2. А Пушкина тоже люблю!

Валентина Яроцкая
  Думаете,  легко пройти на лыжах 15 километров? По  лесу,  пристроившись  на тонких беговых лыжах  за  широкими охотничьими лыжами  идущего  по  белой целине  вперёдсмотрящего? Ага, спортсмен или  турист (бывалый, не новичок) скажет: «Ха!! Чепуха!!» А мне посочувствуйте.  Я не спортсмен,  и  мои туристические способности   супруг всё время подвергает сомнению. Образ жизни  у меня – сидяче-лежачий. То есть, будучи «училкой», я всё время  сижу за тетрадками-уроками-компьютером, а  как  читатель-фанат  –  лежу на диване с книжками. Так что  15 км  для меня – почти марафон для спринтера.

    Идём по старому  любимому маршруту с условным названием «за семью ручьями». Но  это  зимний вариант, поэтому  препятствия-ручьи благополучно преодолеваем, не напрягаясь на всякие  переправы. Ручьи  у нас  спят  чуть не  до  самого мая  – чай, не Африка, Север,  да  ещё и Крайний.   Первые  десять  км – почти с ветерком, идём по следу  снегохода. А  вот  последние  пять  приходится  дорогу прокладывать-пробивать –  никаких следов. А если учесть,  что горки  одна за другой следуют…  Я честно признаюсь: с горки – страшновато,  на горку – тяжеловато, жарковато. Так что приходится  себя  развлекать, отвлекать от  «страшновато» и «жарковато».

      Когда  идёшь  след в  след  со спутником, с которым три десятка лет составляешь «единство и  борьбу противоположностей»,  то  тут  один способ  себя  развлечь:  самому с  собой  разговаривать.  Однако  спутник хоть и молчит, но  надёжный – в  беде не  бросит. Продвижение  наше  со стороны очень смешное. У каждой горки повторяется  один и  тот  же  сюжет: дама  с лыжами заваливается в сугроб,  джентльмен  возвращается,  достаёт  даму  из сугроба, поднимает,  отряхивает от снега, помогает  надеть  лыжи, потом снова идёт  тропить лыжню.   Ещё  сто метров… Снова  по сценарию: дама  заваливается,  джентльмен возвращается и т.д.

       На привале вытаскиваю из  походного рюкзачка блокнот,  пытаюсь что-то записать,  ибо  память склеротическая, не  запишешь – забудешь.  Не подумайте,  что мне стихотворные строчки в голову  лезут – ни-ни! Это я  секретарём у мужа работаю.  Как скажет что –   я  хохочу, но тут же  забываю,  так вот решила  записывать.  Ну,  он  что-то нынче вообще  замолчал. Как  увидит у  меня в руках  блокнот –  только  ухмыляется и молчит.  Убедится,  что я спрятала «склерозник», тогда говорит. Умник. Ну и зря. А то я при  такой-то памяти забуду что-нибудь, так  сама   присочиню, а  ему припишу.  Стихи-то я  вроде  бросила, а  зуд  графоманский  в  руке  остался  же…

       Зажмурилась от солнца –  рассиялось светило в марте по-апрельски.
       – «Мороз и  солнце; день чудесный…»
       Ба! поворачиваю голову к  мужу: он,  что ли,  сказал? Больше некому,  я ведь  это точно не говорила, головой  ручаюсь,  хоть и не очень  толковой.
       Блокнот  снова открыт, я  сощурилась от солнца ещё  сильнее…
       – Япона мать… Танку-хокку сочиняешь,  что ли?
       – С  чего ты  взял?
       – А  чего так  сощурилась? Глазки японские сделала…
       – Не, это я   от  мыследеятельности, кто-то  тут Пушкина цитирует….

       Пушкинская  тема обрывается – солнце спряталось.  Я  опять   пристаю с  разговорами:
       – Знаешь,    надо  как-нибудь  мои старые  стихи издать отдельной книжкой. Когда меня не  будет,   ты   будешь читать  мой сборник…
       – Мать, – оглядывается муж,  – ты живи давай, не выдумывай.  Я  даже Пушкина уже не читаю, а  ты  хочешь,  чтобы я твои стихи читал…
       Я  догадываюсь,  что муж мысленно переводит количество денег, потраченных на «издание», в количество туристического снаряжения, которое можно купить за эти деньги.          
       Представляю,  как  он  молча  ужасается:
       – Мать,  ты  что… Палатка, лодка, новые лыжи!

