«Сырая тяжесть сапога,
Роса на карабине.
Кругом тайга, одна тайга,
И мы посередине…»
(Из песни «Тайга», сл. И.Жданова, муз. А.Дулова )
Шел восьмой день сплава. Двое «сумасбродных» рыбаков-охотников, версту за верстой, спускались в конце сентября по Тимптону. Еще накануне этой авантюрной вылазки никому из них и в голову не приходило сунуться в канун первых снегопадов и шуги на обмелевшую шиверами и порогами реку. Но видно, так уж суждено, девять дней назад столкнулись они у конторы, куда каждый шел получать отпускные.
На площадке перед крыльцом толпились, пришедшие сюда по разным надобностям, обветренные громкоголосые мужики. Обед у конторских еще не кончился и полевики коротали время в обычном для таких сборищ трепе – об охоте и рыбалке. Красочные рассказы одних дополнялись не менее радужными воспоминаниями других, разжигая охотничье-рыбацкие страсти, а они, как известно – вещь заразная. Наши два товарища, наслушавшись баек, тут же под одобрительные реплики присутствующих договорились в наступающую пятницу рвануть от Нагорного вниз по Тимптону до устья Чульмакана. Сашка Корнев – водитель ГАЗ-66 –ого гарантировал им через десять дней вывоз бутора и трофеев с устья в поселок.
Собрались за один день: закупили продуктов, обегали друзей и знакомых – набрали в долг патронов, а снаряжение всегда было готовым, как моб.запас на случай военного времени. В пятницу рано утром на экспедиционной попутке выехали из поселка. Во втором часу дня разгрузились у моста через Тимптон, искрящийся на солнце мелководными шиверами. Быстро накачали «трехсотку» (сплавлялись на одной лодке – легче таскать по мелководью) и, уложив в резиновое суденышко скарб, отчалили.
Первые два дня шли на запале – старались уйти как можно быстрее на недосягаемое местными охотниками расстояние. Погода радовала – стояли прохладные сухие ночи и нежаркие солнечные дни. Уток на реке было мало, да и те, пуганные настырными стрелками, не подпускали на выстрел. В конце второго дня причалили напротив устья Иенгры. Хорошие охотничьи угодья были здесь: на многочисленных озерах и старицах держались утки; на реке неплохая рыбалка; в окрестной тайге водилась боровая дичь, а на переходах можно было взять согжоя или сохатого. Охотники из старого села Золотинка давным-давно обжили эти места, срубив по распадкам несколько зимовий. В любую пору года в устье кто-нибудь да околачивался, но в этот вечер вокруг было безлюдно.
На ночлег расположились в большом зимовье, поставленном на берегу реки еще геологами Иенгринской партии, завозившими по тракторному зимнику оборудование и продукты на разведочный участок. За ужином не засиживались, а нагрев жилье, завалились потеть от выпитого чая на оленьи подстилки – прогревались, продрогнув у костров в предыдущие ночи.
Встали еще затемно и, выпив по большой кружке крепко заваренного чая с сахаром, трусцой заспешили в скрадки, потому как на востоке уже расползалась по небу засветлица.
Подмораживало. Светлеющий небосвод розовел. С каждой минутой холодало все сильней и сильней. Мелкий озноб временами встряхивал мышцы тела. Сидеть неподвижно в засидках скоро стало невмоготу. Сначала Егор, а потом и Михаил захрустели скованной морозцем галькой, переминаясь рядом со своими укрытиями. Над Тимптоном слабый хиус баламутил молоко тумана, снося его в верховья. Неожиданно небольшая стайка шилохвости, бесшумно планируя, вылетела из этой пелены и, коротко глиссируя, приводнилась на серо-стальную гладь реки… Охотники, вскинув ружья, выстрелили залпом, вода вокруг уток брызнула фонтанчиками, и эхо счетверенных выстрелов бухнуло в туман, как в подушку. Егор бросился за лодкой, Михаил, перезарядив ружье и держа приклад у плеча, водил стволами, высматривая подранков, но их не было. Всю стайку в восемь штук они уложили разом. Вот она первая добыча! Многообещающий успех сулил богатую охоту, но в этот утренник утки больше не летали.
Продрогнув до костей, охотники с восходом солнца заспешили в теплое зимовье. Завтракали так, чтобы не обедать и уже через час, горя охотничьим азартом, двинулись дальше вниз. Спускались по реке привычным порядком. Один плыл в лодке, высматривая уток, им был грузный седеющий Михаил. Другой – высокий молодой Егор, шел берегом, срезая через сопки большие и малые излучины, готовый к встрече с таежной живностью. Он, то отдалялся на значительное расстояние от реки, то спускался к ней, выходя к длинным уловам. Здесь Егор дожидался лодку с Михаилом и, впрягаясь в лямку бечевы, бурлачил по берегу против ветра. Обмелевшие шивера (перекаты) Михаил проходил сам, ведя вброд лодку по углублениям, продранным весенним ледоходом. Большинство же порогов приходилось обходить посуху, перенося через русловые завалы и прибрежные крепи лодку и груз.
