1150 лет российской государственности
Новгород никак не может определиться с тем, как восстановить память об ополченцах 1812 года. А между тем то было не единственное новгородское ополчение...
А. Одиноков
Шапка с крестом ["Новая Новгородская Газета" от 28 марта 2012 г. № 13 (656)]
Авторское название:
ЕЩЁ ОДНО ОПОЛЧЕНИЕ –– МОРСКОЕ
XIX век продолжил в России одну из легендарных народных традиций – формирование ополчений. Масштабные военные конфликты этого века – Отечественная война 1812 года, Крымская (или Восточная) война – требовали резкого увеличения численности войск, что невозможно было сделать в рамках регулярного формирования и наличия крепостного права. Кроме того, надо учитывать сословное расслоение русского общества, приверженность крестьянства к труду непосильному, но мирному. Вследствие этих причин появляется в дальнейшем аракчеевский вариант военных поселений; совмещающий крестьянский труд и военную службу. В русском языке появляется понятие – «пахотные солдаты».
В 1806 году Манифестом императора Александра I «О составлении и образовании временных ополчений или милиции», все слои общества призывались к участию в ополчениях и пожертвованиям.
На основании Манифеста в 1806–1807 гг. в России было созвано земское войско (милиция), в 1812 году нашествие наполеоновских войск Франции потребовало формирования самого масштабного народного ополчения. В 1854 г., в связи с обострением конфликта России с Турцией, и участия в конфликте на стороне последней ряда стран, включая Англию, было сформировано морское ополчение, а в 1855 г. – подвижное ополчение.
С точки зрения исторических исследований, источниковой базы, наиболее изученными можно считать только вопросы народного ополчения Отечественной войны 1812 г. Вот почему мы предлагаем вашему вниманию один их редких материалов по морскому ополчению. Автором его является новгородский краевед Александр Григорьевич Слёзскинский (1857–1909).
А. Слёзскинский
Морское ополчение
Это было в Крымскую войну. Хотя неприятельский союзный флот был в Чёрном море и намеревался разгромить Севастополь, тем не менее, надо было опасаться вторжения неприятельских судов и в Балтику. Особенно потребовалась усиленная оборона балтийских берегов, когда появились военные корабли на Белом море. Корабли были английские. Легко себе представить полное хозяйничанье англичан, если они не встречали ни одного русского судна. Там они плавали свободно, разгуливали как дома. Однако берега нашли пустынными, а в заливах Кандалакшском, Сорокском, Сумском, Онежском стрельба оказалась бесполезной, так как селения прятались глубоко в бухтах, да и мелководье ставило их вне выстрелов. Таким образом, не имея мишени для новейших по тому времени тяжёлых, дальнобойных орудий, неприятель сосредоточил свой огонь на несчастной Соловецкой обители, расположенной среди моря на холмистых островах. Древний монастырь стонал и метался от ужаса под чугунными снарядами. Надо удивляться, как он спасся от разрушения. Но вот чудо: чайки в монастыре уцелели, будто бы ни одной не нашли убитой. С тех пор эта птица, как чудесно избавленная от верной смерти, считается священной.
И поныне остались тяжёлые воспоминания о бомбардировке. Когда я был в обители, видел даже следы этой потрясающей драмы в виде гранатных осколков, наваленных грудами на дворе монастыря. На внешних стенах, где ударялись снаряды, образовались впадины; теперь они, конечно, заделаны, но эти места отмечены чёрными пятнами. Вообще сохранению следов придана особая забота, дабы живо воскрешать у паломника в памяти ужасное испытание святой обители. Пока англичане оперировали на дальнем севере, вышел высочайший указ, мотивированный на усиление балтийской обороны. Указом призывались охотники в морскую службу. Помещичьи крестьяне, желавшие поступить на морскую службу, должны были испросить согласие у владельца имения, иначе говоря, чтобы, помимо собственного желания, отпустил сам барин.
Оба согласия требовались формальным порядком, на бумаге, причём доброволец обязывался дать подписку в том, что по окончании срока службы он снова вернётся к своему владельцу. Губернской администрации строго наказывалось, чтобы в каждом добровольце производилось расследование: идёт ли он по собственному желанию, по своей воле, без принуждения со стороны помещика, так как государь имел особое попечение о владельческих имениях и видел без того уже между помещиком и крестьянином несогласие, ведущее того и другого к «пагубному расстройству».
