. Паша, куда ты побежал? Ты же пакетик свой забыл! На, держи, - и подала мне висевшую на спинке стула провизию, отчего я совсем уж смущаюсь.

Побренчав ключами, Оля открыла эту юдоль скорби. Помнится, есть в одной песне такая строчка: «Как страшно сделать первый шаг». Но – идти надо. Подмигнув на прощание, пошел по коридору, стараясь не пересекаться взглядами с пациентами. Так, голубчики, опять сидят, космос свой, мудрецы обреченные, отрешенно прозревают. И Игореша этот еще, как курсант кремлевский, чтоб его – тут как тут:

-Здравствуйте, а я Вас так ждал! Искал, но так нигде и не нашел. Как Вам не стыдно? Где Вы прятались? Дорогой мой, нельзя же таблеточки не пить! Голова кружится без них, так упасть и удариться можно, а это плохо. Много – много лет назад, еще в прошлом тысячелетии, наверное, лет сто или двести назад, точно не помню, Серега тоже лекарства не принимал, даже сбежать пытался! Тсс! – и он прижал к губам палец, - Это – тайна!

-И что? – покосился я на этого маньяка – теоретика.
-Он с лестницы упал – просто ужас! – зашептал тот. - Его санитары принесли, всего в крови, зубов нет, а потом кровью мочился, я сам видел. Теперь таблеточки пьет, и больше не падает. Так что не пропускайте прием лекарств, а то я за Вас волнуюсь.

-И где этот твой Серега теперь? – невольно увеличиваю я дистанцию между нами.
-Так вот же он! – радостно улыбнулся тот, плавно подводя меня к скамейке. - Второй слева, ему с краю сидеть нельзя, может опять упасть. Таблеточки, конечно, хорошо, но так, на всякий случай, мы его посерединке садим.

Я посмотрел на Серегу: нестарый еще мужик, даже – парень, разве что с провалом вместо зубов и пустым, слегка дергающимся взглядом, как будто у него в черепушке что–то еще живое теплится, да наружу стремится. Да уж… Помнится, в прошлое посещение я полагал, что уберег меня Господь в тюрьме побывать, а не тут-то было: здесь куда как хуже. Отсюда, если приговорен, уже никогда не выберешься. И, если в тюряге заключение бывает пожизненным, то в больничке оно посмертное. Бррр! Ладно, надо думать о моем социологе, хорош пялиться на этого Серегу:

-А Саша лекарства принимает?
-Обязательно, у него очень хорошие лекарства, после них он спит, - расцветает в улыбке мой гид. -  Хотите убедиться?
-Разумеется. Ты те сигареты–то выкурил? Игорь, что молчишь?

-Не удержался, - потупился тот виновато. - От них такой дым красивый. Я заперся в комнате посещений и курил. Но они вдруг закончились. Очень красиво.
-Тогда на тебе еще пачку, - достал я из пакета сигареты. - Только все за один раз не выкуривай: потом кашлять будешь, а это вредно. Показывай, где Сашка.

Тот, радостно засунув пачку в карман, стал просто воплощением счастья и безмятежности, и, приговаривая: «Красиво, красиво», повел меня в ту палату, где обитает иконописец. Только его мне не хватало! Сейчас опять мне лекции читать начнет, да листочки свои показывать. Но, к счастью, тот, видимо, тоже хороший больной, и без таблеток обед у него не обошелся: лежит и спит с закрытыми глазами.  А вот Сашка в потолок пялится. Я уже совсем было напугался, но тот, заметив меня, тут же соскочил с кровати:

-Павел Иванович! Вы?! – и вдруг с испугом оглянулся на остальных, - Вы ко мне или к кому другому?
Мать – перемать! Да что у него за напасть такая с мозгами случилась? Но ведь я и на самом деле за него в ответе, права Ольга. Я обнял очкарика:

-Тебе привет от Доброго, он скучает. Правда, скучает. И я тоже. Вот, колбаски тебе принес, батончик, яблочки и кефир. Да, твои сигареты я Игорю отдал, но ничего, свои тебе оставлю. Пойдем, покурим?
-Я бросил, - яростно, как будто мух отгоняя, машет он головой, -  Юрий Евгеньевич не советует, не буду я курить.

-Юрий Евгеньевич? – сперва не понял я. - А, это врач который? Это правильно: курить – здоровью вредить. Тогда покурю я, а ты кефирчика попьешь, хорошо?
-Да, кефир – это хорошо. Остальное Доброму отдайте: ко мне родители скоро приедут, они все привозят, не беспокойтесь. А я здесь надолго? Я боюсь, мне страшно здесь, вот видите? – и, распахнув халат, показал покрытую гусиной кожей грудь. - Очень боюсь. И мерзну все время. А всем, наоборот, жарко и душно. Неправильно это.

-Да брось ты ерундить, боится он.  Пошли, а то я уже минут сорок как не курил. Пошли-пошли, сейчас Игорь нам дверь в комнату свиданий откроет, там и посидим, поговорим.

Игорек и вправду услужливо распахнул перед нами двери и безмолвно закрыл обратно. Нет, никогда мне не понять психов, да и не горю я таким желанием, на это всякие там профессора с докторами есть. Тяжко это – быть психами, вот и все, что я успел понять за последнее время. Впрочем, докторам тоже вряд ли многим лучше. Однако – это все лишнее, лирика, так сказать, надо думать о Сашке. Закурив, открыл окошко:

-Саш, а я думал, что ты уже в отделении для выздоравливающих, там тебя сперва искал, а ты, оказывается, все еще здесь, - не моргнув глазом, соврал я. - Но да ничего: мне тебя хвалили, скоро туда переведут, а там уж и на выписку. Только не торопись, они тоже раньше графика не могут, у них свой порядок, понимаешь? Врачам же каждый день надо отмечать, что все идет по плану, работа у них такая. График такой, это примерно как хлеб печь: хочешь – не хочешь, а минут двадцать подожди, потому что если не выдержишь график, могут и с работы уволить. Ты ведь подождешь еще немного, да?

-Вы хотите сказать, что меня могут выписать? И я – не сумасшедший? – с робкой надеждой, но пытливо взглянул он на меня.

-Эх, Саша – Саша, - прикурил я одну сигарету от другой. - У тебя просто нервный срыв, это со всяким может случиться. Вот и все, - и выкинул чинарик в окошко. - Придумаешь тоже: сумасшедший. Игорек вон – тот сумасшедший, Петруха – тоже, а ты? Сам-то на себя в зеркало посмотри: какой ты к чертям собачьим псих? Это башка почти не лечится, а у тебя всего-навсего нервы. Нервы!  Или, по-твоему, я не прав?

-Прав, - расцвел тот. - Я все буду делать, как Юрий Евгеньевич говорит, как Вы говорите, я знаю, я смогу! Нервы – это ерунда, я бываю иногда нервный, но больше не буду! Как же хорошо–то! Нервы – это же хорошо! – и, умолкнув, мечтательно уставился на меня. - Спасибо Вам, Павел Иванович! Я после института в школу пойду, детей учить – это же тоже хорошо, да? – и сидит, счастливыми мокрыми глазками моргает.

-Великолепно, я тебе даже завидую: учить детей – просто моя мечта, - присел я напротив него, и вдруг после пары минут молчания присмотрелся. Неужели? – А ну, Сашок, распахни свой халат!

-Вот, - недоуменно выполнил он мою просьбу.
Я радостно расхохотался:
-А ну, где твои мурашки?

Тот в недоумении посмотрел на грудь, пригляделся, оттянул кожу пальцами и заплакал навзрыд: «Нету, нету их. Нету. Совсем ни одной. Я здоровый, это просто нервы, нету их больше». И так далее. Пусть проревется, это полезно. Может, у него и вправду только нервы? Хотя мозг вроде бы тоже из одних нервов состоит, поди разбери, где там чего не так. Не, я на эту тему даже думать не хочу, наотрез отказываюсь. Посижу лучше, «Мальборо» покурю, пока мой бывший напарник приходит в себя. Наконец тот минут через пять успокоился, еще раз посмотрел под халат и радостно улыбнулся, шмыгая носом:

-Все, я точно здоровый. Нет – нет, Павел Иванович, - замахал он рукой. - Я про график понял, Вы не волнуйтесь, все понял. Ой, про кефир–то забыл! – и блаженно присосался прямо к пакету. Отдышавшись, рыгнул и смутился. - Извините, оно само. Это я от радости. Я Вам так признателен, что Вы просто себе не представляете…

-Хорош, студент! – прервал я его словоизлияние, - Выпишешься, тогда и поблагодаришь. Пошли пока обратно, а то мне еще с врачом поговорить надо. Допивай кефир и пошли, я на днях еще заеду. Да, и пока не забыл: родителям привет передавай, они у тебя хорошие, мне понравились.

Несмотря на немое возмущение Игорька я покинул отделение «острых» молчунов и, проходя через «тихих», порадовался: хоть здесь не так уныло. Ходят, разговаривают друг с другом, на меня с интересом посматривают. Притормозив возле читающего «Советский Спорт» мужика, поинтересовался:
-Что пишут?

-Да лабуду всякую собирают, уроды, - поднял тот на меня глаза. - Что за газета стала? Допинги у них какие–то, да никогда мы про такие слыхом не слыхивали. А ты откуда?
-С воли. Куришь?
Тот, достав из кармана «Приму», протянул мне:
-Угощайся.

-Это ты угощайся, - и отдал ему остатки американских сигарет. - Выздоравливай, и наплюй на допинг, дерьмо это все, байки газетчиков. Пока, не кашляй, - и, совершенно счастливый, нажал звоночек возле двери.

Открыл Юра собственной персоной:
-Ты?! Паш, ты-то откуда здесь?
-Не откуда, а куда. Привет, во-первых, - и я с облегчением сам захлопнул за собой запретную дверь.
-А, ну да, - пожал тот протянутую ладонь. - Привет. По мою душу?

-Да нужна мне твоя душа, - хмыкнул я. - Я же тебе не смерть и не черт, чтобы за твоей душой охотиться. Я за спиртом и консультацией. И не кривись: мы по чуть–чуть чапнем, о делах наших скорбных покалякаем, и я уйду, ветром гонимый.

-Ветром он, - заворчал хозяин, отпирая кабинет, - Принесло же тебя, унесенного ветром. Ладно, доставай стопарики, да рассказывай, с чем пришел. Так, огурчики у нас еще остались, - посмотрел тот мутноватую банку на просвет. -  Это хорошо, что остались, они же тебе понравились? Хлеба только нет.
-Батон, конечно, не хлеб, - достал я тот из пакета. - Зато, когда я его покупал, он еще теплый был. Потянет?

Юра лишь дернул головой и выложил огурчики на тарелку. Затем привычным жестом вскрыл стеклянную тару и плеснул по пятьдесят:
-По чуть–чуть, за здоровье.

-За здоровье, - посмаковал я тепло, текущее по пищеводу. Захрумкав огурчиком, решил первым делом поделиться радостью. - А Сашка–то ничего, оказывается, только что от него. Короче, я ему сказал, что это все просто от нервов, и у него даже мурашки прошли. Чего молчишь? Я сам видел! Он сейчас ходит, улыбается, разве что песни не поет.

-Зачем?! – неожиданно завопил доктор. - Дурак, он же еще не готов, черт!! И на кой хрен я тебе разрешил его навещать?! – и звонко хлопнул себя по голове ладонью.
-Ты это чего? Правду же говорю! – выпучил я на него глаза.

