Саблинскому Памятнику Природы посвящается.
БЕЛЫЙ СПЕЛЕОЛОГ
ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН ISBN 978-5-98306-035-7 "Нордмедиздат", 2007, Спб
Третья часть трилогии (1 - Посланец к посланным, 2 - Красный мор или Пальцем деланые)
Сверкающий лунный эльф, сверкающее чудовище, будь под землёй! Будь!
Руническое заклинание.
ЧАСТЬ 1. Е В Р О Р Е М О Н Т
СКЛАД
Сашка гонял на скейте по парапету перед БКЗ. Сегодня всё здоровски получалось. Конкретно драйв поймал. Присел чуток отдышаться, шнурки перевязать.
- Слышь, братан, дай стекляшку прокатиться, пока вяжешься, вернусь.
Сашка взглянул на незнакомого "братана". Он был весь в чёрном, нормальном, то есть рэперском прикиде, мотня в тему - до колен. Подрез на месте. "Игуана". На такое обращение имел право. А доска Саш-кина и правда стеклянная. Второй такой в городе нет. Папаша ему из Таиланда привёз. Уверяет, что сделана она из природного стекла, из того, что получается при ударе молнии в кварцевый песок.
- Бери, братан, только быстро. Чё бледный такой?
Но тот уже покатил. Красиво покатил, не чайник. Сашка воевал с кроссовками, иногда поглядывая на незнакомца. Но всё-таки потерял его. Неожиданно он сказал у Сашки за спиной:
- Клёвая дощечка. Только правый задний скрипит.
- Знаю, - сказал Сашка, принимая скейт, - да не так уж и скрипит.
Он покрутил подшипник. Тот питингом отозвался. Сашка возмутился:
- Ты чё, блин, сделал?
Но незнакомца уже не было.
- Вот, ламер, блин, - шипел Сашка, - ещё и поцарапал… нацарапал хрень какую-то.
С изнанки доски были выцарапаны какие-то каракули. Раньше их точно не было. Ну, по крайней ме-ре, когда сюда пришёл… Больше никто у него не одалживался. Гвоздём что ли? Фиг там, гвоздь стекло не царапает. Вот рядом "валентинка", это Вячина работа. А как она мучалась, чем только не пробовала, пока, наконец, не вспомнила про свой пирсинг на пузике. Он с настоящим брюликом. Вот им и нацарапала, задрав топик, и так, впрочем, коротюсенький. А этот чем царапал? И на кой? И чё это: 666.сила.тут? Он что, сата-нист? А может, ещё и наколдовал чего?
Драйв прошёл. Сашка ещё немного погонял. Подшипник скрипел уже неприлично, скоро заклинит. Запрыгнул на мраморные перила, перевернув на ходу доску, скатился, слегка подпрыгнув, и… ну так долба-нулся о поребрик, что… что… Больно, блин! Он стонал, бормоча: "Поребрик! Долбаный поребрик!" А ведь вчера здесь же… бочку-винт сделал запросто, блин, и Вяча видела, и Слоба… дело не в поребрике, это из-за подшипника. Всё из-за этого… этой поганки!
Домой, домой, пожалуй… Да, домой. Обещал отцу клад найти. Надо же найти клад, наконец!
Сашка окинул взглядом площадку перед БКЗ. Скейтеры шныряли туда-сюда. И тут с мраморных пе-рил к его ногам плюхнулся Слобадан, косовский беженец. В точности повторил его, Сашкин трюк. И тоже - локтем о поребрик. Так они на сегодня и разошлись оба, хромая на правый локоть… Разошлись даже без тра-диционного рэперского "йо", кулак о кулак. У каждого - одна рука подбита, в другой - скейт.
Сашка двинул "домой". Это рядом совсем. А в кавычках, потому что квартиру только что купили и сразу затеяли ремонт. Квартира сейчас выглядела так, как, возможно, уже выглядела, если в неё в блокаду угодила авиабомба. Впрочем, такого не было. Соседи-старожилы уже кое-что порассказали.
Предки шиковать с элитным ремонтом не стали, да и не смогли бы - почти всё на покупку ушло. Пе-регородки, как это принято по-новорусски, не снесли. Даже паркет оставили. "Пусть будет максимум нату-рального и исконного, - говорил отец в качестве тоста и добавлял почему-то: - а также посконного, сермяжно-го и домотканого". Вечно он цитирует какие-то произведения, забытые уже. То "Стулья", то "Мастера", то Стругацких. И Сашку постоянно заставляет это читать. Оно, конечно, интересно, когда втянешься, но для это-го надо оторваться от компа или ящика. Да и на сидишках всё это есть, тоже, правда, собраться надо… А он всё нудит: "Ты даже "Двух капитанов" не читал! И теперь уже не прочтёшь - детство-то прошло. А с ним и Майн Рид, и Рыбаков, и даже Обручев…" Словом - отцы и дети. Интересно, чего он сам не прочёл, не вняв советам дедушки?
Ремонт затягивался. Делали его, как водится, "гастарбайтеры". Опять в кавычках. Уж очень они не похожи на оплакиваемых прессой рабов. А прораб их Тодор вообще старый знакомый. Не таджики, не узбеки, а хохлы западные. Укророссияне. Почти коренные. Регистрации регулярно раз в квартал покупают, клиентура обширная, репутация хорошая. Берут недорого, за качество отвечают. Вот только работа идёт не так быстро, как предкам бы хотелось. Ну, так зато - качество. А при ремонте квартиры в старом фонде самым трудоёмким оказалось выравнивание стен. При коммунизме все жили в царстве кривых стен, но этого не замечали, види-мо, в силу своей духовности. Каждый, небось, мнил себя одним из "двух капитанов". До стен ли! До быта ли! А теперь оказывается, на эти стены современные обои не ложатся. Стены надо ровнять, гладить, доштукату-ривать "под стекло". Ну, или гипрок применить. Но в этом случае тоже какие-то минусы… Сашка нахватался кое-чего, крутясь среди строителей, иногда помогал, платили ему даже. Ну и что, что из папашиного карма-на… а то бы другой помощник получал.
Больше всего отец расстроился, когда понял, что перекрытия в доме деревянные. Дом этот - четырёх-этажный флигель во дворе-колодце на углу Восстания и Жуковского. "Печальный Ангел" - известная питер-ская достопримечательность - смотрит через единственный новострой 1970-х на этот тихий флигель построй-ки, как следовало из документов, 1917 года. Начало века - период строительного бума в Питере. В домах де-лали уже бетонные перекрытия. Да что там перекрытия! Устраивали даже централизованные пылесосы с об-щим компрессором в подвале.
- Какую бы мы сейчас имели архитектуру, - сокрушался Сашкин отец, наливая из запотевшей бутыл-ки, - чистую индо слеза… А что имеем? Слёзы! Да нешто настоящий барин стал бы этакое вкушать! - и дока-зав, что он не настоящий барин, добавлял: - Вкушая вкусих мало меда и се аз замолкаю.
А флигелёк-то кокетничал, молодился. В окончательно оформленных документах он, потупясь, соз-навался, что стоит с 1870 года. Вместо года революции - год рождения ея Вождя. Сюрпри-и-из. И перекрытия теперь постоянно это подтверждали: каждый шаг в любой из комнат заставлял вибрировать полы во всех ос-тальных. В угаре заключения сделки этого не заметили. А ведь есть простой способ: попрыгать в одной ком-нате, и тот, кто стоит в смежной, сразу оценит упругость перекрытия. Теперь же дубовые балки межэтажных перекрытий торчали наружу: кое-где полы пришлось вскрыть.
Из-за этого появились крысы. Они нагло шляются по всей квартире средь бела дня, не говоря уже про белу ночь. По-хозяйски, иногда в обнимку по трое… Тодор успокаивает:
- Та не волнуйтесь. Воны, така зараза, у старом фонде усюду е. От полы закроем, тада усе сгинуть.
Хотелось бы верить.
В углу Сашкиной будущей комнаты притулилась настоящая печь-"голландка", крытая жестью, окра-шенная серебрянкой. Отец очень просил Сашку присутствовать при её разборке. Не исключал возможность наткнуться на клад. Не совсем, конечно, серьёзно, а то сам бы разобрал. В этой комнате (квартира была ком-мунальной, предкам удалось её расселить) когда-то, по рассказам соседей, жил внук, а раньше сын, а ещё раньше сам дореволюционный хозяин этой квартиры. Был он то ли геолог, то ли путешественник, а его жена - акушерка. Назывались какие-то имена, фамилии, Сашка забыл. Запомнил только, как звали первых хозяев - Курт и Бригитта. Красиво. Особенно, если она с двумя "т"…
Сашка пришёл вовремя - жесть уже обдирали. Тодор, как всегда всё чётко организовал. Под окном уже стоял самосвал, и со второго этажа в него весело летели старые кирпичи. Глинистый раствор легко их отдавал.
- Ну, шо, паныч, нема клада? - периодически спрашивал Тодор.
- Погодь трошки, - степенно отвечал Сашка.
Скоро печи не стало. Надежды найти клад тоже. Рабочие послали Сашку за пивом. Сходил, как са-мый молодой. Он давно уже бреется, а сейчас давно уже не бреется, так что продавщицы табак и зелье выда-ют ему без вопросов. Потом, пока профи пили пиво, темпераментно общаясь на своём странном славянско-романском наречии, Сашка стал вынимать из стены вьюшку и задвижку трубы - всё, что осталось от печи.
Железо было в ржавчине и саже. Кирпичи тоже. Грязная работа. Физиономия его ещё грязней. Да и локоть ноет. И норовит о стенку задеть… Выгреб остатки сажи. Самое дно дымохода покрыто слоем кирпич-ной крошки и каким-то, птичьим, что ли, мусором. Тоже выгреб. С трудом, правда. Правая рука из-за травмы не очень-то сгибается, а левой не пролезть. Кирпич какой-то ей не в тему торчит. Пришлось его вынуть. Да он всё равно шатался, хоть и присыпанным столько лет пролежал. И футляр вынул, который, конечно же, должен же был оказаться под этим кирпичом. Сашка нисколько не удивился и не взволновался, будто каждый день находил клады. Наверное, сработала защитная реакция организма: шок сковал нервную систему, чтоб она не расшаталась.
Металлический футляр, или скорее, жестяную коробку, он, никому не показав, отнёс в прихожую, сунул в рюкзак. Замер, когда коробка громко брякнула об гвоздодёр.
Тьфу, блин, чё вздрагивать у себя дома! Но лучше пока всё-таки затаиться, хоть и дома. Гвоздодёр, или монтажка, монтировка, у него всегда в рюкзаке, а то и в рукаве. По городу небезопасно ходить. Особенно в старых спальных районах. Не скины, так хулиганы, не наркоманы, так футбольные фанаты, а то и просто оперяющийся молодняк - всяк норовит наехать на чужака. Оружие не помешает, хоть и холодное. Сашка лю-бил шляться по городу в одиночку. Он хоть и достиг первого взрослого по настольному теннису, пинг-понгу, и бегун отменный, но очень худ. А разные собаки любят на кости бросаться. Монтажку гастарбайтеры назы-вают "русский меч" или "кинжал хохла". Тодор научил Сашку всяким приёмчикам с этой короткой железной палочкой: перебрасывать её из одной руки в другую, крутить вокруг кисти, через спину, финтам обучил, лож-ным выпадам, завершающим. Нунчаки отдыхают, блин. Школа гастарбайтера. Мастерство оттачивается во время вынужденных простоев, вызванных различными милицейскими операциями. А как применяется на практике, о том история умалчивает. Хотя тот же Тодор совершенно незлобив, истинный непротивленец злу насилием. А самое страшное у него ругательство: "Нехай им будэ хорошо, блин!"
Поверх рюкзака Сашка небрежно бросил скейт. Старался ни о чём больше не думать, забубнил под нос "пастовские" читки. Он же рэпер. Читка для рэпера - всё, в том числе и молитва. Ночью ему предстояло ещё одно испытание - ночёвка в пустой развороченной квартире, наполненной эхом от топота тысяч крыси-ных ног.
"У них такие нежные, розовые ладошки, чё ж они тогда так топают," - думал Сашка на исходе белой ночи, не выключая электрического света и сжимаясь на новом диване, прикрытом полиэтиленом, до размеров, не интересных крысам.
А надо было выспаться. Утром предстояли нешуточные дела, связанные с дневной находкой.
Жестяная коробка из-под печенья "Наша марка" оказалась битком набита фантиками от конфет. Ка-залось бы, мусор. Но фантики были старинные, не меньше ста лет им, пожалуй, судя по рисункам. А это уже антикварная коллекция. Клад, не клад, но… склад, как говорили в Простоквашине, да и денег стоит. И по от-дельности каждый из фантиков мог обозвать фантиком иную отечественную ассигнацию. Всплывшее откуда-то из глубин сознания солидное слово, наполнило Сашку гордостью, он ощутил себя матёрым коллекционе-ром, расчётливым хранителем Истории. А все вместе фантики могли бы поспорить уже и с каким-то банков-ским счётом.
Сашка довольно долго перебирал красочные бумажки. Большинство являли собой тончайшей работы живописные миниатюры на темы детства, природы, исторических, религиозных и мифологических сюжетов. Разглядывать их можно было бесконечно. Сашка оказался благодарным, хоть и случайным, обладателем на-стоящего сокровища. Он даже пытался уловить давно иссякшие запахи давно прошедшей эпохи. И ему уже казалось, что от изящной каравеллы, подгоняемой бризом, пахнет пряностями, ванилью. Или на самом деле секреты старых кондитеров до сих пор удерживали запах?
Однако под слоем легкомысленных бумажек его ждал новый сюрприз - папка. Небольшая картонная папка, школьная. Папка для бумаг, в ней и были бумаги. Внутри на крышке папки нетвёрдым почерком, кри-вовато, но высокопарно, да ещё с "ятями" и "ерами", было выведено:
Нашедшему сию папку.
Никому оную не показывай.
Никого не расспрашивай.
Ибо ты Тот, Кто сие нашёл.
Ты станешь с нами, если останешься один.
У тебя будет всё, если ничего не возьмёшь.
Всех ждёт Возмездие.
Последнюю фразу Сашка уже слышал. Это якобы слоган якобы Белого Спелеолога, якобы обитаю-щего в Зяблинских копях. Им и были посвящены остальные бумаги в папке. Этим старинным и давно забро-шенным горным выработкам, прорытым настырными рудокопами в красно-белых песчаниках обрывистых тощненских берегов.
В этих копях, стал вспоминать Сашка, он бывал. Два раза.
СПЕЛЕОЛОГИ
Первый раз в копи водил Сашку отец, ещё в детстве. Самое сильное воспоминание об этом походе - страшно и грязно. И хоть у отца на лбу красовался электрический фонарь и у Сашки тоже был фонарь, но светлее от этого в жутких катакомбах не становилось. Сашке они долго потом представлялись утробой какого-то исполинского зверя. Всё там было черно и красно одновременно, и всё куда-то проваливалось, как… ну, как в утробе.
В пещерах, ещё и так иногда называют эти копи, толкалось полно народу - день был субботний. Но мало у кого были приличные осветительные приборы. Это было время дефицита всего, а уж батареек тем бо-лее. Советская промышленность буксовала на всём, а уж на батарейках тем более. Впрочем, в эти фразы мож-но вставить вместо "батареек" название любого другого товара. Фонари были в основном у городских. Их, конечно, понаехало по случаю выходных, но большинство паломников были всё-таки местные. Они отлича-лись отсутствием какой бы то ни было спортивной экипировки, какой-то тройной чумазостью и показным нахальством, чтобы отличаться от городских. А источником света им служили в лучшем случае свечи, а чаще горящие со страшным чадом подмётки от старой обуви или обломки оргстекла. Сашка с отцом пристали нау-дачу к какой-то группке уверенных, не матерящихся пацанов, и едва за ними поспевали. То и дело из кро-мешной тьмы, из каких-то боковичков (боковых ходов), а то и прямо из-под земли выскакивали какие-то во-истину тёмные личности с неизменными коптилками. В узких коридорах едва успевали разойтись. Где-то да-же вспыхивали ссоры.
Неожиданно открылось довольно большое пространство, тускло мерцающее в неверном свете мно-жества крохотных колеблющихся огоньков. Стены и кровля терялись в тёмных глубинах. На полу вповалку валялись закопчённые и перемазанные красным песком жизнерадостные подземные гуляки. Они расположи-лись живописной группой вокруг крестообразного холмика - могилы Белого Спелеолога. Холмик был весь утыкан свечками и коптилками и щедро обложен жертвоприношениями - сигаретами, денежками и прочей мелочью. Благочестивая кладбищенская печаль не затуманила ни один бесшабашно-чумазый лик. Это были весёлые еженедельные поминки. Причём об усопшем никто не вспоминал, а только обменивались обычными туристическими сплетнями. Всё то же, что и у обывателей Верхнего Мира: кто с кем, от кого ушёл и в какой пещере девки ядрёней.
- А что, граф так по своей московской диггерше и сохнет?
- Ну, дык… Да всё так же без толку, издалека.
- А как иначе? Встретиться-то им была судьба, а вот вместе не быть. Несовместимость полная. Идиа-сенкрезия, блин.
- Что так?
- Дык она ж диггерша. Ёйный коллектор любимый, где она по утрам свою нерпу выгуливает, аккурат в Душистый зал выходит. Из коллектора дерьмо всякое таким каскадом цветным трёхметровым в подземное озеро обрушивается. На фото в прожекторах клёво получается. Но то на фото, а в натуре - дышать нечем. Дальше-то в пещерах воздух чистый, ну, если только свечками пахнет. Вот так они и стоят по утрам, друг на друга смотрят. Она на краю коллектора, а он на берегу озера. Она ему - Васятка, а он ей - Машутка. Она - Ва-сятка, а он - Машутка… А не сойтись им никак, идеасинкрезия…
- Да чёй-та за слово-то?
- Ну, типа, вонь. От неё, конечно. Диггерша, ведь…
- Да… эва! Русалка и кентавр… - парни крякают, девушки вздыхают, - всех ждёт возмездие. Наливай, что ли? Зальём желание…
По кругу пошла фляга.
Наконец, в тёмном углу заспорили об усопшем. Кто, дескать, заманивает и путает копилазов, и не только чайников, но и матёрых? Кто, в смысле, сам ли Белый или жена его, Эва? Ну, конечно, их духи име-лись в виду. Девицы утверждали, что Сам заводит, а жалостливая Эва выводит. Парни держались другого мнения. Тут фляга доселе помалкивающего Сашкиного отца по третьему разу его не миновала. Он и заяви, как всегда, не подумав:
- Дык, ясный же пень! Ведь Белый, он чё? Он же в копи эти от жены, поди, и утёк. Потому она за ним, как Пенелопа, по всем шкуродёрам и гонится. А между делом Эва и на нас поглядывает по бабьей своей при-вычке: ага, этот вот обтрепанный, прожжённый, закопченный, все ходы, выходы знает, стал быть тоже от же-ны давно убёг. Заманю-ка я его в лабиринт, один чёрт, от него никакого проку семье нет!
Пока папаша нёс ахинею, становилось всё тише. Фонарь у него на лбу потускнел несколько, но вни-мание такое пижонство не привлечь не могло. Да он ещё и разговаривает! Папаша, прихлёбывая и не замечая подвижек компании в его сторону, продолжал заливаться:
- А чайникам Сам благоволит. Видит: вот идёт совсем зелёный, сейчас заплачет и к жене вернётся. И тоже заманит его, запутает, дескать, нашего полку пусть прибывает. И если Эва настигнет Самого в каком-нибудь тёмном коридорчике, да ещё не с чайником, а с чайницей… тут-то он и поймёт, что всех ждёт возмез-дие.
- А у вас, уважаемый, какие батарейки? - коптящая подмётка чуть папаше усы не подпалила.
Наконец, он заметил, что внимание к нему заметно возросло, и как бы не дошло до оваций, понима-ешь.
- Пальчиковые, - сказал отец, - вот смотрите, - и выключил лампочку. Сашке показалось, что он, как прораб Владимир Николаевич из фильма "Киндзадза", нажал на кнопку машинки перемещений. Какая-то сила подхватила Сашку за шиворот, и они мгновенно оказались в другом зале, потом в другом, потом какие-то ко-ридоры, но всё это в один миг! И вот их уже ослепляет дневной свет. Такой яркий, такой… родной, что ли? Ликование красок и весёлые потоки света не только с неба, даже из-под самой тёмной коряги, казалось, сби-вали с ног, по крайней мере, Сашка шатался от счастья. Только через несколько минут он заметил, что день-то пасмурный, хмурый, серый денёк-то. Но какой красивый!
Внизу, в теснине, река Тощна тоже ликовала, разорвав ледяной панцирь. Льдины неслись куда-то под мост. На одной льдине плясали и вопили от радости три пацана, упиваясь своей лихостью. Вдруг белая плос-кость торкнулась в прибрежный валун и раскололась. Лихачи оказались в воде. Они заверещали ещё громче, но не от испуга, а от ещё большего восторга. Пацаны, цепляясь за ветки, быстро выбрались из воды. И, хохоча и даже не отряхнувшись, полезли в гору. Возможно, и не домой. Там же их наверняка ждёт возмездие. Сейчас разожгут костёр… Сашка вздохнул, позавидовав их свободе.
- Пойду и я искупнусь, - сказал один из двух серьёзных мужчин, возившихся с лопатами у какого-то оползня.
- Искупнись, Юр, совсем запарился, - сказал бородатый. Борода его от песка была красной, и Сашка вспомнил Эрика Рыжего из норманских хроник.
Юра воткнул лопату в песок, не спеша спустился к воде и действительно стал раздеваться. Тело у не-го было обтекаемое, какое-то пронырливое.
- Что, заблудились? - спросил у чайников бородатый.
- Да не особо, - пробурчал отец.
- Тут народ всякий есть, - понял бородатый, - вот, хоть бы, к примеру, Сам. Ловкий парень был, мы с ним ещё когда съёмку Воронцовских делали. А тут… на ровном месте, считай… Ручей, конечно, замёрз, го-лый лёд был. Да мы-то с ним весь Тиман прошли. А тут он шею свернул. Странно… Разные тут крутятся…
- Вы что, Белого Спелеолога знали? - удивился Сашка.
- Ну. Я же в Универе работаю.
Видимо, это настолько всё объясняло, что уточнять было неудобно.
- А здесь чем занимаетесь? - спросил трезвеющий папаша.
- Америку отрываю, - улыбнулся Эрик, - пещеры смотрю. Кто-то должен. А то все только прогулива-ются. Вот недавно вход завалило. В прошлые выходные кубов десять, не меньше перекидали. А не отроем вход, так пещера и забудется, потеряется… Как Верёвка или Мечта.
Он рассказал, что выработок завалено гораздо больше, чем сохранилось. Если судить по объёмам пе-реработанного на стекольных заводах песка, то подземных просторов должно быть раз в десять больше. А выработки могут переходить в старинные подземные ходы и тянуться до… до…
- До Нескользкого? - испуганно пискнул Сашка. Вдруг отец сейчас потянет его обратно в пещеру, чтобы до дома под землёй добраться.
- А то и до Колпина, - пожал плечами бородатый.
- А то и до Копорья, - встрял подошедший Юра, голый, мокрый, но ничуть не озябший. Наоборот, от него парило.
- Одевайся, от тебя прямо пышет, - сказал бородатый, - смотри, на такой жар летучие мыши полетят.
- Не… Дрыхнут они ещё, - ласково возразил обсыхающий Юра и… исчез. Из пустоты донеслось: - Весенний сон сладок, - он появился уже в штанах, а по пояс снова исчез, ворча: - спят даже в таком бедламе, с панками и торчками. - Натянув рубашку, он больше не исчезал, и Сашка понял, что Юра просто плоский, как фото гаишника. Повернувшись в профиль, он как бы исчезает. Почему-то никто не обратил на это внимания. "Может, больной", - подумал Сашка.
- А что, Белый Спелеолог, правда, здесь похоронен? - спросил отец.
- Здесь, здесь, - заверил Юра, снова беря лопату, - и в Жемчужной, и в Пляжной.
- Понятно, он как всесоюзный староста Калинин: в каждом городе стоит токарный станок, на котором он работал.
- Вот-вот. И где та шахта, на которой работал Никита Сергеевич…
- И кто убил президента Кеннеди…
- И чья дочь у Терешковой…
Сашка понял, что представители одного поколения острят на какую-то понятную им тему. А ведь ни-кто даже не хмыкнул.
Папаша на нетрезвой волне нетрезвого энтузиазма вызвался помогать, естественно, не сейчас, а ино-гда. Обменялись телефонами. Мобильников тогда ещё не было. Представились чинно, церемонно отирая красные руки о красное рваньё. Юра как Юрий Андреевич, историк, а бородатый как граф Лохнесский, Васи-лий Андреевич.
Конечно, всего этого малолетний Сашка не мог запомнить, будь он прост. Или просто Сашка. Но дальнейшие события показали, что он Избранный. И помнил он, как оказалось, вернее, знал, не только всё из того, что было, но также и многое по обе стороны настоящего. "Оба полы сего времени", как пел Боян, внук Велесов. Автору же все подробности стали известны всё тем же способом - некоторым приобщением к Абсо-лютному Знанию при информативных контактах с псом-паломником Дюграном (см. первые две книги трило-гии о Дюгране "Посланец к Посланным" и "Красный Мор").
БЕЛЫЕ
Расставшись с Графом и Историком, Сашка с отцом пошли по-над берегом реки к мосту, в сторону своего Нескользкого, где они тогда жили. Справа нависал обрывистый берег, местами, между оползней, горизонтально-полосатый, розово-бежевый, изрытый не только рукотворными, но и когтетворными и клювотворными пещерами. Из некоторых на Сашку пристально смотрели. Кто, он старался не определять, во всяком случае, вербально. Не "бэтманы" же, в самом деле! Вдруг он поймал сам себя на том, что с некото-рыми пещерками как бы раскланивается. Снова стало страшно. Он обогнал отца и пошёл впереди, спокойный, хотя бы за спину.
Отец на ходу делился воспоминаниями, иногда оскальзываясь, что обозначалось периодическими "а, йо!" Поспевая всё-таки за Сашкой, поведал, как побывал здесь впервые почти четверть века назад. Перво-курсником связался тогда ненадолго с институтскими спелеологами. Для них эти копи были как простенький полигон для тренировок перед "настоящими" карстовыми пещерами. Но для новичков впечатление было ко-лоссальное. И лазали они тогда по-настоящему, не как сегодня. Красные с ног до головы, бесстрашно, как казалось со стороны, а на самом деле, отчаянно труся, кое-как преодолевая соблазн отступиться под прикры-тием клаустрофобии, снисходительно здесь признаваемой всеми, протискивались в свои первые "шкуродёры". С радостью и деланным сожалением отползали от совсем уж мизерных щелей, куда втискивались, сплющива-ясь, как верёвки, только матёрые копилазы и пещерники. То, что спелеологи сплющивались, ещё можно было объяснить тренировками или эволюцией, но как сплющивались их каски? Совсем обыкновенные с виду кас-ки…
А после подземных экзерсисов тренировались на обрывистому берегу уже в скалолазании. Не бог весть какая высота, но чтобы освоить спуск "дюльфером" достаточная. Навыки в скалолазании столь же необ-ходимы спелеологу, как и способность сплющиваться. В карстовых пещерах иногда открываются настоящие пропасти или огромные залы с люстрами сталактитов на порой недосягаемой высоте. Кое-куда можно по-пасть только по вертикальным расщелинам или колодцам. И все эти приключения, в отличие от спорта осле-пительных вершин - альпинизма, происходят в кромешной тьме. Воистину, кому… чего-то там, а кому - сви-ной хрящик.
После тренировок - костры, песни. И всё как-то посуху, без алкоголя…
Воскресным вечером, почти до темноты тянулись по посёлку к железнодорожной станции разрознен-ные группки единого подземного братства, гордо неся на себе с виду кровавые следы общения с недрами пла-неты. Ведь разницу в экипировке профи и пижонов, чайников и любителей скрашивал неповторимый оттенок зяблинского красного песчаника, которым щедро помазал всех копилазов Дух Недомоседства. Эти субботние и воскресные раскрашенные процессии были своеобразной визитной карточкой Зяблино. Нечто вроде бра-зильских карнавалов. Спелеологическая самба.
Другое дело - соседнее Нескользкое, промышленный посёлок. Здесь не до карнавалов. Здесь выдают на гора глину, обжигают кирпич, дают стране непромокаемый порох. До Нескользкого десять минут езды на автобусе от этой остановки со странным названием "Лохнесская гора". В память, конечно, о графе, имение которого когда-то располагалось неподалёку на крутом берегу, как раз над пещерами. Такое мрачное соседст-во, видимо, не могло не оставить в творчестве графа следов мистических настроений. Не здесь ли написан рассказ "Упырь"1, превосходящий концентрацией мистических ужасов любой голливудский триллер? Лету-чие мыши, филины, сам Дьявол в чёрном домино… не встречался ли граф с истинными хозяевами адских подземелий? Страх можно победить смехом, весёлым общением с верными друзьями, коими были братья Перловские. Вот и разгоняла смешливая троица тоску длинных осенних вечеров вызыванием к жизни величе-ственно-нелепого Кузьмы Фруткова. Кузьма сам, описывая свой знаменитый сон, переменивший всю его жизнь, явно намекает на Зяблинские копи: "Я увидел перед собой голого бригадного генерала, в эполетах, который, подняв меня с койки за руку и не дав одеться, повлек меня молча по каким-то длинным и темным подземельям, на вершину высокого обрыва…"
Сын с отцом долго отряхивались на автобусной остановке, а то красночумазых в общественный транспорт не пустят. Отец спросил, закругляя свой, начатый на берегу, мемуар:
- Ты, Александр, заметил, насколько ярче оказался день после выхода из пещеры?
- Да, заметил. Как будто, пока мы там были, второе солнце взошло.
- Вот-вот. Молодец, образно формулируешь, - и добавил что-то странное: - хорошо излагает, собака.
Сашка не стал переспрашивать, своё гнул:
- И вообще, красивее стало, да?
- Ну, дык. Мы так и говорили: вот чем отличаются спелеологи от альпинистов!
- Чем?
- Альпинисты лезут в горы за неведомыми красотами, а мы, - отец имел в виду, конечно, спелеологов, - мы проваливаемся в тартарары, чтобы заново открыть красоту нашего мира. За это и выпьем, - добавил он уже дома, когда за столом повторил сию сентенцию.
А потом ещё добавил. И ещё. И каждый раз, добавляя, добавлял:
- Эх, хорошо пошла, шкуродёрка!
Жизнелюб. Любит, значит, жизнь помучить. Бьёт, значит, любит. Пьёт, значит, любит…
В тот вечер отец зашёл к Сашке пожелать спокойной ночи. Ещё пару лет назад это пожелание пред-варялось ежевечерней сказкой, сочиняемой отцом на ходу. Но раннее детство миновало. Значит, по делу при-шёл. Или не наговорился ещё, добавляя. Так и есть. Дыхнул противно и зашептал :
- Я ведь тебе не всё рассказал про своё первое знакомство с пещерами… и даже… со… с Белым Спе-леологом.
Сашка вздрогнул, спросил, замирая от страха:
- Так вы познакомились.
- Не совсем. Я говорил уже про… эти шкуродёры. Ну, самые тесные щели… неизвестно, куда веду-щие. В них, знаешь, как страшно лезть. Не всем дано. У нас старшей группы была… третьекурсница… кажет-ся, Маринка звать… не помню уже… Она была такая… совсем не плоская, даже пухленькая. Но ползала по любому лазу, будто её туда втягивало.
- Сплющивалась, как Юра?
- Ты тоже заметил? Нет. Так умел наш инструктор… кличка у него была Граф.
- Этот? Бородатый?
- Что? Нет. Тот поэт был. Его песни вся общага пела.
И к осени надо купить пальто,
Но только всё это не то, не то…
Он совсем было настроился петь, но, махнув рукой, заговорил, уже быстро, без пауз:
- Грустная песня, да? Уж куда он мог залезть, туда больше никто не мог. Да и не требовалось. А она… как бы обычная девчонка… но за ней лезть страшно, а не лезть стыдно… И я обрадовался, что у меня фонарь забарахлил. Аккумуляторный такой, шахтёрский, всё-таки мы были из Горного института. Замигал, замигал и совсем погас. Я стал с ним возиться на ощупь. А они уже все залезли. Только голоса из-под земли: бу-бу-бу. Ну, уж лучше в полной темноте за всеми, чем одному оставаться. Я в щель сунулся, легко так зашёл, подумал, что со страху. Впереди чуть-чуть что-то мерцает, попискивает. Я, как барсук или крот, или змей прошмыгнул и прямо-таки выпал в пустоту. По стенам, вроде, свет полыхнул, вроде, я увидел полосы белые и розовые… а может, показалось… искры из глаз, что ли. Оказался я в полной темноте, руками ни до чего не дотянуться, звуков никаких не слышно. Я понял, что не в ту щель сунулся. То-то она мне просторной показа-лась. И я ведь, заспешив, выпал из неё. Как её теперь найти? Стал спиной вперёд отползать, чтобы к месту падения вернуться, но, видимо, направление уже потерял. Отползал, отползал, но так ни во что и не упёрся. Волосы у меня под каской зашевелились, а сам я окаменел.
- Страшно было?
- Жуть! Посидел, посидел, не знаю, сколько. Кричал… Бесполезно! Я притих. Вдруг слышу, где-то радио работает. Дикторша что-то говорит бодрым таким тоном, деловым. Чётко говорит, но слов не разо-брать. Я пошёл на звук, а он отовсюду стал. Пошёл наугад и в ручей влетел. А дикторша говорит всё громче, громче, но не разборчиво, быстро как-то. Не по-русски, что ли, думаю. Не сразу понял, что ручей это и жур-чит. А как понял, тут она мне на плечо и села.
- Кто? Дикторша?
- Нет. Мышь. Летучая мышь. Огромная. Она белая была, потому я и понял, что мышь. Простую бы не разглядел. Светилась она, что ли? Или мерцала. В общем, белая, как селенит, ну, лунный камень. Я опять по началу остолбенел, а потом руками замахал, отряхиваюсь, ногами тоже, кувыркаться начал прямо в ручье, промок весь, об стены ударяюсь, чем попало. Вдруг, чувствую, на краю стою, и будто кто-то меня выталкива-ет за край. Я за стенки цепляюсь, а они песчаные, сыпятся. Ну и упал на спину и сразу понял, что уже не тем-но. А прямо передо мной - чернота какого-то лаза и на его краю, свесив ноги, сидит кто-то очень белый. Ну, очень белый, лунный даже какой-то. На нём всё из белого меха, но и лицо тоже белое. А глаза огромные, но тоже белые. Он белыми пальцами изобразил кольцо, ну, как "о-кей", за него та самая белая летучая мышь ух-ватилась. Она была гораздо меньше самого Белого, но легко с ним улетела в темноту. А я опять голоса услы-шал.
- Опять радио?
- Нет. За спиной. Я обернулся и увидел, что ты думаешь? Задницы! Как я им обрадовался! Красные брезентовые задницы нашей группы! Все мои спутники свесились в какую-то расщелину и звали меня. Мари-на причитала испуганно: "Там никто ещё не был… Оттуда никто ещё не возвращался… Там озеро… Верёвку! Граф!" А я между ними протиснулся и говорю: "Зря зовёте, нет его там". На меня уставились, долго смотрели, потом завопили, кто что: "Идиот! Ты где был! Чё такой мокрый?"
- Ты круг сделал?
- Не знаю, может, померещилось всё с перепугу… Но тогда, почему я был совершенно мокрый в от-личие от всех остальных? У меня нет твёрдого ответа. А Белым Спелеологом тогда ещё не пугали. Пугали Белой Невестой и Красным Дружинником… Как-нибудь расскажу.
- Хватит шептаться. Ребёнку спать пора, - мама была вынуждена вмешаться.
- Да мы уже всё. Спокойной ночи, дружок! - передразнил отец детского диктора.
- Папа, а я мог белую летучую мышь видеть?
- Ты? Когда? Где?
- Мог или нет?
- Ты что, всё помнишь?
- Помню.
Он помолчал, вздохнул:
- Только сейчас об этом не думай, а то не уснёшь.
- Усну. Ты начал рассказывать, было страшно. А теперь я не боюсь. Нам от них плохого не будет. Я всё вспомнил… А ты зря о нём так говорил.
- Да я не о нём, я о слухах, о сплетнях и легендах… Бай-бай, спелеолог!
Вспомнил он примерно следующее.
Они перебрались сюда с Крайнего Севера. Сашке ещё года не было. И ни кола, ни двора тоже. Была кое-какая сумма. Из-за угла Истории уже выглядывала бандитская рожа инфляции.
Надвигалась зима. Удалось снять дом в Зяблино. Изба-пятистенка, но модернизированная, как здесь принято, с водяным отоплением. Котёл на угле, от него - трубы, радиаторы... Во всём остальном - изба, как изба, как во времена Александра Невского.
На Ноябрьские отец занимался перевозкой угля, накануне "добытого" за 25 рублей. Возил тачкой от дороги в сарай. В сарае её и обнаружил. Белую летучую мышь. Никогда таких не видел. Да и вообще с "бэт-манами" встречаться не приходилось, кроме того мо;рока в юности. Но он сам в то не верил. Крупная особь, чуть ли не с кошку. Огромные белые уши на просвет не краснели. Огромные белые глаза с голубоватым отли-вом. Явно не альбинос, а масть такая. И, вероятно, если бы не масть, Бэтман внушал бы ужас или омерзение.
Он лежал на каких-то старых досках. Беспомощный, с перебитым крылом. Видимо, недавно здесь была битва. Подобравший его, наложил ему на крыло шину, как смог. Кое-что почитал об этих тварях, как они зимуют в пещерах, ну и решил поместить его в погреб, полагая, что для зимовки это вполне приличная альтернатива пещерам.
Он оказался прав, этот незнакомый пока благодетель. Он предложил Бэтману самый тёплый из самых дальних углов погреба. Правильный выбор, подумал Бэтман, соображает. И правильно, что никому про меня не рассказал. Нас не любят здесь, будут нервничать, я уснуть не смогу. Сам хозяин в погреб спускался редко, старался не шуметь, а угол даже затемнил, деликатный какой. Плечо ныло, но когти крепко вцепились в лю-безно предоставленную жердину, и Бэтман благополучно проспал до весны. Ещё в конце зимы он сквозь сон почувствовал, как его крыло освобождали от распорки. Он капризно дёрнулся. Стало больно, проснулся, но нежный свист хозяина его снова усыпил.
Весна была ранняя. Бэтман вылетел в предусмотрительно открытое отверстие. Была звёздная ночь, снег ещё не весь стаял. А корм ещё не летал и даже не ползал. Рановато всё-таки он очнулся. Это оттого, что одно крыло было расправлено, и подкожный жир, питающий во время зимней спячки, сгорал неэкономно. На его месте возник голод, разбудивший его. Отчаявшись чем-нибудь поживиться, Бэтман залетел в открытую форточку. На столике стояло остывшее детское питание. Противно, но от голода спасёт. Он разговелся и об-ратил внимание на человеческого детёныша. Бэтман свесился со спинки детской кроватки и посмотрел ребён-ку в глаза. Дитё улыбнулось и что-то гнусно прорычало. Он так стал подолгу висеть и когда Сашка просыпал-ся, они переглядывались. Вернее, так могло бы показаться со стороны, если бы кто-нибудь их застал. На са-мом деле они ещё и разговаривали.
Бэтман активизировал Сашкин слуховой аппарат на приём и на передачу ультразвука. Они разгова-ривали подолгу. Сашке не надо было учиться говорить. Само получалось. Обычные речевой и слуховой аппа-раты разделены, поэтому ребёнок долго учится их гармонизировать. А с ультразвуком оказалось гораздо проще. Уши принимали ультразвуковой сигнал, и они же его излучали. Так что переговаривались ушами. Хо-тя, пришлось всё-таки помучиться, осваивая произвольное ограничение чувствительности к высокочастотным звукам. А пока этого не умел, голоса людей стали казаться Сашке жуткими скрежещущими басами. Даже ма-мин голос его пугал. Но постепенно всё наладилось. Бэтман в присутствии людей не появлялся, а когда уле-тал, Сашка сразу переключался. Иногда нарочно баловался со звуками, переключаясь туда-сюда.
Бэтман поведал Сашке о прекрасном мире за пределами колыбели и коляски. О норах и пещерах, о листве и травах, о вечно улетающем корме, о тугом вымени коров, об их благодарности за отсос молока, о любви и дружбе…А люди ничего ему не поведали, только рычали страшными голосами: агу, агу. Потом голо-са стали нежнее, но уровень информация вырос только до ладушек. А могли бы не скрывать от него происхо-дящего. В доме появились какие-то чужие люди.
- Кто это? - спросил Сашка.
- У твоих родителей, - начал объяснять Бэтман, - нет своей норы. А эти люди пустили их в свою нору на зиму. Договор ещё не кончился, но весна в этом году ранняя. А эти люди выращивают в прозрачных норах цветы и тем живут. И вы им уже мешаете. Они теряют свой корм.
- Почему у них нет норы?
- Они здесь недавно. Норы дают другие люди. Чтобы получить нору, нужно время или, чтобы другие люди захотели дать вам нору.
- Бэтман, ты же обладаешь даром внушения. Внуши другим людям.
- Они не здесь.
- Слетай к ним, Бэтман.
- Твой отец раздваивается книзу1. Он спас меня и подарил тебя.
Только однажды отец застал друзей беседующими. Они не отрываясь смотрели друг на друга и отра-жались в глазах друг друга. Отец зарычал страшным голосом что-то испуганное, потом нежное, взял Бэтмана и, поднеся к окну, что-то скрежетал ему просительно. Бэтман улетел.
Зашла мама. Она прорычала:
- Ты это серьёзно?
- Что? - отец всё ещё был в шоке.
- Тебе дали квартиру?
Бэтман больше не появлялся. Совсем. В его языке не было слова "неблагодарность". Сашка забыл сначала друга, потом его язык, его мир. Снова научился смеяться, а однажды решил заговорить на человече-ском языке. Отведя в сторону навязчивую ложку с манной кашей, он сказал:
- Балагурная машина - вот что такое человеческая речь.
ЗОНА, СВОБОДНАЯ ОТ КУРЕНИЯ
Второй раз Сашка посетил копи в составе школьной экскурсии. Теперь это Подземье - часть Памятника природы вкупе с водопадами, каньонами, геологическими обнажениями. Здесь ощущают на себе заботу и тени великих предков. От реальных до вымышленных, от Александра Невского до Кузьмы Фруткова, провозгласившего: "Только на государственной службе познаешь истину, каковую и предоставит начальство". Здесь восстановлена одна из первых российских гидроэлектростанций, сотню лет назад питавшая электроэнергией фабрику Эггерса… В общем, Памятник.
И табличка соответствующая имеется:
Памятник природы.
Охраняется Государством.
Копи стали комфортабельными и неопасными. Под сводами сияли светильники. Светло было, как на Бродвее. Одна из выработок так и называлась - Бродвей. Имелся даже Банкетный зал, где могли оттянуться рулевые новой экономики. В центре зала стояла украшенная трёхметровая ёлка. Экскурсовод сказал, что она здесь с Нового года, а была уже осень, но иголки не осыпались. Ёлочка красовалась рождественской пуши-стостью, казалась даже покрытой инеем.
- Может, она не один год здесь стоит? - спросили гости.
- Нет. Меньше года. В конце декабря мы, как всегда, её заменим. Постепенно иголки покрываются белым налётом. Вот, вы его можете увидеть. Это совсем не иней, как, возможно, некоторые подумали, а, ве-роятно, один из видов пещерной плесени. Скоро ёлка будет выглядеть уже не так нарядно, но в течение года она всё-таки неплохо сохраняется. А что касается белого налёта, то он очень нравится нашим рыбам, которых мы разводим в подземном питомнике "Плутония".
Этот белый налёт Сашка хорошо запомнил. Действительно, на иней похож. Но не тает и какой-то скользкий на ощупь. "Белый налёт, белый налёт, - бормотал он. Его уже затягивал рэп и он пытался делать читки, - белый налёт… отправляемся в полёт".
Потом погас верхний свет, и публике был представлен сам… Белый Спелеолог, который кротко соз-нался, что он есть всего лишь игра фонарных бликов над поверхностью подземного ручья. Он немного повыл и пометался по песчаным стенам и исчез, вызвав искренние аплодисменты. К тому же и свет снова зажёгся.
- Фокусы с разоблачением, - сумничал кто-то.
Всё было очень занимательно, познавательно, аккуратно и культурно. Вплоть до того, что пещера была объявлена зоной, свободной от курения.
А ведь когда-то именно эта пещера звалась Помойка. Титанический труд и энтузиастов, того же Гра-фа, и уже штатных работников в очередной раз доказал, что разруха бывает в основном в головах. А деньги, взимаемые за посещения, можно действительно направлять на ремонт Провала. Тем более, билеты обязаны покупать не все. Хоть вход в копи и оборудовали железной дверью, но не сплошной, а решётчатой. Специаль-но, чтобы все коренные обитатели - комары, мухи, бабочки, летучие мыши - могли свободно залетать в своё родное Подземье. Причём совершенно бесплатно.