В конце указа говорилось о спешности дела, но с предупреждением, дабы не вышло нарушения порядка и благочиния.
В морское ополчение принимались добровольцы только из четырёх губерний: С.-Петербургской, Олонецкой, Тверской и Новгородской. Жребий пал на эти губернии именно потому, что в пределах их лежит немало водных бассейнов, с которыми население занималось водными промыслами, свыклось от рождения. Действительно, в этих местностях могут быть и хорошие пловцы, и отважные мореплаватели.
Предполагалось из добровольцев сформировать гребную флотилию, которая делилась бы на четыре дружины, значит, по одной дружине от каждой губернии. Сборным пунктом намечался С.-Петербург, куда должны были в средине мая прибыть дружинники; здесь они распределятся по судам и поплывут в Финский залив, а там станут на указанные места, с которых и будут охранять берега залива.
Одновременно с указом было обнародовано и положение о морском ополчении. Из него небезынтересно привести некоторые условия для желающих защищать интересы отечества. Охотниками должны быть люди здоровые, крепкого телосложения, сильные, поворотливые. Все эти качества устанавливал в Петербурге врачебный персонал; неподходящие должны были вернуться обратно в прежнюю крепостную зависимость. Если же кто из добровольцев явится позже 20-го мая, то, хотя и пригодный, не может быть принят во флотилию, потому что оная окончательно будет уже сформирована к июню.
Срок службы признавался обязательным только в течение пяти месяцев, далее же никто на службе не удерживался, но остаться матросом доброволец всё-таки не мог по собственному желанию; всё зависело от помещика; его согласие решало продолжение службы во флоте. Проектировалось сделать добровольцев преимущественно гребцами канонерских лодок, однако, в случае надобности, поставить иных и на большие суда.
Охотникам предполагалось выдавать из казны деньги и довольствие. Жалованье было определено по 8 руб. в месяц, харчи обыкновенные, солдатские; одежда применительно к крестьянской: кафтан, кушак, порты и шапка с крестом.
Иметь бороду не запрещалось; также дозволялось носить волосы на голове по-крестьянски. Храбрые, исполнительные, трудолюбивые добровольцы могли получать награды – знаки отличия. Оставшиеся по случаю кампании больными или увечными пользовались за счёт казны призрением. Иначе поступали с осиротевшими семьями.
Беспомощные сироты, очутившиеся без кормильца, должны были переходить на попечение сельского общества. В случае взятия канонерскими лодками неприятельских судов, добровольцы могли участвовать в разделе приза.
Вскоре для поступления в морское ополчение указывался такой путь: по получении от помещика дозволения, добровольцы обращались к местным властям, от которых брали особые билеты. С ними они должны были являться в инспекторский департамент морского министерства и там уже назначались на лодки, или на иное какое-либо судно.
Но каким путём мог дойти указ до крепостных крестьян?
Не иначе, конечно, как чрез своих помещиков, а на последних должны были повлиять предводители дворянства.
Дело началось с губернских предводителей. Так, новгородский предводитель писал уездным, что «наступают те дни, когда все сыны России и верноподданные обожаемого государя одною душою, одною мыслью должны откликнуться на всевозможные пожертвования и содействовать преуспеянию намерений царя и благоденствия державы. В этом столь важном деле наше дворянство обязано подать собою пример всем другим сословиям, как стоящим ниже. Каждый из нас обязан поспешествовать увеличению числа защитников родины и сделаться достойным сыном нашего отечества». Эти патриотические слова не нашли особенного отклика у помещиков, как приходившиеся им не на руку. Ведь уйдут из вотчин способные молодые люди, т. е. хорошие работники на барских полях и лугах. Поэтому понятно, помещики глухо разъясняли крестьянам значение указа и этим только создали в народе разные кривотолки.
