Н. Хатиашвили, З. Ратиани, Н.Журавлева, подруга Н. Дорлиак и С.Рихтера, Е. Ахвледиани, С.Рихтер
5 апреля 2012 года Елене Дмитриевне Ахвледиани исполнилось бы 111 лет.
Иногда, после работы, я навещал Елену Дмитриевну Ахвледиани (тётю Эличку), и не только для того, чтобы насладиться её картинами или посетить салон, где собирался цвет грузинской интеллигенции, заезжие звезды союза или зарубежные, но и увидеть, поговорить или просто помолчать, около большой, самобытной, раскрепощенной, щедрой, бесконечно доброй, личности.
В тот вечер я, как обычно, чтобы не тревожить тётю Эличку, поднялся к ней на второй этаж не через парадный вход, а через «черный ход», с улицы Перовской (небольшой дворик, лестница, длинная лоджия). Дверь на кухню, как всегда, была открыта. Я прошел длинную комнату с антресолью, увешанную портретами хозяйки, написанными разными художниками (мне больше всех нравился портрет, исполненный Шухаевым) и, подойдя к стилизованному под «дедабодзи»* столбу, разделяющему огромную комнату на мастерскую и выставочно-концертный зал, застыл. На меня смотрел удивленный Святослав Теофилович Рихтер. Я не верил увиденному.
В чувство меня привели слова тёти Элички:
– Ну что стоишь как бедный родственник – глядя на меня, произнесла она. – Знаю, слыхал о Славе и Нине, вот и познакомься с живыми.
Первые несколько минут, пока всё внимание было приковано к моей личности, когда меня знакомили с женой Рихтера, Ниной Львовной Дорлиак и с ним самим, я, наверное, выглядел идиом. К счастью, они продолжили прерванный разговор, и я постепенно пришел в себя…
В основном говорили тётя Эличка со Святославом Теофиловичем, Нина Львовна изредка вставляла слова, больше смотрела на картины, развешанные на стенах, и на Рихтера. Я отчетливо помню тот момент, когда Нина Львовна встала и, подойдя к одной из картин, висевших за спиной Рихтера, обратившись к нему, начала вспоминать, что-то из прожитой жизни в Грузии. Мне вдруг почудилось, что я вижу один из возможных вариантов картины Пикассо. Пусть не девушка, но такая же изящная, и вдобавок не занятая проблемой балансирования на шаре изысканно утонченная, светящая всей гаммой чувств присущих только ЖЕНЩИНЕ, для которой существует только один громадный МУЖЧИНА, внимательно ее слушающий. Конечно, ничего общего между картиной Пикассо и тем, что я себе представил, нет, кроме чисто внешнего сходства. Мощный атлет, твердо сидящий на тумбе и девушка балансирующая на шаре, хотя…
На другой день – концерт в новом здании филармонии. Благодаря Ирине Каландадзе, для которой тётя Эличка была настоящей тётей, я попал на концерт и сидел не в зале, а на сцене в числе близких Святослава Теофиловича. Хотя это великая честь, но она не дала мне насладиться игрой великого пианиста. Я не мог избавиться от глаз, сидящих в зале.
После концерта все близкие дождались выхода Рихтера и Дорлиак и направились к дому тёти Элички пешком по тихой, безлюдной улочке Киачели, благо она жила близко от филармонии. Рихтер был взят в тиски восторженными почитателями его таланта. Нина Львовна и тётя Эличка шли вместе, чуть поодаль от них. Нина Львовна все беспокоилась, как бы не простудился Святослав Теофилович, так как во время игры ему в спину дул холодный воздух кондиционеров. Тётя Эличка с несвойственной ей мягкостью успокаивала её.
Перед отъездом Нины Львовны и Святослава Теофиловича в Москву помню, как они упрашивали тётю Эличку устроить выставку её картин у них дома. Тётя Эличка долго не соглашалась, ссылаясь на большую работу необходимую для этого, и что у нее сил осталось не так уж много, но Святослав Теофилович загоревшись этой идеей, не отставал от неё. В конце концов, тётя Эличка согласилась, но при условии, что Рихтер даст слово, и устроит у неё свою выставку картин. На это, он с радостью согласился и нежно поцеловал её в щёчку, что она милостиво приняла. Впервые за долгие годы я увидел, что она не сопротивлялась проявлению нежности.
Перед отъездом в Ленинград, а затем в Москву на предзащиту кандидатской диссертации я на минутку зашел к тёте Эличке попрощаться. Когда уходил, вдруг тетя Эличка спросила:
– Ты надолго?
– Командировка в Ленинград на две недели, в Москву на неделю…
– Тогда оставь адрес, где будешь жить. Возможно, встретимся там.
Я, конечно, оставил все возможные варианты.
Я ненавижу холод, слякоть. В Москве стояла именно такая погода. Весь день провел в ИФЗ (Институт Физики Земли), в разных лабораториях, договорился о дне предзащиты. Устал.
Придя домой, не успел раздеться, как услышал недовольный голос тёщи:
– Вам звонила какая-та Эличка, просила сразу позвонить по телефону, – и, протянув бумажку с номером, демонстративно направилась в комнату.