Третий день, как и два предыдущих, прошел в ходовом сплаве, дичи не было ни на реке, ни в окрестной тайге. Отмахав почти сорок верст, охотники решили встать табором ниже устья Наминги рядом с полуразвалившимся зимовьем. От речного хиуса натянули брезентовый экран, а от стылой земли подложили все те же шкуры северного оленя (согжоя), пустотелый волос шерсти которого хорошо хранил тепло тела. За дровами для костра далеко не ходили. В ход пошли черные потрескавшиеся бревна одной из стен заброшенного жилья старателей. Углы избушки сгнили, и сруб кособоко раскатился в бурьян. После каши с тушенкой долго чаевничали, наслаждаясь, горячим ароматным напитком. Вечерняя заря, блеклыми красками слегка измазав край неба, почти погасла, но на последних минутах, как раздутый порывом ветра костер, вспыхнула малиново-красным заревом и, прогорев окончательно, остыла за зубчатыми останцами. Охотники, умиротворенные сытным ужином и теплом костра, вытянулись вдоль рдеющих углями, швырков и, лениво переговариваясь, незаметно уснули. После часа ночи резко похолодало, крутясь с одного бока на другой, грея то спину и задницу, то грудь и коленки, они проспали почти до рассвета.
Перед свитанком Михаила с Егором поднял хруст смерзшегося галечника. Проснувшись одновременно, сплавщики, молча, без суеты взяли свои двустволки и отошли тихонько в разные стороны от костра так, чтобы сполохи пламени не засвечивали ночное зрение. Медведь был на стороне Михаила - в каких-то двадцати шагах от развалин зимовья темнела на фоне речной косы его туша. Ушлый топтыгин не стал долго позировать, а, преодолев в два прыжка расстояние до прибрежного ельника, скрылся в ночной тайге. Михаил не стрелял, зачем палить наугад, пустой выстрел в тайге иной раз стоит жизни человеку. Егор, не видя из-за костра, но по шуму понимая, что был какой-то крупный зверь, подбежал к напарнику готовым, если нужно, стрелять. «Кто? Медведь! Согжой!» - негромко, сдерживая охотничью дрожь, поинтересовался он. - «Босоногий молодняк приперся с той стороны», - ткнув стволами в сторону мокрого следа, тянущегося от уреза реки по заиндевелой гальке, ответил Михаил и через паузу добавил: «Ишь ты, ни духа человеческого, ни огня не боится! Видать, не впервой мародерничать идет по темноте. Собаки то нет, вот - и наглеет!»
Проводив ночного визитера, спать охотники уже не ложились, а плотно позавтракав, свернули табор, уложив бутор в лодку. Светало. В четвертый день им предстояло «добежать» до устья Уллахан- Мелимкена, далековато, почти пятьдесят верст, но преодолев это расстояние они могли разбить там табор на два дня. Дело в том, что Михаил исходил когда-то этот правый приток Тимптона от верховья до устья, в маршрутах с промывальщиком из обрусевших китайцев. Нашли золото, не нашли – он не распространялся, а вот о рыбалке и охоте в тех местах волнующий душу разговор был с первого дня сплава.
Немеряные версты четвертого перехода дались Михаилу с Егором нелегко. Осенний Тимптон здесь обмелел настолько, что шивера растеклись многочисленными рукавами, выход потока из которых зачастую или уходил в галечное дно, или «размазывался», как блин на сковородке, а неожиданные отмели в длинных уловах делали проход запутанным лабиринтом.
Лодку то и дело приходилось брать на бечеву или разгружать и переносить вместе с грузом по загроможденному валунами берегу. К тому же, встречный северный ветер, набирая силу, предвещал скорую перемену погоды, затягивая линию горизонта темно-серой хмарью. Приближался первый в эту осень циклон, и только небеса знали: чего он несет больше - дождя или снега.
К устью заветной речки охотники подплыли в сгущающихся сумерках. Зимовье, стоящее на коренном берегу у самой кромки тайги, нашли не сразу. В ветхой избушке неведомо кем и когда срубленной, отсутствовали дверь и окно. Через их проемы и прохудившуюся крышу ощущалось дыхание надвигающейся непогоды. Вместо нар кто-то из проходивших сплавщиков прямо на утрамбованный земляной пол уложил настил из молодых лиственниц. Зато печь из двухсотлитровой бочки, без дверцы, но с большой трубой, радовала. Сей агрегат явно когда-то служил на одном из разведочных участков. Обычную на ужин кашу с тушенкой не готовили, а заварив на маленьком костерке котелок крепкого чая, забрали его в зимовье, где запивая горячим вяжущим напитком, «уговорили» по банке китайской «Великой стены», булку хлеба и по большой пачке галет. Спать легли поверх спальников, не раздеваясь, лишь распустив ремни на брюках и занавесив пустые проемы кусками брезента. Печь, заряженная под самую завязку полусырым кругляком, сипела, пуская сизый дым из неприкрытого дверцей квадрата, но грела ровным жаром. Старое зимовье, несмотря на прорехи, заботливо обогревало временных постояльцев, а те, умаянные тяжелым переходом, сытые и пригретые, спали, как убитые. Тем временем очередной ночной визитер хозяйничал у сложенного рядом с избушкой и прикрытого от дождя перевернутой лодкой походного скарба.