Легенды о Белом Спелеологе теперь включены в канонический текст экскурсии и работают, как рек-лама. Могила, конечно, нашлась и здесь, вполне респектабельная могила. А слова "Всех ждёт возмездие" ни-кого уже не пугают. Замылились слова, как белый налёт. Но привлекают смущённых всё тем же Духом Недо-моседства. Однако стадии недомоседства разные. И мимо аккуратненьких экскурсантов по-прежнему нет-нет, да и пройдёт компания неокультуренных искателей приключений в лохмотьях и в кровавых разводах. Обуст-роили-то только одну пещеру, а остальные почти полтора десятка копей остались дикими, опасными, бес-платными, общедоступными, грязными, пиратскими, контрафактными…
Пираты, проходя слева по борту, снисходительно поглядывают на стайки пугливых экскурсанток, по-слушно ждущих очереди на вход в какую-то "буржуинскую закопушку", "самозахваченную предприимчивы-ми псевдоучёными". Отголоски скандалов в прессе звучат и под сводами таинственных недр.
Но и на пиратов из-за забора Памятника природы тоже смотрят снисходительно участники, а то и создатели легенды о Белом. В их числе и Историк, которого Сашка узнал в одном из проводников подземелья. Узнал, но промолчал, что узнал. И о том промолчал, что за спиной у Историка стоял Белый Спелеолог и пока-зывал Сашке бодрый "о-кей". Сашка быстро отвернулся. Отвернулся и упёрся взглядом в какой-то отнорочек. Там в глубине висел вниз головой Бэтман, белый летучий мыш. Почему-то Сашка был уверен, что он мужско-го пола и назвал его без мягкого знака. Вообще все слова в его голове возникали не в виде образов, а в виде слов. Причём с соблюдением правописания. И когда учительница говорила : "Дети, представьте печь", Сашка так и представлял - слово "печь", с мягким знаком. А когда она продолжала: "Какого цвета идёт из неё дым?", он отвечал - синего, потому что видел слово "дым", цвета геля любимой ручки. Потому и прочитанное он за-поминал с первого раза и воспроизводил, как по писаному… Так вот, мыш. Он висел вниз головой, запахнув-шись крыльями, как плащом, и пристально смотрел на Сашку. Из крыльев у него торчали, типа, пальцы, сло-женные тоже в "о-кей". Сашка недавно совершенно по-дурацки получил "мозготрясение" и теперь знал, что отвечать врачихе, когда она снова спросит про галлюцинации. Или это наследственное?
В остальном экскурсия прошла без мистики. Директор и воссоздатель Памятника природы Роман Сергеевич очень интересно рассказывал не только о рудокопах и рудознатцах, но и о прошлом Земли, о ка-ких-то Кембриях и Ордовиках, о таинственном исчезновении трилобитов, о динозаврах, о Ледниковом перио-де… Сашка решил, что станет геологом… Обязательно поедет на Север, в Заполярье… Ну, это было как раз перед тем, как он решил стать пожарником.
ВОРКУТА - ЛЕНИНГРАД
Роман Сергеевич до сих пор считает, что лучшие годы его прошли в Заполярье, в воркутинских шахтах. Попал он туда молодым специалистом, после окончания ЛГУ, и это было престижное распределение. Третья четверть двадцатого века весьма поменяла приоритеты по сравнению со второй. Об этом они и говорили в поезде, по дороге к месту первой в жизни службы. Дожди хлестали по стёклам тёплого купе и скатывались на насыпь ледяными шариками. Скорый поезд летел навстречу полярным сполохам, при свете которых и предстояло постигать тайны Крайнего Севера. За кремлёвскими башнями тяжёлого мельхиора подстаканников плескалась пока ещё водка, а не чистый спирт. Знакомились по-молодому легко, возникали компании, сразу и на всю жизнь, не смолкала гитара с непременным:
Па-а-а тундре, па-а-а широкой равнине
Шёл почтовый-курьерский Воркута-Ленинград…
Шёл на самом деле пассажирский, комфортабельный, но нёс в себе всё ту же романтику лагерей, экс-педиций, вертолётов, вездеходов, оленей и комаров.
Посёлок Пурга-Шор располагал к дальнейшим возлияниям, но Роман (тогда ещё без отчества), ис-полняя обязанности рядового геолога, не бросал и науку. Его мозг так устроен, что не может не анализировать явления на базе полученных, постоянно приумножаемых знаний. Это его естественное состояние. Более того, если бы наука вообще не существовала, то процесс непрерывной деятельности его ума как раз и описывался бы словом "наука". Он любил повторять: "Геолог видит то, что знает".
Он немедленно начал находить в угольных пластах и вмещающих породах обломки неизвестных ещё науке представителей ископаемой фауны. К тому же, разрозненные, казалось бы, находки, он наделял силой своего научного воображения такими связями между собой, что это озадачивало самых маститых геологов. Вдобавок, он простирал эти связи на другие явления, на процессы углеобразования, вообще на геологические процессы. Исподволь создавалась какая-то пока ещё фрагментарная, но всё более сливающаяся в целое гло-бальная геологическая теория. О, молодость!
Естественно, что столь титанический мыслительный процесс не мог не раздражать начальство. К то-му же молодой специалист нахально позволял себе лезть не в своё дело. То ему не нравилась ветшающая крепь, то условия работы горняков, то находил недостаточными героические усилия того же начальства по борьбе с водопритоками. Так что административная карьера не очень-то выстраивалась.
Однажды на небольшой глубине, на отработанном уже горизонте 666 метров, он обратил внимание на сочащийся по стенам штрека скромный водоприток. Вода вяло желтела в слабом свете вечно пыльных взры-возащищённых плафонов. Он прижал ладонь к породе. Вода, омывая пальцы, потекла в рукав, локтю стало противно. Вдруг он ощутил запах хаша и водки. В многонациональном городе его детства был армянский квартал. Там их часто угощали. Хаш - горячий холодец. Очень густой костный бульон, им так здорово заедать водку. Так почти все армяне завтракали. От мала до велика. Потом шли кто на работу, а кто и в школу. Бод-рые, но совершенно трезвые. Так было принято. Старшие нисколько в этом не занудствовали, и Ромкин отец тоже. И сейчас он вдруг чуть ли не наяву увидел своего отца, тоже геолога, всю жизнь проработавшего в Средней Азии. Будто он стоит в известной им обоим кварцевой выработке и так же, как сейчас Роман, при-жимает руку к жиле самородного золота. От него пахнет хашем. А по его ладони в рукав затекает вода. И лок-тю неприятно.
- Чё, по утрам пьём холодную воду, да? - раздалось за спиной.
Роман обернулся. Нетрезвый Сурен криво усмехается. Это от него так пахну;ло хашем с водкой, понял Роман. Они не были земляками. Роману всегда нравилось, как армяне завтракают. Он даже сам в юности к этому чуть ли не привык. Но это когда было. А сейчас, да ещё в шахте… Сурен, он на пару лет старше Рома-на, тоже молодой специалист, правда после техникума, но все уже видели, что он спивается. Большая ред-кость для армянина.
- Клеть помнишь где, - сказал Роман, - иди туда и жди подъёма.
- Да ладно, - заныл Сурен, - деловой, да? Молодой е…
- Щщё! - закончила за него потрёпанная вагонетка в которую Сурен влип, подкошенный коротким ударом. Детство на окраине империи даёт суровую школу. Молодой пьяница, ослабленный алкоголем, от-ключился, Роману пришлось его ещё и в чувство приводить, потом тащить до клети. Интересно, но после это-го случая Сурен "завязал". Записался на курсы взрывников, успешно их окончил. Стал хорошо зарабатывать и в дальнейшем смотрел на Романа вполне доброжелательно не только с Доски Почёта.
Несколько дней Роман по не понятной ему причине, то есть, никак научно не обоснованной, вновь и вновь вспоминал подземное наваждение. Он даже заказал с городом детства переговоры. Так тогда назывался междугородний телефонный разговор, и дело это было нешуточное. Надо было пойти на телеграф, заказать "разговор" на определённый день и час и определённое количество минут. Вызываемый абонент оповещался телеграммой, в назначенное время приходил, если имел возможность, на свой телеграф и ждал соединения, иногда часами. А могло и оказаться, что "Урюпинск вообще не отвечает".
К тому же получилось так, что на переговоры пошла Яна, его жена - Романа неожиданно вызвали на проблемную шахту. Она дождалась соединения, узнала, что дома всё нормально, отец, правда, немного при-болел - артрит правого локтя. К врачам он не ходил, не доверял, и мама связала ему из собачьей шерсти ши-рокий толстый налокотник.
- Дозвонилась, доню? - приветливо прошамкал Кирьяныч, сгорбленный смешливый крепыш.
- Да. Больше двух часов ждала.
- Як швыдко. А я ото тридцать лет вже жду, - засмеялся Кирьяныч беззубым ртом.
Все знали, что он бывший "бендеровец". Он давно уже отсидел свою "двадцатку", но выезжать ему запрещено, фактически он находился в административной ссылке. Из родственников здесь, конечно, никого нет, да и там, видно, тоже. Он уже сообщал свой адрес и земляков просил побывать в родной деревне. Никто не отзывался. Деньги ему девать было некуда. Был случай, когда у него заняла некоторую сумму одна геоло-гическая партия на выплату жалованья своим рабочим. Полтораста человек получили тогда свою среднеме-сячную заполярную зарплату. Карманы Кирьяныча всегда набиты шоколадками. Любил он угощать моло-деньких хорошеньких девушек, а хоть и замужних. Это было последнее доступное удовольствие для бывшего крестьянина, до сих пор набожного.
- Ты тоже звонить? - спросила Яна.
- Та ни, - опять смеётся, не видя, конечно, своего страшного рта, - я гуляю. Пуржит, бисова душа… хе-хе… Я хожу до вокзалу, на телеграф… смотрю на людей. У кино не хожу, хи-хи… Церкви нет. Молельный дом для баптистов, ха-ха, а я православный, ще з глузду не зъихав…
Зря он так на баптистов. Пути Господни неисповедимы. Кирьяныч пережил ту зиму, потом весну и почти всё лето. Его как верующего разрешили отпеть. Кто-то позаботился. Специалисты же были только в "секте" баптистов. В вывороченную гидравлическим экскаватором в вечной мерзлоте могилу за ночь натекла верхняя вода. Гроб, набитый шоколадками, всплывал пока тяжесть земли не превысила выталкивающую силу воды. Потом сквозь песок стал пробиваться воздух, вытесняемый из гроба водой. Казалось, Кирьяныч смеялся напоследок. Да и было чему. Провожать его пришли самые красивые девушки посёлка. Все всплакнули, кла-дя, не сговариваясь, шоколадки на его единственный костюм. Это были пышные, красивые и странные похо-роны. Православного врага народа отпел баптистский проповедник, оплакали комсомолки, а начальство ук-радкой прислало венок, на чём настояли красивые жёны и дочки самого начальства. И это были не последние его похороны, ибо госпожа История, идущая сразу за Господом, тоже что хочет, то и творит, не сообразуясь с классовой справедливостью. Почти через тридцать лет с "незалежной" уже родины приехали за телом героя с целью перезахоронения его на родине со всеми почестями. Кроме официальных лиц, прибыла и вновь обре-тённая многочисленная родня героя. Извлечённый из вечной мерзлоты гроб был как новенький. Его вскрыли. Кирьяныч лежал, как живой, но был строг, как и подобает герою. Шоколад тоже имел совершенно товарный вид. Родственницы быстро рассовали его по невесть откуда взявшимся торбочкам под бормотание:
- Цукерки, усё цукерки, хиба трошки сало було, бисовы души…
- Мань!
- Га?
- В тобе тоже цукерки?
Но это когда ещё будет, а пока:
- Вот, доченька, угощайся, - Кирьяныч протянул Яне плитку "Алёнки".
- Ой, спасибо, тату, - он любил, когда его так называли, да ещё Яна так ясно улыбнулась, что старик прослезился.
- Иди, Бог с тобой, доченька.
"Доченьке" предстоял нелёгкий путь сквозь пургу от почты до управления шахты, где она работала в геологическом отделе. Пурга размелась не на шутку, и автобусы уже не ходили. А этот гад очкастый…
Сюда-то она приехала на "вахтовке". Начальник разрешил даже её подождать. И вообще разговор можно было перевести на рабочий телефон и никуда не ездить. Но опять же с разрешения начальства, да ещё, как всегда, кому-нибудь срочно, именно в этот момент приспичит звонить в Москву, да и параллельный теле-фон… всегда найдётся кто-нибудь рассеянный, забывающий положить трубку…
Водитель подсадил её в высокую кабину ГАЗ-66, сначала она подумала, что из вежливости. Но от та-кой вежливости ей стало противно и стыдно, она не знала, как реагировать. Водила уже в кабине полез через капот к её двери, якобы получше закрыть. Тут уж она трепыхнулась. Очки у обоих свалились, пока разобра-лись… он, было, зашипел:
- Разбила, дура! - оказалось, это её очки. Он шипел злорадно: - Сама виновата, дура, - а высаживая де-вушку, пробурчал: - обратно на автобусе доберёшься, - и, мстительно на неё косясь, бубнил в рацию: - я уже свободен, свободен, как понял, приём…
Тёмно-серый полярный полдень занавешивал метелью жёлтые тусклые окна деревянных, оштукату-ренных трёхэтажек, построенных ещё пленными немцами. Главная улица, Советский проспект, прямая, как стрела, всегда устраивает так, чтобы ветер дул в лицо. Яна шла, наклонившись вперёд, кое-как закрываясь вязаной, легкопродуваемой рукавичкой, натягивая на глаза козырёк кроличьей шапки, кокетливой, но не тёп-лой. Из белого месива перед самым её носом возникали чёрные тени редких прохожих, тоже закрывающиеся от ветра, ведь он дул и им навстречу. Яна радовалась, тому, что и она тоже выглядит тенью, и никто не видит её растёкшейся туши. Из-за угла она получила удар снежной колючей метлой. Она боялась упасть, зная, что бывали случаи, когда замерзали прямо на этой улице. Правда, нетрезвые, успокаивала она себя.
Наконец, она с трудом (ветер и тут был против) открыла тяжёлую дверь Шахтоуправления и сразу нырнула за роскошную мраморную лестницу, в дамскую комнату. И - к зеркалу. Крылатое изречение про Шарапова ещё не парило над просторами необъятной Родины, и сказано было только "боже мой!" Это было похоже на боевую раскраску индейца. Туши тогда дамы не жалели и макияжная палитра состояла из несколь-ких цветов. После умывания обнаружилось ещё и беломраморное пятно обморожения на скуле, которое после растирания расплылось красным на всю щеку.
Опять пришлось натягивать козырёк шапки, даже очками не прикроешься - треснутое стёклышко только больше привлечёт внимания. В камералке первое, что она услышала, близоруко хлопая мокрыми, не подведёнными ресницами, было:
- К Церберу зайди.
Атас. Пришлось идти к начальнику отдела кадров, к женщине с мужской кличкой. В дверях почти столкнулась с очкастым шоферюгой.
- Милочка, - запела Эрика Иогановна, затянутая в подчёркнуто строгий костюм маленькая коротко стриженая блондинка с властным лицом и пышным бюстом, - отсутствие на рабочем месте больше трёх ча-сов… - она замолчала, разглядывая её как-то так демонстративно, что Яна поняла: очкастый уже наговорил, подстраховался.
- Извините, мне плохо, - сказала Яна и вышла. Вслед неслось, "объяснительную пишите!"
"Вот ведьма, гестаповка, стерва", - ругалась она про себя и никак сквозь слёзы не могла разобрать фамилию Эрики, она всё время её забывала. Наконец, на дверной табличке прочитала: начальник ОК Ценберг Э. И. И почему-то подумала: "А может, я залетела?"
В это время Роман и ещё несколько человек, в том числе и Сурен, уже лежали под завалом. Можно сказать, что привалило их вполне удачно: с головой - никого, правда, и двигаться никто не мог, но все были живы и, оправившись от шока, переговаривались в полной темноте. Звуков тоже, кроме их голосов, почти никаких не было. Только изредка с лёгким стуком падали, срываясь со свода камеры, камешки. Иногда буль-канье откуда-то снизу возвещало о том, что вода прибывает. Кто-то сказал, что ноги уже промокли. Стали зябнуть. Придавленные конечности теряли чувствительность, затекали. Никто не скулил. Пытались травить анекдоты. Вдруг все разом начинали шикать - тише, тише! Казалось, что к ним пробиваются. Но нет. Пока. Но пробьются, обязательно пробьются.
Опять камешек упал, ещё и ещё. А это уже не камешек! Плюхнулась целая глыба, раскололась, ме-лочь полетела с шипением и рикошетами. Не попало ни на кого. Пока. И потом не раз ещё падали огромные вывалы. В перекличку не сразу все откликались. Кто засыпал, кто терял сознание. Иногда сквозняк шевелил волосы и заставлял и так неподвижных цепенеть от ужаса - вот, летит на меня! Роман был почти уверен, что в него больше не попадёт, потому что одна из первых глыб в него уже угодила, куда-то в ноги. Ну, ещё десяток килограмм прибавилось, терпимо. Зато два раза в одну воронку…
- А мы с тобой в одной воронке? - спросил Сурен. Они с Романом лежали голова к голове.
- Конечно, - ответил Роман.
- Если бы тогда… у вагонетки… на этом же горизонте… я бы здесь не лежал.
- Прости меня.
- Ты прости, я глупость сказал. Где бы лежал, ещё не известно. А так, хоть в Венгрию съездил, мир посмотрел, да. Балатон, мадьярки… только Севан лучше, жаль, я там не был. Ты был?
Теряя сознание, Роман опять попадал в ту кварцевую выработку. И ясно видел отца, как он, описывая образцы, часто трёт локоть, иногда поправляет на нём повязку из собачьей шерсти.
Ещё он видел то ли себя со стороны, то ли кого-то другого в виде эльфа что ли или гнома. Или белой летучей мыши. Их много бывало, белых, летучих, мерцающих. И опять же то ли он сам, то ли эти эльфы рез-вясь и играя, ныряли под их завалы и там возились, гонялись друг за другом. Становилось легко и щекотно, он просыпался от смеха. Снова засыпал. И снова он - эльф, с другим эльфом, или феей. Тогда он и сам - фея. Потому что мы бесполые. Мы не родились, мы возникли. Но вместе всё равно приятно. А как приятно забить-ся в самую тесную трещинку! В такую тесную, что кроме тебя туда никто больше не влезет. Но всё равно кто-то найдётся, кто влезет, даже залетит, и станет так хорошо, так хорошо. Кто-то сказал ему на ухо: "А может, я залетела?"
И ещё между мелким углем и тёплым человеком тоже очень приятно резвиться, разделяя их, это уже он сам сказал. А можно промчаться по хорде по всей толще и выскочить на золотой жиле. А можно - поперёк хорды, и выскочить в розовых пещерах над чёрной рекой…
К ним пробились через трое суток. К удивлению врачей, они не очень пострадали, быстро реабилити-ровались… Поседели, конечно, все. Кроме Романа.
В больнице Роман, едва начав распрямлять заржавевшие члены, попросил Яну принести ему глобус. Он его долго крутил. Потом, уже дома, что-то замерял, считал. Он пронзил земной шарик двумя спицами. Одна соединяла шахту с золотой жилой. Это просто, это данность, а вторую хорду он построил перпендику-лярно первой. Она, войдя в глобус здесь, в Пурга-Шоре, ещё раз пересеклась с дневной поверхностью где-то под Ленинградом. Над этим "где-то" он призадумался. И чем точнее он считал, уже и с применением ЭВМ "Проминь", тем ближе подходил к хорошо знакомой ему геологической базе ЛГУ на берегу реки Тощны, близ Зяблинских копей. Розовые пещеры над чёрной рекой…
Следующим шагом, разумеется, было построение решётки, параллельной обеим хордам и поиски пе-ресечений новых хорд с дневной поверхностью.
Но навалились другие задачи. Прежде всего, Яна, действительно, "залетела", и во имя будущего ре-бёнка было решено перебираться в Ленинград. Задача была героически выполнена, а там…
Но это уже другая история.
ВЫ, МЫ, ТЫ…
Сашка потому остался ночевать в нехорошей пока квартире, что очень рано должен был прийти трубочист. Его надо впустить, чтобы он что-то там необходимое начал делать, пока отец подъедет. Трубочистов в городе мало. Но потребность в них всё больше. Многие теперь устанавливают автономные газовые отопители, не доверяя городским котельным, а иные ещё и камины затевают. Папаша и то, и другое задумал.
Сашка перебирал содержимое папки. Как во всякой школьной папке, была в ней тетрадка в клеточку. На обложке красивым каллиграфическим почерком выведено: "Полевой дневникъ горнаго инженера Алек-сандра Теодоровича Ценбергъ". Записи начала века. Прошлого, конечно, века. Ну, то есть ХХ. К тому, что он уже прошлый, человечество пока медленно привыкает.
Дневник он до поры отложил. Стал рассматривать карты и схемы местности, которыми вперемешку с какими-то текстами была набита папка. Всё знакомые места - окрестности Нескользкого, Зяблино. Имение графа Лох-Несского.
"Наставление объ экскурсияхъ по берегамъ рекъ Зяблинки и Тощны". Прилагалась изящно вычерчен-ная схема, дотошно надписанная: "Экскурсионная карта нижняго течения реки Тощны съ показаниемъ глав-нейшихъ геологическихъ обнажений. Составили Б. Райковъ и А. Н. Бойко. Скопировалъ А. Ценбергъ".
"Интересно, - подумал Сашка, - уже в те времена были познавательные экскурсии. А в школе говорят, что до революции одни эксплуатировали, а другие с самодержавием боролись".
Ещё схемы. "Разрезъ штольни. Масштабъ: въ одномъ дюйме одна сажень". "Планъ горныхъ вырабо-токъ леваго берега р. Тощна". И ещё такой же план, но копия на кальке. "Планъ п. Зяблино". Масштабы оди-наковые. Сашка любил топографию, любил карты разглядывать, планы городов перерисовывать и даже сочи-нять. Из игр вырастают профессионалы. Кальку выработок юный топограф наложил на план посёлка. Даже не удивился, когда несколько почти прямых, штреков, что ли, упёрлись в какие-то отмеченные на схеме дома. Некоторые даже за железной дорогой.
Несколько листков были исписаны расчётами. В качестве единиц измерения в них фигурировали куб. сажени, пуды, фунты и прочие кв. дюймы.
"Хорошо всё-таки, - порадовался Сашка и пожалел гимназистов прошлого, - хорошо, что у нас мет-рическая система мер или как там она обзывается". Он вспомнил любимый отцовский вопрос для крутых ма-тематиков - сколько точек в линии? После высокомерных рассуждений о бесконечности малого и недостижи-мости предела, им предлагался простой ответ - десять. Как?! - предела не было уже возмущению. Но оно так и есть, ведь старинная мера длины линия суть одна десятая дюйма, а точка - одна сотая. "Для тех, кто без мел-коскопа пристрелявши", - пояснял непонятно папаша. Потому и - винтовка-трёхлинейка: калибр её 7,62 мм, иными словами три линии. И - лампа семилинейная: ширина её фитиля 1,78 см. "Вот так, лампу-то прикрути, коптит", - обычно добавлял отец, завершая экскурс в историческую арифметику. Про линии Сашка помнил, а что именно коптит, забыл, но тоже при случае повторял.
А вот интересный клочок бумаги:
Евдокимовъ Е. Е.
Ресторанъ Зяблино. Ник. ЖД
Счётъ
Пуле-соте Демидофф 2раз.
Коньяк 1/4 бут.
Апельсины в сах. пудре
Ликёръ
Конфекты
Пир. Наполеонъ 2раз.
Итого 2р. 30 к.
Больше всего Сашке понравился "Итого". Скромняга такой. Полтора чипса, что ещё на это сейчас купишь?
На обратной стороне счёта - записка. "Приходите сразу после литерного". Почерк женский.
Особняком, не вписываясь в общий сюжет, синела рыхлая бумажонка, кажется, она называется "про-мокашка" что ли. На ней фиолетовыми чернилами была изображена каноническая схема Невской битвы 1240 года с включением в схему уже известных мест. На схеме войска Александра бодро форсировали судоходную реку Ижору.
Вот, собственно, и всё содержимое школьной папки. На самой картонке было ещё коряво нацарапано: "6666 сила тут", или что-то в этом роде, не очень понятно.
Вдруг что-то жутко стало. Волосы шевельнулись. Сердце замерло. Ну, это аритмия. Иногда на пару секунд останавливается ретиво;е. Привык уже. Тут в двери ключ заворочался. Это ещё что? Сашка вышел в прихожую. На пороге стоял отец.
- Привет. Ты же хотел…
- Привет. Успел, как видишь. А вот и трубочист.
Вошёл очень аккуратный дядечка, прямо беленький какой-то. Мукомол, а не чёрный носитель утрен-него счастья. Заказчик и подрядчик пошли к своим трубам, а Сашка, собрав бумаги, сунул всё в рюкзак, крик-нул, пошёл, мол, и двинулся ещё не зная куда. Страх у него прошёл, но взглянуть на доску он всё ещё не ре-шался.
Выйдя из тёмной квартиры окнами в колодец на залитую солнцем улицу, поневоле вспомнишь пер-вые пещерные впечатления. Всё один к одному. Он подумал, что если бы не тот вчерашний "братан", то папка так бы и осталась на дне дымохода. А графити кроме него некому было оставить. Вот тебе и сатанист. "Лам-пу-то прикрути, коптит, - сам себе сказал попавший в переплёт Сашка, - выходит, обращение к нашедшему папку, есть обращение именно ко мне". Сердце давно уже стояло, а вместе с ним и Сашка, а когда оно пошло, зажёгся красный, и стремительно взрослеющий юноша так и остался стоять. Он будто остолбенел в своей за-думчивости, подняв очи горе. Отсутствующий его взгляд упирался в Печального Ангела, робко сидевшего на барочном фронтоне. Сашка начал было врубаться в окружающую действительность, как вдруг ему показа-лось, что Ангел стряхнул вековую печаль и показал ему жизнерадостный "о-кей". Сашка опять оцепенел и пребывал в ступоре, пока не услышал:
- Чё, обдолбался, блин? Документы покажем, да.
Сытая ментовская морда "кавказской национальности", поигрывая резиновым оружием, предвкушала глумление.
- В рюкзаке документы, - сказал Сашка и как бы полез в него, но на самом деле ловко вскочил на скейт и помчался по проезжей части. Да так быстро, что сам удивился. А уж как удивились менты, упустив-шие особь призывного, по их мнению, возраста! Жаль, что Сашка этого не видел.
Жаль. Потому что мент оказался продвинутым. Он спецом подошёл к Сашке так картинно, а напар-ника попросил заснять всю сцену на мобильник, недавно купленный, точнее изъятый… ну, да всё равно. И пока лихой наездник упивался скоростью, центурионы разглядывали снимки.
- Блю-тус е?
- Ну, в интернет-кафе зарулим, да?
- Колосники горят, Рашид?
- Ну, Никола, да.
Вообще у Сашки был повод для неадекватного поведения при встрече с блюстителями порядка. Со-всем недавно он их усилиями получил то ли второе, то ли третье сотрясение мозга в своей короткой жизни. Автору, близко знающему нашего героя, тяжело излагать это его приключение в художественной форме, по-этому он приводит здесь подлинное заявление его отца. Но коль скоро наше произведение всё-таки художест-венное, то автор позволил себе заменить точные паспортные данные на уже привычные читателю имена и названия. А в остальном документ подлинный. Его можно озаглавить: "Как Сашка ходил на концерт культо-вой группы "Паста""
В Прокуратуру Петроградского р-на
Сашкиного отца
прож. : под Печальным ангелом
Заявление
21-го мая с.г. мой сын Сашка, несовершеннолетний, со своей знакомой Вячей, несовершеннолетняя, учащаяся СШ, были на концерте во дворце спорта (ДС) «Юбилейный». Около 19 часов в фойе их остановил мужчина в милицейской форме с погонами лейтенанта, который, не представившись и забрав у молодых лю-дей документы, предложил им «пройти с ним». На втором этаже ДС, в какой-то комнате их и других задер-жанных (в их числе Юрий, 1983 г.р., работник ТД «Сан Саныч», член Союза писателей СПб, участник контр-террористической операции в Чеченской республике) в течение получаса никуда не выпускали. При этом не предъявляли никаких обвинений, но словесно унижали. Пользоваться мобильной связью запретили.
Сашку за то, что он утешал плачущую Вячу, "лицо кавказской национальности" в погонах сержанта избил у всех на глазах. Удары были нанесены в лицо, солнечное сплетение, несколько раз по затылку, по поч-кам (при этом разбился мобильный телефон). Сашка состоит на кардиологическом учёте, и любой удар в об-ласть сердца может стать для него смертельным.
За Сашку вступился словесно Юрий и тоже был избит. У Юрия повышенное внутричерепное давле-ние.
По прибытии транспорта, задержанных мужского пола отвезли в сопровождении упомянутого сер-жанта в вытрезвитель, где продержали в течение часа. Там на глазах и при полном равнодушии упомянутых сотрудников Юрий упал и потерял сознание. В чувство его приводил Сашка – пощёчинами и массажем груд-ной клетки.
Позже вышел врач и устно заявил, что задержанные – «трезвые и нечего им здесь делать». После чего их повезли в отделение в сопровождении упомянутого сержанта.
В отделении продолжались угрозы и унижения. У Юрия отобрали мобильник и деньги, и он был ещё раз подвергнут побоям со стороны упомянутого сержанта.
Сашка, почувствовав себя плохо, подошёл к открытому зарешёченному окну, за что получил ещё не-сколько ударов по затылку и спине, на этот раз от сотрудника правоохранительных органов в погонах капита-на. Юрий ещё раз воззвал к справедливости. Сержант стал натравливать на Сашку и Юрия других задержан-ных.
Приблизительно в 23 часа мне позвонил мой сын, сообщив, что находится предположительно в 71 ОМ, что звонит из туалета, тайно. Юрию удалось позвонить своей матери.
Я сразу связался с адвокатом Адвокатской Палаты Ленинградской области.
Адвокат в течение 10 минут связался с 71 Отделением милиции Петроградского района. Дежурный подтвердил факт задержания Сашки, но причину называть отказался.
Минут через 10 я связался с Дежурным. Он сообщил, что задержание произведено «за пьяный вид». Я сказал, что мой сын не пьёт. Дежурный заявил, что «экспертизу не делал, ему достаточно штампа вытрезвите-ля» и что сына сейчас отпустят, только составят протокол.
Минут через 5 сын мне позвонил, что его отпустили. Вместе с ним был сразу же отпущен Юрий. Ос-тальные задержанные остались. Протокол не составлялся, объяснений не брали, обвинений не предъявляли.
Я подъехал к 71 ОМ минут через 40. За это время Юрий терял сознание ещё дважды.
Мы все вместе с Вячей поехали в травмпункт.
Самочувствие Сашки ухудшалось. Из круглосуточного травмпункта на ул. Правды, 18 его по «ско-рой» отвезли в Мариинскую больницу с диагнозом: сотрясение мозга и побои, где он и находится до настоя-щего времени.
В связи с изложенным считаю, что единственными нарушителями порядка на субботнем концерте в «Юбилейном» были упомянутые сотрудники правоохранительных органов.
Считаю, что их необходимо немедленно разыскать и подвергнуть психиатрической экспертизе, т. к. они представляют собой реальную опасность для общества.
Требую возбуждения уголовного дела по факту нанесения тяжких телесных повреждений моему сы-ну.
Требую наказания виновных.
Преступник должен сидеть в тюрьме, а не охранять её!
Сашкин папаша.
Копии: в Прокуратуру СПб, правозащитные организации.
Смешон и грозен Сашкин отец.
Прокуратура, натюрлих, выполнила свою работу безукоризненно. Дело замутили, закрутили по ин-станциям, кто бы и сомневался. У Юрия брат оказался в Большом доме, родители тоже какие-то… ну, в об-щем умные, ни жаловаться, ни свидетельствовать ему не велели. Потом Сашка с Вячей расстался, отец, как всегда на полпути всё бросил, тоже, видимо, не такой уж дурак. А не получив ответа от оппозиции и правоза-щитников, нацепил маску мудрости и, наливая, жаловался:
- Я ж за них все пятнадцать лет голосовал, - сокрушался он, вернувшись в очередной раз не солоно хлебавши из штаб-квартиры любимой робкой партии. - Да, я обыватель, не пассионарий… а пламенным и пить нельзя, огнеопасно… но я же их опора, их молчаливое большинство, костяк какой ни есть. Я шёл к ним, робея… как перед приёмом в комсомол… тридцать… нет, сорок лет назад: сейчас начнут агитировать в пар-тию вступать, семипроцентный барьер и прочее… Их можно понять. А я ничего не член, как завещал Плато-нов. Даже в КПСС не состоял, хоть и в начальниках худо-бедно ходил. Ну, ладно, думаю, ради младшенького поступлюсь принципами, вступлю… в это во всё. Буду им патроны на баррикаде подносить… шутихи, - он не забывал, жалуясь, добавлять, - И что вы думаете? Да на фига я им нужен в этом их гешефте плодово-выгодном! А я плодово-выгодного никогда не пью. Только водку.
Он залил в рюмке перепелиное яйцо, маме сухонького подлил, Сашке погрозил пальцем:
- Ты с меня пример не бери, - он накатил свою, ставшую мутной, дозу с маленьким желтком на дне, - хха! Хорошо пошла!
Мама только головой покачала:
- Всяк пьёт, да не всяк крякнет.
А папаша, видно, очень хорошо пошла, ещё и кулаком по столу хрястнул, мама вздрогнула:
- Ты что разошёлся? Угомонись!
- Всё, спокоен. Тот не лих, кто во хмелю тих, как говорится. Хорошо, что ты не пьёшь, - ласково, по его мнению, потрепал он Сашку, - уважаю. Уважаю и завидую. А знаешь, когда яблоки превращаются в ме-стоимения?
- Ребёнок вырос давно, а ты всё детские загадки ему задаёшь.
- Когда они вы-мы-ты.
- Молодец, урол… филолог! Обратно же, уважаю. А вы-мы-ты - это вы, мы и ты, и я… А они вымы-ты, понимаешь? Вымыты! Они чистенькие и превратились в местоимения. То есть место имеют и очень хо-рошо себя чувствуют. Зачем им пропаганда, дискуссии, не дай бог, стачки. Довымывались, сухофрукты, что в Думу не пролезли, блин. А мы-то за них пятнадцать лет не как за наименьшее из зол, а - как за свет в конце тоннеля.
- Уймись, политик. Лучше скажи, что там с арендой?
- А вы бы видели их фронду, - не унимался "политик", - на стене висит портрет Верховного, и на нём мишень нарисована. Но и мишень-то кокетливая. Что-то я сомневаюсь, что у Верховного в кабинете анало-гичная фишка с их лидером висит. А своё дело… я не успел изложить… они хором уверяют, что ментов мо-чить надо. Вот, мол, только шеф на днях приедет… позванивайте. Я сколько раз заходил, а он всё едет, а встречают меня каждый раз новые. Им заново излагаю. А они про ментов, как попугаи: мочить! мочить! И куда-то все разлетаются… как попугаи.
- На задание.
- Ну да, райком закрыт, все ушли на фронт. За это и выпьем, - он допил бутылку и, грустно глядя в её пустоту, вздохнул: - эх, как жить-то дальше будем?
- Да уж домучаемся, - рассеяно отреагировала мама, загружая посудомойку.
САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН
Сашка мухой летел по нелюдной утренней улице. Он упруго, мощно и ритмично отталкивался от так и неостывшего за короткую ночь асфальта. Светофоры не мешали - скейтер оседлал зелёную волну, синхронно с ним катившуюся по Восстания. Машины досадливо крякали, скутеры отставали. Подшипник помалкивал. Только азартно пересчитал трамвайные рельсы на Некрасова. Эффектный поворот вправо по Кирочной мог бы вызвать аплодисменты. Но некому было оценить, только пожилая дама со следами былой красоты на усталом лице, оторвавшись от сплющивания пивных банок, но не меняя позы буквы "зю", послала ему вслед рокерскую козу и попыталась свистнуть. "Куда же несёшься ты, Русь?" - спохватился Сашка. И понял, что ему всё равно, куда. Лишь бы зарядиться физически и дать отдохнуть озадаченному уму. Детские читки тоже при этом помогают:
Я к Таврическому саду,
Перепрыгнул чрез ограду…
Перепрыгивать он не стал, ворота открыты, он поехал спокойнее по узким асфальтовым дорожкам. Пруд тоже оказался кстати. А вода - неописуемо приятна. Ворота сада, пока он плескался, закрыл нерадивый служащий, открывший их по привычке. Но со вчерашнего дня сад был закрыт на спецмероприятие, и, полу-чив нагоняй, подневольный человечек, исправил оплошность. Так что Сашке всё-таки пришлось потом пере-прыгивать. А пока на него смотрели участники междусобойчика. Это были депутаты и их прислуга. Они по-наехали сюда по поводу столетнего юбилея роспуска Первой Государственной Думы. Недавно отметив здесь же столетие её запуска, они решили не забыть и про роспуск. На магистрали истории важна всякая веха. Два депутата от фракции приколистов прогуливались по аллеям. Нефильтрованное пиво хорошо освежило их с утра, лирически настроило, и они подошли к кустам. Сопровождавшие их бодигарды, ухватившись за свои причинные места, организовали круговую оборону. Отфильтрованное уже пиво весело зажурчало.
- Это ж какие негодяи, - скандальным голосом разразился главный приколист, глядя через кусты на пруд,- лезут в сад, как на свои шесть соток! Вандалы! Надо срочно принимать закон о частной собственности на землю!
- И на воду, - добавил его заместитель по откатам, - а журналистов топить, топить и топить.
- Однозначно!
Затаившийся тут же в кустах и поливаемый теперь депутатами папарацци-неудачник Петрушков по-терял сознание. А какой снимок пропал! Какой ракурс! Два депутата! На фоне Таврического! Справляют! Столетие! Конфуз века!
Но Петрушкову фатально не везло. Как он ни охотился на знаменитостей, как ни подстерегал, как ни заставал врасплох, но затвор его аппарата срабатывал всегда на мгновение раньше или позже задуманного. А поскольку от великого до смешного один шаг, то и обратно столько же. И все его персонажи, даже самые одиозные, представали на снимках этакими титанами мысли, благородными опорами нации. Галерея его не-удач представляла собой высокодуховный собирательный портрет Современника. Дерзкого и вдумчивого, сурового и ранимого. После первой же персональной выставки Петрушков проснулся бы знаменитым. Но, увы! Все шедевры стихийного портретиста редактор желтейшей из газет, презрительно хрюкнув, оправлял в корзину. И даже лечился папарацци после общения со звёздными секьюрити за свой счёт. Чтобы хоть как-то прокормиться, Петрушков вынужден был подрабатывать на свадьбах, правда, тоже не очень удачно. Затвор оставался верен себе, и невесты часто обижались за раскрытые рты, кривые прищуры и двусмысленные позы.
Вот и сейчас целая ночь, проведённая в кустах, окончилась нежелательным душем. Кнопку-то он от-важно нажал, но блок питания закоротило мерзким депутатским электролитом. Хорошо, хоть не утопили.
Из сада Сашка задумчиво покатил обратно в сторону дома, не подумав, что может опять нарваться на тех же.
Дав отдохнуть уму, он снова начал его грузить.
Так ли уж всё странно? Не насочинял ли сам чего лишнего за бессонную ночь? Может, сотрясения сказываются?
Он ещё раз сосредоточился. Доску отдавал? Ну… на пять минут. Отдавал или нет?! Внутренний мо-нолог разгорался. Эх, кабы на заседание внутреннего суда, можно было вызвать свидетелей… Отдавал? Отда-вал. Вернули? Да. С изменениями? Да. Подшипник? Да… и нацарапано. Что? То же, что и в папке? Да. Папка там лежала десятки лет? Вероятно. Может, кто подшутил? Рабочие подсунули, пока за пивом ходил? Допус-тим. А кирпич? А дымоход? Вьюшку сам вынимал. Её тоже сто лет никто не трогал. Точно? Да. И про граф-фити хохлы не могли знать. И про Зяблино они вряд ли слышали. А уж фантики… Значит, мэсседж? Йес. Мне? Да. От кого? А фиг его… А о чём хотя бы? А фиг его… Выбросить и забыть? Ну, уж фиг! Заняться? А фиг ли!
Может, глюки? Ну… доску отдавал? На пять минут. Отдавал или нет?! Отдавал… Эта шняга без кон-ца, начинай сначала. Хватит топтаться. А то и правда глюки начнутся.
С чего начать, если уж заняться?
Самое простое съездить в Зяблино. Планы есть, схемы. Проверить. А что проверить? Наличие под-земных ходов в обозначенных домовладениях? Граждане! Берегите подземные ходы… Или: подземный ход; охраняется государством. И портрет Верховного. Кстати, у его родителей там по слухам была дача. Может, в этом мэсседж? Некие силы ищут спасителя Отечества среди тинэйджеров? Да… Мания грандиоза как ослож-нение после ряда мозготрясений.
Он взял доску в руку и пошёл пешком. Ещё в детстве заметил, чем медленнее двигаешься, тем лучше думается.
"Никому не показывай, ничего не бери, да ещё и возмездие ждёт! Вот, блин, попал. Хотя всего-то и делов: папку выкинуть, а фантики продать через Интернет. Но раз мне всё это подсунули… ведь подсунули, да? А то! Раз подсунули, то, наверное, за мной должны следить. Заглотил наживку - никуда не денешься, жди, когда начнут подсекать. Интересно, как они следят? Если они экстрасенсы, а иначе и быть не может, то… то я всегда у них на виду. Как жук в стеклянной банке на столе у пытливого юнната.
Видишь, мы юннаты,
Мы друзья пернатых,
Мы твоих, твоих
Не тронем чибисят…
Тронут, ещё как тронут при случае, а то и в любой момент. Спрятаться вряд ли возможно. Остаётся одно - делать то, что они хотят. А что они хотят, знают только они. Только они? Но раз они меня выбрали, значит я такой… такой, что хочу того же, чего хотят они сами? Возможно. Тогда я - это они, они - это я. Блин! Опять на глюки похоже. Может, всё-таки глюки? Но вот же доска. Вот папка. Проверю-ка на прохожих".
- Эй, пацан! Ты в каком классе учишься?
- В третьем бэ.
- Ты знаешь, что это?
- Ну, доска, - он звонко щёлкнул пузырём жвачки, - скейт. Скейтборд, чё я - лох?
- А вот здесь, что нацарапано, не скажешь?
- А чё я-то сразу! Да у меня и денег нет. Я тут брата жду… старшего… с пацанами.
- Да ты не боись. Прочти, а то я очки посеял. Чё тут?
- Ну, эта… три шестёрки… сила… тут. Ты сатанист, что ли? Я думал рэпер.
- Да нет. Ты с "Пасты" прёшься?
- Реально в тему! "Когда ты стоишь на углу один…"
- Ладно, ладно. Сейчас не об этом. Спасибо, братан. Йо!
- Йо!
"Ну, что? На крайняк, не глюки. Если, конечно, малолетка сам не из глюков. Тогда продолжить опрос прохожих".
- Девушка, извините…
- Урод! Штаны подтяни!
Это точно не глюки. Вот, блин, по запарке не въехал, что она из хулиганов… или скинов? По гирлам не очень-то понятно. С виду все нормальные, даже уни… Ладно, хорош самого себя лечить! Никакие это не глюки, всё реально, конкретно. Кто-то меня подловил. Я и они. Если им хочется того же, чего и мне, то они сейчас должны хотеть одного - спать. Спать пока негде, однозначно. Остаётся виртуальный сон. Чаты, фору-мы и проч. Правда, общаться ни с кем не велено. О! Вот балда! Надо почту проверить. Быстро в кафе, сейчас всё прояснится. Вот и забегаловка с обнадёживающим названием "Problem.net". Ныряем под корягу.
Но почта ничего не прояснила. Открыл два новых сообщения, к проблеме не относящихся. Одно из них от Дюграна. Ну, это у отца такое мыло - "дюгран собака1" и т.д. Дюгран действительно собака, немецкая овчарка, дед - Чемпион Мира… Жил у них на даче в Недовозе лет пять. Потом исчез. Куда неизвестно. Или отец не говорит, чтобы ребёнка не расстраивать, т. е. Сашку. В том случае, если пёс помер. Иногда, смотря по количеству добавленного, отец что-то такое талдычит невразумительное. Мол, Дюша приобщился Абсолют-ного Знания и покинул мир, в смысле, мирское, отправился в монастырь… И ещё что-то про Мадагаскар. Од-нажды соседская девчонка Данька тоже нечто подобное завернула. Ну, ей, конечно, папаша мозги запудрил. Да и бабушка у неё активный читатель газеты "Уфолог-Уролог". Всё Шамбалу ждёт. В общем, у них там, в Недовозе не соскучишься. А в сообщении всего-то и было: "Всё идёт по плану". Ну, хоть, не "всех ждёт воз-мездие", и то ладно. А что отец имел в виду, Сашка не понял. По плану, так по плану. Можно подумать, у не-го когда-нибудь план был.