Тот лишь, наморщив нос, зашипел. Затем, закурив, вздохнул:
-Да что теперь, сделанного не воротишь. Ты что, думаешь, я и сам этого не мог ему сказать?! И он бы поверил, никуда бы не делся. Вот у тебя, когда тебя колотит от холода, думаешь, что, на коже мурашек нет? Причина–то в самом холоде, остальное лишь следствие. А ты представляешь, если его сейчас эта эйфория отпустит, и он опять покроется, как ты их называешь, мурашками?! Да он же окончательно от страха сбрендит! Нахрен, и никакие таблетки больше не помогут! Благодетель, бляха – муха, нашелся, - и вновь наполнил рюмки. - Все, срочно, то есть – быстро,  выпиваем, и я пошел.

-Куда? – побитой дворнягой посмотрел я на него.

-В тихое переводить, куда же еще. И как же, блин, невовремя–то! Дня два, может,  выиграем, а это уже много, да, - задумался он. - Ему сейчас положительные эмоции просто жизненно необходимы, но подстраховаться все же надо. А, ладно, совру что–нибудь. Будь! – и, чокнувшись, быстро проглотил содержимое. - Ты сиди, жди меня, я минут через пятнадцать вернусь, надо все самому сделать. Ну вас, Эскулапов доморощенных, - и вышел, матюгнувшись напоследок.

«Собачатник долбаный! – ругал я себя, чувствуя, что и у самого от волнения мурашки по телу забегали, - Сам же недавно говорил, что в людях ничего не понимаешь! И туда же! Гладил бы своего Сашку по руке, да втирал ему, что все будет хорошо, так ведь нет, дернуло меня за язык. Психолог, собачью шерсть тебе в задницу! Ох, и что же  я наделал?!». С горя плеснув себе еще спирта, выпил, не почувствовав крепости, как дистиллированную воду, без вкуса и без запаха.

Чтобы занять руки и отогнать ненужные мысли, закурил и принялся рассматривать дым в поисках того красивого, что в нем нашел Игорек. Не нашел. Встав, нашел за батареей тряпку и начал вытирать пыль со всего, что попадало на глаза. Больше, конечно, грязь разводил, но все же… Воду я брал из чайника, а тряпку выжимал в горшок с пыльным кактусом. Его протирать я не стал: он колючий.

-Ты чего, тоже? – неожиданно услышал я голос за спиной.
Я вздрогнул, но, не оборачиваясь, спокойно повесил тряпку на батарею:

-Ты чего меня так пугаешь? Без чистоты снаружи не будет чистоты внутри. А у тебя здесь свинарник, и не обижайся. Хоть бы ту же Ольгу попросил, она бы тебе прибрала, а то ведь дышать от пылюги невозможно.

-Кто, Ольга?! – громко топая, подошел тот к столу. - Да мне легче самому десять раз помыть, чем один раз ее попросить: так на тебя посмотрит, что хоть сам за тряпку хватайся и все отделение мой. А я этого не хочу. И вообще, это еще Фрейд сто лет назад писал, что стремление к чистоте – удел людей, обремененных совестью. Так что  мне лично и так хорошо, она у меня спокойная и незлая.

-Это я заметил. Вон какой Серега–то у тебя спокойный, - дернул меня черт за язык.

-Ты имеешь в виду – Саша? С ним пока все нормально, радуется, да новое место обживает. Может, и выцарапается.

-Я имел в виду беззубого Серегу, - пошел я на поводу злости на это заведение.

Доктор скривился, как от рези в животе, и присел на стул напротив дивана. Посидел, помотал головой, закурил, и, наконец, вымученно улыбнулся:

-Так вот, значит. Да… Плесни–ка еще, собачатник. Правду хочешь знать? Не, не останавливайся, до краев лей. Правду, значит, - и с грустью посмотрел на наполненный с горкой стопарик. - Любишь ты меня, Паша. Ох, как не любишь! Помнишь, ты меня спрашивал, ем ли я своих пациентов?  - и, закашлявшись от спирта, покраснел, вытирая испарину со лба, - Да, ем ли я? Нет. И не знаю, кто их ест. Сказано – любыми средствами, значит… Вот. Поэтому я просто не думаю, и совесть моя уже триста лет как скопытилась.

-Да? А что же ты тогда за Сашку так волнуешься? – на манер Ольги поинтересовался я.

-За Сашку–то? – поднял тот бровь, и ухмыльнулся снисходительно, - А кто мне отчетность будет делать? А у него шансов выбраться нормальным человеком чуть ли не больше, чем у остальных. У меня здесь не зоопарк, чтобы больных содержать, да родственникам их показывать, мне и излечивать иногда надо. Да и после выписки наверняка от этих домашних презент получу. Что, цинично? Да ничего ты не понимаешь! На кой хрен ты мне душу-то  бередишь?! Или наливай, или выметайся!

Я хотел было немедленно хлопнуть дверью, но вспомнил про Доброго. А что делать, если на эту больницу у меня большие надежды? Стряхнув со стола крошки прямо на пол, вгляделся в красные глаза врача:

-Себе я бережу, себе. Юра, ты извини, просто жизнь  у нас с тобой – дерьмо. Ты хочешь за дерьмо выпить?
-Есть, Паша, такое слово – Родина, -  усмехнулся доктор. -  Так что твой тост я поддерживаю. За нее, за горькую, мы и выпьем «горькую». Не смешно?

И, стерев с лица усмешку, задумчиво на меня смотрит. И даже – горько. Не надо так на меня смотреть: мне собак хватает, есть кого жалеть. Меня вот кто пожалеет? Мама разве что с папой, те всегда и всякого меня видеть и утешить готовы, да вот только я к этому не всегда готов. Да, еще и Люсь Палне, оказывается, тоже на меня не наплевать. Кхм. И чем таким я ей угодил? Дерьмо же, если честно, полное. Но – хватит сопли распускать:

-Куда смешнее. Слушай, а насчет Доброго ты как?
-Признаться, пока не спрашивал, - смутился тот, даже вилку с огурчиком обратно на стол положил. -  Ну, забыл я, и что теперь?  Мало у меня своих Добрых? Ладно, завтра же спрошу, обещаю. А ты точно обещаешь сторожей всему обучить? Зверюга–то страшенная, мне даже через решетку, и то не по себе было.

-Обещаю. Непросто мужикам придется, конечно, но ведь доберман – самая лучшая сторожевая порода: он и хозяевам предан, и своей территории, чужих же и видит, и слышит, и чует не хуже овчарки: универсальная порода. Разве что зимой мерзнет: его или одевать придется, или в тепле содержать. Нет,  минут тридцать – сорок в холода он и так, голышом, побегает по периметру, может и больше, но тогда простыть сможет, - увлекаюсь я перечислением талантов подопечного. -  Да: если увидите, что он сильно замерз, лучше сразу дать ему пятьдесят грамм, я покажу, как. Он, разумеется, сперва беситься начнет, но уже минут через пятнадцать – баиньки.

-А как же пациенты? Вдруг кого покусает?
-Думал уже об этом, - одобрительно кивнул я, похвалив заодно себя, что учел и это. -  Днем надо будет его на поводке держать, а как ворота закроются – можно и отпускать, он сам без подсказок охранять начнет. Враг не пройдет, это почти сто процентов. Зато бегать быстро научится, или же по деревьям лазить.

-Это–то меня и беспокоит, - почесал Юра нос. - Наши гаврики, они же к бабам вон из того корпуса, - и кивнул головой в сторону окна, - по ночам бегают. Да и персонал частенько задерживается. Выйду я, к примеру, покурить на крыльцо, свежим воздухом подышать – а тут твой Добрый меня за горло! На кой мне такая собака Баскервилей?

-Есть выход! Я и об этом тоже думал, не дурак: приучу его к запаху больницы. Своих он трогать точно не будет: пахнет лекарствами – значит, свой. Очень даже просто.

Тот с сомнением посмотрел на меня, сделал «бульк», и пощипал батон. Не нравится мне его взгляд. Похоже, он уже все решил: не нужен ему пес, только не хочет меня разочаровывать. Спасибо ему и на этом. Я в шутку стукнул того по голове батоном:
-Не грузись, все уже и так понятно. Просто пообещай мне, что у своих друзей – знакомых поспрашиваешь, хорошо? Не отвечай: вижу, что спросишь. Для проформы, конечно, но спросишь. Ох –хо-хо… А ведь нас ликвидируют.

-Кого?! Это как?! – нахмурился врач.
-А вот так. До следующей недели всех собачек – в распыл. Освободить территорию, и все тут, - и цыкнул дырявым зубом, - Так что мы всю неделю только и будем делать, что всю нашу ораву истреблять. А их там, наверное, единиц семьдесят. У тебя в отделении сколько?
-Иди ты! – отшатнулся Юра. -  Собак с людьми сравнил.

-Да-да, - ехидно прищурился я. - У них паспорта и родственники. Но я уже ничему не удивляюсь: это, знаешь, как нам в школе рассказывали, откуда берутся убийцы – сперва в детстве они из рогатки стреляют голубей, потом душат кошек, затем доходит очередь до собак. И что, дескать, там уже и до убийства человека рукой подать, нет? Не проводили с вами такой нравоучительной беседы? Так что доросли у нашей власти руки до собак, скоро и до твоих «острых» доберутся, впрочем, вру, уже тоже давно добрались. Извини, сгоряча я это. Я пойду, наверное, а то мы сейчас наговорим друг другу невесть что. Можно я у тебя фунфырик спирта приватизирую?

-Да хоть весь ящик забирай, у меня еще вон тут, - и зло пнул по коробке, отчего та жалобно звякнула, - стоит, да в шкафу еще хрен знает сколько. Отравы не жалко, все равно девать некуда. Не самому же на рынке торговать?

-Так давай я у тебя куплю! – загорелся я идеей, - Мы на работе с мужиками скинемся, да и купим у тебя, сколько кому надо. Почем отдашь?
-За пол–аптечной цены возьмешь? – похоже, наобум спросил тот.
-Без базара. А сколько у тебя есть?

Юра заглянул под стол, подошел к шкафу, опять попинал, хмыкнул, и закрыл дверку:
-Запечатанных коробок три штуки, итого – пятнадцать литров. Во накопилось–то! – и закачал головой. - Вроде стараюсь, опустошаю, да тесть еще помогает, один черт меньше не становится. Все возьмешь? На открытую коробку не смотри: спирт я раз в квартал получаю, самому еще  пригодится.

-Я бы, может, и взял, - прикинул я в уме цену, почем буду торговать у нас на передержке. - Да как я унесу? Здесь машину надо, а кто меня сюда на машине пустит?
-Это не проблема: я сопровожу, все нормально будет. Когда тебя ждать–то?

У него что, с тоже с деньгами напряженка? Хотя: я слышал, что этим бюджетникам зарплату постоянно задерживают, что же тут удивляться? А я еще, взял, и, существо гневливое,  запросил с несчастной медсестры аж два кило картошки. А может, они с ее дочками только ей, и питаются? Нехорошо вышло, но да ладно, я им тоже носочков там всяких привезу, да и средствами, если надо, помогу: не все же жене отдавать.

-Как денег насобираю. Знаешь, я пойду сейчас в отстойник, скажу мужикам, чтобы деньги завтра с собой брали, и, если все нормально, до обеда и заскочу. Лады? – и уже начал было собираться, но доктор меня остановил:

-Погодь! – остановил меня тот. - Давай сначала эту баночку прикончим по-быстрому, а то выдохнется, там и пойдешь: время–то еще детское. Садись обратно, да рассказывай, за что же вас так разогнали, а то я ничего не понял.

