Почти сорок лет я хожу в одну и ту же парикмахерскую.
Сначала меня водил туда папа. Когда я плакал и не хотел наклонять голову, чтобы тупой ручной машинкой мне ровняли стрижку и брили шею, он показывал вниз, под столик, и говорил:
– Видишь сынок, там тигр дерется со львом.
Я, конечно, не верил, что тигр и лев могут уместиться под столиком для парикмахерских принадлежностей, однако проблема кто сильней, тигр или лев, настолько волновала меня в ту пору, что я начинал пристально смотреть под столик, на время забывая о неприятных ощущениях и переставая плакать.
Кстати, ответа на этот вопрос я до сих пор так и не знаю.
Потом, подростком, я ходил в парикмахерскую сам, гордо зажимая в кулаке целых сорок копеек.
Мама категорически настаивала на стрижке «молодежная», презирая «канадку», а тем более «бокс» или «полубокс».
Парикмахерская располагалась (и располагается до сих пор) в цокольном помещении пятиэтажки, в одном из тех микрорайонов которыми застраивались российские города в начале шестидесятых.
В таком пятиэтажном «небоскребе» наша семья стала счастливым обладателем хором в двадцать четыре квадратных метра жилой площади, плюс кухня пять квадратных метров.
Зато до школы было пять минут ходьбы, а за десять минут можно было сбегать в хлебный, купить молока, посмотреть на пустые полки мясного отдела и насладиться вечной красотой хохломской росписи и палехских шкатулок в магазине со звучным названием «Галантерея».
Партия и Правительство заботились о том, чтобы уставшие от работы граждане могли купить все необходимое (ну, не было, не было мяса и колбасы, согласен, но суповые-то наборы были!) в непосредственной близости от места проживания.
Еще они (Партия и Правительство) заботились о здоровье граждан и о том, как они выглядят. Поэтому в каждом микрорайоне были поликлиника и парикмахерская.
Парикмахерская – это целый мир. Я, подросток, измученный поллюциями, наслаждался здесь обществом красивых, хорошо пахнущих женщин.
Бывало, невзначай, парикмахер касалась моей макушки упругой грудью, пробуждая во мне те самые юношеские фантазии, о которых порой скучают взрослые и умудренные жизненным опытом мужчины.
Я знаю почти всех мастеров в моей парикмахерской.
У яркой блондинки Марины я стригусь уже тридцать лет.
Мы параллельно взрослели, сочетались браком, рожали детей и нам, конечно, всегда есть о чем поговорить.
Обычно молчаливая, она всегда разговорчива и открыта со мной.
Однажды ее муж, приличный непьющий человек, увлекся подругой Марины. Он перестал играть по вечерам с детьми (у Маринки два чудных мальчика-близнеца, которые теперь уже сами стали папами), и стал пропадать на так называемых «подработках».
Мы прошли с ней разговоры на тему: «Что вам, мужикам, надо?», «Что у нее там что-нибудь другое, что ли?», «Как быть и что делать?», и даже затронули чудовищно-неловкую тему «Может быть, в постели я делаю что-то не так?»
Потом все пришло в норму. То ли муж Марины одумался, то ли наше обсуждение этих тем оказалось для нее полезным…
Рыжеволосая Наташка работает здесь лет пятнадцать.
Она мне сразу понравилась. Сижу как-то раз, стригусь, Маринка хлопочет вокруг меня, я в зеркало, как бы на себя смотрю, а сам наблюдаю за жизнью зала. Вдруг вижу: новенькая. Рыжая, глаза серые, посмотрела, как выстрелила! Повернулась, пошла… в общем, очень аппетитно!
Надо сказать, что в «перестроечные» времена парикмахерская стала частной, хотя, пожалуй, в ней изменилось только название. Новый хозяин, видимо обожженный огнем Наташкиных кудрей, вскоре повесил вывеску «Золотые волосы».
После этого, заведение, с легкой Марининой руки, и работники, и клиенты стали называть Цирюльней.
Натаха работала в одну смену с Мариной, за соседним креслом.