В кафе был быстрый интернет, в самом деле, без проблем. Только радио с развесёлым диджеем могли бы потише сделать. Но, усевшись за комп, Сашка от окружающей действительности быстро отключился и пошёл шарить в разных уголках Сети. Слово "зяблино" упоминалось в разных вариантах от рок-группы до сахарного брэнда. Несколько сайтов было посвящено и копям.
Причём это были сайты как противников, так и сторонников "приватизации" пещер. Один сайт при-надлежал, похоже, патриарху зяблинской спелеологии. У него был смешной ник Сусанин. Хотя, если поду-мать, не очень-то смешно, с таким ником по лабиринтам лучше не ходить.
Наш юзер много чего понаоткрывал. Спать расхотелось. Информация, легенды, воспоминания, науч-ные статьи, в том числе и Романа Сергеевича. Сашка помнил, как захватил его когда-то устный рассказ учёно-го. В статьях речь шла о том же, но уже на другом уровне. А Сашка давно уже сформировался как гуманита-рий, не подвластный воздействию ни точных, ни естественных наук. Посещая воскресную школу, он увлёкся филологией и с детскими мечтами о геологах, пожарниках и прочих лётчиках было покончено. Отец пробур-чал, мол, ещё один министр обороны растёт, и, конечно, добавил.
- А теперь продолжим наш конкурс, - взвизгнула уже диджейша, - первые три сообщения…
Сашка распечатал несколько выловленных в Сети схем заброшенных выработок. В чём-то они напо-минали старинные, но не особо. А уж о протяжённости и говорить нечего. Все они кончались в прибрежной зоне реки, едва начавшись.
Но нашлось и от чего сердечку приостановиться на секунду. Он и раньше об этом знал. О том, что в Зяблине до сих пор стоит дом, в котором бывал некогда Вождь мирового пролетариата. Дом приобрели на имя одного из родственников-соратников и использовали его на благо Мировой Революции. В Зяблине Вождя чуть было не арестовали вскоре после роспуска Первой Государственной Думы. Уже обложили железнодо-рожную станцию шпики и "фараоны", но Вождь - опытный нелегал, как в воду канул. Потом говорили, что он, вовремя почуяв царских псов, рванул пеши на станцию Бобовка, и уже оттуда ближайшей электричкой на паровой, конечно, тяге, махнул в Питер. Почему его на Николаевском вокзале не арестовали, о том История умалчивает. Интернет пока тоже.
Так вот, этот дом Вождя, расположен по адресу Бодреевская, 66! Улица, уже обратно переименован-ная из улицы Юных Вождяновцев. Хотя весь посёлок, бывшее Зяблино, до сих пор зовётся Вождяновка. И только за станцией всегда оставалось исконное название. Это как бы символизирует консерватизм, материа-лизм и деидеологизацию Железных Дорог. Вы, там, дескать, революции совершаете, перевороты, переимено-вания, а наше дело вас возить и грузы ваши, хоть белые, хоть красные; мы были, есть и будем. И многие годы старое название, закрепившись в последнем своём бастионе - здании вокзала - сопротивлялось нашествию советской топонимики. Это противостояние ещё и эхом прокатилось по каламбурам истории, когда в бодрые "застойные" времена отважный моряк Зяблин взбунтовал военный корабль в дни празднования Великого Свершения Вождя.
Не от этого, разумеется, ёкнуло сердечко будущего филолога, а от того, что на старом плане один из отмеченных домов имел именно этот адрес. Вот, какая-то ниточка и наметилась. Не по катакомбам ли Вождь покинул свою ставку? А что, скинул тапки, сапоги натянул, ща я, грит, за сигаретами сгоняю, а сам - в сарай-ку, помёт куриный раскидал, да и юркнул. А Надя с Марией Ильиничной опять потом закидали. А он, к при-меру, на реку вышел, там моторку поймал, сразу до Разлива и сторговались. Потому менты и на вокзале ло-пухнулись… в воду, дескать, канул. И где ж ты тогда был, патриарх Сусанин? Никто бы и искать не стал!
Вот она - незыблемость исторических вех. Вздыхай не вздыхай, а Мавзолей русичам был на роду на-писан. Видать, не испили до дна ендову язычества. Поспешили к Единобожию, что есть Любовь, да пути не разобрали… Поплутали, поплутали да и возвернулись.
Сашка мысленно дал сам себе подзатыльник. Ему ещё в воскресной школе попадало за всякое такое суемудрие и мыслеблудие.
- Житие надо читать благостно, с умилением сердечным и умственным восхищением, а не к словам придираться! - укоризненно говаривал ему батюшка, - а то ты, отрок, так скоро и самую Невскую битву отме-нишь.
Сашка на то и намекал. По крайней мере, внимательно читая "Житие Александра Невского", трудно было прийти к иному выводу. Если, конечно, заранее не зарядиться "умилением сердечным и умственным восхищением".
- Правильно! Поздравляю, вы выиграли уже пятьсот рублей! - ведущая захлёбывалась от счастья, - хотите играть ещё? Или возьмёте деньги?
- Да… я готов.
- Вы настоящий игрок! Тогда слушайте третий вопрос. Какое событие произошло в сегодняшний день, но в 1240 году, в устье реки Ижоры?
- В сегодняшний день? В Усть-Ижоре? Ну, это просто: подписан контракт с "Тойотой"…
- Внимательней! Вы не поняли вопроса! Сегодня, но в 1240 году.
- А, да-да-да! Понял. Куликовская…
- Не совсем! Внимательней! Слушайте меня внимательно! Река Ижора… ну? … она впадает в Нев-скую реку…
- Ну, дык ежу же…
- А каждый, кто победит здесь в битве, получает звание… правильно, Невский.
- А, да-да-да… Александр Невский! Накачанный такой…
- Правильно! Теперь назовите, какое событие…
- Ледовое побоище! Там ещё история была, фирмачи, типа, "свиньёй" на льду…
- Сегодня! Я повторяю: се-го-дня! За окном жара 30 градусов, какой лёд!
- Сегодня? Нет. Нет вариантов.
- Вы теряете 300 рублей!
- Вариантов нет. Извините.
- Жаль. Вы были так близки к победе. Вы хорошо подготовлены, в отличие от многих наших радио-слушателей. У вас, наверное, высшее образование?
- Да, инджениринговое…
В течение всего этого напряжённого интеллектуального поединка Сашка вспоминал, какое сегодня число, не вспомнил и опустил курсор на панель задач. Всплыло: 15 июля. Он согласился с подсказкой. И тут же метнулся на сайт Вождяновки. Так и есть: Вождь именно в этот день исчез из Зяблина. И, если он действи-тельно воспользовался маршрутом с выходом к реке, то получается, что и он и Святой Благоверный князь Александр Невский могли омывать свои исторические сапоги в одной заводи, войдя в неё дважды. Ведь кня-жеская дружина в ночь перед битвой стояла лагерем рядом с нынешними копями, возможно служившими в те времена языческим капищем (копи и капище… созвучно). Они побывали там в один день, но с разницей… с интересной разницей ровно в 666 лет. А ещё на 225 лет раньше в этот день скончался князь Владимир Красно Солнышко, порушивший русских богов в 988 году…
15 июля 15 года.
15х15 = 225
225+666 = 891. Через 89 лет Владимир накрепко ухватил Русь. А через тысячу лет случилась первая маёвка, и Вождь создал марксистский кружок. При чём здесь 89? Именно 89 лет назад Вождь свершил Рево-люцию! Через 11 лет - юбилей. И вообще, лето 6666 от сотворения Мира, что по-нашему - 1158 год, то есть через 11 лет после первого упоминания Москвы, и за 11 лет до того, как в Великом Новгороде тоже произош-ла очередная типа революция, и из города был изгнан князь Всеволод Большое Гнездо, дед Александра Нев-ского… Виват, нумерология!
К этому ещё можно что-нибудь приплести? Почему бы и нет? Пожалуйста. Древняя дорога (сейчас это часть автомагистрали М10) из Великого Новгорода в Карелу (ныне Приозерск) так окончательно с тех пор и не отремонтирована, но направление сохраняет. Не потому ли злые языки и говорят, что дорог у нас нет - одни направления? Но сейчас не об этом. А о том, что поворот с этой дороги, ведущий к месту княжеской стоянки перед Невской битвой, находится ровно на 666 километре от Москвы…
- Опять числоблудием бесовским занялся, отрок? - грозно вопросил батюшка, хватая Сашку за плечо.
Он проснулся.
- Эй, отрок, блин!
Опять менты. Нештяк, что другие. Показал паспорт, ученический.
- А чё кемаришь? Обдолбался?
- Нет, я не курю.
- Все вы не курите.
- Я правда не курю. Я в Школу милиции поступать хочу. Трудно, а?
- Все туда хочут, много вас. Трудно, это кому как. Вот у Батыра, - он кивнул на напарника, - брат по-ступил легко. Да?
- Нэ очень, да. Два раза домой ездил.
Что это за мера, Сашка не понял. Батыр внимательно на него посмотрел, спросил:
- Слушай, почему такой худой, да? Зубы болят? Покажи зубы.
Сашка показал машинально.
- Вах! Хорошие зубы, да, - ощупал парня, - худой, жилистый, да. Кушаешь мало, да?
- Мало, - продолжал тормозить Сашка.
- Мало - это хорошо, да, - он всё осматривал, изучал. - здесь часто бываешь?
- Каждый день, да - почему-то соврал Сашка.
- Кушить много нэ надо. Плохой привычка, да.
Блюстители пошли дальше. Батыр несколько раз оглянулся. Сашка подумал: "Интересно, через 11 лет их будет больше или меньше? Может, Золотая Орда возродится? Столицу устроят в Тмутаракани или в Кара-коруме, или в Воркуте, чем чёрт не шутит… Невский-то в Каракорум, вроде, наезжал за инструкциями. Эк его носило во имя толерантности. Хотя за 11 лет что может измениться? Но и в 80-х так же думали".
И Сашка просмотрел ещё несколько статей об Александре Невском. Он уже этим однажды интересо-вался, когда в воскресной школе "Житие" святого князя разбирали. Тогда он открыл, что все авторы от сту-дентов до академиков, реконструируя битву, пользовались только одним этим источником (исключая, конеч-но, друг друга). Поэтому и неувязки были у всех одинаковые, что у Карамзина, что у, как ныне принято гово-рить, Васи Пупкина. Как в истории с тем пауком. Какой-то древний грек случайно написал, что у него шесть лап. Так все и переписывали, и только в Эпоху Возрождения кто-то не очень начитанный сам пересчитал, по-лучилось восемь. Теперь все пишут восемь. А истина? А истина в том, что народ безмолвствует. А насчёт студентов Сашка не оговорился, потому что залез в рефераты и там вдруг наткнулся на ересь: "Была ли Нев-ская битва?" Подписано простенько: Бригитта Ценберг, истфак, 1-й курс. Где-то он уже слышал то ли имя, то ли фамилию. Читать не стал, скачал на свой коммуникатор. Спать страшно хотелось. А кофе, он давно заме-тил, помогает не со сном бороться, а засыпать. Особенно, когда надо со сном бороться. Потому что, если со сном не боро…
ЧАСТЬ 2. МАРШ НЕСОГЛАСНЫХ
ПРЕДУПРЕЖДЁН, ЗНАЧИТ, ВООРУЖЁН
Медведь был разъярён, страшен. Уже двух молодцев отшвырнул мощными когтистыми ударами. Оттащить порванных не находилось охотников. Так они и корчились, истекая кровью и путаясь в собственных потрохах. А круг дружинников невелик, если не войдёт в него очередной смельчак, мишка кинуться может на любого из улюлюкающих на поляне, окружённой вековыми соснами.
Вышел Яков. Яков из Полоцка. Круглый бритый череп катался по широченным просторам плеч. Лов-чий князя Александра Ярославича. Что он настоящий ловчий, Яков уже в прошлом году доказал, загнав пле-мянницу свою Александру Брячеславовну прямо в объятия самого князя. Так Яков с князем породнился, а тот через жену с византийскими императорами. И то: не всё в Рюриковичах ходить да князьвладимирских налож-ниц дурнородство отмывать.
"Поглядим, сват, каков ты с аркудой1", - подумал молодожён.
Яков вышел спокойно, по-медвежьи косолапя, что бурого бортника слегка озадачило. Но у Якова ни копья не было, ни меча, и зверь кинулся на него, но в последний миг остановился, приноравливаясь. Бугры мяса перекатывались под лоснящейся шерстью. Ловчий крутил в руках палку-рогатину. Так быстро крутил, перекидывая из руки в руку то перед собой, то за спиной, что палка порой как бы исчезала. А медведь её и вовсе вряд ли различал. И он снова, уже всерьёз кинулся, не хуже Якова работая когтями, как десятью палка-ми. А Яков совсем остановился, да как-то скособочившись. "Устал, ай?" - ахнул кто-то. Яков опёрся на рога-тину, и вдруг как бы выронил её, и она, падая, медведя-то и встретила. А Яков так и стоял неказисто, только палку придерживал, пока хозяин чёрных лесов на ней трепыхался, словно жерех какой. А тихо стало над по-ляной… Ангел, видать, пролетел.
Тут бы бурей восторга тишине взорваться, но раздался иной крик:
- Княже! Княже! Дым! Ляксандре Славиче!
Гонец слетел с разгорячённого коня, быстро пополз окарачь, ретиво вертя тощим задом, пока не ут-кнулся в сафьяновые сапоги. Выдохнул:
- Дым видели с ижорской стороны, княже.
Дымами от кострища к кострищу передавали тревожную весть.
"От Ижоры, - подумал Александр, - значит прав владыка Спиридон. Зря сомневался в старике, про-сти, Господи. Да и как в измену поверить? Трудно ".
Князь был высок, худ чрезвычайно. С костистых плеч, как с вешалки свисала просторная рубаха ше-махинского шёлка. В широких рукавах болтались длинные мосластые руки с огромными кистями, готовыми в любой момент метнуть, как из катапульты, пудовые кулаки. Широко расставленные под высоким лбом глаза часто отрешённо смотрели поверх всех голов. С детства перебитый нос придавал открытому лицу суровый вид. Но иногда вспыхивающая искренняя его улыбка разгоняла самую тёмную тоску. Чело обрамляли почти белые, почти прямые длинные волосы, схваченные кожаным ремешком. Серая бородка редко курчавилась тонким волосом: шёл князю двадцатый год от роду.
Он подошёл к поверженному зверю. Мгновенный блеск кривой харалужной сабли, только что спав-шей в ножнах, оборвался свистом в густошерстом загривке. И ещё раз, и ещё, ещё! Загонщики не успевают откидывать ломти медвежьего тела, трава под ним кровью червлёной пузырится, не успевая землёй всасы-ваться. Только молодой князь всё успевает. Вот уже и сабля двумя столь же неуловимыми движениями вы-терта об услужливо подставленную чью-то спину и уже прошипела обратно в нагалище. Князь хищно улыб-нулся и, не оглядываясь на медведя, пошёл к засаде.
Люди бросились к лошадям. Те, в сторонке от лишних волнений припрятанные, косили испуганным глазом: всё ли уже? - недоверчиво спрашивали.
- Домой! - крикнул князь трубным голосом, вскочив на коня, - домой! Домо-ой!
А про себя горько вздохнул, где он, дом-то. Видать, где казна, там и дом. Он покосился влево, ошую. Ратмир, как всегда был рядом. Некрещёный, суровый и молчаливый. С небольшой заплечной сумой, с виду самой обычной. На самом деле рядном была обшита внутренняя сума - кольчужная. А в ней - яхонты, диаман-ты. Злата-серебра не натаскаешься… Даждьбог нам ныне и присно. Аминь.
- Межень сегодня, - сказал, пристраиваясь одесную, справа, Збыслав Якунович, чернявый маленький, мускулистый. Он метнул внезапно топорок, с которым никогда не расставался, метнул в какую-то валежину на пути. Чекан воткнулся в звонкую древесину, и вокруг топорища забился чёрно-серебряный гадючий хвост. - Межень, середина лета, - повторил Збыслав, легко свесясь за своим оружием.
Межень сухого лета. Значит, реки обмалились, пороги от жажды оскалились, челнам спуску не дают - прочь отсюда, и так воды мало. Даже батюшка Ильмень от сухости присел, берегами исподними светит. Как камыши не подтягивает, как ивы не свешиваются, сраму не прикрыть. Вот если от заката буй-казак Ветрило матушке Неве-Невушке в самые ноги упадёт, матушка меньше брать станет от дочки Ладоги. Нахмурится дочка, привстанет, но батюшке должок-то отдаст, через братца Волхова и пошлёт. Волхов в такие дни вспять бежит, а православные молебны служат, дождя просят, тайком Даждьбога вспоминают. При нём, дескать, та-кого не было…
Совсем рассвело. Ярким, ещё по-утреннему теплых тонов светом заливало Ярило-солнце свои владе-ния. Соловьи обезумели - так заливались. "Впрочем, это не соловьи, они уже этим летом остепенились, не то, что этот, - князь ласково глянул на свистящего соловьём Саву, почти отрока. - Однако костьми новик уже ок-реп, оперился, соловушка. Не славий - орёл!"
"А я-то в его годы уже княжил", - грустно подумал Александр.
Эх, доля княжеска… Пить-есть на сребре-злате? Казнить-миловать? Холопы, наложницы? Так-то оно так, но кто думает, что пословица "из грязи - в князи" в обе стороны работает? Из князя в грязи очень легко пасть. Легче, чем ливонскому псу-рыцарю. Они победнее нас, князей, будут. Они ищут службу, в наём идут к королям, королевичам, суверенам своим. Или к самому Папе Римскому - за Граалем ли, воевать ли гроб Гос-подень… О сарацинов же рога пообломав, сюда, в полночные страны ринулись поганых крестить, православ-ных попленять, собою наши земли пополнять.
Их королевство может с нашу волость быть, но король и есть король - сам себе голова. Самодержец. У нас же только Великий Князь над всеми, остальные князья - подколенные. Но и он должен каждый год это удельным князьям доказывать, напоминать. Наказывать. Я же нанят на службу Господином Великим Новго-родом. Да, я прислан из Переславля тятей своим Великим Князем Ярославом. Но нанят я в князи, сиречь на-чальником охраны Новгородского княжества, его границ. Я есть главный протозанщик, страж. Я даже не ры-царь. Правда, у меня своя дружина. Так её ещё прокормить надо. Сотни воев, да с лошадьми, да с жёнами, да с челядью…
Посадский, епископ, бояре, просто богатые горожане - все следят за каждым моим шагом, норовят подлость подстроить, из города изгнать, чтобы более близкого себе на княжение заманить, вить из него верёв-ки… Ведь и деда моего Всеволода Большое Гнездо изгоняли. А до него прадед, сам Мстислав, зарезавший в открытом поединке Редедю, всю Тмутаракань с касугами попиравший, им не указ был. Уже на моей памяти и отца изгоняли. А надысь супротив меня эва как Вече гудело. Настроили, злоимые. Понял я, что меня не слы-шат, хоть и голос у меня что труба Ерехонская. Вот я гласом своим утробным и сподобил им колокол Софий-ский. Медно так прогудел, басовито, гулко. Как всполошились-то, как забегали! Кто на колени, а кто и ниц повалилися! А когда поняли, что это я над ними надсмехаюся, осерчали шибко, повелели за многие безобра-зия из Детинца съехать в Загородецкий конец… Добро, хоть не в Плотницкий.
За думами невесёлыми и не заметил воитель, что уже вброд через Гзень скачут. Коням по брюхо, они и хода не сбавляют, хоть и режутся о тростник. Охотники освежились, порты в реке замочив, брызгами ока-тившись… Вот они, терема Загородецкие. Колокол к заутрене зовёт. А мне здесь и лучше. Здесь детство про-шло. Здесь и рыбу ловил, и плоты гонял, каждый закоулок знаком. И тыны да частоколы здесь свои, крепкие, за них чужака не пустят. А что у вас в кремле делается, мне и отсель видать.
Он приказал своим дружинникам на княжеском дворе за тын не выезжать. Готовиться, как в поход, прямо сейчас. Коней взять самых сытых и лихих. Оружие самое лёгкое. Доспехи…
Не доспехи решают, вспомнил он псалмопевца Давида: те с оружием, те на конях, мы же Господа на-шего призовём, те и попятятся, и попадают, как мы их побьём. И старые наши боги - Перун, Стрибог, мать сыра земля Мокошь и стеклян-летуч Симаргл - все с нами.
- В том сила, брат, наша, - сказал князь Якову, - что и небесный Господь, и земные боги с нами.
- Да, - согласился ловчий, - мы, полочане, кумиров своих тоже не забываем. И даже не повергли ни Даждьбога, ни Трояна.
- Гонец от Беглусича-ижорца прискачет ещё до конца заутрени, - сказал Александр, - навстречь ему надо за город выслать. Пусть его встретят и сразу сюда ведут… А что, Миша, ты новгородский, давай-ка ты и встретишь. Да только, чур, молча, не расспрашивать. В город, в Детинец не сворачивать. Тоже, если инозем-ного гонца повстречаете, сразу его сюда. До бояр нельзя гонцов допустить. А какая весть от ижорского ста-росты придёт, так и решать будем: обращаться ли к честному люду крещёному, к Вече ли, в набат ли бить, или… А наперёд пойду за благословением и причащусь.
Они в трапезной сидели, оружие своё осматривали, отлаживали. Вот любимая князем сабля кривая сарацинская, тончайшим рисунком не умышленным переливается. Рукоять из бересты и акульей кожи ладно к жёсткой ладони ластится. А дальше сама работает, не мешай только ей. Во как.
Сабля завертелась в руке, в белый круг обратившись.
- Плещи, отрок, - велел Александр Ярославич.
Сава радостно - всё бы ему баловаться - схватил ендову полуведёрную с зелены;м вином да и плеснул в князя. Винный язык лизнул сверкающий круг и расплескался обратно, как от стены. Всех забрызгал, только князь сух остался. Неутёртая от зелена; вина сабля юркнула обратно в ножны, тоже с одной стороны берестя-ные, с другой - кожа диковинной рыбы. И яхонтами да скатным жемчугом усыпаны.
Не в яхонтах, не в тирон-камнях, конечно, секрет. Юный Александр научал свою дружину новым приёмам боя. Недолюбливал он мечи и копья, щиты тяжёлые, построения многорядные. Подсмотрел кое-что в далёких степях, в диких татарских ордах. Он знал уже, что рыцарь ливонский в бою без оруженосцев, что елефан в шатре. Видел он на Волге такую животину с хвостом на морде больше, чем на седалище. Неловкая животина, хоть и силы немереной. Таков и рыцарь. Надобно побить сначала его оруженосцев, стрелами их осыпать, потом вострой саблей порубать в молниеносных наскоках, копытами потоптать. А сам рыцарь зако-ванный в латы, и конь его закованный, пусть топчатся-кружатся. Тут только миг не упусти, да червлёным вя-зом - по рогатой башке! Или коню его туда же! И всё. Хочешь, пленяй пса, хочешь, закапывай железного.
А вот она - палица заветная. Детская погремушка. Из вяза дубина выдолблена. Полая, сухая и… лёг-кая, ребёнок размахивать ею может. Но лёгок червлёный вяз, пока в нутро его не засыпать с полпуда свинцо-вой чечевицы. Засыпать же полость только наполовину. А там уж - как замахнёшься. Можно и по пояс в зем-лю ворога вогнать. А то бывало, раскалывалась о вражий шелом погремушка, и свинец летел, жужжа, что осиный рой. Тогда и своим достанется, а то и самому. И не токмо глаз - вон, а и грудь навылет пробивало. На то и война. "Сеют в землю тело, веют дух от плоти1…"
Погремушки сами делали. А сабельки магометанские гости привозили. А как ими пользоваться у та-тар переняли.
Ещё в детстве ездил Александр, тогда ещё Сашка, Сашко;, с отцом на Волгу. Только вдвоём и ездили. Ярослав любил дикие орды объезжать. Сашке ничего особо не рассказывал, тот сам исподволь присматривал-ся. И к тому, как батя с кочевниками разговаривает. Это он умел. Их принимали, как своих, совсем они были не страшные, а Ярослава тоже звали батей, но на свой манер. И отец напомнил сыну, как тот в детстве часто к нему приставал с вопросом:
- Батя, ты ба-атый? - слова "богатый" ещё не выговаривал правильно.
- Батый, батый, - смеялись и князь, и матушка, и челядь, - ты тоже батый!
И в тот год, когда, покинув свой Переславль-Залесский, совсем юный Александр утвердился в Новго-роде, отец поведал ему свой замысел.
- Нашему народу нужна сильная рука, чтобы в поводу его держать, чембур не выпускать. Но рука эта должна быть чужой. Только тогда её будут по-настоящему бояться и признавать. Но кто же свой народ, свои земли в чужие руки отдаёт? Потому не отдавать, а пугать надо свой народ чужими, перед которыми и сам князь шапку ломает. Так наши праотцы выставились под видом Рюрика и братьев его, когда смута для Руси непосильной стала. Да и западные наши русские братия - и Киев, и Полоцк, и Смоленск, и балты порешив распрю забыть, нарекошеся союзно Великим Княжеством Литовским. У нас же до сих пор каждый на себя лоскутное одеяло тянет, а "каждых" всё больше, оттого лоскутья всё меньше… Я с татарами умею говорить. Я свой для них - Батый, ты сам слышал. И я для них богатый. Но это знаем только я и ты. Кое-кто догадывается, но их языки укорочены, а головы в масле сварены. Дикая степь предана мне. Я пошлю их орды на Русь, во спасение ея, которое в единении ея. Они мне будут приносить десятину. Я же в уплату им за службу буду на-резать десятину с десятины. Кочевнику много не надо: коня, лук, саблю, девку для забавы, смердов в по-мощь… Наши бабы новых нарожают. А девять остатних десятин буду в монастыри отдавать. Они есть наша сила. Где ещё и хранить тайное богатство. А оно к нам сторицей вернётся. Князья же подколенные будут в степь вызываться на поклон. Говорить с ними будут только татары, но с моих слов, а меня вершащим суд и расправу, ярлыки на княжение раздающим никто не увидит. Я и сам буду с дарами на поклон ездить к хану Батыю.
- К кому? - удивлённо спросил Сашка. Совсем старик его запутал. И смеётся, что твой бес на ярмарке.
- К Батыю, Сашко, к Батыю! "И начнут слышать имя великого хана по всем странам и до моря Еги-петского, и до гор Аравийских, и по другую сторону моря Варяжского, и до Рима1…"
Такой был разговор.
ИХ НРАВЫ
- Хватит! - грозно прикрикнул Александр, мысленно покинувший трапезную и вернувшийся, - хватит. Не время сейчас пить. Эй, чага2, унеси братины, - велел он девке-чернавке.
И опять в свои мысли не юношеские повалился.
Видно, не все языки укорочены, не все головы сварены. Смута зашевелилась в Новом Городе. Не хо-тят разделять участь Киева, Рязани да Козельска. Вот и сносились со свейским королём, папским легатом. Ничтоже сумняшеся, готовы променять Новый Порядок на новую веру еретикскую. Здесь бояся гореть, не боятся вечного огня по Высшему Суду.
О том и говорил владыка Спиридон, о том, что свейский ярл Биргер из рода Фолькунгов тайно при-глашён новгородским посадником и боярами на княжение в Новгород. Для того только, чтобы от Ярослава уйти.
Так сокрушался Александр в сердце своём о заблудших новгородцах, как может сокрушаться только сильный человек. И всё больше дивился премудрости книжной, ибо сказано там - всё приходит на круги своя и ходит по кругу. Потому как всё уже было. И два века тому назад Ярослав Мудрый сидел на княжении здесь же и, восстав на отца Святополка, призвал в помощь варяжских наймитов. Те же в городе повели себя похаб-но, и новгородцы, осерчав, много их перебили. Но Ярослав заманил зачинщиков к себе и тоже их перебил не меньше тысячи. Оставшихся повёл-таки на отца в Киев. Но боги решили наказать Ярослава, и его брат Мсти-слав вкупе с хазарами и касогами разгромил варяжское войско новгородцев. Ярослав удумал бежать в Скан-динавию… "О, Русь, - вздохнул Александр, - кто тебя побивает, кого ты побеждаешь?"
Но теперь-то ещё хуже. Владыка Спиридон говорил, что согласились олигархи латиньскую веру при-нять, в католичество перекреститься. Нас, дескать, когда Володимер Красно Солнышко крестил, мы-то кукиш в кармане держали. Да и тогда вера одна была - ни латиньска, ни греческа. И корелу с чудью да ижорой, и сумь и емь, пускай римляне в свою веру крестят, не жалко.
Не только землю, но и веру отдают, сокрушился князь, и повелел:
- Кликните Садка.
Кликнули. Из глубины палат послышалось шлёпанье босых ног и позванивание гуслей, пересчиты-вающих дверные косяки. Вошёл нетрезвый Садко, боян.
- Ну, что, правнук Велесов, спой нам перед битвой. Знатный ураз нынче будет. Знатная драка.
Садко шпенёчки подкрутил, струны поверил, перебрал величаво и затянул:
А уж в Киеве на горах мутный сон Святослав
Видел
Видел сон и потом рассказал нам его
Сидя:
"На ночь с вечера укрывали, ой, меня попоной,
Напоили-то силком травой синей сонной,
И на лоно моё великанша села
Помогала негой наполнить тело1…"
- Нет, нашу давай, боевую, покудова не до баб.
Боян живее повёл голосом новгородскую, про Василька:
Говорит тут Василий Буслаевич:
"Гой-еси вы, мужики новгородские!
Бьюсь я с вами о велик заклад;
Напущаюсь я на весь Нов-город битися-дратися,
Тако вы меня побьёте Новым-городом,
Буду вам платить дани-выходы
На всякий год по три тысячи.
А буде же я вас побью,
То вам платить мне такову же дань!"
Началась у них драка-бой великая,
И дерутся они день до вечера:
А и ходя в городе, он всех уродует:
Которого возьмёт он за руку,
Из плеча тому руку выдернет.
Которого заденет за ногу,
То из гузна ногу выломит.
Которого хватит поперёк хребта,
Тот кричит-ревёт, окарачь ползёт.
И прибито много уж до; смерти2…
Из верхней светёлки плач послышался. Хотел сам пойти к черевостой, затяжелевшей уже молодой жене, да опять девку-чернавку послал:
- Уйми, чага… А ты, певун, про злую поляницу спой.
Садка уговаривать не надо, загудели яровчаты гусли:
Поехал Дунай за поляницею,
Он настиг поляницу да на чистом поле.
А стали они тут стреляться.
Как устре;лила поляница Дуная сына Ивановича,
А выстрелила у его да она правый глаз.
А стрелил Дунай в поляницу
И выстрелил её из седёлки вон,
Тут и падала поляница на сыру; землю;.
А Дунаюшка пал полянице да на белы; груди;,
Из-за на;лучья выхватил булатный нож,
Он хочет пороть да груди белые,
Он хочет смотреть да ретиво; сердцо;,
Он сам говорит да таково; слово;:
"Уж ты ой, поляница да преудалая!
Ты уж коего города, кое;й земли,
Тебя как, поляница, да имене;м зовут?…"
Лежочи;сь поляница да на сырой земле,
А сама говорит да таково; слово;:
"Кабы я была у тя на белы;х грудя;х, -
Не спросила бы ни имени, ни вотчины…
Я бы скоро порола груди белые,
Я бы скоро смотрела ретиво сердцо3".
Но в конце концов всё уладилось, ведь они были созданы друг для друга:
Веселы;м пирком да то и свадебкой
Поженился наш Дунай с поляницею…
Обходила невестушка весело;й пирок,
Ой, на белых рученьках жениха-то носила,
А на тех же на белых да рученьках,
А коими жениху-то ноги и повырвала…
- А что нового, - скупую слезу утерев, вопросил князь, - что нового поют нынче на Торговой стороне? Чего я ещё не слыхал?
- Разное, княже.. Про Рахту Рагнозерского…
- Ну, это я слыхал. И про Хотен Блудовича тоже. Что ж, ничего нового, как я съехал?
- Да вот, княже, вчера от гостей Стародубских перенял. - и Садко ударил по струнам весело и скоро:
Ярый ярл Ярослав
Ярлыки являл Ярилу.
Ярлык ярла мне - ярем.
Иго-о-о…
- Ты… ты… - вскочил Александр, - крамола! утоплю! В змеином молоке утоплю! К царю морскому! Рыбья сыть!
Страшен во гневе был князь. Мог и шкуру живьём содрать.
Солнце золотило охлупень терема.
И ИХ НРАВЫ
В это время шведы уже просыпались после короткого отдыха.
Шведских ярла было два. Один - всем известный зять короля Эриха ХI Картавого - Биргер, средних лет. Второго, он был моложе, менее знатен, звали Ульф. Биргеру предназначено было представлять короля, стать его наместником в Новгороде, молодому Ульфу - вести войско в бой, тянуть лямку повседневности, быть воеводой, то есть, оставаясь в тени, нести за всё ответственность. Кроме воинов и гребцов в состав делегации входили несколько десятков католических священников. Предстояла серьёзная работа: окрестить сотни языческих деревень, перекрестить в католичество десяток православных городов.
Ещё в 1237 году римский папа Григорий IХ, свернув крестовые походы в Святую землю, вознамерил-ся прийти со своим крестом на Святую Русь, святой её, конечно, не считая. Эта грандиозная задача не каза-лась ему неподъёмной, так как орды рыцарей, закалённые в восточных войнах с изощрёнными сарацинами, должны были, по его мнению, легко овладеть Полуночными землями, населёнными отсталыми русско-финскими варварами.
По промыслу Всевышнего поход раз за разом откладывался, но теперь, летом 1240 года, стало оче-видным, что час возмездия настал. Русские, потрепав пару лет назад какого-то заблудившегося Чингиз-хана, затеяли некую сложную игру под названием "Батый". Цель её очевидна: создание Империи на просторах сво-ей распадающейся земли. Создание Третьего Рима. Если это допустить, то русские схизматики никогда уже не восприимут католичество, не встанут на службу Истинной Вере, не примут канона папской непогрешимо-сти. А в русские племена легко вливаются окружающие их язычники, близкие им по не понятной латинянам мягкости и лености. Русские не спешат обращать в православие менее просвещённых своих соседей и сожи-телей, может, потому что сами ещё не свободны от языческих сумерек. Если попустительствовать слиянию славян и угрофиннов, то Европа навсегда останется только западной. Поэтому Григорий IХ именем всевыш-него обещал участникам нового похода прощение всех грехов, а падшим в бою - вечное блаженство! Поэтому ярл Биргер получил ярлык ещё и от папы римского.
- Язычников надо брать, пока тёплые, - просвещал Биргер своего младшего подельника, оглядывая два десятка шнек, приткнувшихся к песчаному берегу. Биргер был худ, высок, сутуловат. Чёрные, чуть посе-ребрённые, густые, как шерсть, курчавые его волосы никогда не развевались. Однажды в них запуталась вы-пущенная из лука стрела. Своим неприятным голосом хриплой птицы он перекрывал ор любой битвы. И да-же сейчас, говоря спокойно, он был слышен на двух поднимающихся по Неве ганзейских судах. Ещё он обла-дал звериным слухом и чувством опасности. Это был идеальный воин. - Замечено, - продолжал старший ярл, - что племя, обращённое в истинную веру, становится более пламенным, осознав свою принадлежность к Рим-ской церкви, могущественной и вездесущей. Понтификатной! Русские крестят только желающих, и в этом их ошибка. Натюрлих, желать Истинного Света могут только самые просвещённые, сносящиеся с князьями и духовенством. В крещении они получают желаемое, пусть и еретическое, но этим они отрываются от своего племени, начинают смотреть на него свысока, чем ослабляют и его, и себя. У нас, как видите, мой юный друг по-другому, - кивнул он в сторону берега.
По невысокому, но крутому обрыву шведские вояки сгоняли вниз заспанных, неодетых чухонцев. Они выгружали из шнек огромные чаны и, подгоняемые побоями, волокли их наверх.
- Православные еретики крестят в реке, в гордыне своей сравниваясь с Иоанном Предтечей. Но наши северные реки - это не Иордань! И воды в них меняются, не успев освятиться.
Место первой стоянки определили не случайно. За века соседства чужие земли изучены не хуже сво-их. В низовьях, почти половину своего пути, Нева течёт среди необитаемых болот. Только в средней части берега начинают подниматься. Из болот, отряхивая сваи избушек, стали выходить чухонские хутора, непри-ветливо всматриваясь в незваную флотилию. От устья реки Ижоры Нева просматривается в обе стороны на несколько миль. Сейчас, правда, солнце слепило, зависнув точно в створе реки. Кроме уже упомянутых ган-зейских галер больше судов на Неве видно не было. Ну, разве что быстро приближалась сверху небольшая буса. А сразу за устьем Ижоры были причалены несколько низких, широких лодок и обонь пол, на другой стороне Невы, можно рассмотреть такие же. Здесь издревле действует переправа Карелского тракта - прямой дороги из Новгорода в Карело. Сюда же подходит дорога по левому берегу Невы из пригородка Ладога.
- Вот, где сходятся три дороги до Новгорода, - говорил Биргер, трогая свежий шрам на левой щеке, - одна по Неве и две по суше.
- Ваше Высочество, - донеслось с приставшей бусы, - плотов не обнаружено.
Биргер удовлетворённо кивнув, пояснил своему подручнику:
- Русские не умеют хранить тайны. Что у них знают двое, знает и свинья. Вот, к примеру, их секрет-ное оружие. Ярлу Александру пришлось так долго убеждать Вече в необходимости плотовых заграждений, что это превратилось в секрет полишинеля.
- Вы о перекрытии Невы плотами? - Ульф, крепкий молодой блондин с красным, обгоревшим на солнце лицом, отличался умением слушать старших. Во всяком случае, его бледно-голубые широко распахну-тые глаза поощряли болтливость любого собеседника.
Биргер подал знак отчаливать, снова тронул свой шрам. Давеча он огрел кнутом уснувшего гребца. Тот в испуге вскочил так неловко, что кандалами ударил ярла. Чуть глаз не выбил! Раба выпороли прямо на рабочем месте, но, к сожалению, как рабочую единицу, не до смерти.
- Надо было убить, - пробормотал Биргер, - Да, плоты… В случае захода в реку вражеской флотилии, её путь можно преградить плотами, причём и выше, и ниже по течению. Корабли окажутся в западне. Идея для реки более, чем хороша. Но и приняв правильное решение, русские часто ленятся его выполнять. Их глав-ный воевода, их Великий князь зовётся на самом деле не Ярослав, а Авось.
- Авось?
- Да, Авось. Авось, обойдётся, говорят они. Ну… то есть… неоправданно надеются на лучший исход.
- Оптимисты?
- Нет, лодыри. Они каждое лето думают: авось, не будет дождей, и не строят дорог. И каждую осень неделями сидят на своих кочках посреди непролазного моря грязи. Но им же это и выгодно. В это время они недосягаемы для властей и врагов… Последний, кто строил дороги, был ярл Олег Вещий. У него кельтские корни. Да и то он мостил дороги только на волоках между важными реками.
- Чтобы пользоваться колёсами?
- Да… колесо сначала и было придумано по вдохновению Вседержителя именно для волоков. Каждая ладья имела парус, вёсла и снимаемые колёса. Потом это забылось, и Олег очень удивил Византию, въехав в Золотые Ворота самокатом.
Их шнека, украшенная на носу головой морского короля, и ещё две шнеки с деревянными русалками, пристали к правому берегу Ижоры в самом её устье. Ярлы со свитой сошли на берег по лёгким сходням. Под-нялись по неукатистому обрыву и вскоре вышли на хорошо утоптанную пустую площадку - перекрёсток до-рог. На другом, тоже крутом, берегу Ижоры, видны были горящие там и сям избы, оттуда доносились крики солдат, женский плач, лай… Христианство насаждало любовь к ближнему.
- Здравствуй, Рось, земля предков наших! - торжественно произнёс Биргер, - мы вернулись! - он на-ложил крестное знамение на себя и на все страны света. - Здесь будет наша первая застава. Здесь мы будем мыто брать с любой из трёх дорог. Отсюда я пошлю свой первый указ, - он поднял над головой пергаментный свиток, - это не вызов новгородцам, господа. Это указ. Ибо я не только послан сюда по воле Всевышнего Понтификом и нашим королём, но и позван на княжение самими новгородцами.
Для всех, включая Ульфа, это была неожиданная новость. Лица воинов расцвели радостным недо-умением. Выходит, победа уже состоялась! И доспехи не понадобились! Спаси и сохрани, пресвятая и непо-рочная дева Мария!
- Епископы на том берегу, - Биргер указал свитком в сторону дымов. Он был величественен в этот миг: указующий дланью, стоя в ниспадающем тяжёлыми складками белом плаще с чёрными крестами на фо-не развевающихся знамён, в позлащённом шлеме, с золотым забралом, поигрывая обертонами своего трубно-го голоса: - Епископы делают своё святое дело. Мы же на этом перекрёстке учредим таможню, обучим вновь обращённых в истинную веру. А вы, - он тряхнул алыми печатями на свитке, протягивая его одному из вои-нов, - доставите этот ярлык… этот указ в Новгород. Пусть готовят торжественную встречу в Ладоге… поляну накрывают! Лошадей возьмёте в деревне… Я не хочу обижать своего сродника Александра. Возможно, я возьму его на службу, если он изъявит желание. Он волен сам принять решение, когда на Вече огласят мой указ. Натюрлих, осознав, что он лишний, что в нём уже не нуждаются, он может уйти. Я предоставляю ему эту возможность. Мы оба рыцари. Мы должны уметь проигрывать Я даже не шлю ему вызов. Я только ставлю в известность, что я уже здесь. И тем пополняю его землю. И предлагаю противиться. Если он сочтёт нуж-ным. Хотя, зачем… на всё воля Господа.
Биргер опять тронул шрам и вдруг подумал, что если б они сошлись в поединке с Александром, то можно было бы потом говорить, что тот нанёс ему ранение. Всё-таки не от презренного раба. "Нет, я убью его. Шкуру сдеру!" - злобно подумал надменный ярл.
Он вошёл в разбитый уже для него златоверхий шатёр…
ВРЕМЕНИ В ОБРЕЗ
Времени в обрез, поэтому гонца пытали недолго. Збыслав знал толк в добывании правды. Показал, утомившись, чтобы и на него плеснули, не только на гонца. Отеревшись, сказал твёрдо:
- Истинный гонец, княже. Спрашивай его за землю Русскую.
Сказал, понимая, что, если ошибается, значит, на себя грех измены берёт и пытан будет куда как строже, и предадут его самого смерти мученической, заслужённой.
Гонец стонал, кровью харкал. Его и спрашивать не надо было ни о чём. Он только принял берестяную грамоту от предыдущего гонца верстах в двадцати отсюда. Будь тот гонец последним, и его бы пытали, не подложна ли грамота? верить ли ей? Что делать - кругом враги. Гонец с честью и пониманием вынес испыта-ние и умер, как христианин, хоть и без причащения. Его даже не отпели, потому что язычник. Седой Миша омыл его, плача, завернул в саван. Он знал этого ижорца. Не одну рядобную чашу они с ним испили, прини-мая от сотоварища и передавая чашу дальше по кругу. В дальнем углу двора уже складывали большой кос-тёр…
Ижорским старейшиной был о ту пору молодой человек, в крещении Филипп, полукровка, которого большинство звали по "поганьскому", по языческому, по родовому его имени Беглусич. Они с князем вместе росли, дружили в детстве по-настоящему, были как братья. Ижоры тогда выбирали старейшину, но учитывали на выборах мнение русичей. Согласовывали, одним словом. В рамках суверенной феодальной демократии. Филипп в Новгороде посещал все соборы, истово молился, строго постился, красиво пел в хоре. Так же исто-во соблюдал языческие обряды среди своих. Так же истово, так же искренне. И для полукровки это было бо-лее странно, чем для чисто русского. К тому же первое имя его Беглусич было самое, что ни на есть русское, означавшее "гонец". А кто сказал, что язычники в то время обязательно были нерусские?
Беглусич сообщал, что на подконтрольной его береговой охране восточной акватории появился свей-ский флот из двух десятков шнек. Римляне пристали чуть ниже Ижоры. Ни по одной из двух сухопутных до-рог дальше тоже не пошли. Судя по приготовлениям, будут крестить местное население. Есть ещё сведения совсем уже конфиденциального порядка.
Изложено было, конечно, короче и менее вычурно. Автору представляется цитирование в данном текстовом формате не совсем уместным, поэтому он изощряется в адаптациях.
Разобрав Филькину грамоту, Александр окончательно понял, как будет действовать.
Биргера уже не опередить: он уже здесь. Значит, надо опередить время. Их встреча должна произойти раньше, чем это уже предназначено. Кем бы то ни было.
Он послал гонца в Ладогу.
Он разделил дружину на две равные части. Самые опытные пойдут с ним. Остальные останутся за частоколом княжеского двора. Они будут прикрывать семьи и имущество, когда придётся бежать из города. Если Александр не вернётся.
По городу пустили слух о большой княжеской охоте.