-А я понял? – вновь опустился я на диванчик. - Директор говорит, что, мол, богатеям место наше приглянулось, и, в принципе, я с ней согласен. Считай: отопление даже в ангаре есть, хоть оно и не работало там никогда, но трубы–то проложены. Контора большая, телефон, туалет, даже душ есть. Оружейка опять–таки, да касса зарешеченная. И все это – ничейное, как тут к рукам не прибрать? Вот… Юр, форточку открой, пожалуйста, а то мы собой так накурили, что не продохнуть. Ага, спасибо, окно даже лучше.

До передержки я шел в двойственных чувствах: во-первых, три склянки, взятые мной «на пробу», весело звякали в пакете, но, с другой стороны, сколько  я не присматривался, все мои объявления оставались целыми. Я даже специально тормознулся на остановке автобуса и принялся тщательно изучать свое собственное творение. Постояв пару минут, оторвал один «хвостик» с телефонами.

Нет, никто моим любопытством не заинтересовался: слишком уж многие сейчас что-то покупают - продают, чтобы еще и обращать внимание на то, что им собираются подарить целую собаку. И какую! Эх… В таких раздумьях я чуть не пропустил свой поворот, но остановился: на столбе не было моего объявления! Обрадовался было, но понял, что это – первый столб уже после своротки: здесь я не клеил. Тьфу, а я-то размечтался уже!

В нашей «собачьей пристани», как ее окрестил медбрат, царил кавардак, и пахло жареным мясом. Все понятно: не пропадать же добру. Трое верных друзей из четвертой бригады сидят за бутылкой перед кусками жареного мяса, разложенного на газетке, в курилке, остальные же, видимо, возле мангала: то-то оттуда такой шум. Бросив пакет в пустой сторожке, я с собой захватил лишь одну склянку и колбасу. С тревогой в душе начал присматриваться к клеткам. Но нет, все нормально: Добрый у себя, лежит, скорбными глазами на меня смотрит.

-Привет, Добрый, - наклонился я к нему. - На, я тебе колбасу принес. Что, не рад? Ну, не виноват же я, что они собачатину жрут, скоты! Я-то ведь не ем! Я – только то, что и ты: коровок там всяких да барашков. Курицу еще люблю, но только если она не «синяя»: та только в суп. Но ведь и суп – это тоже хорошо, да, Добрый? Кушай колбаску, вот так, молодец. Извини, но сегодня погулять не получится: сам слышишь, что творится. Не хочу я, чтобы ты это видел, тебе же всего четыре года, да, Добрый? Или три? Что, считать еще не умеешь, да? Правильно: раньше, чем в семь лет, за книжку и не садись: зрение испортишь. Ладно, шучу, может, и повезет нам с тобой, научу тебя считать. Не знаю пока, как это сделать, но попробую придумать: я-то не то что школу закончил, но еще и техникум. Так-то, Добрый: я – умный, хоть и дурак редкостный. Ладно, завтра у меня для тебя будет сюрприз, а пока дрыхни, переваривай.

Выйдя за угол, я присвистнул: ничего они сегодня разбушлатились! Сразу аж три башки возле стены валяется. Они что, остатки мяса решили домой забрать? Поприветствовав почти весь собравшийся коллектив, выставил фунфырик на стол:

-Это вам подарок от Сашки – социолога.
-И как он там? – с куском дымящейся лапки подошел ко мне Михей. - И что так мало?
Народ смотрит на меня, любопытствует, но по большей части – насчет спирта. Я начал как бы по существу:

-Сашке гораздо лучше, он уже в отделение для выздоравливающих. Я говорил с доктором, он уверяет, что все должно быть хорошо: недельку еще поваляется – и домой. Хороший у них мужик доктор, я с ним подружился. Настоящий доктор, заботливый такой.
-Че ты нам про доктора-то! – перебил меня Берендей. - Тебя же про спирт спрашивали!

-А ты, берендейская твоя морда, не перебивай, когда я говорю, - демонстративно отворачиваюсь я от него. -  Так вот, мужики, этот самый доктор согласился мне по дешевке продать две коробки спирта, как вы на это смотрите? Спирт классный, мы с Михеем его уже пили, да, Михей? Классный же спирт? Вот, классный. Короче, кто согласен со скидкой в двадцать пять процентов купить таких вот фунфыриков, - отобрал я у Ники пузырек, - записывайтесь в список у Кольки, и привозите завтра деньги. Я хочу… Колямба, ты чего там возле мангала застрял? Иди сюда, для тебя же говорят. Так вот, мужики: я хочу завтра в районе обеда съездить в этот дурдом и все забрать. Кто не успел – тот опоздал. Колька, рассчитывай на сорок пузырьков. Этот, - вернул я спирт на место, - пробуйте, это даром. Михей, бери с собой мясо и пошли к тебе в сторожку: в ногах правды нет.

-А как же …? – и ветеран оглянулся на стол с напитками.
-Это ты правильно напомнил: для меня захвати хлеба и пару огурчиков. Остальное есть: я предусмотрительный. Да, и Кольке скажи, сколько тебе спиртяшки надо, а то не останется: видишь, как его обступили? – и пошел в каморку возле въезда.

По пути между рядами клеток только развел руками перед Добрым:
-Так-то, брат. Жизнь – это тебе не колбаса: никогда не знаешь, когда она закончится. Да и ни к чему нам это знать: придет время, узнаем, а пока жить надо. Не грусти, Добрый: выкрутимся. До завтра.

Поначалу у нас с Михеем разговор не ладился: он ел собачку, облизывая пальцы, запивал спиртом, я лишь курил и читал моральный кодекс. И как это все умудряется совмещаться в нашем коллективе? Я имею в виду – мораль, водка, и собачье мясо? Да, кстати, не просто в коллективе, а в одном, отдельно взятом, человеке, в Михее, к примеру? Совершенно непонятно, но, наверное, не моего это ума дело. Нет, вру: не ума: ума-то мне, может, и хватило бы, стремления понять мне недостает, не аналитик я, не исследователь. Наконец, когда эти размышления мне окончательно наскучили, тоже поднял стопку:

-За упокой?
-Давай, - одобрительно кивнул хозяин. - Хорошая собачка была, спасибо ей за это. Да, кстати: пока ты там по больницам шлялся, твоего эрдельчика забрали, представляешь? Я-то уже думал: все, не жилец, он же почти неделю как у нас. А тут взяли и забрали. Вот ведь повезло-то! Прямо самому не верится, он же спал с голодухи все последнее время, а тут приезжает этот мужик на «чебурашке», и выбирает именно его!

Да, стыдновато: с Добрым я про этого эрдельчика и думать забыл. А если бы и думал, что бы это изменило? Да ровным счетом ничего, так что остается только плюнуть и растереть. Всех не прокормишь, не обогреешь, да и вредно это: мне этого добермана за глаза хватает, и не стоит себе нервы лишними проблемами трепать.

-Под счастливой звездой родился, значит. А ты под какой? – и мельком бросил на него взгляд, бесцельно вертя на столе спичечный коробок. - А я? Ты знаешь? Ты же этот старый завет читаешь, где все от начало до конца описано, так и ответь мне.

-Ветхий, а не старый, - выкинул тот кость в ведро. Затем вытер руки о занавеску, посмотрел на ладони и поморщился. - Полей, а? Ведро вон стоит, давай на крылечке, - и, тщательно помыв руки, продолжил. - Так в этом Завете только про тех людей написано, которые что-то сделали этакое, великое. Неважно, хорошее или плохое, наплевать, главное, что великое, след они свой оставили. А мы кто с тобой? Что там можно про нас с тобой написать? Да, ты Новый-то Завет, что я тебе дал, читал?

-Всего одно Евангелие, в выходные еще почитаю.
-Молодец. И как тебе? – и внимательно так смотрит.

Я в раздумье покачал головой. Закурил, и опять попытался найти красоту в дыме:
-Пошел объявления расклеивать. Смешно? Вот и мне смешно: как студент какой-то, ходил и расклеивал. Обхохочешься: как будто забыл, где и кем я работаю.

Михей вновь наполнил стакашки самым волшебным из медицинских препаратов. Улыбаясь, расправил тыльной стороной ладони усы, и поднял дозу:

-Чтоб нам почаще смеяться: это полезно. А на том свете, глядишь, и зачтется. И не говори, что ты душегуб, ерунда это. Да, кстати, а как ты к Понтию Пилату относишься? Тоже ведь душегуб, да еще и самый что ни на есть первостатейный.

-Это прокурор который? – припомнил я, - Нормально отношусь, работа у него такая. А он что, по твоему, сразу же креститься должен был? Да он что, идиот? Нет. Бога в человеке рассмотреть – это тебе не спирта намахнуть. Давай, за нас, за тупых работников.
Пфух. Хороший у Юры спирт, ничего не скажешь. А хлеб ты нашел какой взять: весь ведь в собачьей крови, но да леший с ним. Да, к чему я это? Так что понимаю я этого Пилата: он ведь даже отпустить Христа предлагал, а народ – ни в какую. Ему что, революции надо было? А тут – одним подданным меньше, одним больше – какая разница?
Зато все довольны, и радостно по домам разошлись, детей делать. Зато Бога понять не могу: как же это так: взять, и своего собственного сына на верную смерть послать? Ни за что ни про что, это же то же самое, как самому его убить. Тарас Бульба – тот понятно, своего младшего, как его там, Андрея, по-моему, за предательство убил, а Бог-то своего за что? Бред какой-то. Если можешь, объясни.

Михей поерзал, закурил, отняв у меня коробок, и принялся что-то шептать про себя. Молится, что ли? Наконец махнул рукой:

-Объясню, как запомнил. Короче, я этот вопрос попу тоже задавал. Вернее, он не наш поп, а пастор. У нас на ВИЗе недалеко от меня евангелисты молельный дом открыли, так я туда хожу порой, мне нравится. Кстати, Евангелие, что я тебе дал, оттуда. Да, так он сказал мне что-то типа того, что… Блин, перескажу своими словами: мы все – это как бы дети Господни, его частички, все без исключения, и все помираем, и все воскресаем. Но это не самое главное: в этой, земной, жизни мы как бы в гостях, а настоящий наш дом там, на небесах. А сюда мы просто так, погулять выходим из дома. Типа, как за хлебушком. Так вот, когда возвращаемся домой, потом порой со смехом вспоминаем: «Ну и накосорезил же я вчера!». То бишь, что я, что ты, что Христос, что Пилат – все мы погулять вышли, а что на земле друг в дружке самих себя не узнаем – так это даже забавно.

-И что дальше? – не понял я ничего из повествования.
-Да так, ничего особенного: покушаем дома, и опять «за хлебушком».
-Хрень какая-то, - машинально потянулся я за хлебом. - По-твоему, что я, что Берендей – один и тот же человек? Или я неправильно тебя понял?

-А я знаю? Где-то так, - и Михей, обмакнув палец в спирт, поджег его. - Горит, бляха - муха! И не жжется совсем, - затем, задув, посмотрел на меня, -  Паша, отстань, дорогой. Вон встретимся там, тогда вместе и посмеемся над нашим сегодняшним разговором. А что встретимся, я в этом не сомневаюсь.