Утром глазам Михаила с Егором предстала удручающая картина. Лодка, с пробитой когтями первой секцией, валялась в кустах голубичника. Раздерганная палатка ворохом белой парусины стелилась по валунам. Вместо бочонка, взятого под рыбу, лежала гуда клепок вперемешку с обручами, а печурка втянула в себя патрубок и раздула бока, как щеки. Все говорило о бесцеремонности «таможенного досмотра». Из распотрошенного мешка с сетями тянулись шнуры с поплавками, указывая направление отхода «налетчика» с рюкзаком, полным продуктами и прочими ценностями, взятыми про запас. Охотники, кипя праведным гневом, кинулись в тайгу на поиски. «Да… куда же этот недоношенный упер мой новый рюкзак!» - бушевал старший из охотников. – «Миш, в мешке у нас больше половины дробовых патронов лежало и вся тушенка, не считая сгущенки и хлеба…» - культурно уточнял Егор. «Тушенка…, я вчера, старый … в него весь чай переложил!» - матерно гневался на себя и на таежного мародера Михаил. – «Неужели, вчерашний медведь за нами увязался, так ведь здесь уже не его вотчина!» - хрустя валежником, продираясь через полосу сухостоя, громко вопрошал Егор. – «Да нет, это местный нас, раздолбаев, обул!» - уже без матов, но еще с гневными нотками отвечал напарник, заглядывая под колючие лапы кедрового стланика. Обыскав ближайшие окрестности, охотники сошлись в ста метрах на невысоком взлобке. «Пошли назад к табору, он здесь, видно, не в первый раз балует. Далеко утащил, чтобы не мешали жрать.! Без собаки до вечера не найдем, зря время теряем. Хана нашим припасам!» - подвел итоги поискам Михаил.
Вернувшись к зимовью, занялись неотложными делами: Михаил – ремонтом лодки, а Егор, собрав разбросанное снаряжение и насвистывая прицепившуюся мелодию, принялся распутывать сети и, по возможности, чинить прорехи от медвежьих когтей. На завтрак сварили жиденькую кашу из пшенки и заварили чай из брусничника с гроздьями ало-красной ягоды. До устья Чульмакана, где их через пять дней должен встретить Сашка Корнев, оставалось около ста верст и одна булка хлеба, пачка чая и килограмма два пшена. Эти продукты уцелели случайно. Сплавщики накануне вечером, доедая запас из первого рюкзака, оставили их в избушке. Еще была соль, ее Егор, как только затопили печь, выставил у стены – просушиться. Возможно, она и пригодится, оставалась надежда на скатывающуюся с верховий в зимовальные ямы, рыбу. Спиннингами и сетями, хоть и рваными, при удачном раскладе можно будет наловить столитровый бочонок. Про большую охоту на уток они уже не думали – патроны были только в патронташах, и расходовать их нужно было теперь с оглядкой.
Наложив здоровенную заплату на поврежденный борт лодки, Михаил с ружьем и спиннингом отправился вверх по Уллахану, а Егор остался на таборе сторожем – косолапый лиходей теперь будет пасти их, пока они не уйдут за пределы его участка. Заготовив на вечер и ночь дров, и набрав полный котелок голубицы, от ягод которой вся ближайшая закраина тайги была синей, Егор спустился со спиннингом к устью притока – решил побросать блесну в пределах видимости зимовья.
При первом же забросе посеребренной самоделки, на приманку вышел стремительный
ленок. Егор на мгновение приспустил леску и тут же, широко поведя руками и корпусом, подсек. Возбуждение ударило в голову, как большой глоток шампанского. Короткая борьба и вот двухкилограммовая рыбина тяжело забилась на гальке между вросшими в береговой откос валунами. Ленки не таймени, жирующие в одиночку или парами, второй заброс и вторая такая же красавица, изгибая тело, забила хвостом по беловато-серым окатышам. Теперь уже не только в голове, но и во всем теле вскипела пузырьками лихорадка азарта. Ружье, висевшее за спиной, стесняло движения и Егор, не долго думая, снял его и прислонил к ближайшему валуну. Освободившись от обузы, он стал посылать блесну так, чтобы она ложилась за приустьевой ямой, меняя скорость проводки и направления, он выманивал из ее глубин на бросок все новых и новых ленков. Скоро с десяток рыбин, медленно двигая жаберными крышками, засыпало, разбросанными среди зализанных весенними паводками каменных обломков.
Спустившись вдоль берега до конца длинного омута, Егор развернулся, чтобы зайти сначала и тут увидел, как «босоногий воришка», ступая осторожно, будто на цыпочках, уносит в зубах ленка. Некрупный медведь крался между ним и ружьем. От такой неслыханной наглости Егор задохнулся: «Скотина, тебе мало того, что оставил нас без продуктов, патронов и покалечил лодку, так ты еще, нажравшись нашей сгущенки, воруешь средь бела дня рыбу!» - Ухватив первым попавший под руку окатыш, он кинулся с ним за медведем, но в гору по валунам бывший пестун бежал быстрее. Рыбина болталась в его пасти и била хвостом по морде. Поняв, что медведь не бросит ленка, Егор запустил вдогонку увесистый голыш. Камень попал удачно – прямо по корню хвоста. От неожиданной боли медведь визгливо уркнул и, выронив ленка, с рыси перешел на галоп. В мелколесье он влетел, не сбавляя скорости, видно здорово припекало. Егор громко заулюлюкал ему вслед, потом, заложив пальцы в рот, засвистел так, как когда то он поднимал на крыло своих голубей. Довольный метким броском, он собрал разбросанную по берегу рыбу в одну кучу и, прихватив ружье, стал подниматься к зимовью за мешком под нежданно - негаданный улов.