Он простился с женой. Он сказал ей всё, что говорится в таком случае: беречь себя, родить сына, выйти замуж, не поминать лихом… Она молча плакала, гладила его светлые длинные волосы, ею же самой в скобку стриженные. Когда он пошёл, она также молча упала на пол и вцепилась в его сапоги. Очень тяжело дались ему эти последние семейные шаги. Собирая половики, она волоклась по полу, как тёплый капкан, и так и осталась лежать у двери, когда он всё-таки вышел. Александр прорыдал девке-чернавке:
- Пойди… застудится…
Как ни мало у него оставалось времени, он, приказав передовому отряду выходить из города без лиш-него шума, как на охоту, через околицу, поскакал в кремль, в церковь святой Софии. Незаурядная личность всегда одинока. По многим причинам бывает не с кем обсудить свои самые сомнительные планы. Ведь его отряд до сих пор толком не знал, что он затеял. Но выговориться, утвердиться необходимо. А когда не с кем, остаётся только Бог. В молитве, обращаясь к Творцу перед разверстой пропастью неизвестности, человек на самом деле обращается к самому себе, но так искренне, как не делает этого почти никогда. Ведь самообман - это и есть тот опиум, который помогает жить. Но в молитве перед Самым Главным Делом человек не врёт даже самому себе. И из самых его глубин, благодарных ему за это, и приходит ответ. И этот ответ от Бога. Как полагает молящийся.
Александр, ниц распростёртый, молился:
- Боже, всеславный и праведный, Боже, крепкий и великий, Боже, вечный и сотворивший небо и зем-лю, море и реки, и поставивший пределы язы;кам, и повелевший жить, не приступая в чужие части земли. Бо-же, сам подумай, как какой-то латинянин может заменить меня на моём кормлении? Да знает ли он эту зем-лю? Любит ли он её, как люблю её я? Боже, это так мало, что его позвали сюда алчные бояре. Он не будет лелеять этой земли, Боже, как не лелеял своей, иначе бы её не оставил. Суди, Господи, и рассуди тяжбу мою с посадскими, спор мой с купцами, возбуди суд праведный супротив ярла заезжего, чужеязычного. Суди, Гос-поди, обидевших меня и заклейми борющихся со мною. Приими, Господи, оружие и щит и стань в помощь мне.
Во всё время молитвы архиепископ Спиридон стоял рядом и тоже молился и бил земные поклоны.
- Благослови, владыко, - смиренно обратился к нему Александр, завершив своё моление.
Утвердившиеся воин и пастырь обнялись, как на прощание. Их слёзы смешались. Их глаза видели бесконечность. Тонкий луч света через верхнее оконце, что под самым куполом, упал на нательный крест Александра. Медный крест вспыхнул золотом. Пятясь спиной, не переставая осенять себя крестным знамени-ем, юный князь выходил из храма, шёл к верному коню. Мельком подумал, что солнце слишком ещё низко, чтобы через верхнее оконце луч мог попасть на его крест…
Глядя вслед победоносцу, так сокрушался архиепископ, скорбя о пастве своей: "О, тёмные мужи нов-городские! Если забудете, заблудшие, подвиг Александров, то уподобитесь же вы иудеям неблагодарным, поправшим Господа своего, выводившего их из египетского рабства".
Александр поскакал вслед за своим отрядом. Они уже бодрой рысью трусили по Карелскому тракту. Небольшой отряд, тем подвижнее. Встречные обозы, замерев в ужасе от возможных княжеских претензий, вскоре оставались позади, даже не спихнутые в канаву. Мужики, очумев от собственной безнаказанности, робко вставали с колен и долго вслед кланялись, растерянно крестясь. Дело в том, что и на дружину кавалька-да не очень-то была похожа. Александр приказал всем одеться по-крестьянски. Не велел никакой забра;нной одежды брать, лишь разрешил пододеть байданы1 под рубахи или же пришить с исподу рубах пластины-куяки. Сума и то только у Ратмира. А оружие, как уже было сказано, у них было лёгкое, даже какое-то неза-метное. Самому же князю, когда он в одиночку отряд догонял, холопы кланяться и не думали - кто, мол, та-ков?
А воинов своих догнав, Александр такое слово им сказывал, князя Игоря вспоминая:
- Братия и дружина! Честью и правдой служили мы Святой Руси и Господину Великому Новгороду. Но по алчности своей бояре, а горожане по простоте своей, веру свою забыли и поворотились в своём ослеп-лении на закат, - горячий конь метался под воеводой, вставал на дыбы, ржал в наиболее важных местах. - Из-менники! Они в тайне от нас порешили лечь под свейского короля! Святое православие продать за душу свою в католичество! Они призвали на княжение ярла Биргера, а нас же замыслили запереть в Загородецком конце и пожечь всех, как поленья. Не бывать тому, братия! Ждать мы этого не будем! И помощи нам ждать тоже неоткуда, ибо отец мой далеко, а вокруг измена, как часто на Руси бывало. Нас мало, да не в силе Бог, но в правде! Кто с оружием, кто на конях, мы же во имя Господа призовём, на святую Троицу и на Трояна уповая, повергнем врагов наших! Братия и дружина! Лучше погибнуть в бою, чем в неволю попасть! Сядем же на борзых коней и загоним ярла в Неву! Кто пришёл к нам с мечом, от меча и погибнет!
Разгоревшиеся ратным духом бойцы восприняли речь на "ура". Дальше поскакали уже широким на-мётом. Последним, кулём соломенным, болтался в седле битый Садко. Князь велел ему ехать на суд провиде-ния Господня. "Коли выживешь, так живи", - определил его судьбу суровый друг детства. Против судьбы не попрёшь. На неё и жаловались гусли звончатые, прыгая по костлявой спине бояна.
Через четыре часа изнуряющей, почти непрерывной скачки, остановились, зашли в лес. От авангарда сообщили, что встретили свейских гонцов. Александр стоял в стороне, как рядовой воин. Ижорские терпели-вые лошадки нервно дёргались под иноземцами, неумело пользовавшимися примитивной верёвочной сбруей. Гонцы - пятёрка белокурых, статных, улыбчивых молодых людей, один из которых бегло говорил по-русски - доброжелательно справились о дороге на Новгород. Они были ярко разодеты, без всяких доспехов, разукра-шены диковинными перьями. Они продолжали улыбаться, даже уже сползая и сваливаясь с оживившихся ло-шадок. Простодушных викингов сложили в придорожных кустах. Их появление в городе сразу повлекло бы за собой нападки на оставшихся там.
- Ну, тупые, - подивился молодой князь на первых же встреченных врагов.
Александр прочитал ярлык Биргера. Кровь ударила ему в голову, возбуждённая надменным благо-родством самоуверенного наёмника. Он пожалел, что гонцы умерли без разъяснительной работы. Но глу-миться над мёртвыми он не стал.
После короткого отдыха - не у всех даже ноги выпрямились - ещё час бешеной скачки.
Солнце перевалило за полдень. Настало время победья.
Вдруг как из-под земли выскочили ижорские лучники.
- Филипп! Беглусь! Брат Филя! - вскричал князь, от радости обращаясь к старому другу по двум име-нам, по крещёному и старинному, языческому.
- Лександра! Слобадан! Брат Сашко! - ответил тот ему тем же и добавил тише: - княже.
А ведь ижорцы и на самом деле выскочили из-под земли. Из старинных разбойничьих нор и подземе-лий выходили всё новые люди. Не меньше сотни.
- Что вас так много, Филипп?
- Не много. Много там. На месте. Надо спешить, они до ночи будут крестить. Девок сначала сильни-чают, потом крестят. Язычниц им закон разрешает. Наши лучники собираются. Не только ижоры - и чудь, и вепсы, и людики. Тебя, княже, все знают, тебе верят.
Рядом засвистел соловьём Сава.
- Это будет наш сигнал к началу, - сказал Александр.
- А это наш, - Филя изобразил кукушку.
Не переходя маленькой, почти пересохшей, но быстрой речки Зяблинки, они свернули на десницу, вправо. Поскакали вниз по её правому берегу уже не так быстро.
На ходу Беглусич делился со своим конфидентом. ?????
- Сегодня на рассвете, когда уже дали знать дымами, я… Я только полглаза у костра закрыл…
- Знаю я твои полглаза, Филя. Не разбежались ли варяги от храпа богатырского?
- Вот те крест, княже, другой день уже не сплю! Только и прикрыл глаза, что тогда… ну вот, слышу шум страшный, как по морю. Или вот, как этот, - он показал на проезжаемый мимо водопад, с этого места река уходила резко влево от дороги, - а ведь от моря мы, за ворогами идучи, далеко уже отошли. Но море слышу. И вижу, будто, по морю насад идёт гребной. А посреди насада, кто ты думаешь? Борис и Глеб, ей же Бог и с нами крестная сила Даждьбожия! Аминь во веки веков! - он перекрестился несколько раз, даже пово-дья выпустил, - и стоят они будто бы во одеждах червленых и руки свои держат на плечах друг у друга. Обня-лись, значит, хоть насад и не качает, ей же Бог. А гребцы-то как бы мглою покрыты. И говорит Борис Глебу: "Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу". Я просто… я трепетал, прости Господи, грехи наши… А насад ушёл. Я проснулся и сразу сон забыл. А вот, как тебя уви-дел, княже, вспомнил. Да так ясно, как наяву.
Они уже спускались по крутому обрыву, ведя коней в поводу. Люди устали больше лошадей - хоть у тех и ног вдвое больше и все работали. А воины стёрли до крови свои, пусть и привычные, седалища, ноги затекли. Суставы ног от боли не могли вернуться в естественное положение. Воины шли в раскорячку. Их тренированность скажется в том, что через короткое время люди снова станут бодрыми и гибкими. А пока они почти беспомощны. Александр подал знак. Все повалились кто куда в сочные травы пойменных лугов. Кони тут же захрустели, зажамкали. Только ижорцы за ними и следили, к воде не пускали, чтобы не опились.
Люди тоже подкрепились.
Беглусич полулежал, как на диване психоаналитика. Князь задрал ноги выше головы, так быстрее от-дохнут ноги. Вдруг не далече по гуслям ударили, девичий смех в песню стал вплетаться. Садку весёлые языч-ницы быстро силы вернули, белы ноженьки разгибали, разгибали да выворачивали. Выворачивали да подпе-вали:
Не угодно ли тебе жениться, Садко, в синем море,
Ай на душечке на красной да на девушке?
А и за;утра выбирай себе девицу да красавицу1…
- Я растолкую тебе твой сон, - говорил тем временем Александр Филиппу; они снова были вдвоём, - всё просто. Все ответы в детских переживаниях. Ещё каких-нибудь шесть веков и старина Фрейд это пой-мёт… В детстве мы с тобой были, как братья. Садко, шутя, называл нас Борис и Глеб. Помнишь? Да нас даже и одевали похоже, как на иконе.
- Помню, помню.
- Конечно, ты озабочен тем, как мне помочь, в этом твоя служба, твоё кормление. Но братья, Борис и Глеб, говоришь ты, стояли обнявшись. Они сплотились. Ты беспокоился о плотах. Ты так о них беспокоился, что во сне мне польстил, назвав великим князем. Ты их проверил? - в голосе князя послышался металл и на-стороженность.
Филипп невольно поёжился.
- Да, княже, проверил. Плоты готовы к делу. Мы их связали цугом, как ты велел. Сразу, только лёд с Ладоги прошёл. Мы сторожим их. Поезд составили в тридцать плотов, по двадцать локтей каждый. Такой змей получился! Всю матушку Нево перекроет. Они здесь, на Тощне, верстой ниже. Сразу за нижним порогом и крутой излучиной. Путь ему открыт теперь почти прямой. И ещё такие же цуги на Ижоре, на Слободке и на Мге. На плотах хворост и береста, сегодня обновили. А кресало, это уже ваша забота, благодетель.
- Огниво найдётся… Ты не обижайся, брат, - князь одарил побратима своей ослепительной улыбкой и тут же опять посуровел: - не знаю, живы ли будем. Коли поляжем, ладожане со Мги своего змея огнедышаще-го спустят. Пусть горят званые-незваные. А то, что гребцы в твоём знамении слепые были, это…
- Это я беру на себя, княже. Туман обещаю, и сейчас мы пойдём его просить.
- Так что, никакое это не знамение, а наши с тобой комплексы, - завершил первый на Руси сеанс пси-хоанализа доктор Алекс, - поэтому не стоит никого больше в это посвящать. Так ли поймут, ещё неизвестно… особенно эти полочане… да и местные балвохвалы2… у нас и католики есть. И вот ещё что: два… нет, три плота отвяжите.
- Понял, княже.
Сава просвистал общий сбор. Все воины, уже вполне отдохнувшие, сняли свои нательные кресты и бросили их в одну общую кучу, затем каждый стал брать оттуда наугад. Так, обменявшись святынями, все стали крестовыми братьями, побратимами.
Лошади на сегодня были отпущены пастись. Дружинники, сопровождаемые ижорцами, отправились к плотам. Филипп и Александр пошли к языческому капищу.
На несколько метров выше уреза воды в песчаниках были вырыты пяток пещер. Ещё одно из детских впечатлений князя: древние боги ближе, чем Иисус. Они страшнее, но понятнее. Понятнее, чего они хотят. Они наказывают или награждают сразу, а не в загробной жизни, которая только для стариков. Они любят об-ряды не только страшные, но и весёлые. А от Бога даже доброта страшная. Потому что он всё видит. Даже если меня похвалили, я-то знаю, что незаслуженно, и Бог знает. И потом Он спросит и припомнит…
Александр бывал в подземных капищах. Сам луноликий стеклян-летуч Симаргл показал ему кольцо из белых пальцев перед бунтом в Новгороде, и смелый мальчик тогда ничего не побоялся. А Филипп уверяет, что, когда ощущает себя Беглусичем, может для своего народа просить у Симаргла многое. Просит многое, но получает только туманы. Как их применять, он не знал. Александр же считал, что туман может быть полезен в битве.
Песок, вынесенный при рытье из пещер, был сложен в пойме реки в большие кучи. Из каждой кучи торчал длинный деревянный шест. По шестам, ещё и выше, тянулись медные полосы. Это поводья Перуна. В грозу молонья попадает в шест, и в белом песке под ним получается стекло. Из него идолопоклонники делают убранство пещер и даже самих кумиров.
Александр не пошёл в капище, стыдясь перед Богом, перед которым только утром лежал ниц, плакал и просил о справедливости.
- Вот, Беглусь, положи там, на ваш алтарь, - он протянул ему свою новгородскую княжескую печать, - если католики победят, она мне больше не понадобится, а если мы с Божьею помощью победим, это будет дар вашим богам от победителя.
В ожидании Филиппа князь поднялся немного вверх по течению реки. Туда, где выглядывал из земли, иногда шевелясь, Алатырь-камень. Вокруг камня стелился ковёр из жёлтых одуванчиков. Александр покло-нился Камню, как это делали все здешние богатыри перед битвой. Поклонился в землю и пошёл обратно. Отойдя, оглянулся, зная-надеясь, что увидит. Да, Алатырь-камень возлежал теперь на ковре из белых коло-кольчиков. Боги приняли поклон его.
На плотах воины расположились так, что из-за хвороста или каких-то мешков большинство их было не видно. Со стороны казалось, что десяток-другой плотогонов сплавляют строевой лес, решив попутно под-кинуть кому-то дровишек. Оружие, конечно, тоже было спрятано, а такое, как длинные топоры ижорских ле-сорубов, пешни, багры, наоборот, было выставлено напоказ. Да и гусли звончатые миротворно баюкали. А Садко неналомный, всё ему нипочём, заливался:
Ах как стан твой, красна девица да и на сосенку похож,
Да и груди твои, красна девица, а что репа круглые,
Уж полезу я на сосенку, да за репы белые ухвачуся1…
До устья Ижоры долетели мухой, раза в три быстрее, чем от Новгорода. Но силы восстановить успели сполна.
ШЕСТЬ ЧАСОВ
Было шесть часов дня.
С новой таможни плоты, конечно, заметили и стали делать знаки. Гонщики охотно пристали к берегу головным плотом. Яков соскочил первым и демонстративно стал привязывать тетивку причального конца к дереву, а богатырь Гаврила Алексич, обросший огненно-рыжей гривой и бородищей по пояс, прижимал к берегу последний плот. Збыслав Якунович радостно кивая свейской скороговорке и почёсывая топорищем где-то себе под лопаткой, стал подниматься со стражей наверх. Остальные "плотогоны" тоже потянулись за ними, обнимая и похлопывая расхристанное от жары новое начальство. Смотрящие с самого верха, разоча-рованно пожав плечами, повернулись и двинулись в свой "офис". Сава, увидев это, залился соловьём. Тотчас же под откос покатились с проломленными черепами оплошавшие мытари.
- Ну, тупые, - снова подивился Александр.
Плоты ожили, сотни воинов ринулись на берег, молча карабкались по склону.
На другом берегу Ижоры были заняты обращением в истинную веру и ничего не замечали. Даже того, что как бы стало затуманиваться.
Гаврила, Миша, ещё несколько дружинников отталкивали от берега шестами последний плот. Вот уже и шесты не достают, заработало кормило. Хвост цуга выходил на стрежень. И вот, привязанный за голо-ву, он уже встал поперёк Невы, едва не доставая до правого берега. Но тут плот снова стало притягивать те-чением к берегу, уже за Ижорой. Напор Невы всё ближе прижимал плот к причаленным шнекам. Наконец, все шнеки почти разом колыхнулись - караван прижал их к берегу, ломал кормила, будил уставших от трудов праведных бискупов2. Над бывшим последним, а теперь первым плотом уже забелел дым, уже и над вто-рым… С плота на плот перебегали Гаврила и Миша, поджигая жадную до огня бересту.
В это время правый берег Ижоры захлёбывался свейской кровью. Русских здесь оказалось раза в два больше. Они почти окружили врагов. Они почти мешали друг другу. Пришельцы были мгновенно морально сломлены не только численным превосходством, но и молчаливой злобой, но и самим видом какого-то вар-варского оружия. Их рубили, как говядину, кривыми длинными ножами, длинными топорами, протыкали не копьями - баграми, вырывающими при обратном ходе из тела больше, чем в нём даже могло быть! И счастлив был, павший от обычного меча. Поэтому на Якова, одного из немногих с мечом, кидались с раскрытыми гру-дями, умоляя, убей! Это возбуждало в Збыславе звериную ревность, и он своим топором рубил, рубил, ру-бил…
Александр верхом на коне метался вдоль всей почти кольцевой линии нападения. Коня специально для него вывели из леса побратимы-ижорцы. План битвы был во всех подробностях обсуждён с десятниками и сотниками во время сплава и теперь выполнялся как по-писаному. Князь уже видел горящий флот непри-ятеля, его тщетные попытки спасти хоть часть эскадры, и понимал, что это уже победа. Но молодому воеводе мало было победы, ему нужен был разгром. И он то врубался на своём скакуне в гущу сражения, то требовал своим зверинным сейчас голосом командира того ли, другого, направлял их, подбадривал бойцов… Единым своим голосом затягивал удавку на горле врага. Потому и шла молва о князе, дескать, всех победит, хоть "единого оставь". Но сейчас он был не один. Александр залюбовался ратной работой Якова, но и, почувство-вав, что тот устает, крикнул:
- Ай, ловок, Яша-ловчий! Казак полочанский!
И Яков заработал с новой силой. А князь уже в другой сотне. Подивился, как бесстрастно орудует то-пором Збыслав, что дрова для него черепа да спины варяжские. Не сеча для него - рубище! Взгляд рубаки ос-теклянел, и Александр подумал, что надо бы его окликнуть, отрезвить пьяного от крови, так ведь многие вои, забыв осторожность, сложили буйные головы. Но тут он снова увидел, потерявшегося было из виду ярла.
Биргеру удалось прорваться к испуганной ижорской лошадке. Пока он путался в верёвочных стреме-нах, Александр метнул в него подвернувшийся багор и подумал, что не попал. Но тут с ярла свалился золотой рогатый шлем, а когда Биргер повернулся другой стороной, стало видно, что его левая щека окровавлена. Князь поискал глазами, кто бы это видел. Ратмир показывал ему большой палец и радостно улыбался. И даже обе руки поднял, поздравляя. И тут же его настиг кинжальный удар. Он падал, выставив большой палец, на который смотрел с улыбкой. Князь метнулся к своему казначею. А Биргер вскочил на лошадку и понёсся к привязанным шнекам, не ведая, что и там новгородцы опередили время.
Гаврила и Миша добежали по плотам до трёх шнек, причаленных к правому берегу. Позади бегущих полыхала Нева. Занялись огнём уже и корабли основной флотилии. И, то ли вода под ними закипала, то ли Филина ворожба сработала, но над свальным крещением возникло белое облако. Там в панике и темноте ме-тались, пытаясь спасти хоть что-нибудь кроме купелей. Вдобавок со всех сторон раздавалось зловещее "ку-ку", его оттеняло шипение неведомо откуда летящих стрел и вопли пронзённых.
Богатырь Гаврила бросился с плота в воду, чтобы быстрей добраться до берега. Миша "со товарищи" взбирались на шнеки и долбили дно пешнями, только щепки-ластенья летели. Биргер, не зная этого, погнал лошадку по сходням своей шнеки, той самой, с головой морского короля. Приставив ладони к огромному рту, непрерывно крича, мыча, рыча в сторону другого берега, зовя на помощь, он поднимался на борт. Но когда головы короля и ярла сравнялись, из-под сходней вынырнул огненный Гаврила, тоже взрычавший, как лев. Лошадка ничего подобного никогда не видела и закружилась на трапе. Гаврила легко подсёк ей ноги, и она упала в воду вместе с ярлом. Гаврила, полагая, что дело сделано, ринулся к берегу, в гущу событий. Он не видел, как обезумевшая лошадка с обезумевшим Биргером на спине быстро поплыла через реку на левый бе-рег в гущу других событий. Гаврила уже бился рядом со своим воеводой.
Тут и подоспел передовой отряд всадников-ладожан, выскочил на поле и на полном скаку врезался в людскую свалку. Ещё живее головы покатились, тела накалывались на мурзамецкие копья…
А заплыв Биргера видел, наверное, только Сава, который долго улюлюкал вслед завоевателю по-соловьиному, ловко уворачиваясь от шведских копий и мечей. Насвистевшись, он в сердцах бросился к злато-верхому шатру и подрубил его столп. Шатёр, томно колышась, осел набок. Это вызвало бурю восторга с обе-их сторон как отмашка какого-то грозного судии.
И действительно, битва скоро прекратилась.
На мокрой и скользкой от крови земле ворочался поверженный змей заморский, прилетавший по рус-скую душу. Он стонал, ворочался, содрогался обрубками, тряс головами, загребал когтями. В месиве изруб-ленных тел то разлеплял вдруг багровую слизь одинокий горящий ужасом глаз, то судорожно взлетала раз-дробленная нераспознаваемая конечность, то какие-то волокнистые недра оскаливались беззубой пастью. Над змеем поверженным возвышался Александр, опираясь на палицу свою - червлёный вяз. Он мог бы победно хохотать, но он только улыбался своей широкой ясной улыбкой. Видя её, издыхающий змей отходил с миром.
Недалече всхлипывал, упав на гусли, битый Садко.
- Что хнычешь, - обратился к нему князь, - выжил. Вставай!
- Гусли яровчаты изломали, нелюди.
- Да ты и так спой, не всё их слушать.
Отрубил змею да он все хоботы,
Разрубил змея да на мелки части,
Распинал змея да по чисту полю1…
Перед князем укладывали тела погибших соратников, выкликая имена:
- Костянтин Луготиниц! Гюрята Пинещинич! Намест! Нездылов, сын кожевника! А всех, княже, - подвёл итог Миша, - дву на десять муж с ладожаны вместе.
- Урон наш не велик, но велика скорбь, - сказал Александр, - ещё больше - гордость за воинство наше.
С плеч князя ниспадал чёрный плащ с вытканным на спине крылатым божеством. Это был луноликий стеклян-летуч Симаргл. Он казался двуглавым со своими широко расправленными ушами меж гордо раски-нутых крыльев.
На тот берег Ижоры переправиться не на чем, и оставалось только смотреть на белое облако. Оно уже достигало и этого берега, как и отдельные шальные стрелы на излёте. Ижорские кукушки куковали до темно-ты и многим накуковали многия лета. Уже в сумерках багряные отсветы догорающих шнек упали на что-то бело-лунное, с крыльями, бесшумно парившее над затихшим полем боя. Возможно, это луна так пошутила с ночным туманом. Или сам Симаргл любовался на дело крыл своих. А, может, и летописец прав, полагая, что без архангела Божия здесь не обошлось, и он очень многих на левом берегу превратил в мертвецов. После чего остатки заморского десанта бежали на немногих уцелевших дымящихся кораблях, а трупы своих това-рищей пришедшие с мечом свалили на одну шнеку и потопили в Неве.
Им вслед неслась контрафактная здравица от уцелевшего Садко:
Слава буй туру Александру Ярославичу!
Крепни князь и дружина в борьбе за веру!
Князю слава, а дружине аминь!
Про голубоглазого Ульфа Фаси нам пока ничего не известно, а Биргер добился своего: числится в ан-налах, как припечатанный в лицо самим Благоверным Святым Великим князем Александром. Что бы там ни говорили, это очень почётный шрам, не от какого-то смерда полученный и даже не от равного ярла. Правда, об этом сообщается только в русских источниках. У себя же на родине ярл-неудачник попал в опалу как по-битый какими-то погаными лесорубами. Поэтому он подумал, подумал и решил шрам свой не пиарить, и сде-лал всё, чтобы в рыцарских хрониках сведений о Невской битве не оказалось. Немножко переписал историю. А про шрам все равно судачили. Так он всю жизнь и мучался, болтунам головы отрубал, но на каждый ро-ток… Да и уйдя в мир иной Биргер, не оставил этот вопрос на откуп живым, продолжал контролировать. Че-рез каких-нибудь триста с небольшим лет он явился Нострадамусу. Медиум, подпав под влияние занудного привидения, брызгая чернилами, зафиксировал навязанные впечатления в своём самом знаменитом катрене:
Глаз в шлеме златом, как в тюрьме или клетке.
Он выбит, падучею ставши звездой.
В турнире лев старый был менее крепким,
Чем хитрый отчаянный лев молодой1.(1-45)
Но романтичное человечество приняло историческую зарисовку за пророчество и как только его не трактовало2, только не в пользу ярла-неудачника.
Сам же Александр, вернувшись в Новгород с победой, совершил ошибку, не наказав горожан, как это не раз делали и его предки, и потомки. Видимо, у него не хватило на то полномочий или мстительности (не то, что во Владимире через несколько лет), и вскоре, из-за очередной распри с работодателями, он воротился назад в свою вотчину Переславль-Залесский.
Но это уже другая история.
ЧАСТЬ 3. Б Р И Г И Т Т И Я Х
КАРМА
- Молодой человек, - Сашку нежно трясли за плечо, - молодой человек, вы за два часа заплатили, а сидите уже скоро три.
- Три? Ну да, три шнеки потопили… остальные сгорели. А? Что?
- Проснитесь. Ладно уж, утром народу мало, я вас не стала доставать, - юная барменша смотрела на Сашку снисходительно, по-матерински. Она оперлась на стол, склонившись над парнем. Она говорила тихо, но чувствовалось, что голос у неё сильный и богатый. Полифонический. - Пусть, думаю, поспит. Может, не-где ему. Модем отключила. Можете даже не доплачивать, - она улыбнулась окончательно, хотя, и говоря, всё время улыбалась. Зубы у неё были идеальные. Такие зубы обычно приобретают к сорока годам, если кошелёк позволяет.
- Да чё уж, могу и доплатить… или лучше кофию попьём?
- Угощаешь? - полыхнула совершенно счастливая улыбка.
- Легко, - Сашка вечером получил кое-что от Тодора.
Он окончательно проснулся, встал. И пожалел об этом. Она оказалась на голову выше! Это при его-то стандартных метр-восемьдесят. Видимо, всё отразилось на его лице. Она сказала гулко:
- Всегда так. Карма. Пойдём к стойке, что ли?
Она пошла. Красная миниюбка металась, как мулета. Удвоенной длине ног была отпущена тройная доза обольщения. Как долго она идёт. Он шёл ещё дольше, пока не упёрся в стойку. Забрался на высокий та-бурет, она за стойкой опять стала непонятного роста. Он машинально пробормотал:
- Два кофе, пожалуйста.
- За счёт заведения, - прошептала она, улыбаясь, - у нас кофе ничёшный. А с тебя конфетка. Вот - "Мишка на Севере", разверни, положи конфету на блюдечко, а фантик отдай мне. Я их с детства собираю.
- И как называется сия страсть?
- Не филателия, точно, и не нумизматика.
- Я и сам других не знаю.
- Чем занимаешься? Я, если честно, заглядывала тебе через плечо, но так и не поняла. Сначала ты по пещерам ползал, как экстремал, потом в историю полез, хотя на ботаника не похож. Клад ищешь? Колись.
- Ищу, но что не знаю пока. Так, прикидки… Не могу сказать, в смысле, права не имею, - Сашка был слишком сонным, чтобы важничать, просто разоткровенничался.
Она располагала. Всё время улыбается. Лёгкими блестящими тёмно-каштановыми волосами поигры-вает как на пушном аукционе. А зелёными глазами - хлоп-хлоп - как-то умудряется снизу вверх заглядывать. Короткая стрижка каре ей чертовски идёт. Хоть что-то короткое.
- Вот мы какие, - протянула она с уважением, хотя могла бы и подколоть. Могла и начала, наверное, чтоб совсем за дурочку не принял: - На службе, значит. ЦРУ? Масхад? Наши? Ты мне полония в кофе не под-сыпал?
- Девушка, пиво и чипсы, пожалуйста, - какой-то юзер, пока сайт грузится, подскочил, - без сдачи! - она машинально выдала и улыбнулась клиенту. Сашке от этого стало неприятно.
- Нет, я не на службе, частным образом. А там, кто его знает… А, может, и крыша едет… История? Интересуюсь периодически. Сейчас вот прикольный реферат надыбал. Бригитта…
- А тебя как звать?
- Сашкой кличут. А тебя?
- Меня? Сам же только что сказал - Бригитта.
- Ты? Скажи ещё Ценберг.
- Ну да, Ценберг. А ты и правда не прост. Ладно, имя ты от юзеров услышал, а фамилию откуда зна-ешь? - улыбка у неё куда-то потерялась, она посмотрела на часы, - может агент знает и про мою сменщицу? Почему она задерживается?
- Ничего я не знаю. Я же тебе про реферат говорил. Прикольный реферат… Бригитта Ценберг напи-сала. Я скачал.
- Пра-авда? Ну, здоровски! Так ты мой реферат нашёл, пока я кругами ходила! Ну, надо же! Кому рассказать - не поверят! Вот так совпадение!
- Скажи ещё - судьба, - Сашка не то чтобы удивился, насторожился, - какова вероятность такого со-бытия? "И случай, бог изобретений". Все великие открытия происходят случайно.
- Хочешь сказать, что я - твоё великое открытие? Нет, я просто длинная. Все длинные открытия…
- А откуда у тебя, Бригитта, такие позывные нездешние?
- Зови меня просто Гита.
- Гита? А я буду Зита? Кто там из них мальчик был, не знаешь?
- Не знаю, не смотрела, возможно, никто… Откуда позывные? От предков. Старая немецкая фамилия. Десятая гора, значит в переводе. А имя в честь прабабушки. И ещё в честь святой Бригиты, она была акушер-кой у девы Марии… Хотя, казалось бы… ладно, не будем вдаваться в подробности. Мы сами приезжие, из Воркуты. А прабабушка здесь жила в начале века. Двадцатого.
- Значит, ты у нас немка… характер нордический, арийская кровь…
- Сильно разбавленная. Даже не без татарской. Фамилию, правда старались сохранить… в поисках лишних приключений, что ли? Однажды она перешла по женской линии…
- Привет! Вот и я! Не опоздала? - из-под стойки светились голубые глаза и широкая улыбка.
- Привет! Всё нормально, мы не скучали. Саша - это Надя. Надя - это Саша.
Сашка церемонно поклонился. Улыбка и глаза исчезли под стойкой, видимо, вследствие книксена. А нецеремонно ей невозможно было поклониться. Если Сашка был Гите по плечо, то Надя ему до плеча не дос-тавала. Такой забавный разброс параметров человеческих особей.
- Ну, мне смену передать надо. Рада была познакомиться, - нет, ей определённо нельзя без улыбки.
- Как это, "рада была"? Я подожду, ты не против? День только начинается. И вопросы остались.
- Я быстро, - вспыхнули глаза, улыбка, щёки. (Автор, в связи с перманентностью Гитиной улыбки, обязуется впредь о ней не упоминать). И вот она уже, скинув тапки, обувается в изящные, действительно не-большого размера, туфельки, на высоком каблуке. Перехватив Сашкин тоскливый взгляд, она улыбнулась:
- Расслабься - дециметром больше, дециметром меньше.
"Да уж, - взгрустнул вьюнош, - не сантиметрами же тебя считать".
Вскоре они вышли из кафе с весёлым названием "Problem.net".
СЕТЬ
Они всего на минуту разминулись с Рашидом. Он по-хозяйски завалился в заведение.
- А, Рашидик! Здравствуй, дорогой, - загоношилась маленькая Надя.
Не только потому, что он сержант милиции, он ещё и брат Чингиза - хозяина кафе. Фактического, ко-нечно, хозяина. Формальный хозяин, местный горемыка, подрабатывал у себя же мойщиком посуды.
- Ну, что, коза, - похлопал сержант барменшу по попе, для чего ему пришлось сильно наклониться, и Надя со второй попытки обхватила его мощную шею (с первой не допрыгнула), - когда в ночь работаешь?
- В среду, Рашидик, в среду, дорогой.
- В среду? Понял, да… А дылда? Ты ей объясняла? В паслэдний раз, да?
- Объясняла, Рашидик, объясняла, но она…
- Тупая, да? Вах! С кем приходится работать, да! Уволю, да! А ты… принеси-ка мне в кабинет.
В кабинете Рашид - тот самый продвинутый мент - расположился у навороченного компьютера.
В милицию Рашид пошёл по настоянию старшего брата. Который в свою очередь и сам был ячейкой Великой Сети Внедрения. Старший брат сказал, Рашид пошёл. Но учиться не хотелось, хотя Школу милиции, всё-таки пришлось закончить. Там у него сформировался и свой интерес. Будучи способным компьютерщи-ком, он и так, и эдак пытался углубиться в официальную базу данных. Зачем, пока не определился. Компро-мата нарыть, что ли? Чингиз одобрил, поощрял в этом.
Ну и ещё кое-что устраивало Рашида в госслужбе. Компы компами - это призвание для ума. А для души что? У компьютера два недостатка: он не испытывает боли и его нельзя унизить. Другое дело - работа на земле и с людьми. Надо постоянно тренировать свой боевой дух.
Надька принесла выпить, закусить. Опять шлёпнул её, она увернулась:
- Некогда, Рашидик, юзеры набежали. Ну-у…
Но ему и самому некогда было. Этот шкет, блин, сегодня конкретно соскочил. Это на моей-то земле, да! А я что хотел - только пофоткаться, да. Домой отослать, как я тут "лицо местной национальности" вы-страиваю. Коренное население, да. Нэ-эт, это так нельзя оставлять, авторитет терять. Никола, гад, и тот всю дорогу подкалывал. Сам лох, да.
То, что Рашид хотел сфотографироваться на фоне "лица коренной национальности", было не совсем так, а вернее, совсем не так. Он так разобиделся, что перед собой лукавил. Будто забыл, что эту версию он изложил напарнику своему, Николе, именно как версию. Никола тоже по сути гастарбайтер, только не захо-тевший в своё время горбатиться на "новых москалей" и ноги расставлять перед каждым не похмелившимся патрулём. И он, не ограничиваясь покупкой регистрации, встал на учёт в военкомате, подружившись с на-чальником Военно-Учётного стола. Затем поступил в Школу милиции. И вот уже по-хозяйски шагает по этой "культур-мультур" столице, да.
На самом деле Рашид охотился за Бледным Газовщиком. На своей земле он уже с ним дважды встре-чался лично и не раз о нём от других слышал.
За 70 лет своего никем не контролируемого творчества коммуняки так и не удосужились, например, соединить улицы Васи Алексеева и Благодатную, или построить подземный переход на пересечении Невского и Лиговки… И много ещё до чего несложного, но архиважного не дошли партийные руки. Правда, и машин было гораздо меньше. Но в наше время транспортные пробки, порождаемые площадью Восстания, стали не-выносимы, и новый подземный переход в этом месте оказался настоящим подарком к Трехсотлетию. Нако-нец-то самая брэндовая артерия города избавилась от заторов. Но, по мнению Рашида и Николы, основной задачей новой коммуникации была дополнительная возможность повышения жизненного уровня вдумчивого милиционера. Здесь они строго следили, чтобы благами нелегальной иммиграции пользовались только их земляки, а разные там…
В тот день они выстроили в переходе вдоль стены большую группу цыган из Бобовки (коренных жи-телей). Тестирующие лояльность только вошли во вкус, как вдруг ощутимо усилился запах от полюстровско-го ручейка, мирно бегущего по своему искусственному ложу - жёлобу в полу перехода. Переход стало завола-кивать туманом. Из тумана вышел очень бледный молодой человек в голубом джинсовом костюме. Он подо-шёл к стражам порядка и сказал как-то странно, не разжимая губ:
- Вы не правы. Ведь, не правы, да?
- Не правы, да, - дружно ответили стражи. Они принялись совать в протянутые смуглые ладони за-держанных только что изъятые у них документы, справки, наличные средства и мобильные телефоны.
Туман всё густел и стало совсем темно, но как в молоке. Потом туман стал редеть, а когда рассеялся, цыган в переходе, конечно же, не было. Бледного тоже. Прохожие шли, как ни в чем не бывало.
- Мы не правы, да? - спросил Рашид.
- Ну, - ответил Никола.
Они долго пили кофе без всякого алкоголя в своей "шаверме" на углу Восстания и периодически справлялись друг у друга о собственной неправоте. Только к утру, к концу дежурства странное чувство вино-ватости рассосалось.
- Вах! Может, он нас каким-то газом, да? Ты баллончик у него не бачив?
- Ни-и. Но газ чуяв, да.
Потом ещё такой же случай был, один в один. Там же, только вместо цыган они тогда гнобили тад-жиков. И тоже потом сидели в "шаверме", стыдились, удивлялись.
А вчера Рашид увидел Бледного среди скейтеров возле БКЗ. Он о чём-то шептался с тощим парубком, как его определил бы Никола, которого рядом не было, и Рашид ему ничего не сказал. А парубка проводил до парадной и потом квартиру пробил по всем базам. Коммуналка. Ремонт. Видимо, только что расселили. Заце-питься было не за что, ничего особенного. Что за пацан, непонятно.
С утра Рашид потащил Николу к той парадной. Изложил напарнику свою внезапную фотофантазию, а вскоре и доходяга вырулил. Что он сбежит, менты, конечно, не ожидали, как и сам Сашка, кстати. Не дежу-рить же опять у парадняка, да.
И Рашид, закончив свои обычные хакерские изыскания, просмотрел смарт-карту мобилы. Вот эта ро-жица жидовско-славянская. Выделил, увеличил, сохранил. Как лучше в рассылки перекинуть? По форме "ра-зыскивается"? нет, лучше "ушёл из дому и не вернулся". Фамилию "пропавшему" присвоил русскую, из числа скиновских активистов банды "МГ". По приметам подобрал. Не дурак, да. Украсил официальными грифами, пометкой "срочно". Разослал по всем отделениям города и области.
ИСТОРИКИ
Сашка вполне мог теперь пропасть. Он ни о чём таком не подозревал. Важнее всего для него сейчас было примириться с Гитиными габаритами.
- Поедем со мной, - предложил он, - мне надо в одно место. Дело есть.
- Ты что, на машине?
- Нет, Гита. У меня и прав нету. Я ещё несовершеннолетний. Я маленький ещё, - поднажал он на "ещё".
- А, так ты малолетка! С кем я связалась! Но выглядишь ты старше. На чём же мы поедем?
- На электричке.
- Поехали. Ехать проще, чем идти, - она посмотрела на него значительно. Он не понял, бровью повёл. - Ну… со мной рядом мальчики не любят ходить. Меня чаще возят. Один даже… божился, что любит, но предлагал ходить по разным сторонам улицы. Да я, говорит, так тебя и видеть буду лучше. Большое видит-ся…
- Постараюсь привыкнуть, - коротко прервал монолог великанши Сашка.
- Спасибо за откровенность.
Они пошли к Московскому вокзалу. Они шли по одной стороне улицы. Сашка подумал про Надю. К ней, наверное, тоже пришлось бы привыкать. И что легче?
Ему непроизвольно хотелось взять спутницу за некрупную красивую руку, держаться как за большую маму. И ещё непроизвольно хотелось отстать, чтобы действительно издалека полюбоваться на идеальные пропорции. К стандарту 90-60-90 в случае с Гитой природой был применён очень правильный коэффициент. Так что результат получился чрезвычайно аппетитный. Все встречные кобели профессионально замирали в стойке, сомнамбулически поворачивались на 180° и, отмерев, на некоторое время становились попутчиками. Затем наступало отрезвление и обратный задумчивый поворот, который обеспечивал ещё один легкочитае-мый коэффициент типа "за мной ты, мальчик, не гонись". Сашка, впрочем, кобелиных эволюций по своему малолетству не замечал.
- И что твоя прабабушка? - продолжил Сашка прерванный разговор, - ты сказала, что она жила где-то здесь. Уж, не на Восстания ли, бывшей Знаменской?
- Ну, блин, тут уже какая-то достоевщина! Ты меня дурачишь? Нашёл дурочку-комячку? А я здесь уже второй год, между прочим. И на Знаменской была, где Печальный Ангел. В театр ходила, там рядом. Мы, кстати туда и идём. Проверяешь? Нет, как ты это-то узнал? Из какого реферата?
- Гита, я же говорил, что ничего не знаю. У меня несколько эвристическое мышление, только и всего. Я вырос в пригороде. Здесь тоже только прописываюсь. Так что и я не совсем местный. Мы только что квар-тиру купили в старом фонде. Ради меня. Чтобы я среднее образование завершил в культурной столице. Мо-жет, здесь и правда школы круче, во всяком случае, курсы всякие подготовительные, репетиторы… А что в Центре… Предкам в Петербурге жить хочется, а не в Ленинграде. Бзик такой, понимаешь. А в этой квартире, теперь так и хочется сказать "нехорошей", была коммуналка. Но первые её хозяева, ещё до революции… это была, по рассказам соседей, немецкая пара, фамилию не помню, а звали их Курт и Бригитта.
- Чертовщина какая-то. Моего прадедушку тоже звали Курт. Ты думаешь спроста эти совпадения?
- Не думай пока об этом. Надо подождать. Должно проясниться.
- Ладно. Поняла. Не брать в голову. Колдовство белых ночей… Он был горный инженер, мой прадед, геолог, всю Среднюю Азию исходил в экспедициях. Их сын пошёл по его стопам. Тоже горняк. Правда по экспедициям не скитался. Работал в городе и окрестностях. С ним какая-то история жуткая приключилась. Он всё пытался вороватых горнопромышленников на чистую воду вывести. Бабушка рассказывала, тягался всё с какими-то не то красными, не то белыми рудокопами. И однажды ушёл из дому и не вернулся… Может, я что и путаю. В детстве скучно слушать стариков… Сейчас жалею, конечно, мало что помню… И отправился-то он тогда недалеко… в копи эти… как их…ну?
- Ну, Зяблинские.
- Так и знала, что ты это скажешь. И ты, Саша, предлагаешь не брать мне это в голову? Кто вы, док-тор Зорге?
- Да не Зорге и не 007. Не бойся, я тебя не развожу и порожняков не гоню. Я сам ничего не понимаю. Знаю немного больше тебя, но это ничего не объясняет. Поверь мне, Гита. Лучше расскажи, что с твоими дальше было? Как в Воркуте оказались?
- Ты что не знаешь, как в Воркуте оказывались? Так же, как и в Казахстане, и в Магадане… Револю-ция, голод… сочувствующие, попутчики… Война, высылка, невыездные… Всё, как у всех. Сейчас родители в Германию оформляются.
- Уезжаешь, - ёкнуло Сашкино сердечко.
- Ради моего будущего счастья. Предполагается, что я буду им благодарна. Прародина, говорят, лас-ковее к своим потомкам, чем родина. Как мать и мачеха, да? Или как бабушка и мать.
- Сейчас многие мечтают, чтобы родину-мать лишили материнства.
- Нет, так тем более нельзя. Ведь нормальные родители ничего не требуют от своих детей. А вот те, кого лишили родительских прав…
- А как же твоя учёба? Как русская история?