       Нет,  бывает,  что  дорога  позволяет идти рядом,  тогда можно и поговорить  «за жизнь». Политические и  житейские  дискуссии  в  «разговорчивую минуту»  очень популярны  и у нас:  от   крабов до поправок  в конституции  – всё  «цепляет».

       В избушке-на-курьих-ножках, где мы располагаемся на ночлег,   блаженно вытягиваю  (но не протягиваю – не дождётесь!) ноги, а  папа  суетится возле  печки-буржуйки и ужина (дров наколоть,  воды  из  ручья принести,  примус походный  разжечь,  чего-нибудь  сварить  и т.д.). Весь походный   быт  на мужчине  – так  испокон веков  заведено в нашей  семье. А  так как   дело  досталось  мужчине, а  безделье –  женщине ( редкий случай!), то я  достаю  из  рюкзачка любимую  книгу ( маленькое  карманное  издание  – «Евгений Онегин», неизменный мой  спутник во  всех путешествиях)  и начинаю  развлекать  занятого делами  мужа. Студенческие   гадания на  стихотворных  сборниках до сих пор  живы в памяти.

       Пристаю к мужу:
       –  Ну, назови  страничку,  я  тебе скажу «что было, что будет, чем сердце успокоишь»… О, Пушкин! Какие строки! Сколько поэзии! Сколько  изящества в  каждом  чувстве!
       Муж сдаётся: попробуй отвяжись от  женщины, если  это твоя  жена…
       – Ладно,  мать, отстань  только, страница  200.

       Я открываю нужную страницу, наслаждаюсь  пушкинскими строчками и собственным  декламаторским искусством:
       – «Упала в снег; медведь проворно
Её хватает и несёт;
Она  бесчувственно-покорна,
Не шевельнётся,  не дохнёт;
Он мчит её  лесной дорогой;
Вдруг  меж  дерев шалаш  убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом  занесён…»
      –  Стоп! Это что?  – придирается  муж к  Пушкину.–  Какой  «пустынный снег»? В пустыне песок, –  нарочно сердито  щурится критик,  делая  вид,  что  в  пушкинскую  метафору «не  врубается».
      А я  хохочу над  таким точным попаданием «гадательной» строки: именно так и  было же! «Упала в снег»  –  это  вот   сто раз  сейчас и  было со мной…

      – Ну-ка, ну-ка, а  мне  что выпадет…   страница 277... Ничего себе!!! Вот  это  так «предсказание»!  И  это мне? Ну,  спасибочки, Александр Сергеевич! «Так,  равнодушное забвенье за гробом ожидает нас. Врагов, друзей, любовниц  глас вдруг молкнет…»  Порадовал,  классик-любимчик  называется, мог  бы поклоннице-почитательнице  что-нибудь повеселее-то  предсказать…

       Теперь  муж  хохочет, «сочинявывая» в мой  адрес – от  женского лица:
        – Чтоб тебе я  не мешала, я всё Пушкина читала, дочиталась до  того,  что головушка – бо-бо…
        А потом    из  спальника слышится сонное  бормотание:
        – «Ей снится,  будто бы она идёт по снеговой поляне…»
        Я с подозрением смотрю на супруга: уж не наизусть ли он Пушкина  выучил?
        – «Ах,  ножки, ножки,  где  вы ныне…» – снова слышится  из  спальника, муж никак не  может  уснуть.

       – А  давай  я  ещё  почитаю….
       – Мать, – высовывается из  спальника  говорящая голова с вращающимися от гнева  глазами, –  помилосердствуй…
       – Ты  хочешь,  чтобы  я  закрыла рот? – наивно вопрошаю  я.
       – Мать, я  мечтаю  об  этом  уже тридцать лет! –  возопил  мой слушатель громко и обречённо: «мечтам и годам нет возврата» –  это  он понимает.
      – Папа, – примирительно-тихо   и вкрадчиво говорю я,  –  я  любого на уроке могу усыпить громким голосом, неужели я не усыплю  тебя  тихим  чтением?
      До  дома 15 км,  убежать некуда –  мужу ничего не остаётся делать,  как  уснуть под моё восторженное ( ай да Пушкин! ах, Пушкин!)  чтение.