А в это время по борту долины Уллахана по старой нартной тропе к их временному пристанищу держал путь Михаил с увесистым рюкзаком. Ему, как и Егору, подфартило – в двух километрах от устья в извилистом неглубоком улове, зажатом между обмелевшими перекатами, он одного за другим взял на свою самодельную блесну несколько крупных горных ленков – темноспинных рыбин с желтоватыми боками, покрытыми мелкими пятнами. В народе их называют почему-то «лимбой». Формой тела «лимба» совсем не похожа на прогонистого речного ленка, а больше всего на гольца из дальневосточных рек. Видно, утки да чайки, как пить дать, занесли давным-давно икринки через хребет Джугджур, расстояние то плевое – один дневной перелет.
Михаил, выйдя к обрывистому берегу Уллахана, выбирал, как и куда удобней спрыгнуть на обсохшее галечное русло, как вдруг со стороны зимовья послышалось: «Эй! Эй! Эй! Держи его! Мать твою за ногу! Эй! Эй! Эй!», - а потом залихватский пересвист прокатился по долине притока. Секунд через пятнадцать из прибрежного хмызняка противоположного берега кубарем скатился на речку медведь – четырехлетка. Влетев со всего маха в мелководный рукав, он тут же уселся в него, погрузив мохнатый зад в холоднющую воду. До зверя было метров семьдесят. Михаил, не удержав равновесие на мшистом краю, спрыгнул на громко захрустевший галечник. Медведь, как ужаленный, выпрыгнув из воды, рванул наискосок вверх в сопки и на пятом – шестом прыжке ушел в гущару. «Что это с ним? Соли ему Егор под хвост сыпанул?» - усмехнувшись озорной мысли, подумал Михаил. - «Вот наглая морда, днем приперся! Надо бы дробью нашпиговать ему зад, а то будет крутиться вокруг да около, пока не сопрет еще чего-нибудь. Это все туристы, сюсюкая, подкармливают молодняк. Совсем страх потерял зверь. Подрастет, не до шуток будет» - размышлял он, переходя вброд ощутимо бьющий в ноги речной поток.
Ты что медведю сделал? Что это он, как угорелый, по тайге гоняет?» - посмеиваясь щетинистой физиономией, спросил Михаил, подходя к Егору, выкладывающему из мешка на мох, как полешки, ленков. – «Да камнем по заду угостил! Пока я рыбу тягал, он у меня за спиной, втихаря, ленка поволок» - смеясь, ответил молодой напарник. – «То-то он свою ж… холодной водой студить начал!» - сдержанно посмеиваясь, Михаил рассказал Егору о медвежьих страданиях, вытряхивая тут же на мох свою добычу. Сложенные вместе два улова выглядели солидно. Удачная рыбалка и забавный случай вернули охотникам хорошее настроение. Так заканчивался пятый день сплава.
К ужину взялись готовить на рожнах ленков – надо было набивать урчащие от голода желудки. Хлеб, чай и пшенку не трогали – сберегали в дорогу. Как только рыба была готова, навалили колодника, что выбеленной древесиной указывал верхнюю границу весеннего розлива и отправились ставить худо-бедно заштопанные сети. Растянув под углом к берегу три путанки, вернулись к ярко пылающему костру и в два ножа быстро отшкерили пойманную днем рыбу, уложив в бочонок, пересыпали солью и придавили гнетом. Про уток, что Михаил вчера вечером засунул под мох на мари, из-за суматохи дня вспомнили только, когда грелись у костра брусничным чаем. Идти искать их уставшим охотникам не хотелось, к тому же в таежных дебрях уже стемнело, а с непроглядной выси небес к земле бесшумными мотыльками закружили редкие крупные снежинки. Решили, если их не прибрал «босоногий», то утром, когда начнут собираться в дорогу, Михаил сбегает за ними. Оставаться еще на один день здесь было нельзя, зазимок мог перекрыть льдом улова. Погода стремительно портилась.
Ночью зима тряхнула своими «космами». Снежные заряды проносились, как тяжеловесные составы. Тайга в сопках гудела, трещала и ухала поваленными лесинами. Ветер временами был такой силы, что отрывал языки пламени от горящего колодника, а тепло из зимовья выдувал, как из решета. Утром охотников встретил преобразившийся мир. Пестрые краски осени потеснил белый цвет, а голубую высь небосвода сменил низкий серо-стальной купол. Не слабеющий верховой ветер гнал с севера тяжелые клочкастые тучи, не давая им избавиться от бремени влаги. Южный обратный низовой слабыми порывами стелил над землей дым костра и слегка рябил темную воду на стрежне. Улова, напитанные до самой стремнины снегом, напоминали свежеопиленные свинцовые пластины. Лиственницы в тайге стояли залепленными снегом только с одной стороны, как будто зима положила свой первый мазок на полотно величественной картины и приостановилась, оценивая, как художник с расстояния, мастерство своей руки. Так начался шестой день сплава.