Таким образом, кто-то сейчас же воспользовался неясностью толкования о призыве в ополчение и пустил в ход превратный смысл указа, будто бы ополчение не столько нужно правительству, сколько создаётся оно на пользу собственно крестьян, что после службы всякий из крепостных перестанет знать тяжёлый труд, барский гнёт и будет обласкан «вольной». Конечно, возможность неожиданной свободы сразу заглушила истинное стремление указа. Все вотчины заволновались, поднялись на ноги. Прежде всего, крестьяне, почувствовав за плечами «волю», перестали повиноваться господам, начали глумиться над крепостничеством и гордо выражали своё мнение, что наступил теперь и на их стороне праздник. Они отовсюду шли к властям и требовали билетов.
Вышло со всём обратное. Вместо того, чтобы собирать желания, выдавать, предводителям приходилось подавлять волнения, усмирять крестьян. Взамен списков добровольцев, они сообщали тревожные вести о настроении уезда.
Жаловалась, например, помещица Пухтеева; пришли к ней семь человек крепостных и заявили, что служить господам и слушать их приказаний не желают, ибо несут не под силу работы на барщине; просили отпустить их в морское ополчение, которое впоследствии якобы даст им полную свободу. В отпускной они так крепко были убеждены, что даже по-продали своё имущество и собрались уже в путь, только дело останавливалось за помещицей.
Между тем, помещица и не думала отпускать крестьян ни в ополчение, ни куда-либо на иную службу, да это было бы для неё громадным ущербом, так как в поместье некому будет отправлять полевых работ, и вотчина без крестьянских рук придёт в упадок и запустение.
Устюжский предводитель сообщал, что в тамошний земский суд явились 40 человек крестьян помещика Шилинга, Ратькова и Ушакова и, не имея от своих господ дозволения, просились охотниками в ополчение. Там им объяснили, что успех в просьбе всецело зависит от помещиков, от них надо получить разрешение, а иначе такой поступок именуется неповиновением властям и строго преследуется законом. Однако, один из крестьян, Архипов, и слышать не хотел усовеще-ваний, кричал, горячился и пригрозил, в конце концов, что пойдёт в Петербург и отыщет у царя сущую правду. Тогда упорного и строптивого крикуна посадили в одиночную, как для наказания, так и для того, чтобы не оказывал на других вредное влияние. Остальные вели себя более сдержанно и спокойно, выслушали назидание без шума и крика, зато получили возвращение к своим помещикам.
Архипов считался крепостным Шилинга. Узнав о его участи, помещик приехал в Устюжну и объяснил властям, что этот крепостной с доброй совестью и хорошим поведением, что увлёкся какой-то мнимой свободой и, если бесчинствовал, дерзил и грубиянил, то просто «по глупости».
Помещик был уверен, что Архипов раскается и принесёт повинную. Крикуна освободи ли. Шилинг тут же упрекал его за проступок, приведший его к заключению. Крепостной оправдывался и ссылался, что ему передавали люди, которые будто бы чем угодно ручались за справедливость своих слов о «воле».
В Боровичском уезде крестьяне всего Левочского погоста бросали полевые работы и приходили в земский суд толпами, требуя билетов на поступление в ополчение. По пути они завёртывали в кабаки и распространяли слухи, что, благодаря морской службе, они и их семейства станут вольными. Помещичьих разрешений у них тоже не было. Поэтому впавшим в заблуждение чиновники суда читали указ, поясняли точный смысл и обещали немедленно удовлетворить их желание, коль скоро будет доставлено согласие владельцев имений. Крестьяне возвращались в вотчину, но им помещики не давали дозволений. Некоторые не верили ни чиновникам, ни своим господам и тайком отправлялись в губернский город, где ходатайствовали перед губернатором, прибавляя, что их обманывают помещики и разные становые, исправники.
Очевидно, брожение становилось всё шире и шире, расплывалось как масляное пятно на бумаге.
Первым делом, конечно, надо было самим помещикам успокаивать крестьян, принять благоразумные меры, точно разъяснять указ, но они ради личных выгод или, быть может, по собственному неведению, употребляли насилия, угрозы, посылали жалобы на крестьян. В большинстве же случаев помещики уклонялись отпускать своих крепостных в ополчение. Например, дворяне Демянского уезда, в составе 26 лиц, единодушно постановили, что всеми мерами постараться огласить волю государя, всеми средствами станут убеждать крестьян поступать в морское ополчение и будут гордиться, если выставят больше воинов, готовых уничтожить врагов родины, но, в то же время, скорбят, так как в их уезде почти нет водных пространств и слишком стеснены условием о том, чтобы охотники были из людей, привыкших к воде.