Я сразу позвонил. Не успел я поздороваться, как услышал голос тёти Элички:
– Ты здоров?
– Да, – растерянно проговорил я
– Не кашляешь, не чихаешь?
– Нет.
– Приезжай к Славе. Адрес Большая Бронная №2, кв.59. Запомнил? Найдешь?
– Да, конечно! А в чем…
– Тот, кто приехал помогать вешать картины, чихает, кашляет. Нина боится за Славу… Понял?
– Да конечно!
Вся усталость испарилась.
Моему бодрому виду все были рады. Милые хозяева поинтересовались, хочу ли я кушать? Я, конечно, сказал нет, хотя, когда шел домой, мечтал о сибирских пельменях тещи. Меня завели в большую залу, где стоял рояль и у стены напротив окон, в продуманном порядке стояли картины тёти Элички. Мне показалось, что работы всего на час, но, увы… Минуты короткого перерыва были заполнены рассказами Нины Львовны, Святослава Теофиловича и даже тёти Элички о том, как картин пропали, затем их нашли, но уже совершенно на другой товарной станции и, наконец, как их доставили на квартиру Рихтера. Из всего рассказанного, будь я юмористом, можно было бы написать смешной скетч о нашей бестолковой хозяйственности, но я запомнил рассказ тети Элички.
«Приезжаем на станцию. Около какого-то окошка кошмарная очередь. Слава становится в её конце. Мы с Ниной переглянулись и прошли дальше. Кругом грязь, слякоть, лужи. Минут через 15, наконец, попадаем к какому-то начальнику. После того как, наконец, он понимает, что мы пришли за картинами, которые к нему попали по ошибке, и что в очереди, на холоде стоит известный на весь мир Святослав Рихтер, он объявляет в микрофон: «Всемирно известному скрипачу Рихтеру подойти к начальнику перевозок, для представления документов на получение картин». Слава, конечно, сразу не пришёл, его привела Нина. Он, наверное, думал, что ему придется выстоять всю эту очередь, поэтому он и не обратил внимания на это объявление».
Пришел я домой около двенадцати, а картин повесили чуть больше половины.
Договорились, что завтра я приду в пять часов, сразу после работы. Нина Львовна попросила не опаздывать, так как обедать без меня не начнут.
Меня, действительно, ждали, стол был накрыт в столовой на половине Нины Львовны грузинскими блюдами, а в бокалах дожидалось наших губ и тоста тамады Киндзмареули. К счастью, меня успокоили, что сегодня тосты можно и не произносить, так как много работы и надо все закончить сегодня. Когда внесли моё любимое блюдо сациви и нам меняли тарелки, я, набравшись смелости, спросил:
– Святослав Теофилович, говорят, вашим учителем был Нейгауз, а по вашей манере игры этого не скажешь.
– От Нейгауза у меня манера высоко сидеть... Нейгауз был мне как отец. Я жил у Нейгауза. Он освободил мой звук и дал ощущение пауз...
– А что вы скажите об игре самого Нейгауза?
– Сам Нейгауз играл неровно. Помню его концерт из произведений Шумана. Сонаты были сыграны ужасно, играл, как сапожник, а «Крейслериана» — это было чудо, так никто никогда не играл.
– А над чем вы сейчас работаете?
– В Вене надо закончить запись II тома "Хорошо темперированного клавира".
– А кого из композиторов вы хотели бы сыграть?
– Я бы хотел играть Скарлатти, Шенберга, но уже нет сил.
– Кто из композиторов вам ближе всех?
– Я люблю Гайдна: он какой-то свежий, я люблю Гайдна больше, чем Моцарта.
– Наверное, из-за вашего темперамента?
– Нет. Я ведь человек холодный, несмотря на весь мой темперамент. Себя я хорошо знаю — есть вещи, которые мешают не в музыке, а в жизни. Я себе не нравлюсь.
– Чем? – удивился я.
Но нам не дали договорить, и погнали развешивать картины.
Поздно ночью, когда осталось две картины, «тётя» Эличка никак не могла найти им место так, чтобы общая композиция её могла устроить. Святослав Теофилович дважды предлагал ей варианты, но она их не принимала. Она даже попросила нас отойти от неё, так как мы ей мешаем сосредоточиться. Мы отошли, и некоторое время стояли молча. От усталости я отупел и вдруг слышу шёпот Святослав Теофиловича: «Я ведь тоже немного разбираюсь и в живописи и в композиции…» Ну что я мог ответить, кроме: «Вы же знаете Елену Дмитриевну».
К великой радости всех, тётя Эличка нашла самый блестящий вариант, который всем понравился.
За полночь я добрался до дому. Тёща, недовольная, ждала моего прихода. Ложась в кровать, я с ужасом подумал о завтрашней предзащите. Но был таким уставшим, что сразу уснул.