Не завтракая, Михаил с Егором, подкачав лодку, понесли ее к реке. Развернув раструбы болотников, стали разгонять ногами снежное месиво. Течение помогало им, унося сгустки «сала» вниз к гребенке переката. Спустили трехсотку на воду, Михаил с самодельным байдарочным веслом сел прямо на баллон кормы, Егор с коротким шестом расположился на коленях в носу лодки, бросив под ноги пустые мешки для сетей.
Через час, изрядно продрогнув, выбирая путанки из тяжелого и холодного снежного киселя, уложили в мешок последнюю сеть. Улов не радовал – десятка два хариусов, два ленка и налим размером чуть больше среднего. Отогревались горячим брусничным чаем, запивая им печеных ленков, обильно посыпанных солью, благо ее было много. Покончив с едой, деловито собрались в дорогу. Михаил с заметно опавшим животиком, трусцой сбегал к месту на мари, где он положил под мох уток. Дичь была на месте! Целехонькой и холодной, как ледышки. Окинув прощальным взглядом каменистую стрелку со старым зимовьем, Михаил с Егором, оттолкнувшись от берега, направили лодку вниз по реке к далекому пока Чульмакану, не ведая того, что ждет их впереди…
С этого места Егор уже не шел берегом, срезая изгибы, а сидел в носу лодки на брезенте, прикрывавшем груз, готовый стрелять из обеих двустволок, что лежали рядом с ним привязанными длинными шнурами к причальному кольцу на случай падения за борт. Лесистые сопки уступили место мрачным громадам гольцов, сжимающих реку в поворотах высокими скалистыми обрывами – щеками. От низко ползущих, растрепанных ветром туч, заснеженных угрюмых скал и темной воды со свинцовыми прожилками «сала» веяло гнетущим равнодушием к судьбе отчаянных охотников, посмевших присутствовать при драме изгнания багряно-рыжей капризницы осени белотелой своенравной зимой. Для наших же охотников завершающий акт смены времен года сулил привычные трудности. Уверенные в движениях, цепкие и внимательные во взглядах, они спокойно двигались вперед к устью Бугарикты, где сохранился рубленный из ядреных лиственничных бревен балок, служивший когда-то геологам, затем старателям, а потом всем сплавщикам, проходившим по Тимптону.
Пасмурный день, угасая, переходил в сумерки, когда лодка стала огибать излучину перед зимовьем, и тут из-под берега вылетела большая стая крохалей. Егор успел выстрелить с обоих ружей. Птицы, расположившиеся на ночлег, поднялись метров с двадцати и плотно
пошли над водой по ходу лодки, так что все заряды дроби били в угон под перо нырковым уткам. Пока собирали битых (подранков не добивали – берегли патроны), стемнело окончательно. Начало пробрасывать мелким колючим снежком. Заметно похолодало. Голодных и уставших охотников бил «колотун». Перетаскиваясь от воды к таежной гостинице, немного согрелись. Памятуя о медвежьих «досмотрах» все добро сложили под навес у входа. В зимовье все было цело: дверь, окно, широкие от стены до стены нары и чудо-печь с большим запасом дров под нарами. Нашли даже «летучую мышь», заправленную зимней соляркой. На ужин была дичь, по небольшому куску хлеба и настоящий индийский чай. Наевшись, завалились спать, развесив волглую одежду просыхать, а за бревенчатыми стенами опять бесновалась непогода. Она наваливалась шквалами на жилье и пыталась открыть дверь, стучала по стеклу ледяной крупой и выла в печной трубе, раздувала головешки, но мужики спали, им снились утки, медведи, сигарообразные ленки и … жены.
Утро седьмого дня заглянуло в широко распахнутую дверь ясной морозной погодой. На Тимптоне появились первые ледяные забереги, а вода, хоть небо и синело выцветшим ситцем, оставалась такой же темной, как и в пасмурный день. С низовий доносился приглушенный расстоянием рокот Сорокинского порога. В этот день предстояло пройти тридцать верст до устья Горбыллаха. Торопливо набив желудки холодной утятиной без хлеба, Михаил с Егором распилили остатки сушины на короткие швырки и бегом перенесли их в зимовье под нары. К неписаному закону тайги: «Не оставляй зимовье без дров!» - их приучила работа и охота. Груз в лодке не увязывали, понимая, что из-за малой воды, скорее всего, придется перетаскиваться через порог берегом. Подперев дверь ломом, постояли перед дорогой, им сейчас предстояло разделиться – одному плыть в лодке, другому – идти по тайге. Михаил, подтягивая ремень еще на одну дырку, хрипел простужено: «Обойди порог, загляни ниже на всякий случай, может какой подранок, из вчерашних, болтается или новые утки подлетели, потом поднимись к улову перед порогом и жди меня, а я малость побросаю блесну и свалюсь к тебе. Там на месте решу, или будем перетаскиваться, или я пойду на спуск». - Егор, согласно кивая головой, перезарядил на всякий случай ружье, ему предстояло срезать по тайге довольно большую излучину. Поправив лямки рюкзака, он хлопнул напарника по плечу: «Ну что, я погнал!» - «Ни пуха!» - буркнул Михаил, проводив взглядом долговязую фигуру, думая: «Мальчишка ведь еще, а смотри-ка, в тайге, как дома! Не зря я его с собой позвал. Надежный парень!» - Постояв еще несколько минут, любуясь осенней тайгой, примерявшей зимние обновки, спустился к реке и, разбив ногами не толстый ледяной припай, столкнул лодку на воду. Через полчаса он облавливал своей коронной самоделкой бурливый свал Бугарикты.