-Нет, а мы с тобой все-таки разное, или одно и то же? – не отставал я.
Тот закрутил носом, затем засунул кончик уса в рот. Задумчиво пожевав, хмыкнул:
-Вроде бы одно и то же. Но – разное. Вон как Бог: он же триедин, а чего это значит, не нашего с тобой ума дело. Хочешь узнать побольше – нашего пастора и спрашивай. К нему хоть каждый вечер приходи – двери всегда открыты. А в выходные – так и вовсе с самого утра. Адрес сказать?

Ага, разбежался! С края в край города переться, чтобы какого-то там пастора нерусского послушать. Да что он мне, коренному русичу, такого поведать сможет? Ересь свою жидомасонскую?! Не хочу.

-Да не, я лучше в нормальную церковь съезжу, а не в этот ваш молельный дом: сяду на «троечку», и на месте. И ближе, да и предки мои православными были, а не евангелистами какими-то. Хотя какая разница? Твой пастор об этом говорил?

-Нет, ты совсем уже утомил со своими вопросами. Так, - сложил Михей пальцы рук в замок. - Я не сержусь: грех это. Так вот: он сказал, что вроде бы все одно и то же, только они к народу ближе, вот и все. Фу, и загрузил же ты меня!  Башка уже совсем ничего не соображает.  Давай лучше тяпнем!

Я так вымотался за сегодняшний день, что, съев дома всего лишь один половничек супа, тут же завалился спать. Снилась всякая ерунда: и Берендей, и то, что я – Добрый, и я кого-то там кусаю, бегу, а потом оказывается, что у меня уже не четыре лапы, а всего две ноги, и я – всего лишь я, и потому устал, и весь запутался в траве, а за мной гонятся, не отстают.

Короче, просыпание было не из легких: получилось так, что во сне одну ногу я каким-то чудом засунул внутрь пододеяльника, а простыня находилась уже не подо мной, как положено, а где-то рядом. Нет, надо на эти богословские темы прекращать разговаривать: так ни в жизнь не выспишься. Полегчало только после душа, да и то лишь отчасти: очень уж неспокойно было на сердце. Но да это ничего: сейчас поем, и все пройдет.

Но видимо, все же у меня вид был крайне хмурый: контролеры при одном только взгляде на меня поскорее прятали глаза и проходили мимо. Странно: вроде, когда брился, не порезался, испачкаться тоже негде было, да и одет я как обычно. А что в карманах  полбатона и кусман колбасы – так это вроде в глаза не сильно бросается. Так ничего и не поняв в поведении загадочных контролеров, решил списать на то, что я, возможно, не выспался и у меня красные глаза.

В передержке народ кучковался возле курилки. Оказалось, что ждали именно меня: навстречу потопал радостно взволнованный Колямба:
-Привет, Иваныч! Едем, нет? Мы уже собрали денег, я готов, как пионер.

-Знаем мы вас, пионеров: пошлешь за бутылкой – принесете кефира или «Буратино», - заворчал я, вспомнив, что вчера народу наобещал. Даже то, что я на этом народе заработаю, не слишком радовало. -  Погоди, надо сперва Доброго выгулять, да у Палны отпроситься. Черт! – хлопнул я себя по голове. - А про нее-то мы и забыли! Дай-ка список, - и, выхватив его из рук водителя, начал просматривать. - Да, Коля, не бережешь ты свое здоровье. Так, тебе две, а не четыре. Себе тоже на две уменьшаю, спасибо, что не забыл. И не возражай! – и шепнул тихонько, - Нас я не обидел, не боись, за глаза хватит. Иди, и покажи всем с обиженным видом список, пусть тебя пожалеют. Может, плеснут вечерком лишнюю. А я пока к Доброму, ему погулять надо.

Фу ты, опять этот зверь на меня с укоризной смотрит. Даже хвостом повилял чисто для проформы, выходя из своей клетки, дескать: «Ну, здравтвуй, холоп нерасторопный. Хорошо хоть, совсем не забыл». Вяло побегал за палочкой, вяло перекусил, и опять на свое рванье улегся. Я показал ему кулак:

-Если будешь хамить, никуда с тобой сегодня не пойдем, так и знай. Обижусь, сдеру с тебя шкуру, и буду каждый вечер об нее ботинки в прихожей вытирать, понял?

Тот лишь полуулыбнулся и положил, моргая, голову на лапы. Мерзавец, натуральная скотина. Сволочь неблагодарная и высокомерная. Ох, и побегают же они с Ольгой напару у меня сегодня! Будут знать, как оскорблять меня в лучших моих чувствах. Не заходя в контору, сразу же поехал с Колей, списком и деньгами к Юре. Дальше все прошло как по маслу: под шлагбаум нас пропустили, деньги я попытался было пересчитать по дороге, но оба раза сбивался, так и отдал их доктору:

-Вроде все должно быть правильно, сам считай, я сбился с этой мелочью.
-А, ерунда, я бы тебе, может, и вовсе бы задаром отдал, лишь бы ты кабинет мне освободил. А тут – сразу столько свободного места, можно заново захламлять, - и, не глядя, засунул бумажки в карман. - Да, кстати, насчет твоего Сашки, - я сразу напрягся. - Везунчик он, все нормально. Наверное, сумел-таки ты его убедить. Сидит сейчас, с мужиками козла забивает. Так что, - и постучал по сосне, - дней через пять могу его выписать. Доволен?

-Очень! Я на днях еще загляну, не прогонишь?
-Да куда от тебя денешься, нахватался от своих питомцев блошиной цепкости. Ты куда полез? – остановил он меня, - Кто же вас с грузом-то выпустит? Пошли вместе, покурим, а машина пусть тихонько за нами едет. Ты же не спешишь это все сразу выпить?

-Да ну тебя: я сегодня пить вообще не собираюсь, - аж передернуло меня.
-Ты не заболел, дружище? – фыркнул тот. - А то смотри: коечки у меня свободные есть.
-А у меня – клеточки. Сейчас на петельку – и в кузов, повезем тебя Доброго развлекать, а то он второй день уже как не в себе.
-Что так? Сейчас, подожди, - и он остановил меня жестом, - я с охранником поговорю, как шлагбаум откроют, проезжайте.

Через минутку полосатая палка дрогнула и поползла вверх. Я махнул Кольке: «Проезжай и жди». Тот встал на площадке неподалеку, вышел и стал ждать, бесцельно попинывая колеса. Вот и доктор подошел:
-Так отчего это он не в себе?

-А кому охота на скотомогильник задаром переться? Решили наши бойцы собачек по–максимуму сожрать, и это правильно: хоть смерть быстрая да легкая, не то, что от этой химии. Да и мужикам на колбасе экономия. А ты им еще и спирта дешевого подкинул. Так что теперь, пока половину псин не схомячат, да весь спирт не выпьют, не успокоятся, а там… А, пофиг, что будет «там», жизнь-то продолжается. А Добрый, видать, все эти реки кровушки чувствует, предсмертные визги слышит, такие вот пироги. Друзей про него не спрашивал?

-Да когда? Ладно – ладно, знаю, что срочно. Все, сейчас вернусь в кабинет и друзей обзванивать начну. Чем черт не шутит: может, и на самом деле возьмет кто. И это, ты забегай, посидим еще, побеседуем. Бывай! – и доктор быстро потопал обратно к своему корпусу, на ходу запахиваясь в халат.

Я же закурил и направился в противоположную сторону, к машине. И опять только я открыл дверку, как Колька спросил:
-Иваныч, а третья коробка откуда?
-Тьфу, черт! – опомнился я. - Хорошо, что напомнил. Это наша с тобой, я же тебе говорил, что про нас-то я точно не забуду. Так что давай, сховай ее куда понадежнее, потом и поделим. Да, и ты сдавал за четыре, насколько я помню. Сколько будешь покупать из этой коробки?

-А половину можно? – алчно сглотнув слюну, осторожно спросил напарник.
-То есть, ты с теми, что в списке, хочешь забрать двенадцать? – уточнил я.
-Так тебе и вовсе тринадцать достается! – возмутился он.

-Ладно, хрен с тобой, уболтал. Все припрятал? Никто не найдет? Не, все равно надо завтра все домой увезти, а то унюхают, сволочи. Давай завтра по домам развезем, как думаешь?
-Иваныч, да о чем разговор?! Хоть на Северный полюс! – пришел в полную ажитацию водитель. - А деньги за эти десять я тебе завтра отдам, ты не сомневайся!

-За восемь, Вотруба. Поехали, а то что мы здесь маячим, ни к чему это.
-Почему за восемь? – выехал тот, совершено счастливый,  на трассу. - Я не понял. И при чем тут этот… Как ты меня назвал?

-Была такая популярная передача, «Кабачок двенадцать стульев» называлась, так там одного мужика звали счетовод Вотруба. Ты же уже за четыре заплатил, так? А заберешь двенадцать, и за сколько ты должен доплатить? – загибал я пальцы. - То-то и оно, что за восемь.

Колямба лишь весело хмыкнул:
-Вотруба, скажешь тоже. Эх, и погуляем!
-Сильно не перегуливай: нам завтра к Ваньке ехать, или уже забыл?
-Иваныч, ты просто благодетель! – окончательно расцвел водитель. - Еще и денег заработаем! Не жизнь, а сказка! И куда за добычей поедем?

-Коля, а ну, взгляни на меня, - наклонился я чуть ли не к приборной панели. - Точно: от радости крыша съехала. Куда тебе надо ездить, когда у нас они все уже по клеткам сидят! И, заметь, срать по дороге не будут: они голодные.

Тот смущенно примолк. Эх, и до чего же хорошо, наверное, живется бизнесменам! Я вон всего-то ничего: с дюжину фунфыриков на халяву присвоил, да от Колямбы завтра денежку ни за что ни про что получу, а удовольствие испытал такое, как будто миллион у государства украл. Я, как и почти весь российский народ, не очень-то одобряю кражу личного имущества, но своровать у государства – это святое, таким людям памятники надо ставить.

Если они поделятся, конечно. Иначе – «тюрьма твой дом»: а не надо было жадничать. Когда мы остановились возле конторы, нас тут же взяли в клещи: каждый хотел получить первым. Колька залез в кузов, распечатал первую коробку, и вытащил свой список:

-Так! Мои две – вот они, я в сторонку отставляю. Дальше…
-Про «дальше» будешь говорить дальше, - перебил я его порыв. - Для Палны четыре дай, да я к ней пошел. Нет, дай еще одну из моих, Славе занесу, – и протянул алчному водиле пакет. - Итого: пять штук. Не обманул? Ладно, следующий!

В конторе, в отличие от улицы, было пустынно тихо, даже радио ни у кого не играло. Они здесь что, все вымерли? Рановато помирать: я вот точно до пенсии постараюсь дожить, чтоб хоть что-то, да получить с нашего распрекрасного, самого справедливого в мире государства. Причем – по закону. Нет, Слава сидит, только не газетку читает, как обычно, а так, как «острый», молча смотрит в пространство застывшим взглядом.

-Слава тебе! Проснись, это я! – постучал я в дверь изнутри.
-А? – заморгал бухгалтер. - Ну, и тебе слава. Странно.
-Что тебе странно: что я без «Девочек» зашел?
-Да, есть немного, - проморгался тот.

-Зато, - достал я стекляшку из пакета. - Я пришел кое с чем другим. Это тебе, в подарок, так сказать. Шел бы ты к мужикам, а то закиснешь тут один. Они тоже спиртяшку уже пьют, там весело, не сиди ты мухомором!