Предзащита прошла хорошо. После поздравлений друзей ко мне подошел один из завлабов и попросил меня, конечно, если я не возражаю, рассказать у них в отделе некоторые аспекты более детально, завтра, в воскресенье, так как в понедельник он улетает на Камчатку. Мы договорились на десять часов. Мне казалось, что я успею к часу закончить выступление и не опоздаю на открытие выставки.
Пришел на выставку я выжатый как лимон. Уже никого из посетителей не было кроме самых близких. Все они запечатлены на карточке. Я, конечно, постарался объяснить, что увлекшись проблемой, о которой рассказывал, позабыл о времени и… потерял…
Мне не дал докончить фразу Святослав Теофилович, сказавший:
– Да, вы много потеряли. Ведь я был неотразимым гарсоном с перекинутым белым полотенцем через руку и подносом с шампанским, с одной стороны и, вышибалой с другой.
Вскоре и самые близкие начали расходиться. На прощание Нина Львовна попросила меня, чтобы я, как только покончу с делами в Институте, сразу пришел к ним. Я с радостью пообещал.
На другой день, покончив в ИФЗ все дела и получив отметку в командировочном, я часам к двум позвонил в дверь. Нина Львовна сразу открыла дверь, и шепотом проговорила: «Как я рада, что вы пришли. Слава проигрывает "Хорошо темперированный клавир", вы можете послушать его, если сядете возле двери». Я, конечно, согласился. Слышно было хорошо. Пока я стал что-то понимать, музыка прекратилась, открылась дверь и в проеме дверей появился Святослав Теофилович с банным полотенцем на шее. Он был удивлен тем, что я сижу в проеме двух дверей, а не в зале. Вскоре он вернулся, сел за рояль и несколько раз проиграл 20 пьесу. Я сидел завороженный, я даже не мог себе представить, что одну и ту же пьесу можно сыграть так по-разному, так интересно раскрывая тему. И когда он поинтересовался, какой вариант мне понравился, я не смог отдать предпочтение ни одному из них. Вскоре пришли тётя Эличка с поварихой, которая приехала с ней, чтобы готовить грузинские блюда, и остальные гости. Святослав Теофилович видно почувствовал, что мне хочется спросить его о многом и поэтому сказал:
– Вижу, тебе не терпится меня спросить. Спрашивай.
– Говорят, что на первом конкурсе Чайковского вы только одному Ван Клиберну ставили высшие оценки…
– Правда.
– А когда вы были в Америке, вы слушали его игру.
– Да! Но там он мне не понравился.
– Вы много играли произведений Прокофьева, он вам нравится как композитор и человек?
– Как композитор – да, как человек – нет. Он был человеком резким, опасным, мог так вас «ударить об стенку»... но композитор гениальный. Он написал «Здравицу» о Сталине. Сами понимаете, какие там должны быть слова, но сочинение
абсолютно гениальное.
– Как вы относитесь к публике?
– Я не играю для публики, я играю для себя, и чем лучше играю для себя, тем лучше воспринимает концерты публика.
– Что для вас самое важное в музыке?
– Самое трудное и важное в музыке — это пианиссимо.
– По телевизору передавали ваше выступление с Ростроповичем. Ваш дуэт произвел огромное впечатление не только на меня, но и на многих моих знакомых профессиональных музыкантов. Многие сожалеют, что вы…
– Не я не хочу играть с ним, а он не хочет делиться со мной ни славой, ни деньгами…
Я растерялся.
Наступила пауза, которой воспользовалась Заира Ратиани (директор Дома кино) и обратилась к Рихтеру:
– Святослав Теофилович, вы часто бываете за рубежом. У вас, наверное, есть возможность сравнить то, что нам показывают и что там показывают.
– У меня нет такой возможности, но могу сказать, что мне говорили те, кто смотрел. Вы помните картину, у нас она шла под названием «Старая дева».
– Да! Конечно! Старую деву играла Анни Жирардо, а в кого она влюбляется Филипп Нуаре
– У нас они расстаются после отдыха…
– Очень трогательно.
– А во французском варианте, они встречаются в парижском борделе.
Мы, конечно, единодушно возмутились нашей цензурой.
Настало время расставаться.
Святослав Теофилович подарил мне на память галстук, привезенный из Парижа. Он хранится у меня, как реликвия.
PS. Закончив читать эти воспоминания жене, я поинтересовался у неё: чему она улыбалась? «Когда ты описывал встречу со Святославом Рихтером, я вспомнила рассказ радио-репортера. Когда Рихтер приехал в Будапешт, один из почитателей его таланта, всё предпринял для встречи с ним. Так как он владел только венгерским, то пригласил переводчика. Рихтер был настолько занят, что встреча состоялась перед отъездом его в Москву. Они встретились в холле гостиницы, где жил Рихтер. Почитатель представился и пригласил Рихтера, жестом руки, присесть за столик. Переводчик опаздывал. Молчание стало невыносимо, и вдруг почитатель выпалил: What is your name?
И ещё! Какие мы были доверчивые. Я люблю этот фильм. Смотрела его и в Будапеште, и в Париже. Ни в каком борделе они не встречаются.
*«дедабодзи» - деревянный орнаментированный резной опорный столб.