Если же иные помещики и давали разрешения, то отнюдь не в благих интересах ополчения. Для характеристики следует указать на такой факт. В Череповецком уезде помещица Петрова отпустила в ополчение шесть человек. Когда они явились за билетами к исправнику, то последний троих положительно забраковал по одному только внешнему виду: один был с кривой шеей, другой со сломанной рукой, третий по дряхлости никуда не годился. Относительно прочих исправник выразил также неуверенность, чтобы их благополучно пропустил в Петербурге медицинский осмотр.
Таким образом, исполнению высочайшего указа мешал ложный слух о «воле». Стали искать начала этого слуха, стали разматывать клубок ополченных неурядиц, и, наконец, боровичский предводитель Коковцев открыл корень зла, в лице дьякона Григория, который, служа в Левочском погосте, читал крестьянам указ и объяснял, что господа тут ни при чём, а следует идти к становому и, если он не отпустит, прямо в Новгород, оттуда пошлют дальше, к государю, при этом добровольцы и их семейства будут считаться вольными и владельцы всяких прав на них лишаются. Разумеется, власти этого дьякона потащили в суд и отдали под надзор городского духовенства, находя такое наказание облегчённым, по случаю его многочисленного семейства. Быть может, отец Григорий и в самом деле не понял истинного смысла указа, но тогдашние власти не приняли этого в расчёт и всецело обрадовались, что нашли опору своих бестактных распоряжений.
Дьякон Григорий скоро сделался популярной личностью; на нём строилась вся неудача ополчения, он был во всём виноват.
Предводители и администрация старались внушить крестьянам, чрез помещиков, что ложное толкование указа распространяют злонамеренные люди, что государь не думает дать им «вольной», а напротив, после ополчения все крестьяне должны будут вернуться к своим помещикам.
А главное, убедительно утверждали, что злонамеренность создал некий дьякон Григорий; он извратил указ и толковал его по-своему, чтобы причинить в своём приходе вред крестьянам, на которых был почему-то зол.
Это воздействовало, и в вотчинах стало водворяться спокойствие, но помещики всё-таки с немалой натяжкой отпускали своих крестьян в морское ополчение.
К сожалению, из дела не видно, сколько ополченцев дала Новгородская губерния, и сколько их вернулось домой.
Быть может, подобные сведения имеются по другим губерниям.
Было бы крайне интересно, если бы кто-нибудь дополнил настоящую статью сведениями о результате морского ополчения или путём независимого сообщения в «Русскую Старину» или путём присылки данных на моё имя, в Новгород, которые я не замедлил бы огласить в указанном журнале.
[«Русская Старина». 1905. Т. 124. Декабрь. «Из архивных мелочей» С. 718-724]
Из «Новгородских губернских ведомостей»:
ВЫСОЧАЙШАЯ благодарность.
ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ, по всеподданнейшему докладу отношения ЕГО ВЫСОЧЕСТВА Главнокомандующего Гвардейскими и Гренадерскимъ корпусами, о томъ, что Новгородские жители разныхъ сословий на кануне выступления въ походъ безсрочно отпускныхъ нижнихъ чиновъ, въ числе 1759 призванныхъ на службу на пополнение полковъ 3-й Гренадерской дивизии, угостили ихъ обедомъ съ двумя чарками водки на человека, ВЫСОЧАЙШЕ повелеть соизволилъ: всем участвовавшимъ въ радушии объявить МОНАРШУЮ благодарность ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА.
ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ, известясь о сделанномъ Тихвинскимъ
городскимъ обществомъ пожертвовании при вызове охотииковъ въ
Морское Ополчение и оказанномъ въ семъ деле усердии,
ВЫСОЧАЙШЕ повелеть соизволилъ: объявить тамошнимъ
городскому голове, купеческому
и мещанскому обществамъ МОНАРШУЮ ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА благодарность.
Публикацию подготовил
Александр ОДИНОКОВ