- А! Меня же за мой реферат выперли. Даже первый курс не дали закончить. Хотя преподы нашли мои изыскания забавными. А вот настоятель университетской церкви отец Григорий вопрос заострил. Созвал собрание. Не семинар, не коллоквиум, а собрание, чуть ли не собор. Заостряю, говорит, вопрос нравственной дисциплины. Наша сила, говорит, в канонах, и зыблить их не сметь, а не то - и партбилет на стол. Что за парт-билет я так и не поняла. Билет в партер, что ли? На какие-то льготы намекал? Тогда почему на стол? Они на собрании с деканом схлестнулись. Декан как бы меня защищал, ну… так иногда казалось. И батюшке он кри-чал, у вас, мол, из Библии моральный кодекс торчит! А батюшка говорит, иначе на земле Царства Божьего не построить. Преподы все хихикали промеж себя, а нам только одно ясно, что они какие-то старые счёты сво-дили. Декан, он-то всегда деканом был, а батюшка раньше в отделе кадров работал. Выговоры, что ли, реги-стрировал. Не поймёшь это старое поколение! Страну потеряли, но её не ищут, а сами ищутся… Ты знаешь, что такое "искаться"?
- Ну… типа, себя искать?
- Нет, это вшей друг на друге выискивать. Вши знаешь, что такое?
- Почему ваши дети говорят на -вши? Дык, они првыкнувши!
За разговорами они и не заметили, что уже машинально купили билеты и идут вдоль электрички. А двери уже закрываются. Гита легко их развела. "Как беду", - подумал Сашка. Они заскочили в последний мо-мент. Хищное входилище недовольно клацнуло, упустив проскочивших, и злобно зашипело. Не став разби-раться, поезд тронулся.
В старом вагоне желтели лаком деревянные скамьи, приятно прохладные, в отличие от современных драно-дерматиновых. Антивандальные лавки охотно рассказывали внимательному взгляду о пережитых деся-тилетиях. О том, что "здесь был Гога", деревянная летопись сообщала почти трижды. С периодичностью лет в двадцать, судя по слоям краски на первых двух. Первый Гога пользовался ножом, Гога Гогович гвоздём. А Гогович во втором поколении начал было писать маркёром, но остановился на "Го". Возможно, пристыжен-ный Гогой Первым, уже поднявшимся над суетным, этот Го прервал запись и, раздосадованный, отоварил старикана, а продолжать уже не стал: настроение испортили, блин!
- Читать летописи - это искусство, - менторски сказал Сашка, завершая дешифровку. И ветреные ис-торики принялись обсуждать Невскую битву. Неплохо для первого свидания.
Сашка, нисколько не стараясь развлечь спутницу, говорил об интересном для себя. А ей это тоже бы-ло жутко интересно, просто здоровски.
- Мне, Гита, с самого начала показалось странным, почему Александр так спешил, "понеж ускори князь". Даже не все новгородцы успели с ним "совокупиться". Молодой, горячий, "разгорелся сердцем" - это понятно. Но ведь не яблоки побежал воровать, не за юбками - Отечество спасать. Поторопились бы, земляки. Но, похоже, что он один и выступил, ну, только со своей дружиной.
- Конечно, странно, что горожане из-за заборов смотрели, как их спасать пошли. Ведь в городе были и отряды самообороны, и боярские рати…
- На всё была воля Вече. Разнузданная демократия, суверенную ещё не освоили, блин! Вече назнача-ло и президента… ммм… архиепископа. А князя приглашало на работу на скромную должность начальника службы безопасности, как ландскнехта какого-нибудь. Правда, со своей дружиной. А, возможно, и на само-обеспечение. Во, можно сериальчик снять, да? Все, типа, лохи, только бодигард, крепкий орешек, тему просе-кает! Правда, отец его на Батыевский обком уже работает. Ну, это для интриги…
- А ещё не понятно, зачем Биргер князю уведомление о своём прибытии послал? Решил нападать - нападай! Тем более десант. Шведы не раз вылазки совершали и по Неве, и по Ладоге. Новгородцы любят по-спать. Вот и используй фактор внезапности. А их, понимаешь, самих застали врасплох. Пришли воевать, а караул не выставили. Ответа ждали?
- Да, не зря бытует мнение, что не филологическое это дело Министерство обороны возглавлять. Вам бы, барышня, Министерство нападения больше подошло.
- Я историк, в душе, правда. И я начала сомневаться с фразы "обон пол реки Ижоры". Помнишь?
- Конечно. Другой берег Ижоры, где наши воины не были. Кто-то порубал большинство шведов на недоступном для князя берегу. Из этой недоступности, кстати, следует, что наши прибыли туда совсем не водным путём. А поскольку они спешили, то уж вряд ли двинули через Ладогу. Это вдвое дальше, чем по ны-нешнему Московскому тракту. Поэтому и заночевали между Зяблино и Нескользким.
- Ты обязательно покажешь мне это место! Хочу сама убедиться… не могли же шведы стоять на пра-вом берегу Ижоры в ожидании неприятеля, имея в тылу водное препятствие. А если не в тылу, то скажи, как можно внезапно ударить по противнику, форсируя судоходную реку без плавсредств? Слушай, а как все пе-реписчики любят формулу этой внезапности! Мол, шведы "не успели чресла свои мечами опоясати". Так и хочется добавить: "…как все новгородцы утонули". Кстати мне что-то эта фраза ни в Житии, ни в летописях так на глаза и не попалась.
- Мне тоже. Но редакций было много.
- Потому и много, что старались добрать правдоподобия. Мы с тобой тоже не критикуем, а редакти-руем, да? И получается какая-то тупиковая редакция. Летопись утверждает, что левый берег Ижоры недосту-пен, а каноническая схема сражения рисует лихое форсирование. По крайней мере, само место битвы уже требует уточнения. Как-то надо определиться: и церковь на левом берегу заложена на месте сражения, и па-мятный камень на правом…
- Я, когда читал Житие, старался тоже как-то определиться, что анализировать, а что сразу отметать, потому что невозможно совместить реальные события с чудесами.
- Я попыталась…
- Возможно, тебе это удалось. Почитаю ещё. Но всё-таки было знамение Пелгусию или нет? Это важ-но. Важно, кто анализирует текст: агностик или верующий.
- А ты заметил, что все толкователи называют ижорского вождя только Пелгусий или Филипп, хотя в Житие он сначала зовётся "именем Беглусич". На слух имя вполне славянское, языческое. Да ещё на побег намекает.
- Заметил и думаю, что тогдашние журналюги сознательно замалчивали существование русских язычников. Вряд ли наши предки, "задрав штаны, бежали за" крещёными! Стопудово!
- Не исключаю, коллега, что их было даже больше, чем крещёных. Особенно здесь, в Ингерманлан-дии, или, как она тогда называлась, Водская Пядь.
- Точно! Но я что хотел сказать? Это знамение с Борисом и Глебом… Можно по-разному предпола-гать, почему Александр велел Беглусичу о нём помалкивать. Потому ли, что в его дружине было достаточно "поганых", а для них эти святые - не авторитет. Или же много половчан, административных потомков визан-тийцев, им тоже Рюриковские наследники не указ. Или… ещё чего. Но это в том случае, если мы принимаем знамение как бесспорный факт. Если мы верующие. А для агностика здесь важно только понять мотивацию летописца. И она понятна. Знамение предваряет только праведное дело. И это надо было подчеркнуть особо.
- Зачем? Как думаешь?
- Погоди… Интересно, что князь при встрече не велел Пелгусию разглашать сон, но разве раньше, едва проснувшись, он не рассказал сон первому встречному? Или госсны тогда входили в реестр гостайн?
- Ну, летописец хотел подчеркнуть, что новгородцы победили без допинга.
- Тогда выходит, что знамение зря посылали? Хотели укрепить ратный дух, а кто просил? Так? Пред-ставь себе, в бою приходится туго, замполит говорит командиру, вот, мол, знамя. Я его подниму, личный со-став воспрянет… Да погодь ты, говорит командир, не мельтеши, спрячь знамя и никому не показывай, наше дело и так правое. Нормально? Да такого командира и в штрафбат не примут! Ведь помнишь, как во время битвы даже падение королевского шатра помогло, как наши "возрадовашася".
- Слушай, а может, монах побаивался прямо лжесвидетельствовать? Вынужден был, но…
- А может, он проговорился? Ему велено было добавить парочку чудес в биографию героя, кандидата в святые. Ведь причастность к чудесам - непременное условие для Причисления к лику святых. Летописец - человек с воображением. Но он лично знал Александра и попытался представить, как тот отнёсся бы к извес-тию о знамении, буде таковое имело место бысть. Он бы принял это к сведению и всё. Помогут святые или нет, бабушка Рюриковна надвое сказала. Не помогут, значит, доверие не заслужил, типа, не легитимен. И - замнём для ясности! А уж ежели помогут… то об этом все узнают!
- Хочешь сказать, что он сомневался? А… так, по-твоему, Александр был язычник?
- Типа того, - сказал Сашка и на всякий случай перекрестился.
- Насчёт проговорился, я согласна. Летописи надо читать психоаналитикам. Думаю, что информация о "другом береге" так и появилась. Как невольная оговорка. "Останок" шведов на том берегу побил архангел, а как доказательство чуда, хроникёр сообщает, что сами наши перебраться туда не могли. Так что не будь яв-но позднейшей вставки о чуде, не узнали бы мы и о разных берегах.
- Может и так. А скорее всего "останок" побили ижорцы. Они-то жили по обоим берегам. Но упоми-нать их подвиги в Житии - много чести! И напрасно. Окружить себя союзниками важнее многих сражений. Я так полагаю.
- А мы ведь будем проезжать Ижору? Покажи обязательно.
- Обязательно… И вот ещё что про знамение… Что означает "гребцы, как мглою одетые"? это деталь композиции? Чтобы ярче выделить святых? Или автор хотел указать на неуправляемость судна? Или же греб-цы были ослеплены?
- Обухово, - прохрипели динамики, - до станции Колпино поезд проследует без остановок.
- Быстро едем. Это тебе не Москва - Петушки.
В вагон вошла шумная компания. Несколько молодых людей весело стучали белыми тросточками по ножкам сидений, иногда и пассажирок.
- Ну, Сашка, у тебя каждое лыко в строку! Сплошь знамения.
- Опять думаешь, что я это подстроил? Меня кто-то ведёт. Куда, не знаю. Пока вот к тебе привёл.
МНИМЫЕ СЛЕПЫЕ
Слепые сели у них за спиной, в смежном отсеке. А рядом с Сашкой встала смирненькая старушка. Пришлось уступить место.
- Гита, пойдём в тамбур, там никого.
- Да. Я сейчас, - она искала что-то в сумочке.
Он вышел в тамбур, достал коммуникатор, включил поисковую систему.
У других дверей стоял гнусный хулиган в бутсах. На самом деле это был никакой не хулиган, а папа-рацци Петрушков. Просто он так одевался. Хотя в юности было - ходили стаей по ночным проспектам, напа-дали на одиноких хиппи и рэперов. Раз бомбанули одного лоха. Петрушкову достался его фотоаппарат. С это-го и началась его юдоль страдания в искусстве. Сейчас, после неудачной засады в Таврическом, кое-как спо-лоснувшись в тамошнем пруду, он отправился в Зяблино. Там в пещере устроили настоящую часовню, где молодожёны-экстремалы могут даже обвенчаться. Его кто-то порекомендовал в качестве фотографа, и Пет-рушков поехал срубить бабок по-легкому. Тощий рэпер напротив баловался с коммуникатором. Петрушков давно о таком мечтал. Он был необходим ему для оперативности. Заснятое можно успеть перекинуть по э-мэйлу в короткий промежуток времени между обнаружением телохранителями и возмездием. А чё, может вспомнить молодость, обуть доходягу? Он отхлебнул пива.
Доходяга словно почувствовав, неприязненно глянул на Петрушкова. Стриженный почти "под ноль". Почему они все такие невзрачные, какие-то белесые? А в кармане наверняка пика. И пиво сосёт из горла;. И дымит что-то вонючее. И уставился из-под розовых век. Крупнее Сашки, что не удивительно при его восем-надцати килограммах дефицита веса.
- В тему игрушка, - просипел чмошник, - дай-ка заценю, - и через дверь в следующий вагон покосил-ся.
"Там, небось, их целая кодла, - подумал Сашка, - они по одному не ходят".
- У меня ещё одна в рюкзаке, - сказал Сашка, доставая, как самурай из-за спины, "кинжал хохла". Монтажка закрутилась в умелых руках теннисиста, как шейкер, стала как бы не одна. Балбес замер, бутылку отдёрнул. Но, Саша, нужна ведь поправка на тесноту! Тем более в узком тамбуре. Железка задела за стоп-кран, выскользнула и стукнула хозяина по темечку, но, отскочив от ветерана мозготрясений, приложилась и ко лбу противника. В тамбур вошла Гита. Оба бойца сползали по стенкам, задумчиво глядя в потолок. Она очень быстро соображала. Взяла обоих, как это ни досадно, за шкирки, встряхнула, приводя в чувство. При-ставалу, слегка развернув, направила в свой вагон, куда он и удалился, пошатываясь, но не выпуская из рук бутылки.
- Саша, - сказала она глубоким контральто, - не дерись по пустякам, - она прижала его голову к своей груди, - это ещё не Ижора?
- Ты его спасла, - сказал Сашка, отстраняясь и зачехляя меч.
- Его? Ты смотри, к фомке могут и менты докопаться.
- А у меня здесь десяток ржавых гвоздей, типа, я старые гвозди собираю… Пока проехали речку Сла-вянку, наша в Колпине будет. Стоп-кран цел, значит, доедем.
Им уже казалось, что они знают друг друга всю жизнь. Сашка открыл в поисковике раздел "для не-зрячих и слабовидящих". Гита говорила:
- Слепые тоже в Зяблино едут. Такие продвинутые. Режутся на ноутбуке в "Большие гонки".
- Как, вслепую?
- Ну да. Им синтезатор смешным таким голосом ситуации описывает… слышишь, как бурно реаги-руют.
- Налево, налево! - вопили азартные альтернативные геймеры, - Жми! Тормози! Эх, поздно!
В рубрике "Работа для слепых" Сашка нашёл, то, что, как оказалось, он и искал. Зачем, пока ещё не понял. "В Зяблинские копи требуются ученики скульптора. Подробности при собеседовании". А в разделе "О нас" узнал кое-что о, возможно, будущем начальстве. И знакомые имена попались, и какой-то Сухраб - глав-ный у слепых.
- Вот, смотри, - протянул он Гите монитор с пещерными фотками.
- Минутку, - она достала очки.
Огромные, безобразные, с толстенными, какими-то двойными стёклами. Так вот, почему она книж-ный червь.
- У меня плюс семь, - как бы извинилась Гита, сразу ставшая строгой дамой. - В очках кое-что вижу. И так тоже, - сняв очки, она поднесла пальцы к самым глазам, - называется "счёт - пальцы у лица". Зато все слова для меня окрашены.
- Как это?
- Скажи любое слово.
- Очки.
- Синий, а по краям какие-то розовые лохмоточки.
- Битва.
- Синий. Очень синий.
- Не красный?
- Нет - она возложила руку ему на голову, - шишка. Бедненький. Сильно болит?
- Терпимо.
А он уже, пожалуй, привык к её очкам. Они ей определённо идут.
- Ты носи их, тебе идёт.
- Тяжёлые, - хныкнула девушка, - а линзы мне трудно подобрать. Я недавно даже по каталогу выпи-сала. Прислали, а они даже… даже… - слёзы у неё были обычного размера, но обильные. А высыхали быстро. Вот она уже и улыбнулась. - Даже не прозрачные. Дилер уверяет, что на почте испортили. Бандероль и правда была какая-то странная. Я хотела сегодня зайти в отдел доставки.
- Я помешал?
- Ну и хорошо, что помешал. Правда, мне очки идут?
- Да. Покажи линзы.
- Зачем тебе? Выброшу я их. Вот, - она открыла контейнер. В физрастворе плавало нечто мутное.
- Это то, что мне нужно, - заявил Сашка.
- Бери, хоть все. Здесь две пары.
- Поделим.
В той же электричке ехал Рашид. И тоже до Зяблина. Он с месяц, как "подженился" и завис у одной справной молодухи. Родители её давно спились настолько, что недавно оба померли. Теперь она упивалась свободой и тишиной. А Рашид, как часть этих обстоятельств, кейфовал в тенистом саду. Между двух старых яблонь приладил гамак, а Таньку заставил походить на курсы "танца живота", каковые она искренне полюби-ла и исполняла уже, как египтянка. В пруду стыло пиво, в теплице зеленели огурцы, клубника отходила, но всё ещё алела стопсигналом. Кальян благоухал, да и травки немного для тонуса. Всё это обещают в раю, а у него уже есть. Танька была молода и работяща. Жениться он на русской не собирался, но как запасной аэро-дром… Угля просит на зиму. Сделаем, да. Кто ей ещё поможет. На брата Диню надеяться нечего, никакой от него пользы. Ну, кроме той, что Рашид с Татьяной через него и познакомился. Прихватил как-то случайно его на вокзале с полудозой, но волну такую погнал, что… Татьяна тогда и приехала договариваться. Договори-лись, да.
Рашид вышел из вагона на своей теперь станции. Первым делом пошёл к стенду "Их разыскивает ми-лиция". Чумазый таджик неспешно намазывал клеем плацдарм для свежих "боевых листков". Они стопкой лежали на поребрике. Лёгкий порыв ветра подхватил верхний листок и поднял его сначала выше ограждения платформы, и, поболтав над ним, швырнул бумажку под платформу. Сашкины глаза смотрели с факсовым выражением в бетон плиты.
- Что клеить будешь? - строго спросил Рашид.
- Вот, начальника сыказал, - протянул таджик стопку.
Рашид их лихорадочно просмотрел, зло сплюнул:
- Работать, блин, не умеют, да!
- Зачем так сыказать, начальника, моя якши работать.
- Тьфу ты, нерусский, да - снова сплюнул Рашид, сдвинул фуражку на затылок, расстегнул куртку и зашагал от станции в свой раёк. Там сейчас спокойно должно быть. Диня с неделю уже, как в очередной раз пропал. Хоть бы не нашёлся, да.
То, что у пьющих родителей была такая работящая дочь, как Танька, столь же закономерно, как и то, что их сын Диня был алкаш и наркоман. Ведь в своё время они тоже были трудяги - ударники на заводе и справные хозяйва на своём подворье. Жизнь потом распорядилась по иному, так всё переменила, что Диня от них даже отказывался, в пьяном угаре, конечно.
Рашида особенно удивляло в русских семьях то, что они наживают добра через поколение, а через поколение проживают. Сорокалетний полубезработный оболтус живёт с семьёй, а то и с периодически ме-няемой бабой, с родителями-пенсионерами в комнате, полученной ими от завода лет тридцать назад. Родите-ли по 40-50 лет отпахали на этом заводе, получили эту несчастную комнату, встали в очередь на квартиру, заклеили стены грамотами, сколотили дачку в Синявино, и теперь, хоть на эту дачку и съезжай от сыночки-ных пьяных дебошей. Сынок же наплодил нищету и, если его потомство не сопьётся, не подсядет, просто не сядет, то начнёт бороться с этой страшной жизнью, где каждый одинок. И выберется из комуналки, да и па-пашу непутёвого, тоже, пожалуй, вывезет. Старики скоро помрут. Комнату удастся выгодно продать… Пью-щий папаша недолго ещё небо покоптит, отправится вслед за стариками. Подрастут его внуки, новое благопо-лучное поколение, которое незаметно избалуется, разболтается, обнаглеет. Вгонит в гроб, так ничего и не по-нявших за постоянной пахотой родителей, и уже без помех станет проживать наследство.
Что-то им рассказывали в Школе милиции о семье и частной собственности. Конечно, коммуняки, обобществив всё, вплоть до сознания, разрушили семью, преемственность поколений. Это понятно, но почему на это повелись больше всего русские?
В этой семье всё не совсем так. Хотя как посмотреть. Тоже наглядно и поучительно. Танька расска-зывала Рашиду, что Диня, нажираясь, кричал родителям, что он не их сын, а Красного Дружинника и Белой Невесты. Это, конечно, не так, но внуком баптиста он был…
"Не слишком ли много я о них знаю, не привыкнуть бы", - всё чаще спохватывался залётный.
РОДИТЬСЯ В РУБАШКЕ
Это случилось в хрущёвскую оттепель, которая, как и всякая оттепель и весну не привела, и зиму подпортила. А уж сколько народа, поверив ласковой ухмылке властей, рассупонилось да потом в лихорадке свалилось…
Они учились в одном классе. Он был крупный добродушный мальчик, она - хрупкая и весёлая. У обоих родители "висели" на поселковой Доске Почёта в тех же фотообразах, что и в семейном альбоме. У неё были "пятёрки" по гуманитарным наукам, а по точным - не ниже "четвёрки". У него - наоборот…
Сначала на пионерских сборах они оба были заводилами, потом на первых школьных вечерах оказа-лись самой красивой парой …
Неожиданно у неё умерла мать. А вскоре отец погиб по нелепой случайности.
Её взяла к себе тётка. Тётка была баптистка. И она начала другую жизнь.
Она была уже комсомолка, но перестала ходить на школьные вечера, потом на комсомольские собра-ния, потом платить взносы - две копейки. Даже в классе носила низко повязанный на глаза тёмный платок. Сияющие прежде глаза теперь были постоянно долу опущенные. Походка - вдоль стеночки. Кроме учёбы много работала у тётки по хозяйству.
После восьмого класса она, чуть ли не отличница, пошла работать на швейную фабрику посменно.
Он после школы поступил в Технологический институт, по-прежнему был активистом, дружинником. Иногда, встречаясь с ней, пытался заговорить. Она всегда уходила: грех это.
Из города приезжал баптистский проповедник. Уже не молодой. Пламенный. Они решили венчаться по своему обряду. Немолодой, но романтик. Он вспоминал Первохристиан, обитавших в пещерах и катаком-бах. Он мечтал проводить службы в копях. Там решили обвенчаться. Власти не могли этого допустить, видя в этом ненужный символ, намёк. Да тогда и православных-то гоняли. Комсомольца, просто из любопытства заглянувшего в церковь на Светлую пасху, исключили из школы… А баптисты их ещё больше раздражали: не пьют, не сквернословят, хорошо работают, детей в пионеры не пускают, в детский дом сирот не отдают…
В день венчания к тётке пришёл наряд милиции, но молодых не застали. Они прямо из города через Нескользкое пошли с сообщниками в одну из левобережных пещер.
В милицию донесли. Наряд милиции усилили поселковой дружиной по охране общественного поряд-ка. Он был командиром дружины. Воинствующие безбожники пошли к пещерам.
Не первый день уже лили дожди.
С факелами, как слуги Сатаны, ввалились коммунисты в самое таинство. Взрычали: прекратите! вы-ходите по одному! Баптисты встали в проходе, а в глубине камеры продолжался обряд. Невеста в белом, же-них, священник…
Вдруг содрогнулась земля и разверзлась. Воды большого пруда промыли его дно и хлынули в ката-комбы. С бешеной силой вода волокла и людей и песок к выходу. Подхватила и жениха. Невеста же забилась в алтарь и там смиренно молилась. Он, цепляясь за остатки старой крепи, рванулся к ней. В этот момент вход в пещеру обрушился. Люди долго выбирались по скользкому берегу наверх. Перекликались, пересчитыва-лись. Когда, наконец, все собрались, стало ясно, что он и она не вышли.
На месте пруда так и остался провал. Рассказывали, что в особо дождливые осенние ночи из него по-являлся он, весь в красном песке, с красной повязкой дружинника. И будто он зовёт её, бродя вокруг провала. Но когда она тоже выходит наверх, вся в белом, без единой песчинки, он её не видит и продолжает звать до третьих петухов.
Десятки лет пещера простояла запечатанной, принимая в себя через провал верхние воды. Только в 91-м, ну, когда хлынули и другие реформы, вода нашла дырочку и промыла совсем новый вход в Левобереж-ную пещеру. Снова разверзлась земля, воды сошли в реку, пещера постепенно просохла. Работники ЗПП но-вый вход превратили не то что в ворота - настоящие Врата! Ручей же, продолжающий свой путь от провала к реке, направили в нужное русло. С тех пор рассказы про Красного Дружинника и Белую Невесту прекрати-лись.
А что проповедник? О, энергичный проповедник через два года после трагедии всё-таки венчался. Одна из его дочерей впоследствии и родила Диню. Схватки у неё начались неожиданно, раньше срока. Её по-везли на автобусе в больницу в Нескользкое, но не довезли, и разродилась она почти в автобусе, близ бывше-го пруда, якобы облюбованного привидениями. Её едва успели вынести и положить на траву. Младенец ро-дился в рубашке, и воды с него потекли прямо в провал. Поэтому Диня в пьяном бреду и называл себя сыном Белой Невесты и Красного Дружинника.
Недавно он опять запил…
…Очнулся Диня на берегу Тощны. Как попал сюда - не помнил. Башка трещала. Лежал он на голой земле, дрожал. Время осознал с точностью до "утро, типа". Над рекой раздавались радостные голоса. Кто ку-пался, кто по берегу разгуливал. Хорошо летом в деревне! Определился приблизительно и с местоположени-ем. Левый берег, чуть выше по течению моста. Жарко, а его колотит. Принял вчера, видимо, немеряно. Недо-перепил, блин.
Кое-как поднявшись, пошёл осмотреться. Недолго и ходил. Услышал в кустах какую-то возню. Под-крался. Трое что-то делили, перекатываясь, ожесточённо сопя, царапаясь, сдавленно ругаясь. Удары слыша-лись то глухие, то звонкие. А рядом костерок потрескивает, какие-то рюкзачки, пакетики. Из одного хвостик колбасы выглядывает. Ну, это уже хорошо. А ещё лучше то, что на газетке разложено. А разложено на ней три одноразовых шприца, между прочим заряженных. А эти, в кустах, что-то делят. Диня схватил и пакет с колбасой, и ширево, отполз и всё быстрей, быстрей… А когда позади завопили, понёсся, не разбирая дороги, пока в ручей не упёрся. И голоса сверху услышал. Понял сразу, что это в платную пещеру экскурсию заводят. Как-то изловчился, повезло, никто не заметил, короче, пристроился в самый хвост процессии и зашёл в под-земелье вместе с приличными людьми. Уже дверь-решётка лязгнула, когда снизу, от ручья донеслись предна-значавшиеся ему матюги. Но он был уже в безопасности.
Вдруг кто-то громко сказал:
- Вон он. Вон, не видишь, что ли?
- Этот? - спросили у Дини прямо под ухом, и в глазах у него от страха потемнело.
- Ну, да.
Всё обернулись и смотрели на Диню. Потом, успокоившись, он понял, что смотрели не на него, а на стоявший рядом с ним прибор - металлоискатель. Гид объяснил, что с его помощью нашли уже не один ста-ринный инструмент.
Диня поспешил смешаться с любознательными паломниками, привыкал вместе со всеми к неяркому свету. Добропорядочные граждане ахали, хихикали и фотографировались. Гид нёс какую-то лабуду. Адрена-лин у Дини упал, его снова затрясло. Он свернул в какой-то, типа, коридор, где заигравшись, прятались две испуганно взвизгнувшие девчонки. Ещё поворот, лёгкая пробежка… а, йо! - чиркнул лысиной о потолок. Хва-тит, освещения здесь уже нет, а голоса слышны. Здесь. Он плюхнулся на землю, шприцы в крепко сжатом кулаке держит, как драгоценность. Вытряхнул пакет под ноги, изобразил из него жгут, перетянул им левое предплечье, поработал кистью. Нащупал набухший кровяной тракт. Игла вошла во вздувшуюся вену, обещая блаженство. Прислушался к голосам, потом к себе, потом хотел ещё раз сосредоточится на голосах, но уже поплыл, не успев даже удивиться, что так быстро.
Диня не мог сказать, сколько там пробыл. На голом песке, в полной темноте. Знал только одно, что дважды приходил в себя, нашаривал шприц и снова уходил, в себя же. Очнулся и в третий раз. От жуткого холода едва шевелился. Ему казалось, что он уже умер, уже похоронен в холодной могиле.
В кармане нашлась зажигалка. Он щёлкнул. Светлее не стало, слабый огонёк освещал только руки. Его обступала тьма. Он поднёс зажигалку к какой-то стене. Белая, песчаная, вот всё что удалось узнать. Да и чему здесь ещё быть. С детства знает. Присев, собрал свои же окурки, все сигареты выкурил, пока торчал. А хабариков насчитал всего пять. Огонёк погасил, решив, хоть газ экономить - выбираться как-то надо.
Нащупал содержимое пакета, повеселел. Много ли человеку надо! Колбаса, хлеб уже чёрствый, бу-тылка, похоже, "портвейн". Захорошело, даже, вроде, согрелся. И снова провал, снова пробуждение, холод. Отсыревшые окурки… На этот раз он услышал голоса. И какое-то странное частое постукивание. Голоса при-ближались. На всякий случай замер. Прошли очень близко. Двое или трое. Недалеко остановились. Тихо раз-говаривали, возились с чем-то. Причём постукивание прекратилось. Диня подкрался к выступу, высунулся из-за него в ту же полную темноту. Прислушался.
- В понедельник расплатятся за зал улыбок, - сказал скрипучий баритон, - ну, это мизер, но их надо будет обменять, брат Василий. А это… это брат Андрей передал. Зелёные. На дорогах нынче хорошо. Ну и, главное, конечно. Сестра Мария, ощупайте.
- Нормально, брат Сухраб, - прозвучал после паузы женский голос, - здесь десять по тридцать.
- Да, сестра. Итого, мы уже превысили миллион. Сегодня или завтра за всем придут от Старшего Бра-та. Если не омрачатся боги, он снимет с нас по два прегрешения. Да не иссякнет Тьма-кормилица!
Все разом что-то забормотали, наверное, молились.
- Прочь Белое, - заключил молитву баритон и, скорбно продолжил, - а ты, брат Василий нас огорча-ешь.
- Не моя вина, брат, видят боги. Врачи сварили какое-то белое зелье. И теперь после ломки мало кто слепнет. Ты и сам это знаешь, брат.
Постукивания возобновились. Послышались мягко шуршащие по песку шаги. Говорящие приближа-лись. Диня затаился, сплющился, влип в стену.
- Знаю брат, - согласился Сухраб, - Верховный Брат ищет выход, новые пути. Но что-то и в наших си-лах. Надо активнее работать с глубинкой, где не так сильна медицина.
Сопровождаемые постукиванием, они прошли мимо Дини, так близко, что он даже колыхание возду-ха почувствовал. Он уже и не дышал. У них не было ни фонарей, ни свечек. "Слепые - понял Диня, - тросточ-ками стучат".
- Втягивай… прочь белое… обращай новичков из дальних весей, продолжал вещать Сухраб, - ослеп-нув, они все придут к нам, их приимет Тьма-кормилица. Закон: больше втя… обратишь, больше к нам придут, никто не отменял. Ты знаешь, в чём наша сила, брат. В числе тьмапоклонников.
- Да! - неожиданно воскликнула Мария, - мы построим ещё тёмные города! Нас будут любить!
Больше Диня ничего не мог разобрать.
И так всё ясно. Хорошо, что за ними не увязался. Надо посмотреть чего там у них десять, а то и "ли-мон", да ещё в зелени. Он пошёл на ощупь, уверенный, что найдёт. И действительно нашёл. Не все ещё мозги пропил, во всяком случае, здоровые инстинкты и навыки трудного детства сохранились… Совсем рядом на-щупал поворот, ещё два поворота и тупичок. После каждого поворота он возвращался на место, чтоб не поте-рять его. Потом опять шлёпал ладонями по стенам до поворота, уже следующего. Снова возвращался. В голо-ве составилась карта. Каждый тупичок тщательно обшаривал, подсвечивая своим единственным жалким ис-точником света. А потом и подсвечивать перестал. Пальцы представляли вполне объективную картину.
- Мы не слепые, - самодовольно шептал Диня, - нам тросточки не нужны.
Ну, вот и сундук сокровищ. Это действительно был сундук, закопанный в песок пола, на ладонь глубже. Сундук на ощупь был крепок, замок какой-то странный, не металлический явно. Но против хорошей фомки он, конечно, не устоит. Или не увесит? Настроение поднялось. Он согрелся. Курить только хотелось. А последний окурок так отсырел, что… лучше газ поберегу, мало ли что. Он засыпал сундук и снова разгребал песок, представляя, как придёт сюда с инструментом, как… Что такое? Пальцы ухватили… он боялся пове-рить осязанию. Посветил. Так и есть. Розовенькие! В цвет пещеры! Целая пачка в банковской упаковке. Зна-чит десять штук! Что ж вы их не обменяли-то, а? Было бы столько же штук, но зелёных. Такой цвет есть в пещере? В сундуке наверняка есть!
Он ещё много раз просеивал песок, но больше ничего не нашёл.
- Жди меня скоро, - ласково приговаривал он, засыпая заветный сундучок, - ты мой. И пещера эта моя. Мои воды переполнили её когда-то и она открылась.
Уверенно вернулся на свою "базу" и стал ждать.
Ждать пришлось долго. Чувство времени было утеряно, видимо, в обмен на новое зрение. Несколько раз засыпал, просыпался от холода. Бежал к сундуку, проверяя, на месте ли. Заодно согревался. Снова падал.
Вдруг проснулся от пристального взгляда. Перед ним стоял некто лунно-белый и, похоже, пушистый. Темнота вокруг сохранялась. Здпонеж ускори князьоровенные, на выкате, буркала белого не мигали. Он поднял белую руку, по-казывая пальцами "о-кей".
- Э-э-э! - предупредил Диня, - если ты белка, то я ваших уже видал. И Белую Невесту видал, и Крас-ного Дружинника видал! В гробе я вас видал! - он судорожно вцепился одной рукой в заветную пачку, суну-тую за пазуху, другой делал крестные знамения. - Пошёл! Пошёл! У меня и так всё "о-кей"!
Белый кивнул. На его закольцованные пальцы опустилась огроменная летучая мышь и, ухватившись, как за рым-болт, легко унесла Белого вдаль. Во всяком случае, они плавно уменьшились до полного отсутст-вия.
- Пацанам расскажу, обхохочутся, - хихикал Диня, укладываясь на песчаном ложе, - глюки, нах-блин, в пещере!
Секрет его отваги заключался, конечно, в неполной вменяемости. Потому он и не поседел.
Наконец послышались голоса. Весёлые, шумные, значит экскурсия. Он по своей методе несколько раз тайком подбирался к охваченным образовательным зудом слушателям, идя сначала на голоса, потом на свет. При тусклом свете оглядел себя и ужаснулся тому, насколько извозился в красном песке. Как в детстве, когда ползали по этим норам, иногда сутками не вылезая на свет божий.
Он вернулся на свою лёжку ещё раз, и ещё, наконец, прошёл весь путь с закрытыми глазами. И тоже не раз. Запомнил, как свои пять пальцев. Или это пальцы всё запомнили?
Потом Диня сопровождал экскурсию, опять же тайком, до самого выхода, где уже и смешался с тол-пой. Ловко некоторых обогнал, у отставших нахально спросил, изображая штатного работягу, нет ли здесь начальника. И сиганул через ограду почти в ручей, сипло зовя какого-то Иваныча.
ДАЧИ
Сашка повёл Гиту к уже известному нам адресу Бодреевская, 66. Сам он здесь бывал. Пусть и Гита посмотрит. Мемориальная доска гласила:
В этом доме у своей сестры
в 1905-1906 годах бывал
Выходные данные Вождя почему-то совсем затёрлись.
Во дворе радостно смеялись дети. В доме давно детский сад.
- Вождь очень любил детей, - поведала Гита.
- А Верховного здесь, по слухам, принимали в пионеры.
- Как он сюда попал?
- Здесь недалеко дача его родителей.
- Приём в пионеры на даче? Так и закладывается привычка выполнять государственные обязанности на курорте, в самолёте, на даче. Или Он был трудным подростком? В городе не приняли?
- Мама говорит, тогда всех принимали. Им просто некогда отдыхать, гражданка россиянка.
- По-твоему, Он с детства предназначался?
- А почему бы нет? - рассеянно сказал Сашка, почему-то вспомнив своего Бэтмана.
- Что будем делать, босс?
- Дом обозначен на плане. Но здесь детское учреждение, наверняка всё давно исследовано. Не спец-службами, так детьми. Вряд ли мы что здесь найдём.
- Что мы должны найти, босс?
"Как там сказано, - подумал Сашка, - что-то очень строгое… "никому не показывай, никому не рас-сказывай, оставайся один"… Ерунда какая-то, детские шутки. Ночная впечатлительность. А фамилия… по-стой, не её ли там фамилия? Проблемы надо решать по мере их поступления, как любит повторять мама. Про-блема поступила. Решаю: открыться".
- Найти бы, где поспать.
- И где это примерно? Я бы не отказалась после ночной смены.
- Пойдём, я покажу тебе, где провёл второе полугодие своей жизни.
- Давай купим чего-нибудь. Вон магазин.
В этом магазине работала продавщицей Танька. К ней на минутку заскочил Рашид. Он, выйдя из электрички, обратил внимание на компанию слепых. Компания показалась ему слишком разбитной для такого состава. Он попытался вспомнить, видел ли когда-нибудь хохочущих слепых. Эти, кажется, даже приставали к девушкам. Он бы подивился лишний раз "этим русским" и пошёл дальше. Но, сойдя с платформы, компания как-то притихла, добрала недостающей скорби и двинулась дальше уже чинно, чуть ли не гуськом, старатель-но стуча тростями. Прозвучало имя из недавней ориентировки, где упоминался наркодилер Сухраб по кличке "Длинный". Рашид решил проследить за компанией. Он отстегнул погоны, сунул фуражку в задний карман и превратился в штатского. Ещё он связался по мобильнику кое с кем, доложил, попросил подкрепление. Види-мо, не так прост был этот Рашид. Объект двигался не спеша, и он, полагая, что всё у него под контролем, по-зволил себе заскочить к своей "египтянке".
Сашка, входя в магазин, сразу заметил утреннего мента и метнулся обратно, уже на крыльце обругав себя "лохом". Но Рашид его, конечно, на фоне Гиты не заметил. Собрав всё своё недюжинное самообладание, он, как всякий самостоятельный восточный мужчина, не признал объект не совсем удачного подбивания клиньев. Она же простодушно улыбалась и называла его "Рашидик". Но взглянув на Таньку, всё поняла, обер-нулась смущённо к Сашке и, не найдя его, тоже выскользнула за дверь. Сашка с другой стороны улицы делал непонятные знаки. Она подошла к нему. Он зашипел:
- Этот мент, он следит за мной!
- Это Рашид. Теперь он думает, что я слежу за ним.
- Ты знаешь его? Я утром от него слинял.
- Ладно, пойдём в другой магазин, а потом в твой мемориал.
Сначала они выбрали фонарик, потом купили детского молока "Тёма" и булочки "калинки". Гигие-нично, вкусно и, возможно, без консервантов. Они уплетали свой второй совместный завтрак на ходу, идя в сторону от станции по Всё Ещё Советскому проспекту, главной улице посёлка, прямой и длинной как стрела. Этот проспект, кончаясь, переходил в шоссе, ведущее в Нескользкое, где шоссе снова переходило в проспект, тоже Советский, тоже переходящий в свою очередь в шоссе. Эта метаморфоза продолжалась до самого Пите-ра в каждом посёлке, и заканчивалась Советским проспектом уже в городе, в Рыбацком. А, может, и дальше продолжалась, до Торфяновки, до Калининграда, до Петропавловска-Камчатского, до Воркуты… Самый длинный в мире проспект. Проспект-страна.
В небе над проспектом барражировали вертолёты. Сашка попытался рассказать.
Оказалось, что и рассказывать-то особо нечего. Про фантики он забыл, про крыс не стал докладывать, нацарапанное на доске просматривалось слабо и как-то неубедительно. Но вот же дневник. С её фамилией. Это уже весомо. А вот и дом.
Из дома, по рассказам родителей, их тогда хозяин попросту выжил. Правда, отцу тут же неожиданно дали квартиру, и всё устаканилось. На новоселье незваной пришла хозяйка, бывшая до того в отъезде. Она привыкла за зиму к Сашке и очень переживала, извинялась за мужа, приглашала на лето. Зла никто не держал, дело-то житейское. Потом, бывая в Зяблино, несколько раз её встречали, даже заходили в гости. Она всё при-говаривала, прижимая Сашку: "Дай, хоть подержусь за тебя". Чем-то он её приворожил.
- Сейчас все на работе, - сказал Сашка, - но за сарай, я думаю, не обидятся.
В полумраке сарая гудели мухи, иногда вспыхивая от удара солнечным лучом, в клетках усердно грызли кролики. Клеток было всего две. Каждая подпёрта дюралевой лыжной палкой. Побег для грызунов исключался. Молодые люди завалились в сено, не думая о приличиях. Сашка достал заветную коробку и, от-крывая крышку, провалился в сон. Гита его, однако, опередила. Но спали они недолго. Стрельба из пушек их бы не разбудила, но низко пролетевший вертолёт, видимо генерируя вращением лопастей какие-то антисон-ные волны, поднял мигом. К тому же аппарат завис где-то совсем рядом. Рассекая мечом любопытства слад-кую истому, искатели приключений выскочили во двор.
Вертолёт весь в орлах и звёздах висел недалеко, через два дома. По верёвочной лестнице спускался ловкий человек в штатском. Его галстук рвался обратно в салон и хлестал по лицу. Не прерывая спуска, чело-век умудрился снять галстук и сунуть его в карман пиджака. Лицо стало лучше видно.
- Никак, Верховный, - удивился Сашка, - во, блин, дела!
- Прибыл на дачу?
- Не знаю. Я не знаю, где у них дача.
- Эта что-то слишком скромная.
- А что старикам делать в трёхэтажном тереме? Они, наверное, любят свой домик.
Вертолёт улетел. Они вернулись в сено. Спать больше не хотелось, но стало неловко. Сашка опять схватился за коробку. Раскрыл папку. Сверху лежала схема посёлка. Сашка наложил на неё кальку подземе-лий. Оказалось, что не только дача Вождя, но и этот сарай, и дача вертолётчика находятся над линией здешне-го метро. О чём это говорит, пока непонятно. Он протянул Гите тетрадку:
- Вот дневник твоего прадедушки.
Она, волнуясь, листала страницы.
- Дядя Тодор, - сказала она наконец, - у бабушки был дядя с таким именем. Слушай, я боюсь читать.
Как-то так получилось, что… сено, оно ведь покруче будет водяного матраса. Они как бы и лежали, и как бы она его на руках нянчила, а он только её глаза видел. Ну… у него уже был опыт. Одна - совсем жен-щина и ещё одна, совсем девчонка. Он, правда, после всего не мог вспомнить, пригодился ли прежний опыт. Видимо, всё было совсем по-другому. Он только прошептал, очнувшись:
- А ты не везде большая.
- А ты не первый попавшийся, ты - первый приглянувшийся.
- Мне нравится, что ты большая… нянчишь… мне это начинает нравиться. Но, если привыкну, не знаю, это хорошо?
- Что нравится, то и хорошо.
Они всё-таки принялись за дневник, иногда отвлекаясь на то хорошее, что нравится.
ПОЛЕВОЙ ДНЕВНИКЪ
Горнаго инженера Ценбергъ Александра Теодоровича.
Зяблинские копи. Начатъ сразу по прибытии въ 6 часовъ пополудни июля месяца 15 дня, 1905 г. отъ Р. Х.
15 июля
Здешние копи, или, как их ещё называют, ломки, заложены ещё в восемнадцатом веке, когда Екате-рина Великая, убеждённая Ломоносовым, повелела развивать российское стекловарение. Тогда и пригодились известные задолго до того здешние белые кварцевые песчаники, красиво обрамлённые зелёными глинами и красным песком. Сырьё для стекла залегает достаточно глубоко, чтобы черпать его с поверхности. А для на-чала подземных разработок как нельзя лучше послужили обрывистые берега местных рек. Рудокопы смело вгрызались в белые стены, расширяя звериные норы, десятилетиями созидая лабиринт.
А места здесь чудные! Вундер платц! Впрочем, поскольку это не просто дневник, а полевой дневник, то постараюсь впредь избегать столь не научных определений для окружающей природы. Засим не могу не предварить записок хотя бы краткими географическими пометами.
Оглядывая ландшафт, нельзя не порадоваться типичности его. Русский север с его вековыми елями, соснами. Берёзы, осины, редко дуб. Но имеется и парк! До него от станции можно добраться конкой за чет-верть часа. В здешнем парке немало экзотических растений. А также есть театральная сцена и модная ныне эстрада. Афиша возвещает о представлении комедии "Черепослов"1. Надо будет сходить, ведь автор жил ко-гда-то здесь в своём имении. У него гостили братья Перловские и сам Кузьма Фрутков.
И снова о ландшафте. Плоская равнина, дерзко прорезана парой рек. Слияние рек Зяблинки и Тощны весьма занятно обозначается началом меандрирования последней. Рискуя нарушить выше данное обещание, позволю себе образное сравнение: в отличие от Арагвы и Куры, Зяблинка будто ткнула Тощну под микитки (так, кажется, по-русски; всё-таки мало я ещё читаю русских писателей) и та пошла кренделя выписывать от неожидаемости.