Уток за порогом не было. Непогода кончилась и они, еще затемно поднявшись на крыло, потянулись последними стаями к перевалам Станового хребта. А подранки, если они и были здесь, то или сидели крепко в камнях, или, нырнув при виде охотника, всплыли где-нибудь аж под сотню метров. Крохали – отличные нырки и жечь патроны на них большое расточительство. Не высматривая нырков, Егор заспешил назад, к началу порога. Обойдя нагромождения обточенных паводками розовато-белых кварцевых плит, он увидел Михаила, увязывающего груз в лодке, значит, его старший товарищ решил рискнуть прокатиться на одном из диких «жеребчиков» Тимптона. Михаил, мельком взглянув на подходившего Егора и не отрываясь от дела, коротко пробурчал: «Спустись к «котлу» и стой наготове». За время сплава они так «срослись», что многословие не требовалось, чтобы понимать друг друга. Испытанная маршрутом «спарка» многого стоит!
Прихватив длинный капроновый шнур с «балдой», Егор спустился чуть ниже кипевшего бурунами и водоворотами сброса порога и начал быстро собирать сушняк для костра. Навалив большую кучу, запаливать не стал, а скинув резиновые сапоги, портянки, свитер и куртку, застыл в напряженном внимании, держа в руках свернутый в кольцо шнур с ярко-оранжевым деревянным поплавком.
И вот из-за громады останца кварцевой жилы, частично закрывающего вид на русло, вылетела, как камень из пращи, зеленая «трехсотка» с монолитной фигурой на корме. Лодка, подпрыгивая, неслась по крутым валам потока, сжатого с вольного разлива в узкий каньон, дно которого двухметровыми уступами уходило в пену кипевшего «котла». Лопасти весла, поблескивая в лучах неяркого осеннего солнца, трепыхались, как крылья стрекозы. Михаил всеми силами старался удержать резиновую пирогу на стрежне. Пройден первый уступ…, второй…, остался третий…, и тут лиственничное древко весла переломилось…, поток в ту же секунду поставил лодку поперек, и она, перевернувшись, исчезла с человеком в бурлящей пучине…
Через томительные секунды лодка, как утка, вынырнула ниже водоворота, следом за ней показалась голова Михаила, но верховое течение потянуло их обратно под падающую с порога грохочущую массу воды. Егор, заскочив по пояс в обжигающе холодную воду, бросил «балду», как лассо наперед Михаилу, но еще раньше тот успел схватиться за
бортовую бечеву лодки, которую из-за парусности почти проносило мимо него. Лодка, развернувшись, потянула человека за собой. Яркий поплавок, удерживаемый от сноса шнуром, оказался позади. Егор, не мешкая, повторил бросок, на этот раз - целясь вовнутрь разворачиваемой течением посудины. Михаил, держась правой рукой за надувной борт, загребал в это время левой, стараясь противостоять бездушной силе реки. «Балда», не долетев до лодки – не хватило длины шнура, плюхнулась прямо перед ним, и Михаил, как кот, ловящий мышь, цапнул ее растопыренными пальцами.
Егора тут же стянуло по ослизлым камням дна до плеч. Разжав пальцы правой руки, удерживающей шнур, он мощно начал ею грести, стараясь удержать равновесие, выталкиваясь ногами к берегу. Кисть левой руки, стянутая петлей-удавкой шнура, белела бескровной кожей. Дикая сила вырывала руку из плеча, но Егор, в горячке не чувствовал боли, напрягая все мышцы тела, он медленно - медленно выходил из реки. Ощущение было такое, как будто вываживал здоровенную рыбину. В азарте напряженной борьбы он совершенно не ощущал холода. Еще немного, еще чуть-чуть, и Михаил, отплевываясь, лег животом на камни, а лодка с увязанным грузом, уткнулась в берег.
Горящая спичка отдает свой маленький огонек растопке костра, потрескивание вспыхнувшей, сухой хвои, плотный белый с желтизной дымок и набирающий силу огонь бежит, перепрыгивая, по сучьям. Вскоре на заснеженном берегу затанцевало согревающее пламя.