-Спасибо, - принял тот подношение. - Слава тебе, Господи, не хочу я к ним. А к Палне, пожалуй, зайду.
-Но сначала я, ты не возражаешь? У меня тут и для нее есть, - позвенел я сумкой. - Ладно, пока, не кисни. Слава тебе, Господи.

Тот проводил меня недоуменным взглядом. А нечего газетки все время читать, надо и с людьми общаться, да в себе не замыкаться, иначе вся жизнь мимо пройдет, и не заметишь. Человеческое общение, оно, как говорят, самая большая ценность. И я с этим солидарен: мне даже без Берендея, наверное, скучно будет. У Палны, несмотря на день, повсюду горел свет. А запах! Нельзя же столько курить! Первым делом я выключил свет и настежь распахнул окно. Поставив на стол бутылечки, строго посмотрел на директора:

-Пална, Вы что, вчера домой не ездили?
-А зачем? – подняла та на меня красные глаза, - Паш, ты присаживайся.
-Ну, уж нет! Пална, где тут у тебя стаканы – рюмки? Есть что-нибудь такое?
-Там, в шкафчике, на верхней полке, - вяло повела она рукой.

Так, посмотрим. А что, очень даже приличные стопарики, похоже, даже хрустальные. И, что еще крайне ценно: почти свежие пряники. А то у меня в желудке за сегодня только супчик с утра побывал, а этого для моего любящего покушать организма недостаточно. Я положил пряники в вазочку, и вместе со стопочками поставил на стол, отодвинув в сторону пыльный журнал за какой-то там год:

-Пална, нам подарок от зайчика, - и вытащил из пакета бутылек. - Давай за здоровье зайчиков!
-Каких таких зайчиков? Что ты несешь? – нахмурилась она.

-От Сашки, Петрухи, Игорька, Юры, Сереги, да много их, всех не упомнишь. Короче, я сейчас с Агафуровских, доктор сказал, что, тьфу – тьфу – тьфу, - все будет нормально. Нет, про Петруху он, разумеется, ничего не говорил, но Сашка должен поправиться. Поэтому я и предлагаю за зайчиков. Или товарищ директор против?

-Товарищу директору уже все до звезды. Наливай, раз принес, выпьем за твоих зайчиков.
-За наших зайчиков! – подчеркнул я ударение, подняв рюмку.

Мы просидели, вспоминая прошлое, еще минут тридцать, но тут несмело вошел Слава, придерживая в кармане высовывающий горлышко пузырек:
-Не помешал?

-Конечно, нет, Слава тебе, - поднялся я со стула. - Я уже уходить собирался, ты как нельзя кстати. До свидания, Люсь Пална, спасибо за пряники.

Я, конечно, ветеран, но Пална и Слава – это ветераны из ветеранов, столько не только не работают, но и даже не живут. Так что пора и честь знать, пусть молодость вдвоем повспоминают, им лишние уши ни к чему.
-Проходи, Ленечка, бери стульчик. А ты, Паша, не торопись: посиди еще чуток со стариками. Да присаживайся ты, что встал?

Я смущенно подвинул стул бухгалтеру:
-Извини, Леонид, что называл тебя Славой, но дак все же так называли. Извини. Сейчас, я тебе рюмочку достану, присаживайся. Пряники бери, угощайся, оно не мои, но свежие.

Порозовевшая после спирта Пална хохотнула:
-А что, мои обязательно черствыми должны быть, да несвежими? Ну, ты и хам, Пашенька. Не знала бы тебя, псиную душу, обиделась бы, - и вдруг покосилась настороженно. - Или, никак, ты куда собрался? А ну, отвечай, когда тебя старшие спрашивают.

Я , еще более смущенный, вернулся на свое место:
-Ничего-то от Вас не утаишь.
-Симпатичная?
-Да я не за этим! Я Доброго показывать! – и вдруг почувствовал, что неконтролируемо краснею, как в юности.

-Это хорошо, - кивнула хозяйка. - Тогда давай еще по пятьдесят для храбрости, и иди своего пса показывать. Да сам-то хоть причешись, а то выглядишь, как пугало огородное. Так, выпил? Теперь отойди в центр, и покажись мне, старой перечнице, - и через минуту скептического разглядывания, когда мне стало уже совсем не по себе, вздохнула. - Я же тебе материальную помощь выдала, и что? Посмотри только на свои ботинки! – я пошевелил пальцами ног: да: правый башмак нагло демонстрировал, что он давно уже хочет не есть, а именно жрать каши. - Немедленно купи новые! Ты сейчас в какую сторону идешь?

-В ту, ну, к этим, - и повертел рукой у виска.
-Вот оно как, - закурила начальница. - Значит, и вправду нет худа без добра. Ладно, Паша, захочешь – сам расскажешь. А теперь иди, только про ботинки не забудь, да брюки почисти. Деньги-то есть?
-Да есть, - поспешил я побыстрее, пока еще какую гадость не сказали, ретироваться из кабинета. - До свидания всем, до завтра.

Вот ведь пристала! Но ведь она в чем–то права: такие ботинки на самом деле даже бомж, и тот не подберет. Порывшись в чулане, отыскал старую замызганную щетку и пошел в умывальник. Кое-как приведя штаны в относительный порядок, вернулся к кладовке. Чего здесь у нас только не было! И старые петли, удавки и сачки, разные самодельные приспособы, кучи ветхой грязной одежды и прочий хлам.

Но я рылся совсем в другой куче: мне был нужен приличный ошейник и крепкий поводок: не все собачки совсем уж бездомные попадают, порой очень даже ухоженные, при приличной амуниции. Ошейник я выбрал кожаный, коричневый, с латунными заклепками, прошитый желтыми толстыми нитками, и легкий пятиметровый тканевый поводок синего цвета: все черные, к сожалению, были короткие. А я не псих, чтобы вслед за Добрым до каждого дерева бегать, а пяти метров свободы ему за глаза хватит: и под контролем, и не обременительно.

Тщательно все сполоснув под краном, разложил на скамеечке перед входом: пусть сохнет. А я пока пойду, посмотрю, что мужики делают. Оно, разумеется, и так понятно, но ведь делать-то что-то надо? Ну, да: предчувстствия меня не обманули – опять шашлык – башлык. И уже четыре башки. Им что, вчера трех не хватило? Во проглоты! Хотя: спирта сегодня хоть упейся, а, если что, можно и под кустиком переночевать: сейчас тепло, в курточке даже жарковато.  Но ведь жар костей не ломит?

С часок послушав анекдоты, да разные байки, распрощался со всеми, и потопал готовить Доброго к выходу в свет. До шести еще больше трех часов осталось, но ведь можно погулять и подольше? Я думаю, пес ничего против иметь не будет. Открыв клетку, подождал, пока он пробродится на замусоренной лужайке. 

Пална говорила, что в советские времена каждую весну они здесь субботник устраивали, да все в божеский вид приводили, теперь-то уже никому не до этого: нет дурных за бесплатно работать. Но, положа руку на сердце, глядя на этот бардак, я жалею, что субботники отменили.

Показал подошедшему псякуму ошейник: «Нравится?». Тот понюхал, присмотрелся, затем, поглядывая на меня, сел. И что мы молчим? Я понюхал вслед за ним: нормально вроде пахнет, кожей, а не химией дешевой. А, нравится – не нравится, носи, моя красавица. И я одел ошейник тому на шею. Добрый сначала недоуменно покрутил шеей, затем, встав, отряхнулся, как после купания, и вильнул обрубком, щерясь.

-Что, Добрый, соскучился по ошейнику? – погладил я его. - Эх, псина, к хорошему-то привыкать легко, а вот отвыкать – увы! Я, к примеру, тоже привык к своей работе, а разве это хорошо? Но отвыкать, брат, все равно не хочется, такая вот петрушка. Скажешь, что это обычная человеческая глупость? Рабская психология? А сам тогда чего так ошейнику радуешься? Что, нет у тебя ответа? То-то же. Все, пошли сдаваться, - и, застегнув карабин поводка на ошейнике, пошел с ним к выходу из этой постылой, но близкой и привычной «собачьей пристани».

Мужики, увидев нас, засвистели и заорали невесть что наперебой, но нам с Добрым было на это наплевать: пес гордо шел рядом, даже и бровью в их сторону не повел. Я, усмехнувшись, тоже не оглянулся, и лишь расправил плечи и выпрямил спину. Что же со мной эта собака делает? Так с годик с ним погуляешь – и вовсе на дворянина будешь похож.

Хотя, может, оно и неплохо, а то я сам себе в зеркале очень даже не нравлюсь: не вполне опрятный мужик средних лет, заурядных умственных способностей во взгляде, да еще и с обкусанными ногтями. Хорошо хоть, перегар зеркало тебе не возвращает, а то был бы и вовсе караул.

То ли дело сейчас: гордо поднятая голова, как у добермана, цепкий, но не настороженный взгляд, и твердый, уверенный  шаг. Нет, все-таки придется сегодня купить ботинки, правильно сказала Пална, деньги-то все равно от ее помощи остались. А завтра, после Ваньки, куплю себе джинсы, вот! И будем мы с Добрым гулять, как нормальные люди, а не как узники передержки.

 На всем пути следования я присматривался к объявлениям: всего одно оборвано. А я-то даже и не предупредил Палну, что могут звонить, дурак! Хотя она, я думаю, поймет, если что. Так, вот и обувной магазин. Я присел на жалкие, поломанные вандалами, останки скамеечки, недалеко от настежь открытого входа и закурил:

-Добрый, мне обувку поменять надо. Не понимаешь? А ты взгляни вот на этот ботинок, - пес посмотрел, даже понюхал. - Да, тебе это сложно объяснить. Но ведь и ты не любишь, когда у тебя лапы мокрые, так? А у меня даже шерсти на ногах нет, и мои лапки от этого мерзнут. Да и выгляжу я в этих, извини за выражение, говноступах, совсем уж плохенько. Ты вон и без обуви красивый, а мне теперь что, босиком ходить? А ты знаешь, что я уже с Нового года ножницы найти не могу? На руках-то вот ногти обкусываю, а с ногами как прикажешь быть? Извини, но я – не йог, не дотягиваюсь. И, но это уже между нами, знаешь, что я придумал? Я на балконе кусачки нашел! Но все равно выглядит как-то не так, неровно. Так что сиди здесь и жди меня, пока я не выйду, хорошо? Веди себя тихо, не лай, и не дергайся, я тебя все равно к скамейке привязал, - и, выкинув в переполненную урну окурок, скомандовал. - Ждать!

Пес тут же сел, и не сводил с меня взгляда, пока я не скрылся в магазине. Я выглянул изнутри помещения сквозь витрину: сидит, сосредоточенно на выход смотрит. Молодец! Теперь можно и посмотреть, что у них тут есть. Да, давненько я не покупал обувь: даже не знаю, какая она должна быть, и сколько это стоит. Свою-то «Уралобувь» я еще в ранние Горбачевские времена покупал, да и то не помню, сколько она стоила. Зато тогда почти никакого выбора не было, а тут вон сколько сразу, и непонятно, на чем остановиться. Чтобы перевести дух, еще раз посмотрел на Доброго: сидит, ждет, ушки на макушке.

-Вам помочь? – неожиданно раздался голосок за спиной.
-Что? Мне? А, да, если можно, - и смутился. - Только я не знаю, что выбрать: мне бы что-нибудь легонькое, но чтобы не промокало, чтобы и на работу, и погулять можно было.
-А Вы кем работаете? – спросила курносая продавщица.