Обрывистые берега обеих река весьма поучительно представляют строение земной коры. Это обстоя-тельство, оказывается, используется для просветительских целей. В первый же день я был весьма удивлён, наблюдая с высокого обрыва совершенно фантасмагорическое зрелище. Десятка полтора великосветских, по виду, дам и сопровождавших их господ, отчаянно карабкались по крутым склонам противуположного берега. Все дамы были в богатых пышных туалетах, декольтированы, под зонтиками. Господа в цилиндрах, галстухах и с тросточками. Причём джентльменов трудно было заподозрить в излишней заботливости о спутницах. По-следние же, не выпуская из облачённых в длинные перчатки рук, ни зонтиков, ни ридикюлей, едва успевая подбирать подолы, чуть ли не проворнее своих спутников то ли отбирали пробы грунта (!), то ли замеряли скорость течения реки (!!). Ни на йоту не манкируя своими обязанности бергшталлмейстера, я, тем не менее, на обратном пути процессии, встретил ея и, представившись, поинтересовался причиной столь небезопасной прогулки. Оказалось, что профессура Императорского Университета столь серьёзным образом устраивает образовательные экскурсии для любителей природы. Весьма похвальное начинание, тем более радостное на фоне не прекращающихся стенаний по поводу всеобщего падения нравов! Среди экскурсантов я заметил и пару простолюдинов. Похвально!
Проводник предложил мне присоединится к просветительской деятельности, коль скоро моя профес-сия напрямую отвечает требованиям Учёного совета. Я обещал подумать.
18 июля.
Ночью не спалось, и я прогулялся, побывал, наконец, на пожарище графской усадьбы. Знаменитый бывший ея хозяин больше всего дорог мне не историческими своими опусами, не пародийным Кузьмой, но некоторыми стихами и рассказом "Упырь". Даже полуразрушенным барский дом произвёл на меня сильное впечатление. Именно таким я его и представлял, предполагая, что в рассказе граф описал собственный дом. Осыпавшаяся штукатурка, стены в трещинах, обезображенная лепнина… но всё ещё угадывался красивый фасад совершенно в итальянском вкусе. В сумерках ночи трудно было разглядеть высокие комнаты, от них мало что осталось, но на одной стене свисал недогоревший гобелен с античным мотивом, где-то валялся обугленный стол с остатком флорентийского мозаика. Грустно было уходить по аллее от воплощённого за-пустения, порождённого забвением. За много десятилетий граф будто предчувствовал такой конец усадьбы, посвятив ей загадочные стихи:
Стоит опустелый над сонным прудом,
Где ивы поникли главой,
На славу Растреллием строенный дом, –
И герб на щите вековой.
Окрестность молчит среди мертвого сна,
На окнах разбитых играет луна.
Сокрытый кустами, в забытом саду
Тот дом одиноко стоит;
Под ним в подземелиях души бредут,
Угрюмо в стеклянный Аид.
Сквозь красный песок обезглавленный крот
Уводит в забвение доблестный род.
20 июля.
Ильин день. Интересно, что простой народ представляет себе пророка Илию, как языческого Перуна: громы, молнии, колесницы. Но гром же и единственный повод для русского мужика перекреститься.
Хочется повторить вслед за поэтом: "Есть упоение в"… работе! Встаю я, конечно, не вместе с сол-нышком: всё-таки ночи хоть уже и не белые, но весьма светлые. Но встаю рано. По дороге к своим копям об-гоняю стада коров, гонимых по Лохнесской дороге с мызы, с Козловки, с Александровки. Иногда в узкой улочке совсем смешиваюсь со стадом и мне даже кажется, что это на меня покрикивают пастухи, и я тоже шарахаюсь от звонкого выстрела хлыста, а впереди идущую Бурёнку так и хочется боднуть. Благо, что её ис-пачканный в навозе хвост гасит желание на неё запрыгнуть. Впрочем, я болтаю уже лишнее. Воздух так свеж, что совершенно не тянет искупаться в реке, но я знаю, что заставлю себя это сделать, чтобы получить ещё больший заряд бодрости. К тому же на берегу устроены вполне приличные общественные купальни.
Недалеко от моста я, свернув направо, расстаюсь со своим уже стадом, а оно, спускаясь, степенно по-гружается в туман, где особи теряют свои очертания, сливаясь в тёмную общность, которая колышется в бе-лой субстанции… Мне представляется доисторический ящер, который, возможно, полз к реке миллионы и миллионы лет назад, его роговые чешуи брякали, как коровьи ботала, а какие-нибудь присоски гулко отрыва-лись от плоских камней со звуком хлыста.
Искупавшись в чёрной быстрой реке, я приобретаю такой импульс энергии, который не позволяет мне останавливаться до самого обеденного часа, и я, как ошпаренный, бегаю по горным выработкам, не давая покоя ни рабочим, ни десятнику. Обедаю я за мостом, пользуясь гостеприимством "ящера". Четверть парного молока, краюха хлеба, с полчаса истомы в сочных травах и - снова беготня уже до позднего вечера. После ужина прогуляюсь в гордом одиночестве, а то, пожалуй, попью пива на станции…
24 июля
Заходил послушать пение в новую церковь близ станции. Этот храм во имя Святителя Николая возве-дён совсем недавно в честь рождения цесаревича Алексея, многия ему лета. Православное пение меня уже, пожалуй, больше привлекает. Поминали мучеников Бориса и Глеба.
Моя теперешняя трудовая жизнь является разительным контрастом недавней, городской. С бесконеч-ными вечерами, с пасьянсами тётушки Бригитты, с наставлениями дяди Курта. Наша квартира во втором эта-же флигеля, будто заблудившегося в проходных дворах-колодцах, получала недостаточно света днём. А ве-черами из-за духоты не хотелось излишне жечь искусственное освещение. Впрочем, духота была следствием тесноты, а теснота из-за обилия мебели, портьер и драпировок. Поэтому сейчас, снимая комнаты, я предпочёл спартанскую обстановку и широкие окна, выходящие в низкорослый сад. Движимый новейшими идеями, на-правленными на прекращение эксплуатации человека человеком, я даже намеревался отказаться от прислуги, но не решился, и теперь не жалею. При таком напряжённом рабочем дне, как бы я ещё себя обслуживал? Времени не оставалось бы не только на прогулки, но и на самообразование, необходимое для инженера. Од-нако, подумал я, не потому ли простой народ не занимается самообразованием, что занят самообслуживани-ем? И не должна ли у прислуги быть своя прислуга? В процессе социальных изысканий я сумел убедить себя, что потребность в прислуге появляется только с осознанием необходимости прислуги. Оставшись весьма до-вольным выведенной формулой, я позвонил и велел подать мне чаю с пирогами.
Наслаждаясь приготовленными для меня и поданными мне яствами, всё-таки не без грусти вспоминал городскую жизнь. Иногда наши вечера, даже летние, достигали такого градуса скуки, что мы садились играть в лото. А то ещё тётушка увлеклась пророчествами, смею заметить, неоправданно раздутыми молвой, пресло-вутого то ли медика, то ли медиума Мишеля Нострадамуса. Тётушка ставила на стол красивую золочёную чашу, заполненную маленькими карточками, на каждой из которых было написано четверостишие провидца, которые величают катренами. Изнанки карточек кропотливо и заботливо снабжены пометами с номером цен-турии, в каждой из которых сто катренов, и самого катрена. Так что можно сходить в библиотеку и проверить подлинность. Карточки ворошились - самая эта забава так и называлась "поворошить судьбу", - перемешива-лись и тянулись наугад, как фанты, и вытянувший, как мог, толковал эти корявые вирши, пытался найти в них хоть какой-то смысл. Конечно, гипотезы множились в зависимости от эрудиции, вспыхивали дискуссии… По правде говоря, это было довольно занимательно и познавательно, понуждало вновь и вновь обращаться к ис-тории. Например, однажды, находившимся у нас в гостях испанским музыкантом доном Д. была извлечена следующая сентенция:
Откажется немец от веры Христовой,
К языческим жизнь повернёт временам,
Душа его будет в темнице суровой,
И он за жестокость поплатится сам. (3-76)
Мы тогда засиделись почти до утра, споря о судьбах великого немецкого народа. Не только дядя Курт, но и тот же дон Д. проявили недюжинную эрудицию. Было очень интересно. В итоге единогласно была принята резолюция о нелепости этого предсказания для богобоязненной и сентиментальной немецкой нации. Вдруг тётушка сказала:
- А не поворошить ли нам тайны Мадридского двора.
Все замолчали. Дон Д. сверкнул очами, долго "ворошил", вытянул, прочитал, помедлив, не вслух, побледнел и протянул катрен тётушке. Та огласила:
Страна не сорвётся в глубокую бездну.
Решительный Франко друзей созовёт.
Пускай неприязнь дипломатов исчезнет:
Испания силой традиций живёт. (9-17)
После этого мы быстро разошлись, но долго ещё не могли уснуть.
На мой отъезд тётушка подарила мне и чашу, и сотни этих катренов. Чаша - едва ли не единственное украшение в моей гостинной. Я нет-нет, да запущу руку на дно судьбы и зачерпну малую толику неведомого, и убеждаюсь вновь и вновь: темна вода во облацех. Вот и сейчас:
Бескрестный храм над небесной пустыней,
И улей подземный в руинах лежит.
Яд, смешанный с кровью, двух рек не покинет,
И месяц, и солнце кумир сторожит. (6-98)
И как прикажете это толковать? Это будущее или уже прошлое? Это обо мне или об каких-то пасеч-никах, или об каком-то народе? Разве что ещё раз зачерпнуть?
Где ж древний, златой и серебряный идол?
Его не убьют ни огонь, ни вода.
Поэты и скульпторы служат ему панихиды,
А книги и статуи будут всегда. (8-27)
Да, так бывает, иногда развивается, казалось бы, одна тема. Но ясности это не добавляет…
1 августа
Принятая мною обязанность по контролю и учёту ломки кварцевого песчаника не всегда с понимани-ем встречается самими горнопромышленниками, нанявшими меня. Звучит парадоксом. Не приветствуются мои самые простейшие предложения касательно параметров выработок. Сечения некоторых камер в погоне за барышом рискованно увеличивается иногда на одну восьмую от допустимого. При этом, натюрлих, пропор-ционально уменьшается и сечение столбов, что уже приводило к обрушениям кровли. Жертв до сих пор сча-стливо удавалось избегнуть, но каково для моей репутации, если таковые появятся при моём исполнении должности!
В описанных обстоятельствах представляется, по меньшей мере, странным моё привлечение к со-трудничеству, тем более что определённое мне жалованье скромным не назовёшь.
Не исключаю, что отсутствие взаимопонимания связано с моим недостаточным знанием русского ха-рактера вообще, и русского характера экономических отношений в частности. Полагаю негласные, само со-бой разумеющиеся, или, как это? вилами на воде писанные? надвое сказанные? условия контракта необходи-мо в дальнейшем в достаточной степени прояснить и зафиксировать.
25 августа
Это более чем странно, учитывать настроения кадровых рабочих при определении направления раз-работки пласта кварцевого песчаника. Их угрюмые старейшины, коим нельзя не отдать должное за благопри-обретённые навыки в искусстве ломки сырья, порой наотрез отказываются от тех или иных манёвров. Их объ-яснения сколь невнятны, столь же и непреклонны. Единственно, что можно уразуметь - это животный страх встречи некоего мистического Белого Рудознатца, а тем паче Красного. "Что за Красный Рудознатец! Что за выдумки? Да видел ли кто его?" Нет, не видели. А Белого, барин, видали, не дай вам Бог того же.
С кем приходится работать! Бросить всё и махнуть на Урал?
Отнюдь.
30 августа
Было много работы, чтобы заниматься контрактом. Ничего им противного я пока, видимо, не совер-шил. Возможно, недостаток образования моих хозяев всё объясняет. Три дня мне пришлось присутствовать на встрече ревизора. Это просто пьянка. Много вина, еды, лести и, о майн Готт, куссен - поцелуев. До сих пор не отмыться!
1 сентября
Они хотят добывать больше, но чтобы я считал меньше. Они хотят, чтобы камеры были шире, но крепить кровлю не хотят. Чтобы работников засыпало, тоже не хотят. А когда такое случилось, они вдове платить не хотят.
Я устал.
8 сентября
Я устал!
10 сентября
Им не лень завалить вход в отработанную камеру глиной, имитируя пустую породу, выклинивание песчаника и т. д.… лишь бы в отчёте приуменьшить выданное "на гора", лишь бы меньше платить налог.
Чтобы расторгнуть контракт, требуется большая неустойка.
Золотая осень. Бабье лето. Малиновый звон. Гулкий журавлиный клин. Свою красивую природу рус-ские украшают красивыми словами. И в этом нет перебора.
14 сентября
Копи посетил профессор геологии Кайзерлинг, живущий рядом. Беседуя со мной и имея, как я понял, намерение оценить мои общие познания в науках о Земле, он определённо остался доволен выказанными мной соображениями и предложил мне принять участие в популяризации естественных наук посредством проведения соответствующих экскурсий. Пока, впрочем, на общественных началах. Я, будучи польщён пред-ложением столь известного учёного, выразил горячее желание испытать себя на ниве просвещения.
Я обратил внимание профессора на то, что под сводами катакомб вскрытая слоистость земной коры проступает отчётливее, нежели на постоянно размываемых обрывистых берегах. И при должной организации искусственного освещения геологические изыскания возможно проводить с большим успехом и с большим комфортом. В равной мере это относится и к познавательным прогулкам. Профессор сказал, что использует ломки в своей научной работе. Касательно же экскурсий обнаружил неуверенность в том смысле, что в копях небезопасно, весьма грязно и чересчур оживлённо при известной тесноте. Как бы в подтверждение сказанно-го, на нас натолкнулся перемазанный красным суглинком рабочий с полной заплечной корзиной, и мы в пол-ной мере ощутили и грязь, и тесноту. Отсмеявшись и потирая ушибы, мы сошлись во мнении, что в летний период, когда горные работы почти замирают, экскурсия не слишком будет мешать подземной суете.
Разделив убеждение учёных в необходимости борьбы с невежеством и мракобесием, я рассказал про-фессору, максимально придавая рассказу ироническую окраску, о красно-белых суевериях в горняцкой арте-ли. Вопреки моему ожиданию профессор довольно холодно выслушал мою, возможно, для первого знакомст-ва слишком навязчивую речь, и, посмотрев на золотые часы, назначил время.
Некоторый осадок сожаления…
15 сентября
Какое может быть, тойфель, сожаление! Что за ерунду я давеча написал! Наставление по экскурсиям я получил из рук Анастасии Фёдоровны Винтер, Настеньки. Она… ах, она просто там бывает. Какое тут мо-жет сожаление. Потом мы гуляли по имению профессора и говорили, говорили. А ведь я чуть не уехал на Урал!
Настенька живёт в трёх верстах, в Нескользском. Ну что ж что ея папенька владеет тамошним дина-митным заводом. Во всяком случае, не это взорвало всю мою жизнь. Настенька, Настенька! Вот истинная ми-на, вот заряд Провидения, разворотивший мне душу! Я изрешечён её словами! Я… я… я пойду встречать её, как и вчера. Она приедет сразу после литерного московского. Мы пойдём в воксхолл при станции. Настенька, я уже бегу! Мы будем слушать граммофон! Мы закажем модное пирожное "наполеон"!
1 октября
Если бы я был поэт, я бы только такие стихи посвящал Настеньке:
Осень. Обсыпается весь наш бедный сад.
Листья пожелтелые по ветру летят;
Лишь вдали красуются, там, на дне долин,
Кисти ярко-красные вянущих рябин.
Весело и горестно сердцу моему,
Молча твои рученьки грею я и жму,
В очи тебе глядючи, молча слезы лью,
Не умею высказать, как тебя люблю1.
Это про меня, это про нас!
12 ноября
Мы вместе водим экскурсии. Она великолепна! Это находят все наши подопечные. Однако следует быть внимательнее при формировании групп. Эти кадеты из Горнаго корпуса… Пусть и мои однокашники, но всё-таки я на несколько лет старше. Российское офицерство излишне, полагаю, разбавляется простолюдина-ми.
Снега до сих пор нет; выпавший в начале месяца давно растаял и унесён чёрными водами Тощны. Неужто по Пушкину выйдет: "Снег выпал только в январе"? Ходить по сильно пересёчённой местности всё труднее. Не перестаю поражаться отчаянной смелости городских дам. Одна даже подвернула ножку и долго героически отказывалась от помощи. Однако остаток пути мы, мужчины, попеременно несли ея на руках. По-чему-то мне было неудобно перед Настенькой.
Надо взять за правило предупреждать о неуместности высоких каблучков. Не зря же наставлял незаб-венный Кузьма: "Не ходи по косогору, сапоги стопчешь!"
13 ноября
За ночь всё засыпало снегом. И феерия бесшумного падения измельчённой небесной субстанции про-должается! С утра поработал лопатой, но за небесами не смог угнаться. Гуляли вдвоём. Хмельная от первого снега юная русская дева… не видение ли это!
Первозданной чистоте округи разительным контрастом режет глаз грязное красное месиво перед ко-пями. Пришли наниматься на ломку крестьяне из не любящих зимней праздности.
20 декабря
Я согласился с намерением горнозаводчиков разделить мои обязанности по учёту со специально для этой це-ли нанятым маркшейдером. За мной остаётся проектирование выработок и надзор ради безопасности работ. Опять прав г. Фрутков: "Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя". Я поступился частью жа-лования. Зато отпала необходимость прояснять некоторые вопросы. А главное, я больше времени буду прово-дить с Настенькой. Я приглашён к ним на Рождество!
Я и ей рассказал о Белом Рудознатце. Она, такая всегда смешливая, такая хохотушка, потупясь, мол-чала. Потом заговорила о Боге. Оказалось, о богах. Я, как это по-русски? не знаю, как сказать, а у нас говорят - шокирован.
И ещё этот странный заказ на странный проект.
7 января
За всю жизнь я не съел столько молочных поросят, сколько за эти рождественские каникулы. Воис-тину, собачий праздник. А было бы неплохо, испить в сочельник сразу ведро полагающейся на святки водки и потом все дни оставаться трезвым! Череда коротких весёлых снежных дней, каковых память и не зафиксиро-вала по причине их короткости и моего позднего просыпания.
Разгадку русской души, несомненно, предварит разгадка необходимости застольных поцелуев.
А православное Крещение! Я всё ещё возбуждён после вчерашнего купания в проруби. В груди до сих пор необыкновенная лёгкость, кажется, что я стал меньше давить на землю. Эта странная купель, иордань. Прорубь в реке освящается перед началом купания… Вот именно, прорубь! Только сейчас понял. Освящается не сама вода, а прорубь. Вода же, ежемгновенно меняясь в чёрной быстрой купели, перенимает святость от проруби, и уже потом передаёт её крещающимся. Русская гидропатия1.
С утра очередь желающих окунуться по святому обычаю медленно спускалась с высокого берега к самой иордани. Многие замёрзли уже в очереди, но, зайдя в шатёр, отважно раздевались и, уже разгорячён-ные от решимости и отчаяния, смело шли по льду, проходили, сопровождаемые пением под изящной дугой, увенчанной крестом и почему-то листьями фикуса, размашисто крестились и… Я и сам не смог сдержать кри-ка не то ужаса, не то восторга. Казалось, я расширился до берегов, до облаков, проник в пещеры! И тут же грудь сковало ледяными обручами страха, смирения, сжало всего меня до пределов хребта, что ли, и… стало тепло. Не помню, как и дошёл до мужского шатра, как принял полагающуюся чарку… А вот тёплое свечение женских тел сквозь облипающее мокрое полотно из памяти не изгладить… Когда же одевался, ощущал на себе косые взгляды каких-то простолюдинов. Позже понял: крестились не так, вот в чём дело, господин ба-сурманин.
Значит, сначала разлететься во всю ширь, как в гульбище на святки, а потом сжаться и затихнуть, приняв покаяние. Пойму ли я когда-нибудь русских?
Заводчики просят спроектировать откаточный штрек от реки до погрузочного двора за железной до-рогой. Это версты три! Я много задавал вопросов. Мы много пили и целовались. Я много говорил, что не пью, они отвечали: врёшь, что не пьёшь, маленькую протащишь. И это они называют маленькой! Даже отец Гав-риил басит: "Пьяного Бог бережёт!"
Они хотят вести добычу под самым погрузочным двором. Но там же нужно бить, если не шахту, то наклонную штольню. Да есть ли там песок? "А вот ты, мил человек, и иди отсель за песком, а выйди, как можно ближе к погрузке, мы знаем, ты пристрелявши по етому делу".
Они обожают вести разговоры о старинных подземных ходах. С их слов получается, что вся Ингер-манландия ими изрыта! От Тихвина до Копорья под землёй на тройке - как вам это нравится? Им и в голову не приходит, что подземный тоннель ни прорыть, ни использовать без вентиляции невозможно. Cogitо, вся-кий достаточно длинный подземный ход выдавал бы себя цепочкой отдушин. Да и откат породы только к устью штольни крайне не производителен. Необходимы промежуточные вертикальные стволы, а они, окру-жённые кольцеобразными отвалами, образовали бы цепочку второго порядка. И нужно быть очень глупым шпионом, чтобы по этим признакам не обнаружить тщательно скрываемый лаз. Это же легче, чем поймать крота!
Да и стоит ли три версты бить под землёю! Стоит, говорят. Мы за железкой-то, говорят, основную добычу и поведём. Забором там, говорят, огородимся, а перед казной будем отчитываться только за береговые копи. Барыш сам-десять будет!
Да кто ж вам поверит! Не нам поверят, а тебе, говорят. Бумаги-то твоя забота.
Взяли кота поперёк живота. Мяу.
14 января
Как это говорится? Запил и избу запер? С Настенькой не виделись дня три. Что и подумает. А задача интересная. Особенно то интересно, что тайным способом. Сродни фортификационным работам. Смущает вентиляция.
Скользкий гриб, догоняющий обжигающе холодную водку. Это, как нестись разгорячённым с ледя-ной горы. Интересно, что в обоих случаях процесс завершается искренним поцелуем.
21 января
Нынешние морозы крещенскими назвать, язык не поворачивается. Провёл экскурсию самостоятель-но. Даже, как говорят артисты, сорвал аплодисмент. Всем понравилось. Даже картавому господину, который постоянно переводил внимание публики на собственные альпийские впечатления, восхищался швейцарскими геологами и ругал немецких философов. Его робкая и, чувствуется, преданная ему всей душой, спутница смотрела на него с нескрываемым восхищением, но, тем не менее, умоляюще шептала: "Володя, Володя". Он только смеялся рассыпчато и говорил что-нибудь не к месту: "А что, Надюша, здесь Инесса непгеменно поса-дила бы нас на самокаты, да?"
Так вот, этот господин, прощаясь, строго спросил: "Гогный инженер? Очень хорошо! Гогняки нам ского понадобятся!" - восклицательные знаки с него так и сыпались. Он сунул мне визитку, коротко предста-вившись как "товарищ Ильин". Чей он товарищ, я так и не понял. Попробовал поворошить судьбу, мысленно имея перед глазами нового знакомца:
Славянский народ под ненавистным знаком.
Их тюрьмы и песни царям их не впрок.
На смену придёт, как священный оракул,
Схоласт и догматик, и ложный пророк. (1-14)
Напрасно признают его за пророка
И будут дивиться заветам его.
Восставший народ чуда ждёт раньше срока,
Потомкам своим не добыв ничего. (2-28)
Шалаш его любит обветренный воздух.
Отребье поможет его приютить.
Изгнанье в Европу не даст ему отдых
И след его время не может забыть. (5-76)
Чепуха какая-то. И вообще всё это чепуха. Реникса, как говорят гимназисты. Я убрал чашу со стола, поставил на шкап.
В тот же день
Приходила Настенька, киночка моя! Поздравила с моим успехом.
Как я соскучился, милая! И сразу стал ей рассказывать прочитанное накануне о подземных ходах. Вот ведь совершенно смежная дисциплина, казалось бы, даже примитивный из разделов горнаго дела, а тоже свои секреты имеются. Эх, пишу это, а почему Настенька ушла, написать забыл. А она потому и ушла, что я о прочитанном рассказывал, а что давно не виделись, как-то и забыл извиниться. Потом я, конечно, выбежал даже без сюртука, но у неё уже и след простыл. А ведь она никак к рассказанному мной не отнеслась. Стран-но, она всегда такая вежливая, внимательная, понимающая, хоть и не христианка.
23 января
Моё отрезвление опять откладывается. Кажется, я рассказал Настеньке о замыслах хозяев. Зря. Но она-то умеет хранить тайны.
Я предложил ей завтра в день памяти Блаженной Ксении Петербургской съездить на Смоленское кладбище, поклониться праху, но…
Давеча я писал, что был шокирован её отношением к Богу. О, майн Готт! Это страшная тайна. Она язычница! Они скрывают свою веру и берегут её крепче староверов. Все знают про тайный орден масонов, а кто слышал про язычников? Перун, Стрибог, Даждьбог, стеклян-летуч Повелитель Нижних Вод… Кто бы мог подумать!
26 января
Настенька, ясочка моя, со слезами на коленях умоляет меня не делать этого. Оказывается, она всё слышала, поняла, пришла в ужас, потому и убежала. С ней приключилось нечто наподобие падучей. Не знаю, пристало ли приписывать язычнице нервное расстройство или истерику.
27 января
Приходила Настенька. Опять умоляла этого не делать. Утверждает, что боги не дадут мне проложить свой подземный ход. А я нашёл интересное решение. Всё рассчитал. Моё дело выполнить заказ. И не моё де-ло, для чего нужна столь длинная магистраль. Мне хорошо заплатят. Мы сможем уехать в Америку. Я и сам не столь религиозен. Я читал даже Маркса. Не экономические его экзерсисы, которые примитивны в своей очевидности, а диалектику.
Мне смешно слушать полуграмотных пропагандистов, что развращают наших землекопов, которые, кстати, в основном, крестьяне, и вполне могли бы лежать на печи до начала полевых работ. Однако они идут внаём. Работают с интересом, творчески. Кое-кому смело можно выдавать диплом бергмейстера. Они ставят нанимателям условия, с ними считаются, с ними советуются. Укажите мне, милостивые государи социал-демократы, в чём вы усматриваете эксплуатацию человека человеком? Лично я с удовольствием наблюдаю взаимовыгодный союз различных сословий ради эксплуатации природы.
А этот г. Ильин, что повадился ходить сюда, то ли на реку, то ли песком интересуется, ни слова не скажет в простоте. "Так вы говогите, уважаемый, это называется забой? А какую долю от выгученного гогно-заводчик пгисваивает себе?" Я пытаюсь ему возразить: "А сколько он же тратит на гужевой транспорт? А на железнодорожный?" Он же, как наш винокур, заводит большие пальцы за проймы жилетки и, кривляясь и ехидно щурясь, рассыпается излишне живеньким смешком: "Тганспогт, товагищ, по определению Магкса есть неизбежное зло! А сколько, по-вашему, тгебуется спать кгестьянину для полного воспгоизводства?!" Он смотрит так торжествующе, будто размазал меня по забою своими более чем странными аргументами. Я дей-ствительно не нахожу, что ему ответить, так как не могу понять, что же он спросил. А его спутники, как заго-ворённые разражаются аплодисментами. Спросить бы его, почему он приехал на конке, коли транспорт зло? Или возразить, что для воспроизводства себе подобных, лучше совсем не спать. Но он, уже гусаком выпятив грудь и возложив ладони на поясницу, цепляется к относчику: "Любезный, помогает ли вам Бог тащить эту тогбочку?"
К нему чрезвычайно подходит высказывание Кузьмы Фруткова: " Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе".
В воскресные дни на берегу и в парке довольно много гуляющих. Группа каких-то подчёркнуто акку-ратных и трезвых рабочих всегда сопровождает нашего полемиста.
Я заметил, что профессор Кайзерлинг не подаёт руки Ильину. Последний пробурчал что-то по поводу великорусского барства. Вряд ли это можно приписать нашему барину, ведь он готов обнимать последнего землекопа, коль скоро тот поинтересуется, чем трилобит отличается от брахиоподы.
Не из-за таких ли Ильиных были зимой беспорядки. Почему бы хозяину не привлечь к присмотру го-родового, как на Путиловском?
1 февраля
Настенька рассказывает о Повелителе Нижних Вод. О воде как основе мироздания. О Земле как о ги-гантской капле, пронизанной Сетью. Стрибог и Белый Рудознатец. Какая мешанина!
А я вспомнил, что у тётушки сегодня именины - день святой Бригиты. А я даже не поздравил! Так здесь засиделся, как бы в язычество не удариться! Прости нам, Господи, прегрешения наши.
3 февраля
Масленица широкая, потому что за блином надо широко открывать рот?
7 февраля
Дни заметно удлинились. Но говорить, что перезимовали, ещё очень рано. Вот и дрова кончаются.
Опять втянули в это омерзительное пьянство. Отказаться невозможно. Пили все вместе: позвали хо-зяев соседних ломок. Здравицы раздавались в основном за меня. Я сначала смущался, терялся. Потом поду-мал, что всё неспроста. Так и оказалось. Теперь я должен, якобы помогая в организации и проведении добыч-ных работ, отслеживать все промахи и уловки конкурентов. Цель простая и вместе с тем сложная: натравить на них чиновников Горнаго ведомства, лишить лицензий, концессии, подвести к банкротству, присвоить опо-роченные прииски себе за бесценок. О времена, о нравы!
Натюрлих, я отнюдь не в восторге. Тягать для кого-то каштаны из огня. Однако нарушений действи-тельно много, это опасно для жизни рудокопов да и для любого зашедшего в штольню обывателя.
23 февраля
Два дня сидел без дров, пока подвезли.
Размышлял о вечном, о голом человеке на голой земле. И опять о русской душе. Она как летучая мышь мечется во тьме и гладе, потом затихнет в сытости и тепле надолго, до следующего внезапного порыва.
Греться ходил в гости к Винтерам, к профессору, в катакомбы. Там круглый год постоянная темпера-тура - сорок градусов по Фаренгейту. Там и зимуют в спячке кроме меня летучие мыши и некоторые насеко-мые, как то: обсыпанные брильянтами зимней росы бабочки-совки, комары разных видов… А почему бы по-следних не извести во время спячки? Не станет ли их меньше летом?
Настенька решительно отказывается от близости. Я стал настаивать на греховной связи только после того, как она заявила, что никогда не выйдет замуж вне Истинного обряда. Для меня же это равносильно блу-ду, каковой, однако, я вполне приемлю, будучи современным эмансипированным человеком. Я имею нема-лый опыт плотской любви. Мой ум, воспитанный в естественнонаучном русле, даёт полный отчёт в необхо-димости физиологической составляющей личности. Однако вершиной отношений между мужчиной и жен-щиной на мой, быть может, не самый просвещённый взгляд, является любовь. Любовь превыше всех обрядов. Даже католического, прости меня, пресвятая дева Мария! И пойми, Настенька! Милая Настенька!
28 февраля
Прилетели какие-то противные, вечно галдящие птицы. Галки?
Показал проект Настеньке. Она тихо плачет. Она говорит, что это не копи, а древнее капище, намо-ленное место, святыня и проч. В Подземье живут боги. Подземье постепенно осыпается. Потолок становится полом.
Это логично. Кровля выработки со временем действительно постепенно осыпается. Но над осыпью всё равно остаётся пустота, полость, притом, что подошва поднимается за счёт осыпавшегося песка. Таким образом, пустота, сечение выработки, как бы движется вверх, и всё может закончиться появлением провала или оврага на дневной поверхности. Это так называемое, известное науке, вздымание копей осыпанием.
Настенька утверждает, что в подземных галереях стоят Истуканы, Кумиры, и они поднимаются вме-сте с полостью. Скоро они выйдут к нам. Всех ждёт возмездие. А это уже не логично. В это надо верить. О, майн Готт!
Она сказала, что Истинный обряд совершается на летнее солнцестояние. Так она называет ночь на Ивана Купалу. Это уже скоро.
1 марта
В моём проекте ряд слабых мест.
Первое. Если кварцевый песок не столь далеко простирается, предприятие придётся бросить. Такова судьба всех скоропалительно заложенных приисков, не предварявшихся геологической разведкой. Но данный случай как раз и можно зачесть как разведку, да ещё получить из казны вспомоществование. Когда мне ещё выпадет провести столь масштабную пробу.
Второе. Протяжённость разведочного штрека составит около четырёх вёрст. Сечение при ширине в полсажени и высоте в сажень составит половину квадратной сажени. Объём предстоящих к выемке пород - тысяча сто кубических саженей. Вес на малую толику не сравняется с миллионом пудов. Здесь я числа округ-ляю, в предоставленных же заказчикам расчётах учитываю всё до фунта и дюйма. Каковые расчёты втуне… (хотел применить интересное слово). Альзо, учитывая предостережение г. Маркса, любезно переданное нам г. Ильиным, а также ввиду как секретности, так и срочности работ, воздержимся от использования какого бы то ни было транспорта. Древний, как мир способ - цепочка землекопов - поможет справится с означенной зада-чей. Ритмично работая лопатой с периодом в десять бросков в минуту, один землекоп, а в столь узком забое больше и не разместится, за час перекидает не менее ста пятидесяти пудов песка. И таким образом на всю работу затратит 6666 часов. Вот, где сила! Сила тут. В том сила, что ежели поставить лопатников с интерва-лом в полторы сажени, то в конце проходки их понадобится до полутора тысяч. Это же без малого пехотная бригада! Где, господа фабриканты, возьмёте вы такую силу? В Семёновских ротах? Или в Жандармском управлении?
Положим, вопрос с вентиляцией на период строительства я вам решил. Ритмичная и слаженная рабо-та одновременно всех лопат приведёт к энергичному движению воздуха в тоннеле, достаточному для поддер-жания жизненных сил даже такого количества работников. Но в дальнейшем для передвижения по столь длинному коридору, необходимо устроить вентиляционные колодцы, или хотя бы скважины, не реже чем че-рез триста саженей. Примерное расположение отдушин я нанёс на план посёлка, чтобы заказчики заране зна-ли, с кем из домовладельцев договариваться.
Третье. Означенное количество часов составляет не менее девяти месяцев. И это при условии непре-рывности работы, каковую можно обеспечить только ещё большим увеличением числа рабочих.
Четвёртое. Общий объём работ, приведённый к обычаям подвижного состава, достигнет полутысячи вагонов, что больше вашей добычи за весь сезон. Складирование песка в пойме реки приведёт к дополнитель-ным людским затратам, а также к значительному размыву и разнесению песка в паводок.
Надеюсь, они поймут бессмысленность предприятия.
8 марта
Они не поняли! Мы много пили за Авось. Это главный русский подрядчик и хозяйственник. Но ведь и - отдадим должное - богата русская земля! Они опровергли мою главную застольную формулу. Новая зву-чит убедительно: "Помаленьку пить, ошибёшься: выпить не выпьешь, а напьёшься". Это услышал я из уст о. Гавриила, коими он дружески запечатывал мои, дабы не слышать доводов против. Батюшка очень заинтере-сован в предприятии. Заказчики уверяют, что главное - начать, авось, всё образуется. А над моими расчётами очень смеялись. Я не совсем понял, но, похоже на то, что они надеются на чудо. Что, едва начавшись, наша выработка наткнётся на древнее подземелье. Тогда при чём здесь я? Но неожиданный аванс исключил всяче-ские недоумения и обиды с моей стороны.
20 марта
Настенька изъявляет горячее желание непременно быть рядом со мной в забое во всё время работ. Сравнивает себя с какой-то женой декабриста. Но я же не сослан, а ты не жена мне. Ты запутан, а женой я тебе буду, когда Солнце остановится, отвечала мне она, и глаза её блестели от слёз. Ещё Настенька сказала, что я могу взять себе в жёны ещё кого-нибудь, кого захочу, даже из тех, кто мне понравится во время Истин-ного обряда. Она только тогда будет счастлива, если счастлив буду я. Над этой стороной язычества я раньше не задумывался.
От обычной близости она по-прежнему отказывается, и я уже дважды вынужден был по старой памя-ти посетить пансион мадам Петуховой на Малом проспекте Васильевского Острова. Настин папенька отно-сится ко мне благосклонно, рекомендует развивать мои знания в направлении взрывного дела. О том, что На-стенька посвятила меня в семейную тайну, не догадывается. Я довольно долго искал удобного повода, чтобы сострить словами г. Фруткова: "Кто мешает выдумать порох непромокаемый?", но к счастью сумел унять в себе этот разночинский зуд, ведь заготовленная острота суть пошлость. Однако г. Винтер неплохо играет в вист. Постараюсь в дальнейшем воздерживаться от партий с его участием.
Подарил Настеньке, моей перепёлочке, гранатовые бусы. Более дорогой подарок она бы не приняла. А бусами тотчас же… повязала волосы надо лбом. Настоящая языческая жрица!
1 апреля
Весна неожиданно заявила о своих правах, облысив пригорки, а там и весь снег сошёл едва ли не за один день. Уже сухо, если так уместно сказать в окружении влажно-молодой зелени.
Лёд заторосился на порогах близ Недовоза, но скоро и он капитулирует. Потом пройдёт ещё лёд с Ладоги, а за ним тронутся и первые баржи с песком. Отрадненцы уже их просмолили и только что не стоят, замахнувшись топором, чтобы выбить чурку из-под первого катка.
Во время экскурсии ко мне подошли от г. Ильина. Молодой аскет с горящими глазами, сказал, что им известны мои проекты подземных коммуникаций. За расходами они не постоят. Им требуется подземный ход от погрузочного двора до дома, который мне укажут. Длина хода несколько сот саженей. По всей видимости, этот энергичный картавый сангвиник охмурил не только здешних пролетариев, но и их хозяев. Во истину, вначале было слово!
3 апреля
Христосоваться, значит, целоваться на Пасху. В Светлую Пасху целуются, хоть и много, но не так. Не истово, даже чопорно. Зато можно целовать и женщин, и даже девиц!
Интересно, Иуда тоже похристосовался?
22 апреля
Для устройства подкопа к дому г. Ильина прибыли двести синеблузников с Путиловского завода. Од-нако, социалисты действуют с размахом! А прибывшие - железные люди! Их духовный учитель, несомненно, г. Рахметов, явленный миру сочинителем Чернышевским. Спят они, судя по разговорам, прямо на разгрузке под вагонами. Дело в том, что я их спящими ни разу не видел. Подкоп они прошли без малого за две недели. Благодаря моим расчётам штольня вышла точно в большой сарай на задах подворья. Столь немалой скорости проходки тоннеля благоприятствовала достаточная рыхлость известных уже песчаников. Таким образом, по-ложено начало новым копям непосредственно на месте погрузки песка в вагоны.
Подарок и г. Ильину, и моим хозяевам.
Я часто стал думать об этом человеке. И зачем-то полез на шкап, достал чашу с катренами.
Возможно этот Ильин по-настоящему опасный человек. А уж катрены какие под него ворошатся! Я, думая о нём, вынимал их один за другим, не читая. Потом прочёл подряд, в каком порядке уже не вспомнить, да это и не важно, пожалуй.
Фанатик-маньяк стал опорой народа,
И к власти пришёл через злобу и кровь.
Взметнулась эмблема плебейского рода.
Мятеж разрушает родительский кров. (10-14)
Собрал демагог хитроумную шайку,
Чтоб скипетр выманить у короля.
Ягнёнок обманут коварною лайкой,
И грабить дворец бунтарям повелят! (7-23)
Я вижу, как рушатся царские троны,
Когда их сметает людской ураган.
Республику сделают хуже короны
И белых, и красных жестокий обман. (1-3)
Когда дезертиры готовы на подвиг,
То был император на казнь осуждён,
Страна содрогнётся от яростной нови,
И в крепости много истлевших знамён. (4-58)
Сержанты в строю возле клетки железной,
Где мучатся семеро царских детей.
Над ними разверзлись все адские бездны.
Старик и ребёнок во власти смертей. (1- 10)
Бред это или ясновиденье, покажет время. Но, пресвятая дева Мария, не слишком ли это страшно, чтобы воплотиться в действительность. Я всё-таки склоняюсь к позитивизму в оценке вектора исторического развития. Хотя такая ненависть к самодержавию, которую почему-то совершенно безнаказанно демонстриру-ет г. Ильин, не исключает опрокидывания любых векторов.
25 апреля
Странно, но похоже на то, что мне отказали в доме Кайзерлингов. И Винтеров тоже. С Настей видим-ся только на экскурсиях. Свою холодность она объясняет нездоровьем.
26 апреля
Перечитал дневник. При всём идиотизме писательского ремесла в результате получается некая цель-ная картина, подробности которой, включая собственные непосредственные впечатления, давно исчезли из памяти.
Каюсь, конечно же, это никакой не "Полевой дневник"! Казённые бумаги все в конторе, все подши-ваются и нумеруются. Обманывая самого себя, приступил я к этим запискам. Хотелось испытать перо, иссле-довать катакомбы русского языка, в которых уже заблудился самопровозглашённый гений Игорь-Северянин. Я всем строем и материалом изложения с головой выдаю себя. Увы, увы, я - сочинитель! Однако же летопись событий уже существует, приметы времени запечатлены на бумаге, а не только в бренной памяти жалкого ея марателя. Посему полагаю, что сжечь рукопись менее полезно, нежели оставить.
Перечитав дневник, я понял, что, пытаясь, хоть и иронически, разгадывать русскую душу, слишком преуспел во внешней, поцелуйной, ея стороне. А "душераздел" проходит где-то между истоками профессор-ских и ильинских устоев. Истоки устоев, каково!
А ведь и Нострадамус не так прост, тянется по дневнику нитью. С проста ли? Старина Мишель будто подмигивает из-за своих строчек, но крайне серьёзно подмигивает. Допустим, мы все видим то, что хочется. Но во всём ли мы видим то, что хочется?
Настенька ничего не разъясняет, но просится посмотреть новые копи. Она не совсем отдаёт себе от-чёта в том, что о них лучше забыть. Ведь на деле там происходит ежедневная кража. Надо совсем уходить отсюда. Или уезжать. В Канаде живёт сестра тётушки Бригитты. Значит, ещё одна тётушка, которую я нико-гда не видел. Говорят, она столь высокого роста, что ей пришлось пересечь полмира, пока она нашла себе ровню.
С неправедных барышей мне прилично платят, и г. Ильин не обманул. Но этого ещё явно недоста-точно для самостоятельной новой жизни за океаном.
1 мая
…пошли ночью. Воистину, аки тать в нощи! Сторожа любезно пропустили.
Место она сама указала… непрерывно копал не меньше двух часов. Оползень внутри выработки. Возможно, выше обвалилась более старая штольня. Настенька пыталась помогать. Она действительно не со-всем здорова. Благо, было, куда отбрасывать песок.
Так и есть! Открылась старая выработка. Мы шли с двумя фонарями. Иногда проход расширялся до двух саженей, а высоты достигал… не берусь из-за темноты и слабости освещения судить, но не менее семи аршин. Свод был покрыт таинственными письменами.
Да, пришлось признать очевидное. По стенам возвышались изваяния. Я бы назвал их варварскими кумирами, если бы их лики не были столь загадочны и столь одухотворены. Они укоряли нарушивших их покой. Они были осыпаны самоцветами. Всё походило на сон.
Своды тоннеля, где можно было разглядеть, синели глауконитовой глиной. Пол же был из чистого белого песка, плотно утоптан и даже как бы выметен. Во всяком случае, следов запустения нигде не обнару-живалось. Кумиры стояли в нишах, облицованных стеклянными плитками. Ниши вверху оканчивались полу-сводами, вглубь же уходили прямо, не засыпаемые песком. Настенька хранила абсолютное молчание, как и подобает жрице, о каковом своём статусе она мне сообщила перед входом в кумирню, присовокупив нечто вроде: "А имя мне бысть нарекоша Повода".
Сделалось светло. Но если быть до конца точным, освещения не прибавилось, а я стал лучше разли-чать окружающее. Вероятно, по причине того, что непосредственно передо мной парило, бесшумно продвига-ясь вглубь галереи, некое существо, напоминающее огромную белую летучую мышь. Не покидало ощущение, что именно её лунная белизна и попирает окружающую тьму.
Мы прошли не меньше полуверсты. Я стал более внимательно всматриваться в детали. В основном я видел всё тот же кварцевый песок, иногда прожилки глины, иногда вспыхивали кристаллы кальцита или кварца. Меня привлекло мягкое жёлтое свечение. Золотые чешуйки посыпались из борозды, процарапанной мной мимоходом в стене. Легко постучав по белому песчанику, я дал возможность выпасть, и тускло блес-нувшей лепёшке самородного золота, чувствительно стукнувшей меня по ноге. Пол стал чёрным и пористым. Я отбил на пробу несколько кусков. Глина? Порода напомнила мне кимберлит, в доказательство из свежего излома мне подмигнул рубиновый пироп. Если эти корявые серые кристаллики окажутся алмазами…
Коридор резко стал заворачивать вправо. И расширяться. По пути я изредка отбирал пробы. Наконец, мы оказались в бесконечном, натюрлих, из-за темноты, зале. Летучая мышь стала уменьшаться, возможно, удаляясь. Вскоре она вернулась, неся в лапах высокого господина, одетого в белые меха.
Последнее время я стал быстро уставать.
9 мая
Да, я стал быстро уставать. Вчера я вышел на воздух, желая погулять по парку, едва до него дошёл, и в изне-можении повернул обратно. Вслед мне смеялась кукушка. По русскому обычаю стал считать, пока не сбился. Много…
Дождя отшумевшего капли
Тихонько по листьям текли,
Тихонько шептались деревья,
Кукушка кричала вдали1.