Навалив на огонь толстого колодника, и развесив вокруг костра на вешалах сохнуть мокрую одежду, голые Михаил с Егором, не мешкая, занялись лодкой. На удивление, промокли только оленьи шкуры да палатка с пустыми мешками – они лежали внизу на дне вместе с печуркой, запасными лопастями для весла и стоящим «на попа» бочонком с рыбой. У спальников намокли только чехлы, а рюкзак с драгоценными остатками продуктов и подменной одеждой был совершенно сухим, его прикрыл сверху брезент, а снизу – остатки воздуха не пустили воду. Присоленная рыба тоже оказалась на месте, но ее, как и битых уток, уложенных сверху, залило по самый край бочонка. «Дешево отделались» - прохрипел окончательно севшим голосом Михаил и зашелся в сухом кашле. «А вот этого нам только не хватало!» – подумал Егор и, не удержавшись, потрогал лоб напарника. – «Че, испугался! Не бойся, я промороженный. Корнев бутылку спирта должен прихватить, ра…зо…трем…ся!» - скупо улыбаясь, распевно сипел Михаил, натягивая на покрытую пупырышками кожу сухой свитер и синие байковые кальсоны из чудом не промокшей подменки. – «Делаем весло, да ходу, а то опять по темноте табориться будем» - добавил он, натягивая на сухие портянки мокрые изнутри бродни. С силой, почти «вколачивая» ноги в набухшее нутро сапог, Михаил ругался: «Говнодавы! Чуть не утопили! Хотел же японские обуть, те – поболтал ногами, слетают вмиг, а эти как кандалы сидят!» - «Ну и синел бы сейчас пятками на ветерке, а так опять в сапогах!» - ухмылялся Егор, притопывая своими бахилами.
Шли ходко, не останавливаясь ни на роздых, ни на рыбалку. Михаил лежал, укутавшись во все тряпки, Егор безостановочно греб, налегая на весло. Воды в Тимптоне от притоков добавилось, шивера превратились в полноводные перекаты, не то, что в верховьях, где можно было перейти реку вброд почти везде. Даже ветер на широких уловах был попутный, заметно подталкивая в спину. Лодка без задержек уносила охотников все дальше и дальше на север.
К Горбыллаху подошли задолго до заката. Речка, зажатая крутыми тысячниками (гольцы выше одного километра), дробясь и бурля в порожистом свале, вливала свои пенистые воды в набухший, как пережатая вена, Тимптон. Целого зимовья на скалистом
берегу не оказалось, зато в обгорелых развалинах кто-то устроил хорошо обжитый навес с лежаками и ржавой печуркой, обложенной по прогоревшим бокам плитняком.
Егор занялся приготовлением ужина – пшенной каши с утятиной и чая с ТАКОМ (известный от старых геологов рецептик – пьешь, отдуваясь, кипяток и говоришь: «т а а а к!»).
Идти в распадок за брусничником ему не хотелось, да и надоел он, устали бегать по малой нужде. Михаил в это время внизу, у реки, готовился мочить свою «коронку» (кованную из латунного вкладыша блесну). Собрав спиннинг, он принялся забрасывать ее, ведя то поперек слива Горбыллаха; то по границе слияния двух рек. Минут через тридцать, когда Егор уже было, собрался звать его «к столу», Михаил вдруг побежал вдоль берега, увязая в прибрежном галечнике. Удилище спиннинга, согнутое в дугу, с силой вырывала невидимая рыбина. При виде упирающегося при каждом шаге и лихорадочно крутящего катушку рыбака, у Егора екнуло сердце: «Наконец то! Мы его встретили!» - «Ружье! Стреляй!» - ударил в уши хриплый вопль товарища. Опрокинув котелок с кипятком, Егор бросился с ружьем на помощь к нему, но успел лишь добежать и вскинуть к плечу приклад, как леска, издав звук оборванной струны, вялыми кольцами поплыла по реке, а напарник завалился навзничь.
Что тут началось! Михаил плевался, матерился, бросил с размаху о землю спиннинг и забегал взад – вперед по берегу. На лице метиса, всегда бесстрастно спокойном, кривилась гримаса глубоко обиженного ребенка. «Таймень! Здоровый! Два метра! А ты еле плетешься!» - не сдерживаясь, он орал на Егора, виня его в своей неудаче, а тот, раздосадованный не меньше на то, что Михаил не смог вывести рыбину из глубины под выстрел, только молча сопел. В завершение Михаил поддал ногой валяющийся спиннинг и, прихватив ружье, зашагал успокаиваться в распадок Горбыллаха. Проводив его укоризненным взглядом, Егор поднял Мишкину снасть и пошел с нею к навесу. Передвинув дальше от жара костра ведерко с варевом, он подбросил в огонь полусырого плавника, посидел бесцельно на колоде, потом решительно встал и, взяв свой спиннинг, сбежал под горку к тому месту, где совсем недавно рыбачил Михаил. Шальная мысль пришла ему в голову: «Раз таймень здоровый, значит - у него может быть пара. Дай-ка я попробую!»