-Сами посмотрите, - и показал ей сквозь стекло на своего добика. - Таких вот дрессирую, так что обувь универсальная нужна.
-Это Ваш? – пригляделась та.

-Я же Вам сказал: дрессирую, - отчего-то со злой ревностью сказал я, но пересилил это глупое чувство.  - Он пока ничей, в хорошие руки отдам. Видите, какой послушный? Рядом мужик сидит, все заговорить с ним пытается, а Доброму хоть бы хны, плевать он на него хотел. Лишь бы тот приставать не начал, а то дураков он и прикусить может.
-А Добрый – это так собаку зовут?

-Это не просто собака, он – бриллиант в собачьем царстве. Может, возьмете?
-Да что Вы, - отмахнулась она. - Я собак с детства боюсь, пойдемте лучше обувь Вам выбирать. Или Вы передумали? У нас хорошая, а плохую я Вам советовать не буду.

И правда: она сразу сказала, что на китайский «Абибас» и прочую ерунду даже смотреть не стоит, и ограничила выбор полутора десятков вариантов. Я опять-таки долго метался между полок: мне нравились «Саламандры» российского пошива и кроссовки «Найк», польские, но, как заверяла меня эта курносая, лицензионные, и очень даже качественные. Ботинки мне нравились больше, но кроссовки были мягче и легче, что и предрешило выбор:
-Беру кроссовки.

Цена оказалась удручающе высокой, но я все же выложил деньги, и с грустью про себя констатировал, что средств у меня в кармане осталось лишь на пару пирожков и пачку сигарет. Но да это ничего: заработаем, и хватит думать об одном лишь желудке, пора поразмыслить и над тем, как я выгляжу. Выбросив старые ботинки в урну, подошел к Доброму:

-Хороший мальчик, хорошо ждал. А я вот, кроссовки себе купил. Нравятся? – пес недоверчиво понюхал, чихнул, и вопросительно посмотрел на меня. - Ничего страшного, что мной пока не пахнут, через пару дней, если носки не менять, их от старых и не отличить будет. Добрый, к тебе этот мужик не слишком приставал? А ты рисковый, земляк, - обратился я уже к соседу по скамейке. - Он же мог тебя, как грелку, порвать. Это как два пальца об асфальт.

-Кого? Меня?! – пьяно взмутился тот. - Да я в ВДВ служил!
-И что? Ладно, не как грелку, а как тельняшку, какая разница? Ладно, мы пошли от греха подальше, а то отвечай потом за тебя. Пока, земеля.
-Эт ттт-то ты куда?! – возмутился тот. - Да мне…, – и десантник  потянул было руку к Доброму.

Хорошо, что я держал пса за ошейник, а не за поводок: самой малости не хватило, чтобы зубы сомкнулись у него на пальцах. В Добром моментально проснулся зверь: вскочил, на обидчика рвется с такой силой, что из-за сдавившего шею ошейника уже даже не рычит, а хрипит. Но каково зрелище! Глаза блещут яростью, пасть оскалена, весь напряженный, как стрела в полете, и шерсть вдоль хребта дыбом: красота! Я еще немножко полюбовался псом, затем перевел взгляд на побледневшего ВДВшника, и понял, что концерт закончен:
-Фу! Добрый, фу! Сидеть!

Добрый, порыкивая, подчинился, но взгляда с ускользнувшей жертвы не сводил. Мужик сплюнул, и, бормоча ругательства (вернее, всего одно, что на букву «б», словно его заело наподобие испорченной пластинки), оперативно скрылся за углом дома. Так ему и надо: впредь умнее будет. Может быть. Но что этот оскал он сегодня во сне увидит – это наверняка. Взяв пса на короткий поводок, повел его в сторону больницы. Взглянул на часы: еще больше часа осталось. Чем бы заняться?

Да, я  же хотел плюшек на оставшиеся деньги купить, так и пойдем, купим. Привязав пса к тополю подальше от неразумных прохожих, приказал ему ждать и пошел в ларек. Да уж, именно на сигареты и пару пирожков с рисом денег и осталось, даже не то, что на пиво, на минералку в кармане не хватает. Ладно, перебьемся по-простому, всухомятку. С покупками вернулся к дереву:

-Молодец, Добрый, ждать хорошо, - и отломил ему кусочек от пирожка. - Заслужил, лопай. Остальное – на потом, вместе доедим. Что, пошли, посмотрим, как оно там, во дворике? – и мы пошли во двор, огибая  дом справа. - А вот за этими воротами, Добрый, наш друг Сашка лечится. Ты помнишь Сашку – очкарика? – и приложил к глазам сомкнутые вкруг пальцы. - Две ночи который с тобой в одной клетке куковал? Слушай, псиная морда, а может, мы его прямо сейчас напару навестим? – возникла у меня идея. -  Рядом же совсем, да и времени у нас еще уйма, вдруг пустят? Прикинешься медбратом, и все дела, вы же, что собаки, что волки,  все оборотни? Попробуем? Он же наверняка обрадуется. Чего тогда еще ждем, говоришь? Понял: пошли, где наша не пропадала.

Но возле шлагбаума нас все-таки остановил вышедший из своей будки охранник:
-Вы это куда с собакой? Запрещено.

-Так я же к Юре, - делаю я озабоченную, деловую, физиономию. - К Юрию Евгеньевичу, к доктору. Собаку показать. С утра я сегодня на машине приезжал, ты же сам нам калитку открывал, помнишь?
-А, понял, - с сомнением посмотрел он на пса. - Раз к доктору, тогда иди. Если что, я тебя не видел.
-Нет базара, - поддернул я поводок, и, пока тот не передумал, поспешил к корпусам вглубь территории больничного комплекса.

Возле нужного заметил мирно покуривавшего на лавочке Федю. Тот нас тоже приметил, даже глаза в удивлении округлил:
-О как! Кого-кого не ожидал увидеть, так это тебя. Да еще и с такой зверюгой. Привет, Паш! – и протянул было руку, но вдруг, столкнувшись взглядом с Добрым, моментально убрал ее за спину.

-Привет, Федор, - подал я ему ладонь. - Добрый, это свои, свои. Спокойно, сидеть. Молодец. Федь, ты мне руку-то пожмешь? – тот ответил неуверенным рукопожатием. - Так, Добрый, подойди, познакомься: это – Федор, его кусать нельзя, он - свой. Нюхай, запоминай. Свой. Федор – свой. Все - все, побегай, - и отпустил поводок на всю длину. - Как тебе мой красавец, Федь?

-Да как-то до сих пор не по себе. Не дай Бог приснится. И что ты в нем нашел?

-Ничего ты не понимаешь, - торжествую я внутренне. -  Тебе же, как и всякому мужику, к примеру, оружие нравится? Так вот: это – автомат на четырех лапах, или не похоже? А насчет снов… - и я мотнул головой, улыбнувшись. - Хе! Одному такой сон наверняка приснится, - и вкратце пересказал историю у магазина. - Это надо было видеть, в словах не опишешь, короче. Не удивлюсь, если мужик пошел штаны стирать. Вот смехота!  Но -  к делу. Слушай, я хочу Доброго  Юре показать, он здесь?

-Здесь был вроде, - с опаской поглядел он на пса.
-Может, позовешь? Не пойду же я в корпус с собакой, правильно?

Феде, похоже, на второй этаж идти было лень: встав напротив окон, он задрал голову, и трижды коротко свистнул в два пальца, отчего пес немедленно, вплоть до оскала, насторожился. Затем, поняв, что ничего интересного не происходит, продолжил обследование территории. Вскоре вышел и Юра, но присоединяться к компании не спешил, и лишь укоризненно покачивал головой, глядя то на пса, то на меня. Добрый лениво притрусил к нему, понюхал, и, равнодушно повертев головой, разлегся возле моих ног, отставив в стороны лапу.

-Какой наглец! – деланно возмутился я. - Тебе что, еще и брюхо почесать? Совесть-то есть? Кормишь тебя, выгуливаешь, так теперь еще и чесать?! Да ты же мне так скоро и вовсе на шею сядешь, - но грудину ему все же поскреб, отчего Добрый блаженно закатил глаза и подрыгал задней лапой. - Нравится, да? Ну, ты и жук, почище моей бывшей женушки: той тоже, сколько не дай, все мало. Хорошо хоть, денег у меня пока не просишь. Юр, привет, подходи, видишь же: он тебя еще с прошлого раза запомнил, и никакого отвращения ты у него не вызываешь. Добрый, все, хватит нежиться, чешись сам, коли так хочется, у тебя когти побольше, чем у меня. А у меня из-за тебя уже под ногтями черти что творится.

-Ты чего с псом приперся-то? – закурив, присел рядом доктор. - Не забыл я о своем обещании, помню, не беспокойся. Пока безрезультатно.

-Да за один день ничего не делается, я понимаю. Мы тут что подумали? – достал я сигаретку за компанию. - Может, Сашке его показать? Но я без тебя, естественно, ничего делать больше не буду, одного раза хватило. Так что скажешь? Нет, так нет, сейчас докурю, и пойдем восвояси. Добрый, ко мне! – заметил я аборигена, вышедшего из дверей. Пес послушно уселся слева, вытягивая шею, чтобы увидеть, кто это там еще объявился. - Сидеть, хорошо сидеть, - погладил я того. - А это кто у тебя такой в халате?

-Кто не «острый», тому разрешается гулять возле корпуса. Сашка, говоришь… - задумался доктор. - Опять ведь риск. А пес его точно узнает?
Я пфыкнул:
-Тебя же узнал! А он тебя видел сквозь клетку, да и не нюхал вблизи даже, а ты говоришь – Сашку. Они, если хочешь знать, да ты это и так  знаешь, круговую оборону в клетке напару держали, но ты-то это только слышал, а я – видел. Думай.

-Легко сказать – думай, - досадливо крякнул врач. -  Ладно. На пятнадцать минут: у нас ужин скоро. Федя, позови Сашку – очкарика. Пока ему ничего не говори: посетители, мол, и все. Паша: пятнадцать минут, не больше, понял?

-О чем разговор? Война войной, а ужин по расписанию, что же тут непонятного? – но сам все же внутренне напрягся, сомневаясь в правильности своих поступков. А вдруг они опять друг дружку защищать начнут?

Но додумать мне не дали: показался социолог. И встал, как вкопанный, возле входа, даже рот открыл. Добрый же, напротив, обрадовался, и принялся приплясывать вокруг студента. Наконец, схватив того за рукав, потащил ко мне, вертя своим хвостом, как пропеллером. Маленьким таким, но шустрым.

-Добрый! – наконец-то вышел из ступора Сашка, - Павел Иванович! Как же я рад! Господи, как же я рад! – и обнял пса за шею, чего я, признаться, слегка испугался. Но пес нежности принял благосклонно, даже в щеку страдальца лизнул. - Спасибо, что пришли, - и зашмыгал носом. - Простите. Все хорошо, все нормально. Это так, от избытка чувств. Павел Иванович, а можно с Добрым погулять? Ой, Юрий Евгеньевич, можно?

-Да идите уже, только втроем, и подальше от дороги, прошу, а то не дай Бог, главврач увидит, тогда всем влетит. Пятнадцать минут! – в очередной раз строго посмотрел на меня доктор. - А я к себе пошел. Эх, ребята, доведете вы меня до цугундера, - и, махнув в отчаянье рукой, пошел к дверям, покачивая головой.