А придя домой, я чуть было не упал - так закружилась голова. И я бы упал, кабы не стол, я за него схватился и устоял. Скатерть поползла, я комкал её судорожно. Золочёная чаша упала на пол, бумажки рас-сыпались. Я не стал собирать их, тяжело ступая, дошёл до дивана, опустился на него. Когда полегчало, я ра-зулся. Из сапога выпали два катрена, завалившихся при падении чаши. В них значилось:
Мотор разовьёт сумасшедшую скорость,
Тараном пробив неприкаянный век.
Война будит мысль человека, который
Науке даёт Прометеев разбег. (2-46)
Не бойтесь пока что загадочной глины,
Насквозь пропитавшей сырую скалу.
Оттуда, из бездны, и вырвут актиний,
Как зверя, вручённого новому злу. (1-21)
Глина… Рюкзак с образцами из рухнувших копий… ведь он до сих пор под кроватью лежит… Надо бы разобрать, отвезти в лабораторию на Забалканский. Поздравляю, господин Нострадамус, визит в лабора-торию вы угадали. Но только не сегодня.
3 июня
Однако я разболелся совсем и совсем забросил свой дневник. Но надо было и осмыслить последние события. Попытаюсь изложить… восстановить.
Абсолютно белый господин - это был Повелитель Нижних Вод, так представила его жрица Повода. Засим был представлен и я как Ведающий Подземные Направления.
Белый многое мне поведал. Я не уверен, была ли это лекция. То есть, не могу с уверенностью сказать, слышал ли я его голос. Или всё узнанное каким-то образом формулировалось в моём сознании без нашего общения. Не знаю, смогу ли изложить вразумительно, открывшееся мне знание. Быстро устаю.
Была посрамлена модная теория эволюционного древа. Возможно г. Дарвин что-нибудь сказал бы в свою защиту…
Как из перенасыщенного раствора образуются кристаллы, сразу в том или ином, кем-то назначенном им виде, ничуть не эволюционируя от простого к сложному, так и в древнем океане, близком по составу на-шей крови, некогда возникли различные организмы. Это не было подобно Акту творения. Возможность воз-никновения организма, уверял Повелитель Вод, зашифрована в некоей основе жизни. Повелитель называл, как основу жизни, какой-то… нег? Это нечто вроде кода или формулы… Я так и не понял, материален ли он. Нег представляет собой, чуть ли не последовательность не то цифр, не то химических элементов, правда, очень длинную последовательность. Я так же не понял, кто читает эти последовательности. Этих последова-тельностей множество, хотя и не бесконечное. Они в свою очередь складываются в цепочки, тоже чрезвычай-но разнообразные. И уже эти цепочки определяют конкретную формулу для каждого явления жизни, для каж-дого существующего или когда-либо существовавшего вида животного или растения. Повелитель вод уверял меня, что цепочки одинаковой сложности и протяжённости определяют природу и простейшей амёбы, и вен-ца Творения, ведь они созданы Творцом по единому вдохновению и одинаково непостижимы. Следовательно, добавил он, ни о какой эволюции Природе не известно. Есть много примеров внутривидовой как бы эволю-ции, но это всего лишь более или менее ясные примеры мимикрии. Случаев же происхождения одного вида из другого неизвестно. Зато известны случаи исчезновения видов. Дело в том, что цепочки последовательностей возникали произвольно, но в силу законов Природы не все они способны к неограниченному во времени су-ществованию. Над господином Дарвиным вы ещё посмеётесь, сказал Белый, когда на смену ему придёт Мен-делеев от биологии и составит периодическую систему негов.
Я поражался его эрудиции и осведомлённости о состоянии нашей науки. Однако меня неприятно удивило, что он, говоря о венце Творения, так поклонился, что стало ясно, что имеет он в виду отнюдь не че-ловека. Хотя бы видели бы вы его поклон: подобием руки он коснулся подобия груди и склонил подобие го-ловы.
Итак, неги повсеместно прогретую толщу океана использовали для создания мириадов затравок, эм-брионов будущих организмов. Из них вырастали взрослые особи, как растительные, так и животные. Они с удовольствием знакомились друг с другом, плодились или поедали друг друга. Так расцветала жизнь в Допо-топный Период, когда Земля была сплошь покрыта многовёрстными облаками, удерживающими тепло, полу-чаемое и от солнца, и от постепенно остывающего каменного ложа планеты. Парниковый эффект столь ус-реднил климат, что круглые сутки, круглый год, веками, в любом месте температура не изменялась, устано-вившись около девяноста градусов по Фаренгейту. Не было ветров, не было дождей, не было гроз, не было радуг. Ровный серый туман тысячелетиями неподвижно свисал с небес. Только плюхались непрерывно слад-кие плоды с деревьев, скатывались в ямы, там начиналось благодатное брожение. Весь воздух был пропитан блаженными парами алкоголя - стимулятора жизненных процессов. Живые особи не имели потребностей, которые нельзя было бы не утолить немедленно. Обилие влаги и удвоенное против нынешнего атмосферное давление исключало обезвоживание и старение клеток. Ничем не омрачаемая жизнь существа не прерывалась веками, она была назначена вечной… Это всем известно, сказал Повелитель.
"И подлинно: спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе; или побеседуй с землею, и наставит тебя, и скажут тебе рыбы морские. Кто во всем этом не узнает, что рука Господа сотвори-ла сие? В его руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти. Не ухо ли разбирает слова, и не язык ли распознает вкус пищи?" (Иов,12,7).
1 июля
Меня определили в Мариинскую больницу. Больница для бедных. Мне внезапно стало дурно, когда я выходил из лаборатории Технологического института. Привезённые мною пробы кроме алмазов и золота со-держат недавно открытые так называемые лучистые вещества. Они способны поражать ткани живого орга-низма на расстоянии. Видимо, это и привело к болезни. Слабость и облысение. Но ещё более удручает бес-сонница и страх перед неизбежным. Когда пишу, немного отвлекаюсь, но быстро устаю. Единственное лекар-ство, что мне определили - это хинин. Ещё рекомендовали красное вино без ограничений. Тётушка Бригитта каждый день приходит, ей, со Знаменской, это недалеко. Она приносит прополис. Дядя Курт прислал ящик бургундского. По дороге с лекций в Университете заходил г. Кайзерлинг. Пытался рассказать ему о Подземье. Перевёл разговор. Наверное, я в его глазах не только нечист на руку, но и безумен.
…Но планета продолжала остывать, и однажды её тепла не стало хватать для непрерывного произ-водства сплошных облаков. В небесных покровах близ полюсов образовались прорехи, в которые хлынул космический холод. На землю обрушились потоки сконденсировавшейся воды. Это был Всемирный Потоп. Вода стеной шла от полюсов к экватору, смывая всё на своём пути, перемешивая леса с камнями, глыбы с почвами. Это всё приписывают почему-то оледенению, "работе" ледников. Таковы скоропалительные выводы швейцарских геологов, наблюдавших за горными ледниками. Горными…
Всё живое разделено на два класса. На обладающих личным бессмертием и обладающих видовым, бессмертных в своём потомстве. К сожалению люди…
3 июля
Бессмертные не производят потомства, потому они лишены героизма. Их бессмертие тоже относи-тельно: они не стареют, но насильственная смерть может настигнуть каждого. Поэтому у них задача только одна - остаться в живых любым способом. Самопожертвование чуждо им. Они стараются не соприкасаться с жизнью смертных, поскольку от не боящихся смерти добра не ждут. Все гномы, ведьмы, эльфы, демоны бес-смертны и не опасны, ибо сами опасаются человека.
4 июля
Земля вся по трещинам пропитана водой. В глубинах неимоверная жара, но и огромное давление, по-этому вода всегда остаётся жидкой, кроме ядра, где нет трещин. Различных размеров трещины складываются в параллельные системы, которые как хорды пронизывают всю планету. Чем ближе хорда к ядру, тем важнее её коммуникативная роль. Хорда, касающаяся ядра, соединяет это капище с островом Пасхи.
После Потопа существа, оставшиеся наверху, научились выживать, заплатив огромную цену. Многие виды живых существ исчезли с лица земли… по разным причинам… но на моей памяти не появился ни один новый вид. Остались те, кто научился выживать в условиях непрерывной климатической катастрофы, при этом частенько потакая реликтовой тоске по винным парам. Иные же, в основном бессмертные, опустились вместе с водой в более тёплые слои планеты. Там нет света, зато в полостях те же тепличные условия и бро-жение столь же благодатно, как на свету, который заменяется химическим синтезом. Большинство планет во Вселенной, с виду безжизненных, несут в своих тёплых недрах неиссякаемый феномен жизни. Разум, рож-дённый в тёмных глубинах самодостаточен, и не нуждается в прорывах ноосферы. Его устраивают хорды.
5 июля
Чувствую себя всё хуже и потому спешу дописать. Вряд ли кому мои записки покажутся не бредом умирающего. Да и кто возьмется их читать…
Белый Рудознатец, он же Повелитель Вод, рассказал кое-что о себе и себе подобных. На протяжении рассказа он, по-видимому, несколько раз испытывал сильные чувства, и по всей его ипостаси пробегали туск-ло-серебряные или бледно-голубые волны. Он сам - это водно-кислородная субстанция, обладающая разумом и бессмертием. Его мех - это цепочки молекул воды, чередующихся с цепочками молекул оксигена. Это фун-дамент Вселенной. Как цепочки не распадаются, не растекаются, я не понял. Он назвал это как-то странно: нанотехнологии, или знамотехнологии? За этим чувствуются пресловутые Девять (нано-) Мудрецов (знамо?). Повелитель иногда благоволит людям и соглашается помочь. Его можно вызвать посредством Кумиров, уста-новленных в капищах. Повода обладает этим умением. Мы, сообщил Белый о своём народе, легко передвига-емся по Подземью, по ея водам, ведь мы и сами - вода. Мы можем развивать скорость до скорости звука в воде, а это не меньше восьмисот саженей в секунду, а в глубинах, гораздо больше. Мы сдерживаем в себе ог-ромные давления. И, если ослабить цепочки, то мною в виде тумана заполнятся все окрестности. Это сложное и опасное упражнение. Однако при недомоганиях, рекомендуется заполнить собой какую-нибудь полость, это полезно и профилактически. Поэтому мы любим бывать в пещерах и копях. Но это же увеличивает вероят-ность встречи с людьми непосвящёнными. Не благоговеющими перед природой и богами. Таковых становит-ся всё больше. Мой пример лишний раз его в этом убедил. К сожалению, он вынужден рассматривать мою деятельность как вторжение. И только благодаря заступничеству Поводы… Но капище должно быть погребе-но окончательно.
Настенька плакала, лёжа ниц.
Ещё что содержательного вспомнить не могу.
6 июля
Мы с Настей, или Поводой, вернулись тем же путём.
Тяжёлые грозовые тучи плющили диск солнца о крыши посёлка. Жуткий черешневый рассвет мрач-ным багрянцем изукрасил ранние дымы. Когда переходили пути, земля под нами содрогнулась.
Повода рассказала, что сие Подземье тянется от Московского шоссе до реки. Оно набито тем, что мы называем "сокровищами". На большой дороге - Карелском тракте - тысячи лет грабители нападали на купцов и исчезали, растворяясь в подземельях. Когда племена повзрослели, грабёж заменили мытой, налогом, та-можней. Потом насадили христианство и подземелья пригодились для несмирившихся. Подземелья столетия-ми совершенствовали, обряды становились всё масштабнее и пышней…
Устройство подземных сооружений столь протяжённых, безусловно, сложная инженерная задача. Но при неограниченном временном ресурсе… Приходят на ум бессмысленные циклопические изваяния на ост-рове Пасхи… И вот теперь всё в прошлом.
Мне стал понятен интерес к Подземью о. Гавриила. Будет ему повод торжествовать. Порушено ка-пище поганых, аминь! Хотя утрата сокровищ…
Утром за мной прибежали рабочие, возбуждённо говоря, что большой пруд перед "железкой" обсох, а из стен новых копей сочится вода. И не опасно ли это? Я сказал, что про новые копи знать ничего не знаю.
Почему-то очень, как это, зудит? между лопатками. Велел истопить баню. Хлестался истово, до из-неможения, по-русски. В бане я уже давно стал русским.
А зуд так и не прошёл
7 июля
Утром было так плохо, что привели священника. Меня соборовали, но мне была ниспослана отсроч-ка. Не для того ли, чтобы решить, должен ли я оставаться христьянином?
Вправе ли человек решать сам? Я не стал. Будь что будет.
Я ободрился, настроение поднялось. Я даже пошутил с сестрой милосердия. Известно ли ей, что она своим нарядом вкупе с головным убором напоминает белую летучую мышь?
Потом я озаботился судьбой моих записок. Пусть тётушка положит их в самый дальний ящик, и ко-гда-нибудь кто-нибудь… найдёт эти, как ему покажется, фантазии прошлых лет. Для пущей таинственности я написал на папке несколько роковых фраз. Так мы, гимназисты, возбуждали, бывало, страх и любопытство своих младших товарищей.
Как быстро проносится так долго длящаяся жизнь.
10 июля
Неужели не допишу?
В лечебнице под самые трёхсаженные потолки уходят огромные окна. Их никогда не зашторивают. И днём, и белыми ночами непрерывные потоки света измучили моё периодически совсем пропадающее зрение. Сегодня стало легче хотя бы оттого, что с Литейного не слышно стало шума. Только обедая какой-то пита-тельной жидкостью, я понял, что оглох. Ну, что ж, теперь ничто не отвлекает меня от записок. Продолжаю.
…Всю следующую неделю меня сильно мучила жажда, и расстроилось зрение. И всё тело зудело. Я не выходил из дома. Велел занавесить окна - глаза, словно запорошённые песком, нестерпимо жгло. Настень-ка много времени проводила со мной. Мы почти не разговаривали. Я, скорее по привычке, предложил ей при-нять хотя бы православие и обвенчаться. Она снова отказала. Напомнила, что Солнце идёт к стоянке.
В ночь накануне Ивана Купалы разыгралась сильная буря. Слышно было, как валятся в парке веко-вые тополя. Дождь хлестал по стёклам моих зашторенных окон с противным шуршанием и даже царапаньем. Я казался себе уже погребённым. В мою гробницу, мнилось мне, скребутся вурдалаки.
К утру всё стихло, мне стало легче. Ещё загодя мне было велено прийти в полночь к Святому камню. Там на ковре из белых колокольчиков свершится Истинный обряд. В эту ночь молодёжь гуляет по полям и лесам, вспоминая обычаи далёких предков. Но к Святому камню никто из непосвящённых не приходит. В эту ночь здесь всегда густой туман, мрачно. Народ предпочитает легкомысленно веселиться на открытых местах, под таинственным солнцем белых ночей.
Я не пошёл, я снова почти ослеп. Я всю ночь не спал. Около полудня я едва ли не ощупью подошёл к усадьбе профессора. Он вышел и сказал, не подав мне руки, что в эту ночь туман не пришёл. И она вызвалась принести себя в жертву на Святом камне. Её похоронили в ближней, сразу за мостом, пещере.
12 июля
На девятый день я ходил поклониться её праху. Её просто зарыли. Хоронят их без гроба. Выше пола на аршин, в стене, обращённой к реке и востоку, рабочие-язычники пробили нору глубиной в полторы саже-ни. Жрицу Поводу, давшую себя в жертву, обёрнутую в шёлковый белый саван и поверх него в берестяной кокон, пихали головой вперёд, пока не упёрлась. Потом закидали песком. Склеп никак не обозначен. Я поста-вил свечку, и то украдкой, чтобы не загасили.
Мир твоему праху, Настенька-Повода.
На следующий день я оказался здесь.
13 июля
Счёт из привокзального ресторана - всё, что у меня осталось на память о тебе, Настенька.
6 часов утра, Июля месяца, 15 дня, 1906 г. от Р. Х.
В Мариинской больнице железные кровати. Они называются койки. У них высокие железные спинки. Она, белая, пушистая и ушастая, повисла на спинке вниз головой и спросила, узнаёшь ли меня. Конечно, я узнал мою Настеньку, мою Поводу. Она сказала, что мы, язычники, после смерти уходим в воду и получаем белый мех. Ты тоже уйдёшь в воду, ведь теперь тебе не надо верить, ты всё знаешь. Мы будем каждый год туманить Святой камень и помогать людям совершать Истинный обряд. Всех ждёт возмездие, потому что ни одна жертва не бывает напрасной.
Записано с моих слов тётушкой Бригиттой. Прощайте и здравствуйте. Александр.
ЗДРАВСТВУЙ, БЭТМАН
Кролики озабоченно хрустели, важничали мухи. Сашка, дочитав вслух, ответил, глядя в дневниковую бездну:
- Прощайте, господин Ценберг.
Гита всхлипывала, уткнувшись в сено. Наревевшись, она вздохнула:
- Значит, он им был племянником. И был он им, как сын, - она снова всплакнула.
Сашка раздумывал вслух:
- Подземных ходов нет. Подземные ходы есть… В них иногда оттягиваются какие-то бледнолицые братья. Безвредные, но, возможно, всемогущие… Если очень постараться и от всего отрешиться… или когда голова болит… один из них, похоже, встаёт у меня перед глазами, как наяву.
Он рассказал Гите о Бэтмане, летучем Мыше. С годами воспоминание, реанимированное тогда, после посещения пещер, как и положено, всё больше стиралось, но после второго сотрясения мозга, стало вновь проясняться. А после третьего… может, это глюки?
- С Мышем я знался здесь. Он ко мне благоволил. Почему бы, ему не благоволить ещё кое-кому, по соседству? И тоже в детстве. Тебе не кажется, что мы… ну, мы… ещё до тебя, попали в какую-то аномалию… или концентрацию… или так оно и должно быть… Он ведь выскочил, отец говорит, как чёртик из табакерки. Никто и понятия не имел. И вот - венец уже возложен. Как только не называли… и Цахес… называли следуя каким-то ассоциациям… А ассоциация, она что? Она - то, что ассоциируется с чем-то, а не возникает на пус-том месте… А венец? Он не покосился? Дай.
- Что?
- Дай твои линзы.
- Они у тебя.
- Как? - спросил он, раскрывая контейнер.
- Так просто не получится. Это не совсем приятно. Надо привыкнуть. И зачем?
- Пойдём трудоустраиваться в копи. Разгадка там. Пока не буду открываться. Надеюсь, меня там не узнают. Отец, вообще-то с дядей Ромой, типа, дружат. Или, как говорят, мы дружим домами, а одно время даже дружили ларьками. Отец так сострил. Но и, бывает, подолгу не видимся, а меня он точно года два не видел. А я, говорят, сильно изменился за этот год.
- Подожди.
- Что?
- Подожди… Не знаю, как за год, а за этот день ты сильно изменился. И меня изменил. Ну… Подож-ди, успеем…
Через некоторое время из калитки заднего двора вышла слепая пара. Девица необычайной протяжён-ности и архигармонических пропорций так высоко вздёрнула подбородок, что он казался носом. Её отрешён-ный взор шарил в небесах, отыскивая достойный ея идеал. Чрезвычайно худой, не из высоких, юноша, неуве-ренно двигаясь, невидящим взором обратился к забору, лупя по его штакетнику беловатой тростью, напоми-нающей лыжную палку.
Солнце висело уже над станцией, не прочь совсем свалиться на крышу ближайшей электрички и ука-тить туда, куда все, в Москву! Проблесковые сине-красные маячки разных калибров норовили затмить свети-ло. Спецсигналы улюлюкали. Дело в том, что весть об экстремальном посещении уже хорошо известной бу-дущим биографам дачи распространилась по всей губернии. Расторопно прибывшие эскорты двух губернато-ров - города и области - глубокоэшелонированные уездными и волостными свитами, замерли в напряжённом ожидании. Отдельным клином пиарились депутаты. Единороссы, конечно, без команды не посмели, а с при-колистов - что возьмёшь!
- А ему одному надо побыть, - сказал мнимый слепой мнимой слепой, - Бэтману такой шум конкрет-но не вставляет.
Их легко пропускали сквозь кордоны, ведь они удалялись от эпицентра и приближались, стуча быв-шими лыжными палками по чему ни попадя, к Памятнику природы.
У них опять завязалась нешуточная беседа.
- Спамовские рассылки, - говорила Гита, - иногда преподносят ребусы. Мне как-то пришла за подпи-сью Нострадамуса такая:
Знать будет низвергнута: снизу идёт верховодство,
Взрастут и мощь, и мозг армий в грядущих годах.
Жизнь можно утратить легко, и бороться за правду непросто.
Гляди: изобилье у голода с чашей без влаги в руках. (8-94)
- Да, это похоже на старика Мишеля. Узнаю по корявости. Последняя строчка явно на стабфонд на-мекает, а первая не про тебя ли, королева? У меня тоже есть персональный, как отец уверяет, лично мне по-свящённый, катрен:
В Норильских горах был родной ему воздух.
Величие дел его смели забыть.
Большой человек пришёл в мир слишком поздно,
Но Венгрию с Польшей успел защитить. (3-58)
Правда, мама говорит, что это про начальника Норильской экспедиции: в капстрану его по путёвке не пусти-ли. Ну, тогда были "невыездные". Из числа или неблагонадёжных, или связанных с гостайной… А в Польшу и Венгрию он съездил. А моя родина действительно там, в Норильских горах, которых на самом-то деле и нет. В тех краях есть горы Бырранга, Талнах … ну, мы-то можем те горы и так назвать. А вот как про Норильск узнали в Ренессанс - загадка… Чаще Нострадамус, как цыганка, выдаёт что-то универсальное настолько, что оно не может не звучать злободневно… возможно, в любое время, но... Вот, послушай:
Зелёные мысли вредны для реформы,
Раз плод не дозрел - не срывайте его.
Потомков никчёмные сдвиги не кормят,
И ложное благо не даст ничего. (9-64)
- Это что, про пенсионную реформу?
- Ну, дык. Монетизация, в свете недоработок. Эта реформа больше, чем преступление, это - ошибка, как говаривал… не помню кто. А реформы, они же все и, возможно, во все времена недозрелые. Все хотят как лучше…
- А получается как всегда, - договорили они хором Великий Российский Слоган.
- Или вот ещё, - продолжил блистать мистической эрудицией Сашка:
Тихоня стал хитрым и ловким тираном,
Когда он пробрался на Папский престол,
Доверчивой пастве наносит он раны,
По-лисьи пушистым виляя словцом. (10-12)
С вашего позволения я оставлю это без комментариев.
- И так ясно. Ещё Эзоп мог бы прокомментировать.
- А как вам это понравится:
Сюда наводненье нахлынет внезапно,
И волны покроют античный Олимп,
Никто не спасётся от гибели страстной,
И к илу корабль Язона прилип. (8-15)
- А в этом ты что усматриваешь?
- Ну… стоит земной коре под дном Ладоги вспучиться на несколько метров, и… и "Аврора", корабль, на котором замученный мечтательностью народ отправлялся за золотым руном…
- Да ну тебя!
Тем временем губернаторы и свиты притомились и позволили себе, типа, файф-о-клок. Походные столики и несессеры обеспечили главам администраций полный комфорт. Тут и зашуршали кусты за забора-ми ближайших домов. И заблестел то там, то здесь зоркий и беспощадный объектив папарацци-неудачника Петрушкова. Именно опытный взгляд губернатора города уловил это мерзкое мельтешение. Что, впрочем, и неудивительно, коль скоро каждый кустик известен был этому взгляду с юности. С тех ещё полудетских по-сиделок, которые переросли в настоящую дружбу с будущим Верховным на всю жизнь. А ведь не каждому своему помазаннику Бог посылает друга.
Раздражённые секьюрити вытащили за шкирку в очередной раз сплоховавшего рыцаря жёлтой прес-сы. Велено было доставить наглеца, дабы взглянуть на художества. До сих пор он, такой чести не удостаивал-ся, всегда легко отделываясь тумаками. Так что Петрушков очень перетрусил: могли и срок припаять "за унижение чести и достоинства должностного лица".
Зачмокали, раскрываясь, крышки стильных ноутбуков. Подлая флэшка легко раскрыла содержимое. Свита замерла. Петрушков затрясся. Лицо губернатора просветлело до степени лика. Никто из придворных фотографов ещё не изображал это лицо столь значительным, столь державным… имперским! Невольно вспо-миналось банальное личико Екатерины Великой. А здесь - одухотворённость и душевность, интеллектуаль-ность и интеллигентность, самоотдача и требовательность - никто ещё так полно не отражал глубину и много-гранность этой души…
Петрушков был немедленно зачислен… ну, куда ему и не снилось. Он был высочайше приглашён к столу. На него милостиво взирали. А он, так и не осознав разновеликости масштабов, глубокомысленно тре-щал о мгновении и вечности, будто кадрил студентку-дизайнера. При этом ещё нахально направлял рамку из пальцев на пристыженных бодигардов.
По окончании аудиенции Петрушков с самым независимым видом свободного художника отправился в сторону копей. Лишние бабки не помешают, когда там ещё жалованье...
Рашид, прикрывая расцарапанную щеку, снова "сел на хвост" слепой компании. Почти на выходе из посёлка они остановились у маленького аккуратного магазинчика, конечно, нещадно лупя по светло-серому сайдингу белыми тростями. Недалеко, на зеленеющем борту придорожной канавы сидел Диня и широко гу-лял. Его окружали влюблённые в него в данную минуту кореша, такие же грязные, как и он сам.
Диня, так ловко и плодотворно побывавший в платной пещере, выйдя из неё, направился прямиком сюда. Ну, то есть, направлялся, то он в посёлок, чтобы разжиться кое-каким инструментом, против которого деревянный сундучишко не устоит и двух секунд. На самом краю посёлка дорога раздваивалась. Будь на раз-вилке придорожный камень, он бы обозначил альтернативу: "Налево пойдёшь, инструмент найдёшь. Направо пойдёшь, в магазин зайдёшь". От себя камень бы добавил, что, мол, уже и не выйдешь, но коль его не было, то он и промолчал. Сам же Диня, от себя же глаза пряча, решил, что раз деньги есть, то "фомку" можно и ку-пить, хотя знал, слабый человек, что железяки в "Продуктах" не продаются. Когда так, совершенно случайно, и оказалось, он показал продавщице сначала на маленькую импортную дорогую бутылочку пива, которого никогда не пробовал, но палец сам собой уклонился на знакомую пластиковую двухлитровку.
- Деньги-то есть? - неприветливо спросила многоопытная маркитантка.
Диня гордо, как флагом взмахнул новенькой стороблёвкой.
- Где только берут, - проворчала нелюбезная, выдавая "фугас" и чипсы.
Спелеолог-общественник присел на травку, честно думая об инструменте. Бутылка же ничего ему не посоветовала, только поспешно и бесстыдно показала дно. Тут и дружки нарисовались. Диня угощал щедро, говоря, что так всегда теперь будет, потому что он настоящим пацанам… которых уважает… не жалко… и импортного… хоть виски, блин-нах!
Иногда он переходил на шёпот, корчил таинственные рожи и сообщал, что Сухраб не дурак. Не-е, не дурак. Сухраб, голова, не зря деревянный сейф сделал. Потому что железный, его металлоискателем в два счёта найдёшь. А там - болгаркой, или автогеном, уже дело техники, нах-блин, и, как два пальца - об асфальт. Потому что настоящий банк - тёмный банк, и брать его надо втёмную. Им восторгались, просились на тёмное дело, не понимая, конечно, о чём речь, так, поддакивали. Выказывали уважение, ведь русская душа всегда упивается в благодарности.
Два слепых остались покурить, третий зашёл в павильон. И вскоре вышел с полным пакетом. Двое уже подсели к пирующим, не без приглашения, конечно: их сразу стали жалеть. Третий тоже присоединился. Рашид зашёл в магазин, зная, что к Дине подойдёт в любое время, которое пока, по его мнению, не наступило. Но его ведомые не стали долго засиживаться. Он тоже поспешил за ними, мельком глянув на Диню, который уже отрешённо притулился к берёзке. А очередная партия пойла меж тем подошла к концу.
- Эй, Диня, кореш, блин, - но он только сполз совсем на землю, и никак не реагировал.
- Да чё там… Я знаю, где у него, - вызвался кто-то.
- Чё ты! Шустрый, нах-блин! Я и сам знаю. Не дурнее паровоза!
Они ведь все очень наблюдательные, ежедневный экзамен на выживание держал их в форме. Если кто экзамена не выдерживал, то "неуд" проставлялся сразу на билете в мир иной.
УАЗик, в котором ехало вызванное Рашидом подкрепление, у магазина остановился. Такое побоище нельзя было пропустить. Тем более, что над матерящимся клубком тел летали тучи розовых казначейских билетов. Всё розовое было тотчас же изъято под крики "менты поганые". Протокол на изъятие составлять и в мыслях не было, однако, вдруг обнаружившиеся зеваки, которые опоздали к дележу, своим присутствием на-помнили "поганым" об их статусе. К тому же Диня лежал, так неестественно вывернув голову, что пришлось и им заняться. Сразу стало ясно, что это уже не Диня, а его тело. Вызвали "скорую"… смежников… прокуро-ров… Едва успели переловить, хоть и в панике, но вяло расползающихся собутыльников. Про Рашида забыли.
Мнимые слепые, так и не почувствовавшие "хвоста", о чём-то говорили, видимо, с самим Сухрабом. Рашид подивился его росту, кличка из ориентировки соответствовала. Длинный был в белом, точнее, в пере-пачканном красным песчаником белом бесформенном балахоне и тоже с белой тростью. Совещавшиеся стоя-ли возле весело раскрашенного офиса Памятника природы. Рашид исхитрился незамеченным метнуться в кусты и по краю речного обрыва, мимо трансформаторной подстанции, мимо бетонных динозавров подоб-раться достаточно близко к объекту. Он стал слышать отдельные слова, среди которых были: Сухраб, "боль-ше миллиона", "хоть сегодня". Выглядывая из-за какого-то деревянного ящика, он с удивлением обнаружил, что глаза Сухраба абсолютно белые, без зрачков. И тут же переключил внимание на приближающуюся к офи-су парочку. Тоже слишком демонстративно работающую тросточками.
"Да у них, похоже, сходняк", - подумал детектив "кавказской национальности". И окончательно обал-дел, узнав Гиту. Её спутник тоже кого-то напоминал. И только он узнал его, в ящике, оказавшемся собачьей будкой, загремела цепью хозяйка. Дуська, довольно крупная собака, выскочила из будки, не видя странности в том, что задняя лапа у неё в гипсе, а передней она опиралась на костыль. Псина строго залаяла что-то насчёт здешней регистрации. Рашид трусливо попятился и покатился по обрыву куда-то далеко вниз.
Сашка, конечно, старательно лупил по заборам палкой, но сквозь свои продырявленные линзы он, хоть и с трудом, но кое-что видел. Боковое зрение, правда, отсутствовало, поэтому приходилось активно вер-теть башкой. В одно из оглядований ему показалось, что на хвосте у них сидит тот самый ментяра. Сашка Гиту не стал отвлекать - пока объяснишь… а схватил её за руку и потащил в переулок сначала, потом в дру-гой… Они несколько отклонились от маршрута, зато на этой улице уже точно никого не было.
- Ты куда меня тащишь?
- Давай здесь пройдём, стороной немного. Всё равно к пещерам выёдем. Здесь ща срежем…
Скоро они вошли не то что во двор, а явно на "территорию".
- Здесь геологическая база, - сказал Сашка, и помолчав, добавил, - была, вроде.
Огороженные строения с прилегающей территорией, переживали не лучшие времена. Даже сквозь мутные линзы видна была разруха. Разруха и расхищение. Какие-то проныры вынимали из щитовых домов оконные рамы, видавший виды "газон" загружали выносимой мебелью. Немолодая пара пёрла на носилках через ворота, ну, то есть даже не через забор, два газовых баллона. Пацаны, визгливо переругиваясь, пытались снять колесо с почти вездехода "Урал", на комфортабельном когда-то фургоне которого желтел знак радиоак-тивной опасности…
- Что здесь происходит? - спросила Гита, опуская гордый подбородок.
- Воруют, сударыня - вздохнул Сашка.
- Ну вот, Карамзин научил всё-таки, теперь не отучишь. База, говоришь?
- Да, у неё ещё такое смешное название… не вспомнить сейчас.
- Не это? "Все гении"? - прочла Гита покосившуюся вывеску, - что, прям все?
- Точно. "Всегении;". Это означает что-то вроде… щас… Всесоюзный… геологический… ну, вобщем, НИИ, что ли.
- О, покруче НИИЧаВо будет… Я и подумала, типа, общежитие Нобелевских лауреатов.
- Ну да, типа того. Отец говорит, что эти самые НИИ и были, как инкубаторы гениев, злых, правда. Серпентарии.
- Он часто острит?
- Когда выпьет.
- Часто?
- Зато он не курит совсем.
Они пересекли утоптанный двор и углубились в сорняки задворок. В длинном и высоком ангаре ки-пела какая-то работа. Бомжеватые личности выносили оттуда аккуратные деревянные ящики, заполненные какими-то камешками явно коллекционного вида. Камешки были красиво напилены, снабжены этикетками. Всё это хлопотливые хмыри вываливали на землю, а ящики старательно разбирали на дощечки, которые тоже старательно пакетировали в удобные для переноски единицы. Этим каменным материалом была стихийно вымощена вся площадка, которую сейчас пересекали молодые люди. Среди камней мелькали, что-то вроде этикеток. Сашка поднял одну из них. На ней значилось: "Тиманскiя агаты. Коллекцiя Мушкетова. 1895 годъ".
- Смотри, - показал он Гите, - прошлый век.
- Позапрошлый, - поправила она, - а вот, смотри: Рухин, 1930-й, фауна... И вот ещё: "Проф. Кайзер-лингъ. Самородное золото Бодайбо. 1906 годъ". Золото. Зачем они выбрасывают? Устарели?
- Просто им доски нужны, ведь коллекции не могут устареть, - Сашка вспомнил про фантики и хотел про них сказать, но вдруг его властно притянул белый камень, он схватил его, как хватал, бывало, пролетаю-щий мимо теннисный шарик, то есть не отдавая себе отчёта, машинально. Крошечные отверстия в его линзах работали, как лупы, увеличивая близкие предметы. - Смотри, - показал он камень Гите, - это точно кварц, ви-дишь, он как бы из отдельных стёклышек, и твёрдый…
- Знаю, - сказала Гита, - я знаю кварц. Воркутинские геологи…
- А в кварце жёлтенькое, что может быть? Видишь - чешуйки.
- Золото?
Рёв двигателя, шум тормозящих шин, хлопанье дверец… мародёры бросились врассыпную. Сашка тоже на всякий случай сунул камешек в карман. Бритые загривки, свинячьи глазки, кожаные "бермуды"… раз шакалы разбежались, "братки" стали орать друг на друга:
- Где твои бойцы, блин твою мать!?
- Причём бойцы, вывозить надо нах!
- Сам знаю. Девки на выставке камня без товара сидят, а ты нах…
- А чё я, в натуре…
- А вы, блин вашу мать, чё тута?
- А мы, дяденьки, в пещеры идём. Как пройти, не подскажете?
- В пещеры? Ну… это, блин вашу мать…
- Ну ты, гида из себя изображать будешь, нах! Кто такие, блин вашу мать, нах?
- Да пусть идут, слепые они, нах, у них там, типа, богадельня, блин их мать, - "браток" под "мать" ловко перекрестился. А "убогие" охотно заработали палками.
Вот и Памятник. Сашка через матовые бракованные линзы едва различал окружающее. Они догово-рились, что свою пару фальшивых линз Гита вставит непосредственно на объекте, она это ловко проделывает. И пока шли, Гита, хоть и со своим слабым зрением, но была ему настоящим поводырём. Получалось, что би-тый небитого везёт. Но на месте Сашка, даже при своём искусственном ограничении разглядел, что верзила в длинном грязном балахоне уставился на Гиту с чисто кобелиным интересом.
- Это Сухраб, - прошептал Сашка, - на сайте сказано, что он инвалид по зрению. Но он, блин, не сле-пой! Я же вижу, как он на тебя пялится.
- И я вижу, - томно выдохнула Гита и закрутила бёдрами.
- Чё ты так… оживилась?
- Не знаю… высокий, - честно ответила девушка, - да не грузись ты, я его раскручу.
Они уже подошли, Сашке пришлось замолкнуть. Он незаметно выбросил на какую-то клумбу пару так и не понадобившихся линз.
- Братья, - хриплым низким утробным голосом обратился к паломникам Сухраб, - что привело вас в нашу обитель?
Голос у него был излишне, гипертрофированно мужественным. Такие голоса исторгают из себя неко-торые исполнители суровых песен, считающих, что пришли в этот мир на смену Высоцкому. Однако на деле у них выходит нечто вроде ритмично пульсирующей в микрофон отрыжки.
- За наукой пришли, брат, - смиренно отвечали дошедшие.
- Я прииму вас братья, - пророкотал Сухраб, небрежно обняв Сашку и надолго прильнув к девушке. Постоял, замерев, якобы от удивления, и, тщательно её ощупав, хрюкнул, - да ты сестра? - и шарить не пере-стал, пока она не поймала его рук:
- Да, брат. Благослови.
- Высока ты. Наверное, стройна и… и гибка, сестра? - снова лапы потянул, мурлыча.
- На том и пострадала, брат, - сказал Сашка, - СПИД у неё. На лечение хочет заработать.
Сухраб отшатнулся. Его собеседники заржали.
- Брат шутит, - рассмеялась и Гита, - мы так от злых зрячих спасаемся. Здесь ведь некому инвалидов обижать, брат?
- Со мной не обидят, сестра, - снова приободрился приставала, - вы извините, я тут с товарищами за-кончу…
Они отошли. Сашка сразу зашипел:
- Начала раскручивать, Мата Хари?
- Ну, что вы, Джеймс, - попыталась она его обнять.
- Не прислоняйся! Ты вся в красном!
- Правда? Где?
- Везде. И на грудях, и на заднице.
- Дурак! Нам лучше дураками прикидываться…
- Или меня за дурака держать. "Высо-окий", понимаешь.
- Ну тебя… Ой, смотри, какая собачка.
На сцену опять вышла Дуська. Гипс она манерно оттопыривала, на костыль опиралась страдальчески, но элегантно. Подойдя к парочке, она уселась, как смогла, в глубокой задумчивости положив передние лапы на костыль. Так она пристально смотрела на молодых людей, пока они не перестали смеяться. "Вот так, - ду-мала собака, - пока не пристыдишь, не пожалеют. Эх, люди!"
К Дуське подошёл очень серьёзный пёс. Немецкая овчарка. Кобель.
- Дюгран! Это ты, Дюгран? - воскликнул Сашка.
Дюгран кинулся ему в ноги, потом взгромоздил свои лапищи ему на плечи. Повизгивал, поскуливал, хвостом наяривал, прыгал.
- Дюша, Дюгран, - приговаривал Сашка, обнимая его, похлопывая, умиляясь собачьим повадкам, ис-кренности, открытости старого, пропавшего и найденного друга. Гита тоже ввязалась в свалку.
Вдруг собачьи глаза стали очень серьёзны, а в голове у Сашки кто-то заговорил, подвывая, какую-то галиматью: "Набирай в поисковике не тройное "дабл-ю", а всё кириллицей… Опять глюки", - подумал Сашка. Продолжая трепать пса, они подошли к мнимому слепому.
Сухраб, нахлобучив на молодых людей казённые каски, повёл знакомить их с подземельем. Дюграна с собой не взяли. Исполняя трио на белых тростях, они спустились по крутой, почти винтовой лестнице, вы-ложенной из дикого плитняка, до середины обрыва. Здесь и был вход в копи. Сухраб открыл зарешёченные врата своим ключом.
- Здесь всегда закрыто, - пояснил он, - даже, если в недрах работают люди. Чтобы из посторонних ни-кто не залез. Приказ Романа Сергеевича. Сейчас там в зале улыбок работают три ученика скульптора. И ещё Историк по собственной инициативе пробивает ход в только ему одному известном направлении. Уверяет, что скоро найдёт штрек, соединяющий эту пещеру с пещерами на правом берегу Зяблинки.
Когда все вошли, он снова запер решётку.
"Не выберешься, в случае чего", - подумал Сашка.
Пока шли по освещённым, к счастью, тоннелям, Сашка проделывал манёвры разной степени сложно-сти и видимой бестолковости, чтобы препятствовать прижиманиям мерзкого сластолюбца к прелестям Гиты. Все трое от этого просто измучились.
Сашка чувствовал себя ребёнком, мельтешащимся под ногами у взрослых. Гита со своим слабым зре-нием не видела ничего кроме мутных пятен фонарей. И то, что Сухраб, галантничал насколько было возмож-но при их росте и низких сводах, было вполне "натюрлих". Сашке и то приходилось слегка наклоняться, но каска постоянно неприятно чиркала о потолок. Эти же двое казались слегка привставшими орангутангами в тесной клетке. Из-за дурацких линз Сашка тоже почти ничего не видел. Он уже понял, что можно было бы и без них сойти за слепого, никто здесь не проверяет. Но сейчас их снимать поздно - могут обратить внима-ние…
А эти дылды всё толкаются своими совершенными телами. И Сашка решил обидеться. Он согласился остаться в зале улыбок, где начинающие скульпторы учились ваять. А оба великана поковыляли обратно в офис, якобы оформить документы.
На самом деле Сухраб решил запереть Сашку, чтоб не мешался. Тот маневр понял, но захотелось ос-вободиться от линз, да и обидеться он решил всерьёз.
"Ну и ладно. Так даже лучше. Сразу. Не судьба. А то, как я с ней буду? Смешно. А для коллекции… будет, что на старости лет вспомнить", - сокрушался над третьей строчкой в своём списке юный Казанова, от горя, скатываясь в пошлость.
Он стал рассматривать улыбки. В песчанике их было вырезано самых разнообразных штук сорок. Сашка так и подумал - сорокоуст. Нельзя сказать, что сие зрелище веселило, иногда становилось даже жутко-вато от ухмыляющихся стен. Зал был почти не освещён. Азартно шипели резцы и шпатели в умелых руках незрячих учеников. Здесь не надо было притворяться, его никто не видел. Он неумело, но с огромным облег-чением избавился от этих ужасных оптических приборов. Опять захотелось спать. Наверное, он и заснул. Над одним из резчиков завис Бэтман. Повисел и исчез. Или Сашка проснулся.
"Что там говорили Дюграновы глаза", - вспомнил юноша. Он достал карманный компьютер. Как ни странно, удалённый доступ в подземелье работал, но... Он набрал 666 и кириллицей - "сила.тут". Комп выска-зал сожаление по поводу некорректного запроса. Ещё несколько попыток окончилось тем же. "Может, непра-вильно прочитал", - подумал Сашка, доставая из рюкзака доску и подсветив фонариком. Нет, всё правильно: 666.сила.тут. "Значит, ошибся в Дюграновых глазах", - подумал он, задумчиво пытаясь царапать ногтем коря-вую надпись. Странно, но она не царапалась. Прозрачная доска была совершенно гладкой. Зато с обратной стороны… Он перевернул доску. Выцарапано было с этой стороны. Не очень-то, пожалуй, удобно царапать снизу. "А он снизу и не царапал, - наконец, догадался Сашка, - сверху. Доска-то прозрачная! Вот, что здесь написано, если читать с этой стороны: еее.снv9. шлш. Если "птичку" перед девяткой принять за славянскую "ижицу". На клавиатуре, конечно, никаких "ижиц" быть не может. Он открыл в строке меню команду "встав-ка-символ", искал, искал и всё-таки в расширенной кириллице нашёл эту странную буковку, вставил. Оста-лось набрать… сработало!
Появилась незнакомая заставка.Текст был исполнен с "ятями" и прочими "ерами": "Васъ приветству-етъ Альтернативный Интернетъ. Альтернетъ". Литерные архаизмы будто посмеивались, но далее всерьёз разъяснялось, что Альтернет существует всегда и везде, а Интернет есть его свежий побег, только начинаю-щий расти. После чего буквы рассыпались, на мониторе возник Бэтман. Он спросил: "Ты где?" Сашка, не раз-жимая губ, как в детстве, ответил: "В зале улыбок". "Так и я же здесь!" И луноликий друг опустился перед ним. Сашка погладил его радостно. Бэтман, летучий Мыш был мягким и скользким, как тот белый налёт на ёлке. Они начали общаться под скрежет резцов.
- Ты где был так долго? Я же тебе написал свой адрес. Не хотел тебя сразу пугать.
- Я не понял. Только сейчас.
- А почему ты здесь?
- Кроме адреса я нашёл ещё дневник Ценберга. В нём тоже был твой адрес. Или нет?
- Не знаю. Ценбергу я адрес не давал. Тогда ещё смысла не было. Да и меня ещё не было.
- А что это за адрес? Сначала я думал три "шестёрки"…
- Вы люди помешались на этих "шестёрках". Три "е" - это символ нашего Мира. Три измерения - вот истинная Троица. Длина есть, высота есть, ширина есть. Есть, есть, есть. "Сие есть есть-есть-твенно"! Наш Мир трёхмерен, три измерения - его основа. В любой точке Вселенной есть все три измерения. То есть это вездесуще, это и есть Бог. Что ни уничтожь в этом Мире, хоть сто галактик, он всё равно останется Миром. Но если уничтожить хотя бы одно измерение, Мир исчезнет. Это и будет конец Света.