У Егора тоже была заветная блесна – купленный в Иркутске «чертик» с красной головкой и тройником, похожим на абордажную «кошку». Старик, что на базаре торговал самодельными рыболовными снастями, клялся, что на такого же «чертика» он однажды вытащил пятнадцати килограммового «зверя». - «Бери, сынок, как поймаешь «тигру», вспомнишь меня!» - Старый рыбак говорил так убедительно, что Егор накупил у него всякой всячины, в том числе и эту грубо сработанную свинцовую «турбинку». Вот и пришло время проверить рыбацкую байку. Поводок у блесны был под стать страховочному тросику, и если там, в ямине такой же таймень, что оборвал блесну у Михаила, то эта снасть будет самая подходящая.
Егор снял с плеча ружье и прислонил стволами к смытой вместе с корнями лесине, стрелять и вываживать одновременно он все равно не сможет. Осмотрев, еще раз снасть и прошептав, как в детстве: «Ловись, рыбка большая и маленькая», - забросил «чертика» в самый устьевой стрежень Горбыллаха. Блесна работала! Стремительный водный поток крутил свинцовую «турбинку». Легко вибрируя, натянутая леска резала наискосок гребенку сброса, как вдруг кто-то тяжело и мощно потянул за нее, уводя блесну из бурунов в бездонную яму, промытую в русле Тимптона. Началась схватка, полная азарта и отчаяния. Сколько минут она длилась, Егор не считал. Борьба человека с рыбиной закончилась в ста метрах ниже устья притока. Немногим больше метра таймень с широколобой головой, зубастой пастью и оранжево-красными у основания плавниками лежал пластом на камнях. Темные месяце- образные пятна на дымчато-серых боках и оскал острых загнутых вовнутрь зубов, действительно напоминал тигра. Прав был старик, его блесна фартовая!
Вернувшись к навесу, Егор уложил тайменя так, чтобы Михаил не сразу его заметил, подправил костер, принес и подвесил над огнем котелок с водой и стал ждать возвращения товарища. Солнце, скрывшееся за гольцами, разожгло вечернюю зарю. На небосводе Великий Творец создал немыслимой красоты картину из всех оттенков двух цветов – красного и синего. Прошедший суматошный день заканчивался теплым вечером. Снег, принесенный первым наскоком зимы, почти весь растаял, сохранившись только на сиверах. Краски заката обещали сухую с легким морозцем наступающую ночь и солнечный, ветреный день на завтра. В душе Егора тихо звучали струны радости, и он совсем не сердился на Михаила.
Из распадка докатилось эхо двух выстрелов, через минуты еще и еще. - «Вот и Мише подфартило, значит скоро придет» - с удовлетворением подумал Егор, пододвигая жердь таганка с варевом поближе к алеющим углям костра – пусть подогреется к приходу напарника.
Действительно, вскоре из-за лиственниц показался Михаил, уголки глаз и губ говорили о его успокоенном самолюбии. Подойдя к стоянке, он снял рюкзак и, потянув за шнур, открыл его, на примятую жухлую траву увесисто плюхнулись три петуха каменного глухаря. - «Выводок поднял, двоих срезал сразу, а за третьим - подранком пришлось побегать. Ну, а у тебя похлебка готова?» - «Да, давай ужинать, а потом хищником займемся» - стараясь как можно буднично, ответил Егор и небрежно махнул рукой в сторону реки. Напарник, еще не остывший от встречи с глухариным выводком, не обратил внимания на последние слова, а, прихватив мыло и не первой свежести полотенце, спустился под горку к воде.
Возвращаясь к костру, Михаил наконец-то, увидел «торпеду» с оранжево-красным у основания хвостом и светлым брюхом, подойдя вплотную и присев на корточки, он с нескрываемым любопытством стал рассматривать трофей Егора. В его глазах восточного разреза (у Миши отец русский, мать казашка) промелькнула еле заметная искорка зависти. - «А мой зверюга был крупнее!» - веселым голосом, но с малюсенькой ноткой превосходства, заявил он и, ухватив под колючие жаберные щели, поднял тайменя, пробуя на вес. «Однако, больше двенадцати малыш тянет!» - уже искренне обрадовался Михаил и тут его глаза стали расширяться – он увидел в глубине зубастой пасти свою блесну. - «Не может быть! Таймень дважды не садится! Это - не мой!» - «А блесна чья?» - спокойным тоном вопросил Егор. Михаил, тут же достав нож, полез тайменю в пасть, сопя и поругиваясь, когда кололся об острые зубы, он через минуты выдрал свою потерянную блесну. «Наливать будешь?» - съехидничал Егор. – «Буду, дорогой мой Егорушка, буду!» - вскричал Михаил, - «Как же ты его, красавца писанного, на берег вывел?!» - и седовласый сын двух народов пустился в пляс, топая толстыми кривоватыми ногами. «Черная кошка» размолвки между Михаилом и Егором превратилась в «белого пушистого котенка».
Ночь стояла ясная, звездная. С места встречи большой и малой рек неслись звуки, похожие на бесконечный разговор. Засыпая, Егор подумал: «Какой, однако, красивый голос у Горбыллаха, такой же гортанно- растянутый, как и…» - Михаил Жилин спал на боку, поджав одну ногу и вытянув вперед руку, как будто он и во сне бросался за двухметровым тайменем. Гольцы тонули в ночном мраке. Золотое убранство с тихим шорохом осыпалось с даурских лиственниц. Якутская тайга спала.