Я засек время. Без четырех пять, теперь главное – не перепутать, а то для меня что эти непредсказуемые  «до», что безвозвратно ушедшие «после» порой путаются, превращаясь в вечное настоящее.
-Саша, веди, где тут у вас поукромнее. И хватит тискать Доброго, он тебе не баба. Ты руку-то мне пожмешь, или третий – лишний?

-Извините, Павел Иванович, - и он аж двумя руками вцепился в мою ладонь. - Я растерялся просто, - и, подойдя к сосне, растущей на пригорке, несмело показал пальцем вверх, - Там никого, и полянка есть хорошая, я там гулял. Пойдемте?
-Пойдем – пойдем, время – деньги. Веди, Сусанин.

За эти пятнадцать минут даже я запыхался, зато это стоило того: что Добрый был на седьмом небе от счастья, что Сашка. Игра была простая: мы с Сашкой бросали шишки, а пес их находил и приносил каждому свою, выплевывая их возле ног бросавшего. И где он этому научился? Признаться, я сперва даже не понял, что он приносит их избирательно: до меня дошло лишь тогда, когда он наотрез отказался отдать шишку мне, и кинул ее возле Сашки. Затем я стал отламывать по паре лепестков снизу, и пес ни разу не ошибся: он приносил ко мне только обломанные. По прошествии пятнадцати минут я остановил игру, и мы начали подсчет. Не так уж и плохо: у социолога оказалось всего на три шишки меньше.

-Спасибо, Саш, - пожал я ему руку. - Хорошая получилась игра, тебе как, понравилось? Извини, но тебе пора: я доктору обещал. У вас сейчас ужин, положено так.

-Я знаю, знаю, - улыбнулся счастливо этот недосумасшедший. - Огромное спасибо Вам, Павел Иванович. Спасибо и тебе, Добрый! – и, наклонившись, поцеловал пса в нос. - Пойдемте, проводите меня, хорошо? Ой, как хорошо-то! Павел Иванович, Вы свою курточку на суку забыли! Нет, не там, на сосне, левее.

-Спасибо, что напомнил, - забрал я курточку, внутренне удивляясь: и этот человек еще недавно такой затюканный был? Нормальный же парень, на все сто нормальный. - А то я бы и забыл, наверное. Так скоро и обратно в строй встанешь.

-Никогда, Вы уж извините, - остановился студент возле входа в корпус. - Я, пожалуй, даже врагом Вашим стану. Хочу стать настоящим, профессиональным кинологом и, насколько это возможно, отстаивать право животных на жизнь. Простите.

-За что? – искренне удивился я. - Я тоже двумя руками «за», или ты еще не понял? Эх, студент – студент, не надо так плохо думать, ни о людях, ни о зверях, даже если они этого заслуживают. Нет, давай оставим этот разговор на будущее, а то ты и так уже на семь минут опоздал. Пока, я еще загляну. Удастся – так вместе с Добрым, отыграешься хоть.

Сашка любовно погладил пса, пожал мне ладонь, и уже возле дверей обернулся, хотел что-то сказать, но, видимо, не найдя слов, просто улыбнулся. Хороший парень, может, и не зря ему Господь промыслил такое испытать: и к нам попасть, да здесь свою толику горести отведать. Закалится, глядишь, студентик потверже стали, да и из крохотного мятущегося человечка в этом горниле получится настоящий, чистый человек, который не мне чета. Слава тебе, Господи, как любит говорить Леонид.

Молча покурив на скамейке рядом с Федей, мы с Добрым пошли вниз по склону, и чуть было не натолкнулись на группу врачей, шедших по главной аллее. Надеюсь, что я их вовремя заметил, и то лишь благодаря псу: тот насторожился, и мы незамедлительно скрылись за буйно цветущими кустами акации.

Вроде пронесло: переждав несколько минут в зарослях, мы беспрепятственно покинули территорию больницы. Выбрав скамеечку во дворе магазина, я присел и вовремя вспомнил о пирожках в кармане: не хватало мне еще масляного пятна на куртке. Пусть она и темная, а вдруг все равно  видно будет? Скормив псякуму целый пирожок, сам слопал початый: я-то не бегал, а, следовательно, и калорий меньше потратил.

А вот Доброму надо: если мы, люди, без еды, на одном голом энтузиазме работать можем, то собачки без пищи хиреют и звереют, не хватает у них выдержки. Или, может, они просто не понимают, что такое надежда? Нет у них иллюзий насчет завтрашнего дня, оттого-то они и более свободные, нежели чем мы? Правильно покойный философ этот ящичек Пандоры сравнивал с аптечкой первой помощи: на какое-то время его хватает, и, пока лекарство не кончится, человек не звереет, и продолжает оставаться человеком.

-Добрый вечер.
Оля. Стоит на тротуаре с авоськой картошки, но подойти не решается. Я стряхнул с себя опостылевшие мысли:

-Привет, Оля. Добрый, посмотри на тетю, она – своя. Да не так смотри, уверяю тебя: она не кусается. Улыбнись. Фух, - и я прикрыл глаза. - Извини, Оль, что-то навалилось вдруг, я просто сам не свой. Такой хороший день, и вдруг как будто нечто самое ценное потерял, такое вот ощущение. Пустота какая-то. Это ничего, это пройдет. Сейчас покурю и пройдет. Дрянь какая-то, все вокруг какое-то, все как будто ненастоящее, неопределенное. Извини.

-Это ничего, - справа возле ног мягко застукали корнеплоды. - Я сейчас вернусь, - и каблучки пошли вдоль дома, цокая, постепенно стихая.

Я разлепил уставшие глаза: возле ног в сетке лежит картошка. Неужели обиделась и ушла? Сказала, что вернется, и не вернется? И что за меланхолия на меня время от времени нападает? Ничего не могу и не хочу делать, и ничего-то меня не радует. Но сейчас уже начинаю беспокоиться, а это первый признак того, что я – снова я. Приказав Доброму охранять картошку, пошел было за Ольгой, но спохватился и оглянулся: пса-то я не привязал.

Это же надо такое: тот даже ближе к авоське пересел, и теперь крутит ушами – локаторами, да по сторонам внимательно поглядывает. В очередной раз поразился его выучке: никогда еще не встречал собаку с таким уровнем интеллекта.

 Просто идеальный охранник: ему что картошку, что мешок золота доверь охранять, костьми ляжет, до последней капли крови будет драться, но хозяину отдаст все в целости и сохранности. Жаль, что среди людей таких не встретишь, и не зря придумали словосочетание «Собачья преданность». Вновь задумавшись, чуть не столкнулся возле крайнего куста с Ольгой.
-Вот, - протянула она мне бутылку пива. - Ты же опять у нас был?

-Спасибо, - принял я подношение. - Был. Нет, правда: вышел с самым что ни на есть распрекрасным настроением, съел пирожок – и загрустил. Не знаю, отчего. Прости. Кроссовки вот купил, хорошие? Доброму они отчего-то не очень понравились, а тебе как?
-Хорошие, Паша, мне нравятся. А где твой пес?

-Твою картошку охраняет. Не хочешь попробовать отнять? Извини, опять глупо шучу. Да, пойдем, а то вдруг на самом деле дурак какой найдется, потом разбирайся с милицией.

Так, он меня увидел, но с места без команды не уходит, разве что улыбнулся приветливо. Встав от Ольги слева, я хлопнул себя ладонью по ноге. Добрый безмолвно оббежал нас по кругу и сел возле ноги. Заглядывает снизу, своими бровями-качельками игру затеял: правая – вверх, левая – вниз, затем наоборот.  И так с периодичностью секунд в пять. Думает, наверное, так. И ведь спросишь – не ответит, а что такое «гав», я тоже не понимаю. И почему так? То, что я – человек, это ведь еще не оправдание. Может, это уже диагноз?

-Добрый, познакомься все же с Олей, она – хорошая, она – своя. Подойди к ней, понюхай. Нет, стой! – и принялся выбирать на себя поводок, которым Добрый окольцевал нас, обходя по кругу. - Ну и ну. Оль, я про поводок-то забыл, извини, у меня же все подопечные даже без ошейников. Добрый, все, иди, знакомься. Запомни: Оля – своя. Оля – хорошо. Иди. А ты, Оль, не бойся, возьми меня за руку. Так, хорошо. Добрый, сидеть, - положил я руку Ольги, накрыв ее своей, тому на голову. - Оля, теперь сама погладь, я пригляжу. Добрый, Оля – хорошо, Оля – своя, не нервничай, Оля – хорошо. Оль, хватит, медленно убери руку, а то он беспокоится. Потом повторим.

-Да ни за что, - вытерла та пот со лба. - Это же ужас какой-то! Зачем? Мне же страшно было! А если бы он укусил меня?

-Больничка рядом, - сорвалось у меня. - Фу ты, опять я глупость сморозил. Добрый, гуляй, - отпустил я пса. - Иди вон, посмотри, какие деревца интересные стоят, беги, каждое понюхай, - и отцепил карабин. -  Гуляй, - махнул я рукой, - Оля, ты зря боишься, но об этом потом. Добрый, чего ты на меня так уставился? Иди, дела свои поделай, никуда твоя картошка не денется, я сам посторожу, хорошо? Вот и молодец, побегай. О чем это я? Да, за пиво спасибо-то тебе сказал? – открыл я бутылку. - Ты сама как, будешь?

-Я его не люблю: горькое оно, пей сам.
-Еще раз спасибо. Нет, объясни мне, пожалуйста, отчего, как выхожу из вашего заведения, на меня вечно хандра нападает? Воздух там у вас какой другой?

-Другой, - достала та картофелину из сетки. - Совсем другой. Я тоже, пока не привыкла, каждый вечер зарекалась с утра сюда приходить. Не знаю, почему, но смирилась, и теперь хожу, как в обычную больницу, даже нет: как на овощебазу, сортировщицей.  Этот овощ хороший, его надо лишь обтереть, да в сторонку отложить, этот ободрать надо побольше, а тот и вовсе пусть в общей куче валяется, да догнивает, - и перевела на меня зрачки одним лишь поворотом головы, как будто у нее глаза и вовсе не движутся. - Понимаешь? Иначе там делать нечего, пропадешь. У тебя так же?

-Ты куришь? – достал я трофейный «Салем». - С ментолом, вкусные, - та отказалась. -  Это хорошо, что не куришь, я, признаться, даже боялся, что ты курящая. Не люблю курящих женщин, хоть и сам … Так, что же тебе ответить? Не совсем так, но, возможно, я ошибаюсь: мне кажется, что у человека шансов гораздо больше, да кой там! – в тысячи раз больше. Добрый, а ну-ка, ко мне! Немедленно оставь девочку в покое!

Да уж, девочка: палевая костлявая догиня сантиметров чуть ли не на двадцать выше в холке, чем мой добик. Может, и хороша была бы, да, видать, в детстве рахитиком переболела: вон как у нее суставчики-то повывернуло. Бедолага.