- Интересно, надо будет подумать… а дальше в адресе…
- Дальше в адресе идёт название сайта нанотехнологий и домен нашей планеты. В большой Вселен-ной её называют Шалаш.
- Шалаш? С милым рай и на Шала;ше? Любопытно. А по поводу всё-таки "шестёрок"… я вот, что по-думал. Славянские цифры - это ведь те же буквы, только с титлом. "Аз" с титлом - один, "буки" - два, тогда "есть" с титлом - это "шестёрка". Так что ваши три "е" - это тоже три "шестёрки", если их снабдить титлами.
- И если три письменных "е" перевернуть, получатся три "шестёрки". А дьяволово устремление как раз и направлено на перевёртывание миропорядка.
- Опять нумерология. А с Ценбергом, говоришь, совпадение? Много совпадений. Его правнучка со мной сегодня. Тоже случайность?
- Вот это точно случайность. Любовь всегда случайность. Все влюблённые поражаются той цепи слу-чайностей, что свела их. От этих случайностей их связь становится неразрывно прочна, как и подобает зако-номерности… Просто в жизни так много событий, что поневоле что-то с чем-то совпадает, а совпадения вас, людей, почему-то сильно волнуют. Возможно из-за короткой жизни. Хорды судьбы, - добавил он непонятно.
- Ты звал меня?
- Вас мало, с кем мы общаемся. Ты уже знаешь, мы не рождаемся. Мы очень редко возникаем из не-бытия. И пока мы юны и безрассудны, мы можем познакомиться с кем-нибудь из людей. Один-два, ну три человека, а потом всю оставшуюся вечность - ни с кем. Наша юность длится не более ста лет. Первые сто лет Вечности самые насыщенные событиями. А потом, если доживём, мы научаемся осторожности, замыкаемся в себе, избегаем верхнего мира. Я ещё молод. Люблю побаловаться в каких-нибудь полостях.
- В метро тоже?
- Нет, метро изолировано от Нижних Вод, там не в кайф, разве что до недавнего времени на "Площа-ди Мужества"… Или, бывает, в подземный переход по болотному ручейку затеку ментов попугать… или в песочных катакомбах Апраксина Двора, где у меня много белых фарфоровых друзей… И ещё я одеваться по-вашему научился… Ну, или когда совсем уже скукота, здесь представляюсь Белым Спелеологом, или этим… как его… Шубиным, или кого они ещё любят пугаться… хоть Эвой. Только Повелитель Нижних Вод не велит людей пугать, не одобряет. Он меня к Делу приучает.
ВСЁ ПОД КОНТРОЛЕМ
Сухраб, оставшись с Гитой наедине, провёл лёгкую разведку боем: попробовал прижать её в какой-то нише, как бы невзначай. И попался на деликатный приём айкидо, проведённый тоже как бы невзначай, почти не больно, но дважды. Мэсседж означал: "За мной ты, мальчик, не гонись!" А высоким каблучком, прижав им мысок его огромного штиблета, она как бы ставила точку в их недолгих отношениях. Но он недопонял, а только рассудил, что спешить не надо, что наверху есть, чем её развлечь и увлечь. "Линзы сниму, - мечтал он, - барчик открою, выпить-закусить, девичьи игрушки подсуну…"
Сухраб уже закрывал решётку, как вдруг почувствовал, что ему в спину упёрся ствол. Это очнувший-ся Рашид, не дождавшись подкрепления, начал действовать. Верзила слегка шевельнул каким-то из своих членов, и пистолет вылетел из рук нападавшего, а сам он томно опустился на землю. Всё теперь зависело от Гиты, какой она сделает выбор. Вероятно, она решила уровнять шансы, и слегка приложила Сухраба дверной решёткой. Он влетел в штольню. Гита наклонилась над милиционером. И ахнула от боли. В её волосы с во-плем: "Ах, вот вы где развратничаете", вцепилась Танька. Рашид от воплей возлюбленной сразу очнулся, по-добрал пистолет и кинулся в штольню, вглубь которой уже улепётывал Сухраб. Гита, думая скорее о Сашке, стряхнув ревнивую истеричку, побежала за ними. Но с её ростом в низких выработках да ещё на каблуках бежать было очень трудно. Поэтому Танька с криком: "Не дам", её обогнала. По этой же причине и Рашид уже догонял Сухраба, который по пути обрывал светильники, но они, на совесть сделанные, продолжали све-тить и лёжа на земле. Как вдруг он совсем остановился. Да и все остановились, потому что раздался мерзкий чавкающий грохот.
Так обозначил себя исторический момент, который спровоцировал Историк.
Как спелеолог он был не только созерцателем, но и созидателем. Время от времени он по своей ини-циативе, на свой страх и риск, пытался откапывать уже потерянные в оползнях и обвалах выработки. Прокла-дывал собственные тоннели, чтобы соединить парочку каких-нибудь симпатичных тупичков. Надеялся найти какой-нибудь древний подземный ход, который по слухам мог тянуться под всем посёлком, а то и до Колпи-но.
Вот и сегодня, как, впрочем, и вчера, и ежедневно, он уже несколько часов быстро и азартно проби-вался через довольно мягкий песчаник. Он совершенно справедливо предположил, что этот почти песок, ско-рее всего обвалившийся свод неизвестной выработки. Возможно, начинающейся именно там, на правом бере-гу реки Зяблинки. Если это так, то многолетние устремления пытливой спелеологической мысли наконец-то увенчаются успехом и сквозной проход будет найден. В горячке финишной прямой Историк не обращал вни-мания, что инстинктивно роя лаз по пути наименьшего сопротивления, он обходит какое-то глинистое обра-зование, которое всё больше напитывалось влагой, постепенно набухало, слабело, и расползалось. Даже об-лицованная каким-то стеклянным кирпичом стена, противоположная глиняной, не отвлекла его внимание на-долго. Главное - пробиться, а изучать время ещё будет. И эту фиговину наверху рассмотрю, подумал он, пря-ча в карман что-то округлое, тяжёлое, явно металлическое, застрявшее меж стеклянных блоков.
Наконец лопата провалилась в пустоту, и исторический криптоновый луч обшарил зелёный свод пока ещё не опознанного пространства. Тем временем гигантская глиняная пробка, неведомо кем и когда устроен-ная, и только что подрытая Историком, шевельнулась, сдвинулась с места, поползла. Ведь на неё давила вся мощь вышележащего водоносного горизонта. Ещё мгновение, и гидрозатвор выпал с мерзким чавкающим грохотом во вновь прорытый коридор.
Новый коридор, просуществовав несколько секунд, обвалился. Историк едва успел на четвереньках, но очень быстро, подняться по наклонному полу в безопасное место. После чего, немного отдохнув, совер-шенно спокойно, уже сориентировавшись, хорошо чувствуя направление, двинулся, где ползком, где маршем. Через полчаса он вышел на правый берег Зяблинки, зная, что никто в его сквозняк не поверит. Знал он это по опыту - не раз уже рассказывал. Авансом.
Да, небольшое дополнение: смычка туннелей произошла как раз под сундуком.
Сухраб это сразу сообразил и теперь, стоя над свежим провалом, трубно рыдал и что-то пытался объ-яснить Рашиду. Тот пристёгивал его наручниками. Подошли обе дамы и тоже встали на краю, который сразу же и пополз. Все четверо оказались на дне, которое быстро заливала вода. В происходящем хоть что-то мог понимать только Сухраб, но с ним была истерика, если не хуже. Он страстно рычал что-то про какой-то мил-лион и показывал вниз. Вода прибывала. В яме была почти полная темнота. В самом верху едва серебрилась кромка кварцевого песка.
- Гита, ты что, следишь за мной, да? - угрюмо спросил Рашид.
- Я думала, это ты за мной.
- Встренилися, полюбовнички! Никак не наговоритися! - затянула свою песнь Танька.
- А этот доходяга с тобой… ты как с ним? - Рашид допрашивал Гиту под сирены своей Сирены.
- А что?
- Он в розыске, да.
- Так ты за ним следишь? Зря я тогда Сухрабу помешала…
- Ты тута со всеми мужиками, сучка, да? - визжала Танька.
- И вообще, - не обращая на неё внимания, сказала Гита, - в настоящий момент лучше бы тебе быть в розыске. И нам с тобой.
- Хрен вам "нам с тобой"! - вскинулась ревнивая тигрица, - не дам, да! Хрен тебе, да!
Она совершенно напрасно дёргалась на песочной жиже, ставшей уже зыбучей. Танька, наконец, это почувствовала и заголосила по-другому:
- Мамочка! Засасывает! Вах! Тону, да!
Дно забурлило. Это начал вырываться из сундука воздух. Воздушные пузырьки разбавили и без того зыбкую опору. Все почувствовали, что погружаются. Притихли, только Сухраб продолжал декларировать свой миллион. Воды, или даже пульпы, было уже чуть ли не по пояс. Вместе с воздухом из сундука всплыва-ли какие-то пачки бумаг. Сухраб их вылавливал и, причитая, складывал за пазуху.
Гита обшарила стены и края нигде не нащупала. Рашид, глядя на мерцающую кромку, прикинул:
- До верха метра четыре.
- Лезь на меня, - скомандовала Гита.
- Убью! - закричала Танька, возвращаясь к прежнему репертуару.
Рашид снял обувь и отстегнулся от Сухраба. Гита упёрлась в стену. Рашид, натурально, на неё полез. Как на сосёнку полез стройную. Ему было разрешено хвататься за любые выпуклости. Таньку же пришлось лягнуть. Она плюхнулась куда-то и замолкла. Не исключено, что её засосала опасная трясина.
Рашид стоял на плечах, сколь прекрасных, столь же и сильных. Ладонями он шлёпал по полу, но за-цепиться было не за что. Вдруг он ухватил какое-то подобие широкого ремня. Потянул и… ремень тоже его потянул!
Оказалось, что ремень было кому тянуть. Человек, опасаясь приближаться к провалу, как на льду пе-ред краем полыньи, лёг на песок и, вытянув руку с офицерским ремнём, дал Рашиду возможность его пой-мать. Тот легко выбрался. В неярком свете поверженных фонарей милиционер разглядел почти такого же грязного, как и он сам, полковника с нашивками самой главной спецслужбы Страны.
Роман Сергеевич, несмотря на уже не служебное время, был на своём посту. Он не мог оставаться в стороне от общественно-политической жизни региона. Ему уже несколько раз звонили и то с ужасом, то с восторгом, то докладывали, то приказывали… В том смысле, что в ближайшее время возможно высочайшее посещение любого объекта, в том числе и Памятника природы. Подробностей, впрочем, никто не знал. Вошла его супруга и соратник Яна Львовна. Она вообще всегда была на посту и любовно воссоздавала парк Юрского периода, в котором поражала удивительная гармоничность сочетания научного подхода и дизайнерского ис-кусства. Придавая следующую степень совершенства одной из самых совершенных клумб, она обнаружила пару белых мутных крупных чешуек. "Странно", - подумала учёный-дизайнер.
Они давно знали, что Сухраб каждое утро, гремя уличным умывальником, не только совершает омо-вения, но и меняет свои фальшивые бельма.
Первым белые чешуйки однажды обнаружил сам Роман Сергеевич. Он долго не мог понять, что это такое. Просмотрел кучу литературы, пытаясь идентифицировать находку, поскольку принял её сначала за ка-кое-то природное образование. Благодаря своей неистощимой любознательности, необычайно цепкому взгля-ду и дедуктивности мышления, он открыл и описал уже немало ископаемых существ, до сих пор окончатель-но не растворившихся в тумане доисторической вечности. Невзрачная окаменелость, а то и просто налёт ржавчины в виде какой-то закорючки после очной ставки и допроса с пристрастием открывали въедливому учёному-сыщику все свои клички и явки, принуждали подельников являться с повинной, а картина их тёмной жизни в кембрийских сумерках, освещённая ярким лучом научной мысли, выявлялась до мельчайших под-робностей. И вот уже рукоплещут коллеги, восторженно удивляясь, как они сами в этой чешуйке кальцита ещё недавно могли не признать… дальше следовали три слова на латыни, обозначавшие, к примеру, блоху, обитавшую за ухом у того, кто тоже был известен только через три латинских слова, и чесавшегося в… далее следовал набор символов, обозначающих время жизни опознанных. Но как-то так получалось, что ископае-мые останки вновь и вновь предпочитали сдаваться именно директору Памятника природы. А поскольку на ловца и зверь бежит, то Сухраб просто был обречён попасть в круг подозреваемых.
О фальшивых бельмах было, куда надо, доложено. История подверглась тщательному обсуждению и осмыслению. Всё было сопоставлено с внутриполитической и международной обстановкой. Главной задачей операции "Лакомый кусок" было определено воспрепятствование неправильному направлению активности электората в период между Выборами. Что соответствовало и общим задачам Вертикали. Естественно, был сделан вывод, что в момент завершения задачи враг, мобилизуя все свои силы, скинет маскировку и широко раскроет глаза. Этот момент и требуется не пропустить.
Сегодня Яна Львовна уже обнаружила парочку белесых кружочков, когда выливала воду из таза, над которым висел рукомойник. Поэтому новую, внеплановую находку она сразу показала мужу.
- Всё ясно, - произнёс учёный-детектив, - наступило время "Ч".
Он открыл потайную дверцу в стене, выдвинул полевой телефон, снял трубку, покрутил ручку.
- Третий, Третий, я - Седьмой, - побежало по ещё советским проводам, куда более надёжным, чем со-товая связь. - Объект прозрел, Объект прозрел. Предлагаю приступить к исполнению шестого варианта, как понял, приём. - Некоторое время он слушал, затем коротко ответил: - Вас понял. Вариант девять.
Тем временем Яна Львовна уже открыла потайной шкаф, извлекла из него безукоризненно отглажен-ный мундир полковника самых главных спецслужб Страны. С виду штатский, учёный привычно принял мун-дир. Соратники обменялись взглядами. Яна Львовна согласилась одними глазами и повесила обратно в шкаф кобуру с пистолетом "стечкин". Пещеры нельзя осквернять стрельбой.
В комнату без стука ворвался возбуждённый Историк, спеша доложить:
- Роман Сергеевич! - но увидев мундир стушевался, - ой, извините… я тут нашёл… Что Роман Сер-геевич опять дырку сверлить? Давайте, я мигом!
- Иди, Юра, иди, - строго сказала Яна Львовна, - понадобишься, позову.
Вариант девять, как и вариант шесть, как и все остальные варианты были блокированы самодеятель-ностью Историка. В самом деле, ни один из вариантов не предполагал, что прямой, хоть и несколько наклон-ный штрек, связывающий одну из локальных госставок с Зяблинскими копями, будет затоплен. Манёвр пере-броски спецназа из ставки должен был занять всего несколько минут, за которые комуфляж даже не порозо-веет. Ведь личный состав будет двигаться в списанных бобслейных санях, поставленных на колёса. Так оно и было предпринято, но вскоре головная машина влетела в подушку селевого потока, который медленно, но неуклонно прибывал, так что отступление только в отчёте выглядело организованным. После чего, как всегда при несрабатывании заранее утверждённого варианта (а история не знает примеров срабатывания), начался бардак. В результате чего Роман Сергеевич остался в подземелье один на один с проблемами. Зыбучий песок в провале прибывал, оставшимся не на что было опереться. Гита исхитрилась подать наверх Таньку, но сама и Сухраб оставались внизу, и положение их было плачевно. Танька, оказавшись на относительном верху и в относительной безопасности, сразу вцепилась в волосы Рашиду, и наладившийся было процесс наращивания ремней, прекратился.
МЕНЯЮ ТРЕТИЙ СРОК НА ПЕРВЫЕ ДВА
В это время Сашка беседовал с летучим Мышем. Это была неспешная беседа двух давно не видевшихся друзей. Она касалась равно, как обстоятельств их личной жизни, так и судеб отдельных государств и всего Мира в целом. Перейдя к перспективам нынешней России, Сашка осведомился, не ошибся ли он, приняв давеча за Верховного, спускающегося по трапу ловкого господина. Им был получен утвердительный ответ, повлекший за собой, естественно, следующий вопрос, а на фига? После чего Бэтман, не ответив, углубился в воспоминания об их первой встрече - его и нашего Верховного. Они, будучи ровесниками, доживали тогда третью неделю на этом свете. Они много говорили. Они подружились. Они потом, в отличие от Сашки, встречались много раз. Всегда, когда он бывал здесь, я тоже сюда являлся, проблем с этим не было. По многим важным вопросам своей жизни он со мной советовался. И по этому, спросил Сашка. По этому нет, галстуки он всегда выбирал сам, почему-то не доверял мне в этом, хотя я… Причём здесь галстуки, вспыхнул Сашка, я не об этом. А, ты про Державу, ну это ярмо настолько тяжелее галстука, что если мы не сходились в галстуках, то понятно, расхождения только увеличивались. Причём тут галстуки, опять Сашкин ультразвук так резанул стену, что улыбки стали обсыпаться, превращаться в гримасы... Вот видишь, и ты не понимаешь, что… А что, в конце концов, причём здесь галстуки, блин. "Блин" ультразвуком вспорол зуб одной из улыбок, и она зачернела провалом. Галстук не должен быть лучше, отвечал Мыш, чем это могут позволить себе боль-шинство из представителей популяции. И всё остальное тоже. Надо пользоваться равным среднему. Тем, что достигнуто популяцией в целом. И улучшать своё, только улучшив общее. Если лев захочет перейти на диету устриц, и заставит весь прайд добывать себе устриц, то антилопы перестанут его бояться и смогут противостоять львам, занятым добыванием устриц. А сами львы, занятые добыванием устриц, забудут вкус антилоп и станут их бояться.
Улыбки на стенах восстанавливались. Неужели от рассуждений Бэтмана, подумал Сашка. Вы говори-ли сегодня, спросил Сашка. Да, мы говорили. Это тайна, спросил Сашка. Не для тебя, сказал Бэтман, ведь я тебя искал. Он сказал, что ему не нужен третий срок. Так же как и первые два. Если бы их можно было вер-нуть, сказал он. Он просил утопить референдум. Какой, спросил Сашка. О третьем сроке. Он не хочет, его не должно быть. А хаос, спросил Сашка, ведь наступит хаос, у нас не так, как у всех. А после хаоса всё начнётся сначала… Уж лучше внешнее управление… Но и это не лучше. Как смог Ярослав, спросил Сашка. Тогда по-пуляция не умела получать информацию, и можно было сочинить всё, что угодно. Хоть Батыя. Все верили. Сейчас не придумать внешнего врага, никто не поверит. Ну и пусть будет третий срок, взмолился Сашка. А я тут при чём, удивился Бэтман, мы за вас не ответчики, а сам он не хочет.
Где третий срок, там и четвёртый, и далее - без остановок. Как ни выполняй "Единая Россия" заветы первого единоросса Кузьмы Фруткова, изложенные в его "Проекте о введении единомыслия в России"…
Ладно, Мыш, это не мой уровень. Зачем ты позвал меня, спросил Сашка. Давно не виделись, и я не хочу, чтобы ты здесь оставался. Я могу провести тебя на остров Пасхи, например. Меня, хмыкнул Сашка, а остальных, а теперь ещё и Гиту. Нет уж, спасибо, мы уж тут как-нибудь сами, в хаосе… домучаемся… А всех можно? спросил Сашка, нет, тут же поправился он, а можно на Пасху отправить всех, из-за кого хаос начнёт-ся? Там места мало, ответил Бэтман, и это ничего не решает, хоть всех, хоть везде, ты же знаешь, три францу-за - революция, а, видимо, три русских или хаос, или самодержавие. Я хочу, чтобы вы поговорили. Он будет говорить со мной, удивился Сашка. Почему нет, вы оба мои друзья. Ладно, я скажу ему, я скажу… только… можно взять с собой Гиту? Можно, но сейчас она не может. Она потеряла туфли, она тонет, её песок засасы-вает.
- Так что же мы болтаем! - возопил Сашка обычным голосом.
Мы летим, сказал Мыш, мы уже, вот.
Всё заволокло белым туманом. Когда туман рассеялся, все оказались на краю провала, включая Гиту и Сухраба. Бэтмана Сашка уже не видел, забыл про него, приводя в чувства Гиту.
- Всем следовать за мной, - приказал Роман Сергеевич.
Замыкали процессию Рашид с пристёгнутым к нему Сухрабом. Перед ними пятилась, растопырив ру-ки, Танька, готовая жёстко блокировать любую попытку контакта "суженного" с соперницей. В том, что всё будет хорошо, она была абсолютно уверена. Сметанно-белый господин, парящий над провалом, благословлял её бодрым "о-кеем".
Долго поднимались по лестнице. Только вступив на тёплый от солнца плитняк, Гита вспомнила о на-веки теперь утраченных туфельках. И тут же о них забыла: так стало приятно ногам, согреваемым плитами, отшлифованными подошвами паломников. Наверху процессию первым встретил восторженный Дюгран. Он, повизгивая, говорил: "Я знал, что всё у вас получится!" Дуська, как бравый солдат Швейк, размахивала кос-тылём. Сашка уже ничему не удивлялся. Долго лежали среди альпийских горок. Яна Львовна поливала всех из шланга тёплой, нагретой солнцем водой.
Чуть в стороне другой живописной группой лежали под присмотром автоматчиков и везде успеваю-щей Дуськи трое давешних "слепых" из электрички. Подъехал, наконец, милицейский наряд и получал наго-няй от Рашида, который уже вернул на место свои погоны, правда, слегка ошибся, и звание у него на одном плече было "сержант", а на другом - "капитан". Хотя заметить это было практически невозможно, так как на агенте неизвестно каких служб страстным хомутом висела Танька.
Где-то на заднем плане убегал от разгневанной невесты папарацци Петрушков. На лбу у него возни-кала шишка. Брачующаяся вопила, что он ещё на прошлой свадьбе сделал её кривой, от того и жизнь у неё не сложилась. Петрушков в олимпийском рывке заскочил в каморку Историка и закрылся. Одержимый искатель изучал медяшку, подобранную в сгинувшем уже подземелье. Возня у двери нисколько его не отвлекла. Он уже прочёл текст: "Печать Новегородьска Олександръ". Петрушков присел рядом отдышаться, мгновенно оценив отрешённость хозяина от всего земного. Историк зарисовывал печать, и время от времени, скрестив руки на груди, устремлял взгляд в бесконечность потолка, погружаясь в картины древнерусской жизни. В од-но из таких погружений Петрушков приложил печать к шишке на лбу и явственно почувствовал золото. При следующем погружении Историка папарацци вышел из коморки и осторожно прикрыл за собой дверь. Юрию Андреевичу потом долго пришлось переставлять мебель в поисках утраченного.
А в это время Роман Сергеевич передавал спецназу организатора тайного референдума среди слепых. Он так и не пришёл в себя морально, поэтому засекреченный полковник не смог выяснить, зачем он сменил лишний раз линзы, а ведь это и послужило сигналом к началу операции. Из-за пазухи у Сухраба извлекли не-сколько пачек заполненных бюллетеней - всё, что осталось от проделанной гигантской работы по сбору мил-лиона голосов.
- Почему всё-таки среди слепых? - удивлялся квадратный супермен в маске, прошедший все горячие точки и имеющий собственную ложу на ТВД.
- А какая разница, - пожал опять уже штатскими плечами учёный, - они тоже граждане. А идущие за вождём всегда слепнут. Потому что пользуются его глазами. Так было ещё в кембрии.
- Я там не был, - обиженно сказал квадратный, - это когда было?
- Кембрий был сразу после докембрия, - веско произнёс Роман Сергеевич.
- Так точно, товарищ полковник! - гаркнул квадратный, - отделение, строиться!
К Роману Сергеевичу подошли два важных фельдъегеря - от каждого из губернаторов. Посыльный областного скромно молчал, а городского торжественно объявил о приближении обоих кортежей "с намере-нием высочайшего осмотра объекта, дабы пользу оного с масштабами Федерации соизмерить". Мудрый учё-ный грустно возразил, что, к сожалению, копи закрыты на карантин из-за внезапной вспышки летучемышьего гриппа и, что нахождение на территории Памятника опасно не только для здоровья, но и для жизни. Всё это он произнёс через марлевую повязку, принимая от Яны Львовны белый халат и белую каску и показывая на разложенные там и тут тела.
- Хочешь на остров Пасхи? - спросил Сашка почти просохшую Гиту. Он обламывал и отдирал с её наряда и конечностей куски засыхающего суглинка, чтобы она так уж не походила на Шварценеггера из фильма "Хищник". Ещё Сашка пытался вспомнить, что же он такого важного хотел сказать другу Мыша. Это важное вскакивало в его голову и тут же выскакивало. Над ними пролетел вертолёт весь в орлах и звёздах, и Сашка почти увидел, как это важное прямой стрелой, а ля "стингер", метнулось из его головы в сторону вер-толёта. Но сопровождавшие "кобры" мгновенно прореагировали, и нечто важное изящным штопором томно опустилось в чёрные воды Тощны. "Если глюки не кончатся, в армию не возьмут", - подумал Сашка. Бригитта перестала всхлипывать от страха и холода, согрелась. Она сказала:
- Нет. Не поеду я в Германию. Здесь останусь… С Дюграном… Да и ты в розыске.
Дюгран радостно завилял хвостом, хотел что-то ей сказать, но не стал пока пугать. Он сунул умную морду в Сашкин рюкзак и, вопросительно глядя на него, вежливо прижимая уши, потянул жестянную короб-ку. Сашка кивнул. Пёс положил коробку, подвинул её расцарапанным носом к возможной будущей хозяйке. Она рассеянно откинула крышку, вынула папку и, замерев на секунду, восхищённо пропела:
- Ой… фа-а-антики…
Лично Автор усмотрел в этом особенности национальной реституции.
В М Е С Т О Э П И Л О Г А
"Zяблино Триб-юнъ", 13 ноября 2017 года.
"Из истории строчки не выкинешь, к такому принципу, наконец, вернулись великоросские историки. На прошлой неделе столетие Октябрьской революции не прошло незамеченным для широкой общественно-сти.
В эти дни Высочайшим повелением были амнистированы и освобождены от пожизненной каторги наш земляк православный спелестолог Василий-свет-Андреевич, граф Лох-Несский и его возлюбленная Ма-шута, московская диггерша, язычница. Совершённое ими преступление справедливо окрестили в своё время похищением первого десятилетия Третьего тысячелетия. Столь дерзкое похищение через канализационный коллектор забальзамированного тела Вождя прямо из тогдашнего Мавзолея, да ещё накануне Президентских выборов взбудоражило весь просвещённый мир. К тому же целый год тело Вождя считалось навсегда утра-ченным. Кража инкриминировалась… да кому только не инкриминировалась. И лондонским сидельцам, и читинским предтечам, и кремлевским идеологам суверенной Суе-верности. В растерянности и смущении спецслужбы Страны предпочли разобрать архитектурный казус Мавзолея, нежели выдерживать ежедневный немой укор его глазниц.
И только через год, уже после Реставрации, нетленная мумия Вождя вновь с хитрым прищуром гля-нула на наш суетный мир. Кто бы мог подумать, что весь год она хранилась в старинном подземном ходе, прорытом когда-то по указанию самого Вождя от его дачи до товарных пакгаузов распропагандированных горнопромышленников. По уверениям графа, молодой Вождь именно по этому тайному тоннелю и ускольз-нул из лап царской охранки. А последствием этого дерзкого побега и стал Октябрьский переворот, потрясший весь мир, юбилей которого мы только что отметили.
Ныне Мавзолей воссоздан на нашей привокзальной площади, а под ним на глубине более 10 метров вырубленные в красном песчанике грандиозные галереи вьются вокруг стеклянного саркофага, заполненного инертным газом. Тело Вождя, прошедшее очищение московским коллектором, всё-таки предали земле, но, тем не менее, оно осталось доступным для созерцания.
Я так подробно пишу об этих, в сущности, недавних событиях, потому что короткая память совре-менной молодёжи, обращённая к Альтернету и через него ко Вселенной, нуждается в постоянном напомина-нии об окружающей действительности, о событиях на нашей старушке Земле.
Указавший путь к Новому Порядку на Планете Верховный Великоросский Хан Александр IV Бога-тый вчера проездом из новой столицы Воркуты посетил наш Мавзолей и отдал должное одной из историче-ских вех. Вместе с Верховным Ханом прибыла и августейшая супруга Их Величества принцесса Бригиттия Х, как всегда в сопровождении бессменного четвероногого визиря Дюграна. Выход к народу августейшей четы был традиционен, торжественен и строг. По старинному Великоросскому обычаю Их Высочество Бригиттия Х держали Его Ханское Величество Александра IV на руках. Хан Богатый благословил собравшихся, толпы верноподданнически настроенных горожан не скрывали благочестивых слёз. Тогда же Их Величество "мило-стиво соблаговолить соизволили" вручить нашему земляку директору Памятника природы, знатному геологу, всем известному Роману-свет-Сергеевичу высшую награду Ханства "Орден Летучего Мыша С Лунным Кам-нем". Хан и свежий кавалер поцеловались, причём последний прослезился и попросился на руки. Под вос-торженные крики толпы Принцесса держала на руках двух лучших мужчин Страны.
Роман-свет-Сергеевич произнёс короткую, но прочувствованную речь, в которой, в частности, отме-тил успехи Нового Порядка Белой Хорды, основанного на применении знамотехнологий. Именно открытие сети хордовых коммуникаций Земли, научно обоснованных знатным геологом, позволило раз и навсегда из-бавить человечество от всех материальных кризисов. К примеру, Повелитель Нижних Вод, личный друг Их Величества Александра IV, играючи пробил тоннель от Персидского залива до Каспийского моря. Перепад высот в 30 метров (такой же как на реке Зяблинке) перенёс энергию иранского народа с гневливости на строи-тельство ГЭС, к удовлетворению МАГАТЭ. Отныне любой клочок земли представляет собой такую же цен-ность и обладает таким же экономическим потенциалом, что и Клондайк, и Персидский залив, и Черноземье. Грани между городом и деревней, между бедным и богатым, между дальним и близким, между жарким и хо-лодным, между солёным и сладким, между любовью и ненавистью отныне стёрты.
А как близок был к решению этих проблем ещё сто лет назад наш Вождь!"
Соб. фотокорр. Петрушков, по Альтернету.
Дек., 2006 - янв., 2007 г., СПб. - Зяблино.
П Р И Л О Ж Е Н И Е
Пространно цитируемые документы - это первоисточники, использовавшиеся Автором при реконст-рукции им Невской битвы. Автор также декларирует, что, излагая свою версию, стоял над бездной прошлого, опираясь исключительно на сваи фактов, изваянных летописцами из рассказов современников. А остальное виртуальное пространство Автор не нашёл, чем лучше заполнить, нежели собственной фантазией. Но, увы, бездна так и осталась бездной, и желающие её дозаполнить уже норовят столкнуть в неё и самого фантазёра. А зря, ибо бездну можно заполнить только бесконечностью версий. И им несть числа!
ЖИТИЕ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
Выдержки из Повести о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра
…Той бе князь Александръ Ярославичь богомъ роженъ отъ отца благочестива и нищелюбца, паче жъ кротка, великаго князя Ярослава, отъ матери благочестивыя Феодосеи, якожъ рече Исаия пророкъ: "Тако гла-голетъ Господь, князи язъ учиню, священи бо суть, азъ ввожю, во истину, безъ Божия бо повелениа не бе княжениа его". Но княжениа князя Александра Ярославичя Богомъ благословенно. Но возрастъ его паче инехъ человекъ, а гласъ его, яко труба въ народе, а лице его, яко лице Иосифа, иже бе поставилъ его егупетски царь втораго царя во Египте. Сила жъ бе ему часть бе отъ силы Самсоня, и премудрость бе ему Соломоня, далъ Богъ храброство ему царя римскаго Еусписиана, сына Нерона царя, иже пленилъ есть землю Июдей-скую. Иногда ополчився гражане Атупату хотя приступити, шедше гражане, победиша полкъ его, и оста единъ и взя си градъ ихъ до вратъ градныхъ и посмеяся дружине своей и укори я укоромъ и рече: "Оставите мя единого". Тако же князь Александръ Ярославичь побеждаа непобедимъ. И се некто отъ западныя страны, ижъ нарицаютца слуги Божия, и отъ техъ приидоша, хотя видети дивный возрастъ его, якожъ древле царица южская приходила къ Соломоню царю, хотя слышати премудрость его, яко сей именемъ Андрейашь, видевъ князя Александра Ярославича, и возвратися ко своимъ, и рече: "Прошедъ страны и языки, не видехъ таковаго ни во цари царя, ни во князехъ князя". И се слышавъ краль части Римскиа, отъ полунощныя страны таковое мужество князя Александра Ярославичя и рече: "Пойду попленю землю Александрову". И собра силу велику и наполни корабля многи полковъ своихъ и поиде въ силе велице, пыхая духомъ ратнымъ. И преиде реку Не-ву, шатаяся безумиемъ, посла послы разгордевся ко князю Александру Ярославичю въ Новъ городъ въ Вели-кий и рече: "Аще можеши мне противитися, уже есмь зде, попленю землю твою". Князь же Александръ Яро-славичь слышав словеса сих и разгоревся сердцемъ, вниде въ церковь святые Софья и паде на колено предъ олтаремъ и нача молитися со слезами и Богу рече: "Боже хвалный и праведный, Бог крепки и велики, Боже вечный и сотворивый небо и землю, море и реки, и постави пределы языкомъ, и повеле жити, не преступая въ чюжая части земли". И возприимъ псаломьскую песнь и рече: "Суди, Господи, и разсуди прю мою, суди, Гос-поди, обидящимъ мя и возбрани борющихся со мною, приими оружие и щитъ и стани въ помощь мне".
И скончав молитву, воставъ, поклонися архиепископу. Архиепископъ же Спиридонъ благослови его и отпусти. Александр же Ярославичь идя ис церкви, утирая слезы. И нача крепити дружину свою и рече: "Не въ силе Богъ, но въ правде. И помянем песнословца Давида: сии въ оружьия, сии на конехъ, мы жъ во имя Гос-пода Бога нашего призовемъ, ти спяти быша и подоша". И поиде на ня въ мале дружине, не сождавъся со мно-гою силою своею, уповая на Святую Троицу. Жалостно слышати, яко отецъ его Ярославъ честный, великий, не бе ведал таковаго востаниа на сына своего милаго великаго князя Александра Ярославичя, ни оному бысть вестьпослати ко отцу во градъ Киевъ, уже беша придлижися ратнии, и мнози ноугородцы не совокупилися бяху, понежъ ускори князь велики пойти. И прииде на нихъ въ день возкресения на память святыхъ отецъ 600 и 30 бывшаго собора въ Халкидоне и на память святаго Кирика и Улиты и святаго князя Владимера, крестив-шаго землю рускую. Имеяше жъ веру велику ко святымъ мученикомъ Борису и Глебу. Бе некто мужъ, ста-рейшина земли Ижорской именем Беглусичь; поручена жъ бысть ему стража утреничная морская, восприять же святое крещение и живяше посреди рода своего, погана суща, наречено бысть имя ему во святомъ креще-нии Филипъ. И живяше богоугодно, въ среду и въ пятокъ пребываше во алчбе. И сподоби его Бог видети ви-дение страшно, скажемъ же силу их вкратце. И увиде силу ратныхъ, идуще противъ князя Александра Яро-славича, да скажетъ ему силу варяжскую и страны ихъ. Стрегуща ему обоя пути, и пребысть всю нощь во бдении, якожъ солнце восходи, и услышавъ шумъ страшенъ по морю, а посреди насада Борисъ и Глебъ, стояше во одежахъ червленахъ, быста руки своя держаща на ремехъ. И гребцы седяху, аки мглою одени. И рече Борис Глебу: "Брате Глебе, вели грести, да поможемъ сроднику своему великому князю Александру Ярославичю". Видевше Пелгусиа таково видение и слыша гласъ таковъ отъ святую мученику, стояше трепе-тенъ. И отиде насадъ отъ очю его, и поиде скоро князь Александр Ярославичь. Пелгусиа же виде его радост-ныма очима и поведа великому князю единому видениа. Князь же рече ему: "Сего не поведай никому жъ". И подщався на нихъ наехати въ 6 часовъ дни, и бысть сеча великая надъ римляны, и изби множество бесчислен-ное отъ нихъ и самому королеви возложи печать на лицы острымъ своимъ копиемъ. Зде же въ полку в Олек-сандрове явишася 6 мужей храбрыхъ и сильныхъ и мужествовавъ съ имъ крепко. Гаврило единъ, именемъ Алексичь. Сей наехавше на шняку видевъ королевичь мчащше подъ руце, вьзъехавъ по досьце до самого ко-роля, и по нейже досце возхожаху, востекоша предъ нимъ, и паки обращеся и свергоша его з доски и съ ко-немъ въ море, Божиею благодатию оттуду изыде неврежень, и паки наехавъ, бися съ самимъ воеводою крепко среди полку.
Другий же новогородець, именем Збыслав Якуновичь. Сей наехавъ многожды бьяшася единымъ то-поркомъ, не имеша страха въ сердци своемъ,и паде неколико отъ топорка его. Подивишася князь Александръ Ярославичь силе его и храбрости его. Третий же Яковъ, родомъ полочянинъ, ловчей бысть у князя. Сей на-ехавъ на полкъ с мечемъ и мужествовалъ и похвали его князь. Четвертый же новогородец, именемъ Миша. Сей пешт з дружиною своею погуби три корабли римлянъ. Пятый отъ молодыхъ его, именемъ Сава. Сей на-ехавъ шатеръ королевъ великий златоверхий и подсече столпъ шатерный. Полцы же великого князя Алексан-дра Ярославичя ведеша падениа шатра, возрадовашася о падении шатра того. Шестый же отъ слугъ его, именмъ Ратмиръ. Сей бысть пешь, и оступиша его мнози, и отъ многихъ ранъ паде и скончася.сии же вся слышавъ отъ господина своего князя Александра Ярославичя и отъ иныхъ же - въ то время обретошася въ той же сечи. Бысть же въ то время чюду дивну, якожа во древняя дни при Езикеи цари, егда прииде Сенахиримъ, асирийский царь, на Иерусалимъ, хотя пленити святый градъ Ерусолимъ, и внезапу изыйде ангилъ Господень и изби отъ полку асирийска 100 тысящь, 80 тысящь 600. И восташа заутро, и обретошася трупие мертва. Та-кожде и при победе и князя Александра Ярославичя, егда победи корабля, обонъ полъ реки Ижеры, идеже не бе проходно полкомъ Александровымъ, зде же обретошася вся трупия мертва отъ арханьила Божия, и оста-нокъ побеже, а трупие мертвых своихъ наметаша корабля и потопиша въ мори. Князь же Александръ Яросла-вичь возвратися съ победы, хваля Бога и славя своего Творца, Отца и Сына и Святаго Духа, и ныне и присно и во веки векомъ. Аминь.
… И начаша боятися имени его (князя - Авт.). Въста в то время некто царь силенъ на восточной стра-не, и покори ему Богъ многие языки, и отъ востока и до запада. Той же слышавъ князя Александра Ярослави-чя храбра и славна, и посла къ нему послы рекуще: "Александро, веси ли, Богъ покори мне многие языки, ты ли единъ не хощеши покоритися силе моей, но аще хощеши съблюсти землю свою, то скоро прииде ко мне и узриши честь царьства моего". Князь же Александръ Ярославичь, по умертвии отца своего, прииде въ Воло-димеръ въ силе влице, и бысть грозенъ приездъ его. Проиде весть до усть Волги, и начаша жены моявидские полошати дети своя, рекуще: "едетъ князь Александръ Ярославичь". Здумавъ же великий князь Александръ Ярославичь, и благослови его Кирилъ епискупъ, поиде къ церкви. И видевъ его царь Батый и подивися и рече вельможамъ своимъ: "Во истину ми поведаша, несть, подобна ему князя во отечествии его". И отпусти его съ великою честью.
Потомъ же царь Батый разгневася на брата его на меншаго, на князя Ондрея, и посла на него воеводу своего Невруя, и повоева землю Суждальскую. По пленении жъ Невруеви князь великий Александръ Яросла-вичь церкви воздвигнувъ и град исполнивъ и люди разпуженныя собра въ домы своя. О таковых Исаия про-рокъ рече: "Князь благъ во странахъ техъ, уветливъ, кротокъ, смиренъ, по образу Божию есть, не избираетъ богатества, не зря крове праведничи, сироте и вдовице въ правду судя, милостийлюбецъ, благъ домочадцомъ своимъ и внешнимъ странамъ, сиротамъ кормитель, богомоленъ, ангеломъ любителю, человеком щедре ущедряетъ, показуетъ на мире милость свою. Распространи Богъ землю его богатествомъ и славою и дожди Богъ лето его".
Из хрестоматии по древнерусской литературе, составитель Н. И. Прокофьев, М., "Просвещение", 1980 со ссылкой на публикации В. Мансикки "Житие Александра Невского. Разбор редакций и текст" (СПб., 1913), с исправлениями по другому списку ХVI в., опубликованному Н. Серебрянским в приложении к исследованию "Древнерусские княжеские жи-тия" (М., 1915).
…В лЂто 6747 [1239]. Оженися князь Олександръ, сынъ Ярославль в НовЂгородЂ, поя в ПолотьскЂ у Брячьслава дчерь, и вЂнчася в Торопчи; ту кашю чини, а в НовЂгородЂ другую. Того же лЂта князь Алек-сандръ с новгородци сруби городци по ШелонЂ.
…В лЂто 6748 [1240]. Придоша СвЂи в силЂ велицЂ, и Мурмане, и Сумь, и Ђмь в кораблихъ множьство много зЂло; СвЂи съ княземь и съ пискупы своими; и сташа в Не†устье Ижеры, хотяче всприя-ти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую. Но еще преблагыи, премилостивыи человЂколюбець богъ ублюде ны и защити от иноплеменьникъ, яко всуе трудишася без божия повелЂния: приде бо вЂсть в Новъгородъ, яко СвЂи идуть къ ЛадозЂ. Князь же Олександръ не умедли ни мало с новго-родци и с ладожаны приде на ня, и побЂди я силою святыя Софья и молитвами владычица нашея богородица и приснодЂвица Мария, мЂсяца июля въ 15, на память святого Кюрика и Улиты, в недЂлю на Сборъ святыхъ отець 630, иже в ХалкидонЂ; и ту бысть велика сЂча СвЂемъ. И ту убиенъ бысть воевода ихъ, именемь Спи-ридонъ; а инии творяху, яко и пискупъ убьенъ бысть ту же; и множество много ихъ паде; и накладше корабля два вятшихъ мужь, преже себе пустиша и к морю; а прокъ ихъ, ископавше яму, вметаша в ню бещисла; а инии мнози язвьни быша; и в ту нощь, не дождавше свЂта понедЂльника, посрамлени отъидоша.
…Новгородець же ту паде: Костянтинъ Луготиниць, Гюрята Пинещиничь, НамЂстъ, Дрочило Не-здыловъ сынъ кожевника, а всЂхъ 20 мужь с ладожаны, или мне, богь вЂстъ. Князь же Олександръ съ новго-родци и с ладожаны придоша вси здрави въ своя си, схранени богомь и святою Софьею и молитвами всЂхъ святыхъ.
…Того же лЂта на зиму выиде Олександръ князь из Новагорода съ матерью и с женою и съ всЂмъ дворомъ своимъ къ отцю своему въ Переяслаль, роспрЂвъся с новогородци.
Новгордская Первая Летопись старшего извода. Синодальный список.
…Первее сего поднялся князь Биргер и вшел в Неву, и срете его князь Александр на реце на Ижере и самого прогна, а полки поби.
"Рукописание Магнуса, короля Свейского". Апокриф (беллетристика) ХV века.
О Г Л А В Л Е Н И Е
ЧАСТЬ 1. Е В Р О Р Е М О Н Т 1
СКЛАД 1
СПЕЛЕОЛОГИ 3
БЕЛЫЕ 6
ЗОНА, СВОБОДНАЯ ОТ КУРЕНИЯ 9
ВОРКУТА - ЛЕНИНГРАД 10
ВЫ, МЫ, ТЫ… 13
САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН 16
ЧАСТЬ 2. МАРШ НЕСОГЛАСНЫХ 20
ПРЕДУПРЕЖДЁН, ЗНАЧИТ, ВООРУЖЁН 20
ИХ НРАВЫ 23
И ИХ НРАВЫ 25
ВРЕМЕНИ В ОБРЕЗ 26
ШЕСТЬ ЧАСОВ 30
ЧАСТЬ 3. Б Р И Г И Т Т И Я Х 32
КАРМА 32
СЕТЬ 34
ИСТОРИКИ 35
МНИМЫЕ СЛЕПЫЕ 38
РОДИТЬСЯ В РУБАШКЕ 40
ДАЧИ 42
ПОЛЕВОЙ ДНЕВНИКЪ 44
15 июля 44
13 ноября 48
1 апреля 53
3 июня 55
ЗДРАВСТВУЙ, БЭТМАН 58
ВСЁ ПОД КОНТРОЛЕМ 64
МЕНЯЮ ТРЕТИЙ СРОК НА ПЕРВЫЕ ДВА 67
В М Е С Т О Э П И Л О Г А 69
П Р И Л О Ж Е Н И Е 70