      О, Пушкин! Дивный слог, изумительная лиричность,  потрясающая ирония,  тонкая, изящная… «На модном слове идеал тихонько Ленский задремал…»  «Взвести друг  на друга курок и  метить в ляжку иль в  висок…» Вспомнилось,  как  младший сын писал экзаменационный  реферат по литературе – о  дуэлях в русской литературе, о  поединке Онегина и Ленского,  о последней дуэли Пушкина.  Мы  тогда  с ним ( с сыном, конечно,  не с Пушкиным же) столько литературы перелопатили-перерыли. Я сама увлеклась темой,  точно выяснила,  что Онегин  ВСЁ сделал  для  того,  чтобы дуэль не состоялась. Чтобы Ленский остался жив и чтобы при  этом не считал себя оскорблённым  онегинским   «притворством». Проспал Евгений  назначенное время, привёз  слугу вместо   настоящего секунданта,  поторопился  стрелять,  чтобы  потерять право выстрела… Выстрел  был роковым, не Онегин  его направлял  –   вот   что надо понять.  Не только  нашим разуменьем  свершаются наши судьбы. И наши,  и  литературных героев  тоже…

       Утром завожу опять разговор о литературных героях. Ведь  литературным героем  нечаянно может стать  любой человек.
        – Вот ты, например, папа…
        – Я не герой, я персонаж, – иронизирует  муж,  разжигая огонь в печурке. Потом, глядя куда-то поверх моей головы,    как  будто не мне, а кому-то невидимому «предсказывает»:
        – С утра она выдавливала  из себя  прозу, а к вечеру её пронесло – и  полились  стихи…
        – Вот-вот,  влияние Пушкина-писателя и Пушкина-поэта неоспоримо. Тебя   потянуло говорить  метафорами…
       –  Мать,  ты меня  достала Пушкиным…
       –  А  вот профессору Тихонову  один студент  сказал: "Пушкин «тоже хороший писатель"… - пытаюсь внятно рассказать историю, которая вот  здесь:
       http://www.proza.ru/2011/08/04/441
       –  Валя, я сам уже сочиняю… Слушай… Это моё. Для  тебя. «И очумелый образ твой  всю ночь преследовал меня…»
       Машинально  муж  берёт со стола  пустую консервную банку, снова  задумчиво  декламирует:
       – А вечером  здесь  был  тунец, теперь остался  болтунец…

       Я понимаю,  кто  тут  «болтунец» и кем был  съеден "тунец", но   последнее слово  дают  даже  преступникам, а  я  не преступник,  а  самая  дотошная  почитательница   пушкинского таланта. Мне  – последнее слово!
       – Знаешь,  без Пушкина  жизнь  была  бы неполной.  Я всю жизнь влюблена  в Пушкина.  Пушкин  учит любить.

       Муж снисходительно  улыбается. Он не ревнует. Он  любит  Поэта по-своему, и не меньше, чем я.

       На обратном пути  мы  попадаем в метель – настоящую, пушкинскую. «Пошёл мелкий снег – и вдруг повалил  хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель…» Я бегу  по лыжне и в  такт   шуршанию лыж повторяю  пушкинские строчки. И вспоминаю всех, кого люблю.
        – А Пушкина  тоже люблю…

                ***
            Утреннее послесловие –  приходится дописывать. «На фоне Пушкина» спится  плохо, цитаты в голову лезут, тут  и крыше поехать недолго.
            Потому  утро с Пушкина и начинается опять,  ибо  и  вечер  им закончился. Точнее глубокая ночь.  С Пушкина начинается,  потому  что классик (томик прозы с «Капитанской дочкой» ) всю ночь  под подушкой  был. Это   я после  цитирования по памяти строчек о метели проверяла пунктуацию по  тексту.  Ну, и  зачиталась…

             Вот я взяла утром машинально книжку,  машинально  открыла страницу.  И в глаза сразу бросилась подчёркнутая  моей рукой  строчка: «Я приехала просить милости, а не  правосудия». Трудно в   моём  трёхтомнике Пушкина найти не «учирканные» мною странички.  Везде я наследила своими отметками: то просто так, для души, что-то выделяла,  то к очередному уроку готовилась.

           Ба! получается  продолжение рассказа, вернее – его правильное завершение. Удивительная фраза, именно с ней ведь и сам Поэт в неизвестный   «тот» мир пожаловал, к Богу… «Я приехала просить милости, а не  правосудия», – говорит Маша Миронова даме с голубыми глазами, которая впоследствии окажется императрицей. Милости, а не правосудия! И здесь,  и там – разве не об  этом все наши помыслы? Не сказать лучше и  точнее, не сказать! Дайте же  и  нам тоже «милости», а  «правосудие» мы и сами устроим. Помните, у Ильфа и Петрова, в   эпизоде на аукционе: «Правосудие продано!» Ей-ей, тут не  до смеха, когда "правосудие продано"…

           Люблю  я  их, классиков…
           А Пушкина  тоже люблю!