-Добрый, и не стыдно тебе, - погладил я его по голове. - Сам же видишь, не течная она. Да и на кой тебе такая мосластая сдалась? Нет, я понимаю: весна, гормоны, но это, право же, чересчур. Иди вон лучше, территорию пометь, а на эту сучку наплюй. Да, и кобелей не трогай: сначала меня позови, там посмотрим, что с ними делать. Все, гуляй! – и вновь отпустил того на променад. - Зря, Оль, ты пиво не пьешь, и совсем-то оно не горькое.
Видишь ли, Оля, здесь у вас, - показал я подбородком на забор. - Хоть малейший шанс, но остается: вдруг лекарство какое изобретут, и не спрашивай, какое, неважно это, но шанс-то есть. Даже у того же Игорька, у Петрухи, у Сереги, и то есть. То есть – даже у самого пропащего овоща есть возможность хоть кочерыжку от себя, но сохранить. Нет, даже не так: посмотри на Доброго: это же чемпион, и здоров он не то что на сто процентов, а на тысячу, на миллион, в конце-то концов, но это ничего не значит: приказали – и от него даже кочерыжки не останется. Сколько ни старайся, толку – ноль. Вот, наверное, и вся разница между вашим заведением и нашим: у вас – избирательное истребление, а у нас – как повезет.
Это вон Доброму до сих пор везет: второй месяц уже у нас, я такого вообще не припомню, чтобы такое когда было. Неделя – и все, если не забрали, то… Черт! Пальцы обжег! Вот бестолочь: и не покурил, и пальцы вот, - растопырил я ладонь. -  Что смеешься? А вот сейчас возьму, и нашу закурю, она сама тухнет, про нее и забыть можно.  Сейчас покурю, и пойдем поиграем. Ты ведь не против поиграть?

-Не против, - наклонила та голову. - Странный ты, Паша.

Сижу, молчу, не знаю, что сказать. Что-то разболтался я сегодня чрезмерно. И пиво тоже кончилось. Отыскав взглядом помойку, пошел выкидывать пустую бутылку. По дороге меня тормознула хозяйка догини:

-Здравствуйте! Вы здесь в гостях? Я Вас раньше не видела.
-Да, в гостях. Добрый, а ты что, все деревья уже проверил? Иди, Ольгу сторожи. Охранять! – пес тут же умчался и сел рядом с картошкой. Интересно, что или кого он охраняет? -  Вы извините моего пса, если он Вас побеспокоил.

-Что Вы! – всплеснула та узловатыми, как  у своей собачатины, ручками. - А у кого Вы так своего питомца учили? Ни разу такого послушания не видела. А Инночку можно так же научить? У меня деньги есть. Не дадите телефончик специалиста?
-Минутку, сейчас бутылку выкину, и вернусь.

Да уж, ну и имечко выбрали для псинки: так и представляю, как хозяин орет во весь двор: «Инна! Если тотчас не вернешься, пеняй на себя!». Присев на клумбу, устроенную из колеса «Беларуси», всмотрелся в глаза сучки:

-Зачем Вы ее бьете?
-А как… ? – вдохнула в себя дамочка.

-А так. С рахитом, конечно, уже ничего не поделаешь, даже удивительно, что выжила, доги обычно очень плохо переносят болезни. Инночка, постой, пожалуйста, еще немножко. Добрый, не ревнуй, один ты у меня, - заметил я краем глаза, что тот сидит, как на иголках. - Сидеть, Добрый, хороший мальчик. Инночка, ты-то что села? Ладно, сиди, если тебе так хочется, мне даже удобнее. Ты не против, если я у тебя зубки посмотрю? Спасибо, хорошая девочка. Хозяюшка, Вы что, ее одним только сухим кормом кормите?

-Да, он хороший, израильский, в желтом таком большом пакете. На молнии еще, я не запомнила, как он называется.

Я погладил псинку по голове, заглянул ей в глазки и в ушки:

-Инночка, ты уж извини за прямоту, но твои хозяева – дураки ленивые. Ты не обижаешься? Что, тоже так же думаешь? Так, дамочка, - поднялся я с места. - Вы, наверное, знаете, что доги очень мало живут, так что, если хотите, чтобы она жила еще меньше, продолжайте в том же духе. До свидания, не возьмусь я за дрессировку.

Хозяйка ничего не сказала, и лишь, закусив губу, принялась рассматривать уши своей питомицы. Ох, злости на таких хозяев не хватает. Вернувшись к своим, я лишь подмигнул, и, взяв с собой картошку, вышел на довольно-таки просторную площадку, где, по всей видимости, раньше развешивали белье для просушки, вон и столбы еще покосившиеся стоят:

-Оля, вставай метров за десять напротив меня. Кидать умеешь? Навесиком, не как в гандболе, не напрямую, - та кивнула. - Хорошо, сейчас будем бросать друг другу картошку, а Добрый пусть ее пытается перехватить, поняла? – и достал первую картофелину. - Добрый, лови! – и кинул корнеплод Ольге. Та кинула мне назад, но слишком низко, и псякум с удобольствием впился зубами в добычу, затем вопросительно посмотрел на меня. - Возьми! Ольга, готова? Обратно бросай повыше, а то он так всю нашу картошку задаром схрумкает, и даже не набегается.

Этой игры нам хватило надолго: Ольга оказалась хорошей ученицей, и для того, чтобы получить очередную добычу, Доброму приходилось изрядно попотеть. Хотя нет: собаки же не потеют, излишняя влага у них выходит лишь известным всем образом, либо через язык: то-то он его аж за плечо закинул. Предпоследнюю картофелину я приберег для Инночки, которая напару со своей хозяйкой с грустью наблюдала с края площадки за тем, как мы балуемся. Приказав Доброму сидеть, подошел к этой длинноногой страдалице и дал ей понюхать:

-Запомнила? Хозяюшка, отстегните Вашу красавицу. Спасибо. Инна, апорт! – и закинул картошку как можно дальше (за спиной огорченно «кряхтнуло»). Догиня помчалась, как танк, напрямую через кусты, ломая ветки, и вернулась довольнющая, со следами крахмала на губах и подбородке. - Хорошо, Инночка. А теперь, уважаемая собачница, прошу Вашего внимания, - и я достал последнюю картофелину. - Добрый, апорт!

Что и требовалось доказать: догиня тоже устремилась за добычей, но не успела, и поэтому попыталась ее отобрать. Добрый спокойно положил картошку между передних лап, смерил сучку презрительным взглядом, и… Даже мне стало под собственной кожей неуютно, настолько угрожающей оказалась его поза. А – рык?! Низкий – низкий, тихий, утробный. Кажется, даже птички, и те перестали чирикать. Тишина, только топоток скользящих лап сучки по траве. Инночка сочла за благо спрятаться за спиной своей хозяйки, та же – уже за моей.

-Хорошо, Добрый, дай, -  протянул я руку. Пес, естественно, принес, отдал, и, вернув на место шерсть, помахал обрубком. - Хорошо, Добрый, возьми, - «хрусть – хрусть – хапч!»: вот и закончилась картошка. - Хорошо, Добрый, где Оля? Оля! Охранять!
С удовольствием посмотрев, как он сел на страже возле медсестры, погладил все еще  подрагивающую от страха Инну:

-Инночка, запомни: если ты не будешь получать каждый день по свежей морковке, или капустке, по яблочку – не давай спать хозяевам, стаскивай с них одеяло, и сама на него ложись. Поняла? Да, тебе явно не помешает вареная рыбка, но, прошу тебя, без костей. Свежее мяско – тоже обязательно. А будут подсовывать тебе еще этот дерьмовый корм – наплюй им в суп, ты высокая, до стола достанешь. Хорошо? Он тебе и достанется, и уверяю тебя, он полезнее, чем эта еврейская жратва, пусть ее сами хозяева и едят, раз купили. Да, и кальций тебе тоже необходим. Ты в зеркало-то когда смотрелась? Зубки-то скоро уже того, а ты ведь еще совсем не старая. Все – все, страшный пес ушел, перестань дрожать, но ты сама же начала? Никогда не бери чужого: к добру это не приведет, - и повернулся к хозяйке. - Надеюсь, Вы все слышали. Но учить я ее и вправду не возьмусь: если я не ошибаюсь, нашей сучечке лет пять уже? Вы представляете себе, что Вас начали обучать азбуке где-то под сорок, нет? И когда Вы тогда «Войну и мир» прочтете? А, если и прочтете годам к шестидесяти, что поймете? Память-то уже совсем не та, да и не актуально все это уже. Так что теперь Инночка – Ваш крест, и, пока не издохнет, прошу прощения за выражение, так балбесиной и останется.  Собачку надо учить с первых месяцев жизни, иначе поезд уйдет, уж Вы не обижайтесь. До свидания, и тысячу раз подумайте, прежде чем нового питомца заводить. А станет скучно – хомячка купите. Да, - зачем-то со злости добавил я. - Инночке года два с половиной осталось. Если будете хорошо кормить – то три. Прощайте.

К нашей парочке, напоминающей часового возле полкового знамени, я подошел в противоречивых чувствах: с одной стороны, мне было приятно, что я высказал все то, что про этих бестолковых собачников думаю, а с другой – отчего-то грызла совесть. Слишком уж я жестоко и бесполезно излил свою собственную горечь на чужого человека, и пусть тот даже это заслужил: не дело это, валить с больной головы на убогую.

-Ты зачем с ней так? Я же все слышала, - тихо сказала Ольга.

-Сам не знаю. Обидно мне вдруг за собаку стало. Это как тебе пустой фантик вместо конфетки подсунули, понимаешь? Нет, не совсем так: у этой Инночки жизнь могла оказаться гораздо интереснее, полнее, что ли. А из нее сделали инвалида, вот я и разозлился. При рождении-то ей повезло, а вот дальше… Пустой фантик. Давай я покурю, и пойдем, хорошо?  Добрый, свободен, гуляй, я сам Ольгу посторожу, никто ее не украдет. Иди там, писай – какай, а то набегался, поработал, теперь отдыхай. Гуляй! И не смотри на меня так.

Уже темнело, когда мы наконец проводили Ольгу до дома: она и на самом деле жила неподалеку, но меня этот путь неведомо отчего крайне угнетал, и оттого показался слишком долгим. Я не знал, о чем говорить, та же и вовсе как воды в рот набрала. Ограничившись «пионерским» поцелуйчиком, она помахала ручкой:
-Спасибо вам, мальчики, давно так хорошо не было. Я… Вы заходите, пожалуйста.

Нам с Добрым тоже было хорошо, но, если он уже не хотел бегать, то я не желал даже разговаривать. И в передержку тоже возвращаться неохота: ну не могу я сегодня уже эту всю вакханалию видеть. Взглянул на часы: автобусы еще ходят. Выйдя на тракт, скорее не решился, а подчинился чему-то неведомому, от меня не зависящему:

-Раз уж нас не позвали в гости, Добрый, поехали тогда ко мне, покажу тебе свой холодильник с батонами. Хоть кто-то, да в гостях побывает, так что будешь у меня Винни-Пухом. А я, выходит, Братцам Кроликом, только есть меня не надо. Эх. На автобусе, кстати,  умеешь ездить? – и пропустил того вперед в раскрывшиеся двери вовремя подъехавшего «скотовоза». - Молодец, умеешь. Садись вот здесь, и не вздумай ни к кому принюхиваться: от людей только насморк и кариес.

Пес аж метров за двести от дома начал вертеть хвостом и скалиться, поглядывая, вытаращив свои глазищи, на меня. А, и леший с ним! Отпущу, пусть побегает перед сном: я-то точно поем сейчас супчика и на бочок, притомился я с этими переживаниями. Да и наигрался досыта, под самую завязку, в отличие от Доброго: тот  сам привел меня к моей двери, азартно посверкивая глазами в полумраке подъезда. Все бы ему игрушки.