Иногда я читал на ее лице отпечаток бурно проведенной ночи, иногда ее глаза были глубокими и грустными.
Вскоре она вышла замуж за парня, который работал в литейном цехе металлургического завода. Все удивились.
Через год после свадьбы он запил. Все ее жалели.
Потом он бросил пить, и у них родился сын. Все радовались.
Потом снова запил. Все плакали.
Лет десять назад она попросила у меня совета. Я сказал, что советов не даю, но поговорить и высказать мысли вслух могу легко.
Хотите – слушайте и прислушивайтесь, не хотите – как хотите.
Мы говорили с ней на темы: «Что за радость пить эту гадость?», «Что вам, мужикам, надо?», «Как быть и что делать?» и даже затронули чудовищно-неловкую тему «Может быть, я в постели делаю что-то не так?».
Потом все пришло в норму. То ли муж Наташи одумался, то ли обсуждение со мной этих тем оказалось для нее полезным…
Вероника – милая и улыбчивая.
Она как-то так тихо и быстро вошла в коллектив, что кажется, будто она работала здесь всегда. На самом деле, лет десять тому назад, тоненькая, как тростинка, (но с выразительной грудью) и бледная, она стояла на крыльце Цирюльни и курила.
Я спешил (вечером надо было идти то ли на презентацию, то ли на день рождения), но остановился у дверей, сказал:
– Ну что же ты, милая, еще и куришь, а? И так худенька, бледненька, а тебе еще рожать! – и побежал дальше.
Расположившись в кресле, я с улыбкой рассказал Марине о своей неплохой, как я подумал, шутке.
Оказалось, что Вероника замужем три года, и у нее нет детей.
Ходила по врачам, те говорят все в порядке. Уговорила мужа провериться, и тут, по словам врачей, молодой, крепкий, спортивный парень оказался безнадежен.
Все это горячо и строго прошептала мне на ухо Марина, завязывая пеньюар, чтобы состриженные волосы не попадали за воротник.
С тех пор у нас с Вероникой установился особый тип отношений.
Я делал ей комплименты и всегда дарил разные безделушки, которые привозил из частых заграничных поездок.
Мне было жаль хорошую девчонку, и мы даже время от времени обсуждали с Мариной тему экстракорпорального оплодотворения (от донора).
Однажды, когда я вручал Веронике маленькую Эйфелеву башню, о чем-то болтая, она быстро и незаметно сунула мне в нагрудный карман пиджака записку.
Там был номер ее мобильного. Я позвонил. Она попросила встретиться и поговорить.
Мы говорили с ней на темы: «Все мужики эгоисты!», «Как быть и что делать?» и даже затронули чудовищно-неприличную тему «Где взять здорового и умного донора?»
В одно из посещений Цирюльни, я увидел пополневшую и порозовевшую Веронику, глаза которой излучали счастье.
Она родила здоровую и умную девочку. То ли врачи нашли способ помочь мужу Вероники, то ли обсуждение со мной этих тем оказалось для нее полезным…
Мне всегда тепло и уютно в Цирюльне. Как дома.
Мы болтаем, смеемся, переживаем за наших детей и Страну.
Я смотрю на таких разных, но таких одинаково хороших Марину, Наташу, Веронику, Лиду, Яну.
Я смотрю на них и думаю: «Как здорово, что они не знают о том, что в каждой из них есть частичка меня!»
Чашка чаю, чашка чаю,
Сахар – ты, а я – вода.
Вот сижу, ногой качаю,
Ложечкой туда-сюда.
Губы вытянуты жадно,
Втянут сладостный нектар,
Мне комфортно, мне приятно,
Пышет жаром самовар
Вот, казалось, незадача,
Полон стол, но нет гостей,
И потею я, до плача, –
Растворяйся поскорей!
В тихой нежности посланий,
В мягком шепоте любви,
Сбросив грусть своих страданий,
Ты ко мне скорей приди.
Чашка чаю, чашка чаю,
Сахар – ты, а я – вода,
Я тебя опять прощаю,
Ты простишь меня всегда!